Инстинкты

В утробе зарождается сердце наше,
Внутри оно души нашей мать.
Секреты, заветы, инстинкты
Вложила в неё уже
  Вселенная мать!
(Стих «Скажи Мудрец» Г. Мирзаев)



В проёме дверного окна, сквозь матовое стекло, торопливо проскочила высокая тень … 

- … «Странно все так было!» - говорил мне позже сын! – Ни в мыслях, ни в планах, не было желания оформлять отпуск зимой и ехать туда, в горы.

- Может, по родным местам соскучился? – поторопился и я вставить своё объяснение.

- …Не знаю! Да, вроде бы, не скучаю. И не то чтобы скучать даже не помню, когда вспоминал в последний раз!? И почему-то вдруг потянуло? … Я поехал к дяде Абдулкадыру, навестить их. Он мне всегда нравился, как родственник, как дядя, как сельский простой и сильный мужик. Настоящий мужик! Открытый такой, добрый! Хотел бы видеть и друзей своих всех такими.

Дальше он умолк, выдержав небольшую паузу, словно задумался над мыслью, какой засмеялся.

- Вспомнил его, пьяного, когда на свадьбе его разозлили! Долго они успокаивали его потом! Сколько сил!? На первый взгляд и не скажешь – лицо всегда в улыбке, - продолжал он, воспоминания о дяде.

- Из того, как ты сказал, мне теперь думается, что все сильные люди на вид должны быть злыми, хмурыми и грубыми? Это не …

- Нет пап, нет! Сейчас я не про то. Может, что и не так сказал, извини. … Он очень тепло меня встретил! Подозвал сына и, властно так, по-сельски, дал тому команду: - «Оповести в селении всех моих друзей о том, что сегодня хочу видеть их у себя. Всех! Ещё передай, что папа сегодня будет праздновать приезд самого любимого племянника. Будем гулять до утра!» И  должны они быть у меня на празднике прямо сейчас! Завтра, если что, можем организовать и охоту, - тоже в честь племянника! Стой! Скажи им, что папа сказал: - «не дай бог, кому не придти. Потом всей компанией сами придём! После пьянки! Будем требовать, чтобы он или его жена нарыли нам стол! Заставим делать хинкал  вместо штрафного! Понял!?  Подожди! Принеси мне сначала нож, а маме скажи, чтобы готовилась к тому, что режу барана. Гости будут, и потому пусть будет готова к большому «балагану». Всю ночь будем, петь и танцевать.  Всё понял!? Иди!» - уже веселился он. – «За такого племянника я и быка бы зарезал! Неделю б отдыхали! Хочешь неделю отдыхать?» – не то в шутку, не то всерьез, спросил он меня.

- Нет, – говорю, - дядя Абдулкадыр, - не стоит! Зачем!? Да и нет у меня столько времени!

Он как будто не слышит меня, смеётся.

- «Не хочешь быка? - спросил он. - Не будем! Хорошо! Это хорошо! Потому что у меня нет быка! А корову зарезать, жена не даст. Доиться, - скажет! Я её знаю! Она ведь корову больше любит, чем меня! Конечно! Если бы я давал ей молоко, возможно, она бы любила меня больше, чем корову. Чего улыбаешься? Да, да! И не сомневайся! Ладно. Чёрт с ней с той коровой! Тогда вот как сделаем! Обещаю, завтра вместо быка вот такого, - показывая на себе уровень груди, – кабана завалим в лесу! - продолжал веселиться он. Я стал отговаривать его и от пьянки, с бараном, и от охоты за кабаном, уверяя, что нет у меня столько времени. Он и слушать не хотел.
 – «Ты, мне кто? Родственник!? Каким буду я хорошим родственником, если не смогу пожертвовать, хотя бы и одним бараном, на веселье в твою честь? Или мне стол накрыть одним чёрствым хлебом и с самой маленькой миской прокисшего молока, при этом, делая жалкий вид, добавить: - «У меня, дорогой племянничек, ничего больше нет! Бедный я, или пожалей меня!»? Так мне учить тебя - встречать меня, когда приеду к тебе?», -  уже не на шутку стал сердиться он. – А к тебе я точно приеду, потому что из тебя точно получится настоящий мужчина!

- Да, он такой! – улыбнувшись, согласился с ним и я, вспоминая его. – Хороший парень!

- Он тебе двоюродным братом доводится да, пап?
Я согласно кивнул головой, пытаясь предугадать ход его мыслей, найти там истинную причину его состояния.

- Очень, уважаю! Не знаю, почему!? С первого дня, как увидел, так и до сих пор! - выдерживая паузы, продолжал он, начатый рассказ. - Допоздна веселились. Достали барабан, откуда не знаю, где-то нашли аккордеон! Концерт целый был! А знаешь, как он поет!? Хотя, как мне показалось, они там все умеют петь и неплохо. Каждый по-своему и очень хорошо. Весело так было. А жена его, какая молодец!? Было, правда, немного жаль её. Столько нагрузки и спонтанно так. И готовила, и убирала за нами, накрывала и опять готовила новое. Какая молодец! Заранее уложила детей в доме их бабушки, огородила от шума того веселья и всю ночь готовила, убирала, накрывала на стол. С другой стороны, подумал я, и сама неплохо приняла, в том веселье, участие. Улыбалась, смеялась, отвечала живой острой шуткой на все их глупые выкрики, капризы и колкости. Сумела порадоваться жизни! - заключил он. Для них, женщин, наверное, то и является счастьем, когда в их очаге сильнее обычного разгорается огонь, дающий большего душевного тепла - ей, её детям. Видеть их,  спокойно посапывающих во сне, умиротворенных сытной пищей, материнской лаской и домашним теплом. Видеть мужа веселого и радостного, в окружении друзей, готовых делить с ним и радости, и трудности, веселье и невзгоды, то же, наверное, или как - то,  окрыляет их самих, этих «хранительниц» очагов, придаёт им дополнительное чувство защищенности, что ли? После таких застолий, думаю совесть не позволит им, всем, суметь не придти на помощь другу, когда того потребует неожиданная ситуация. Они молодцы, пап. Мне так было там хорошо!

… В самом начале, думал, - попьют, проорут, на том всё и закончится. Куда там!? Столько жизненной силы и радости у них, пап!? Я был рад тому, что поехал к ним! Было так тепло и радостно. Правда, потом я, наверное, устал от пьяной их болтовни и шума. Напились, стали играть, кто не в ритм, кто невпопад, кто спорить, кто-то, кому-то и чего-то пытались доказывать. Оттого и я, переставая различать в их рассказах, что есть правда, что болтовня - так, ради смеха, потихоньку поплыл, не помня, как и уснул там же, в кресле. Стыдно было, потом!

- Не надо стесняться, – поторопился успокоить я сына, думая, что нашёл причину его переживаний. Эти люди рождены в трудностях и живут в трудностях, умея находить радости в них, с самого рождения. Для них нет трудностей. Они живут законом «Надо!». Им «Надо» проснуться в четыре утра, независимо от того, когда он лёг, чтобы успеть убрать за скотом. «Надо» подоить корову, чтобы  успеть вывести её к месту их сбора пастухом, для пастьбы. «Надо» успеть прибрать скотный двор. «Надо» кормить кур. «Надо» прибраться во дворе. «Надо» нанести воды, с родника. «Надо» приготовить завтрак. «Надо» накормить детей и проводить их в школу. «Надо» накосить сена и побольше, до того, пока солнце не  припечёт. «Надо» не опоздать  на работу, если она у тебя ещё и есть, эта работа – к восьми часам, а, строишь дом – то к шести, пока придут мастера. И так далее, и так далее, «Надо!» «Надо!» «Надо!». И это «Надо!» - движет ими сызмальства. Это «Надо!» у них уже в крови, в печёнках – как царь сидит. «Надо!?» - всё,  вперёд, как за Родину!  А что такое сегодня движет тобой? Днём …

- Вот почему они называли меня городским хлюпиком, слабаком!? – улыбнувшись, вспоминал он.

- Мы, в детстве, там, любили поиздеваться над приезжими городскими сверстниками, а то и над старшими. Нам, сельским, они всегда казались «хлюпиками», как ты говоришь. Мы думали, что кроме пожрать и подольше поспать, им, этим городским, ничего и не надо было!? Им ничего было не надо, не интересно и нельзя. Они не занимаются физически трудным занятием, работой. Приедут к родственникам, а помогать не хотят. Дашь лопату, покопать,  у них сразу мозоли на руках появляются и такие большие, будто больше нас работали. На следующий день их поведут в медпункт, там забинтуют, помажут лекарством, они плачут, жалуются. Ведро воды с родника не могут до дому донести, не коснувшись ведром земли! Ни разу не доносили! Им ещё шоколадку купят! Заберёшь скот пасти, - обязательно проспят или, как только солнце взойдёт, начинают жаловаться, что жарко им, или - пора домой, мама якобы зовет…

- Да-а! … Теперь я понимаю, почему они так …

- Не грузись! Этим ты их не удивил. Они знают, кто такой – городской. Ты мне про охоту расскажи. Что с охотой? Ходили? – перебил я сына, заинтригованный его воспоминаниями и гостеприимством дяди Абдулкадыра.

- Ходили! – ответил он тут же, расплываясь в улыбке. - Как они будили меня!? Под хохот! Свалили - вместе с креслом! Подымали пинками! Я не пойму ещё, где нахожусь. В сквозь сон - хохочут, пинают, ругают! Не могу ничего понять ещё и от того, что не могу проснуться! Потом, правда, было стыдно, что заснул. … Окончательно проснулся в лесу. Не могу и вспомнить, как куртку накидывал, обувь одевал, покидал дом. Помню только их хохот, и, чуть ли, не на всё село! Бли-и-ин! Теперь, я не сомневаюсь в том, что мои спортивные достижения, высоты - ничто перед выносливостью их духа! Как плохо и постыдно, пап, я тогда себя там чувствовал!

- …В лесу, когда пришли, стоял тот же хохот, когда дядя Абдулкадыр сунул мне в руки старое ружье. – продолжил он свой рассказ. – Меня вначале это уже нервировало.

- «Как новичка - говорил он, - не могу тебя одного на номер ставить. На первый раз надо подстраховать, не знаю твоих способностей! Ни дай Бог, чего случится! Что я скажу твоим родителям? Да и не хотелось бы терять такого родственника. С другой стороны, без ружья быть на охоте, это не дело. Так ты и мужчиной не станешь никогда. Поэтому, вот тебе, хоть и «пуколка», но всё же ружьё и» ... – тут опять их дикое ржание. – «Будешь рядом! Выйдет крупный зверь на нас, страшного ничего. Я рядом! Мелкий покажется, хоть стрелять научишься». – И снова их смех душил меня. Вот, люди! Чего не услышат – ха-ха-ха! Чего ни скажи – ха-ха-ха! Промолчишь, тоже - хи-хи-хи! - искренне возмущался он.

- «Вам, городским, это не котлету в столовой заказывать и вилкой в нёй ковыряться. Здесь этот живой мешок полный котлетами, сам несётся на тебя, с полу тонным весом и намерением - сделать из тебя свою отбивную, подминая под собой и втыкая в тебя свои вилки, в виде клыков. Не надо его бояться, надо только успеть выкинуть из него душу в секунды, пока несется на тебя, из ближайшего куста. Знаешь для чего? Для того, что бы, он не выкинул из тебя  твои потроха. – настраивал дядя. Держись рядом с деревом. Это на тот случай, когда не успеем, или промажем. Надо будет успеть убраться с его дороги. Дерево – самое лучшее».

- «Не забудь бросить своё ружье, когда будешь на дерево лезть! Нечем будет ветки хватать», – мне кажется, подковырнул один.

– «Нет, лучше бери с собой, пригодится» – с ухмылкой «подсказал» другой.

– «Дроби есть, уже хорошо! Ворон будешь над собой отгонять! Чтоб, на голову не какали!», – острил … пятый, может … десятый, не знаю, вынуждая залиться весёлым смехом всех, в том числе и меня. Я смеялся не меньше их над такой удачной шуткой и думал над тем, что они здесь, наверное, никогда не страдают похмельным синдромом, потому что не знают, что это такое, так как у нормальных «пьяниц» оно бывает утром, или у тех, кто просыпается после вчерашней пьянки. А эти ещё не ложились. Думаю, что и не скоро соберутся, так как эта охота для них, что принести закуску из гастронома для дальнейшего продолжения вчерашнего веселья. А веселье - это не спиртное. Им можно похмеляться всю жизнь, и всё на пользу будет!

- «Ладно, хорош шуметь!» – спокойно, сказал дядя Абдулкадыр. – «Слышите выстрел? Гай, пошел. Все по номерам!»

- Не поверишь, пап! Растворились между деревьев и средь кустов так, будто никого здесь и не было. Стало тихо. Дяди тоже не стало. Я остался один. Как то не по себе стало. Вдалеке слышал лай собаки. Спинной мозг молнией пронзила пугающая мысль: «А вдруг на меня выйдет «вот такой, большой …», как показывал на себе дядя Абдулкадыр»? Посмотрел по сторонам. Его нигде не было. Страх сковывал потихоньку. За закругленным спуском слышу, уже отчетливо, визг испугавшейся собаки, тяжёлый топот вперемежку с шумным шорохом и частым треском ломающихся сучьев. Сразу пронеслись в памяти их колкости: «пуколка», «дроби», «быстрее лезь» «дерево», «бросай», «беги». Такая паника стала меня охватывать, пап! И поступить так: «бежать», «бросать», «лезть на дерево» - я не мог. Не давала совесть! Мне и думать было стыдно, что в такой момент я думаю о таких словах. От них и оттого, что могу так поступить, я готов был даже стоять до конца,  пока зверь не промчится через меня, только б не чувствовать тот стыд. Такого чувства стыда я никогда ещё не испытывал… Может, я испугался? Так боятся люди, да?
Он замолчал. Когда встретились наши взгляды, он поник головой, опуская свой взор,..

Хотелось подшутить, бросить колкое, сострить смешное, чтобы разрядить обстановку, увести подальше мрачные мысли сына, но язык сковало, как по чьей-то команде. В мозгу пронеслась команда – нельзя, после чего судорожные спазмы жевательных мышц рта, крепко держали, тот рот «на замке» и «те уздцы» языка до принятия сознаньем правильного решения. Настал момент когда нельзя было что либо просто сказать, что бы только что то сказать. За короткое время, что он молчал, надо было понять, чего ему сейчас надо? И в чём он теперь так нуждается? Без ошибки! Найти объяснение того с чем ему пришлось соприкоснуться и чего он не может понять?
За доли тех секунд, сложив в мозгу сказанное им и творившееся с ним, я нашёл, поймал ту нить, связывающее их и то, чем бы смог вылечить его кровоточащую рану, устранить их следы, тех ран, в сердце его, в мыслях, тоже. В жизни бывают определённые моменты когда нужен именно отец, который даст то, в чём он ещё, в силу своей молодости, не осознал, не понял, не встречал. Момент, когда он нуждался именно во мне и именно сейчас. Это был тот момент! И потому, в моём понимании, подсознанье моё тогда сковало мне челюсти, вынуждая рту и языку попридержать свои слова и колкости, ненужные сейчас. Сын встретил на своём пути что-то новое, неизвестное, непонятое им. И я это понял. Интуиция помогла осознать,  изучить и рассмотреть  то полотно, того рассказа, на чём строилось его состояние.

Он нуждался в понимании противоборства двух чувств: чувства страха, как естественного природного инстинкта самосохранения (защитной функции), полученный им с рождения его и служащий ему в сохранении его жизни и, чувства стыда, приобретённого им и выработанный в сознании его - выдуманных правил человечеством для использования в своих отношениях; человека с человеком, человека с обществом, общества с обществом, проявляя в этике, в эстетике, в морали и так противоборствующее теперь с чувством его страха. Было очевидно – в сыне, внутри, сидел страх.

Мне оставалось найти правильное решение. Решение того, как и чем помочь ему, чем вылечит душу молодому моему сыну, мужчине или будущему мужчине, крепкому, здравому, храброму?

- Это и в правду был кабан, – стал продолжать он свой рассказ, не дожидаясь того, пока я закончу ковыряться в своих мыслях и стану их выкладывать. - И рост, как раз тот, который показывал на себе дядя Абдулкадыр. Большие клыки уже были в крови. Я смотрел на него и не мог шевельнуться. Перед глазами появился ты. Или твой образ!? Не знаю! Спокойно улыбался и хотел как бы мне что-то сказать. Но я не мог тебя понять!? ... Пытался, хотел угадать, но слова «пуколка», «дроби», «беги» не давали мыслить.
Я молчал, напряжённо пытаясь найти и этому объяснения. Было больно за него, хотелось помочь, хотелось защитить, огородить от предстоящей беды. Мысли о том, что могло произойти и о том, что образ мой, наверное, не помог ему, сжимали сердце. Переживания крепчали, ещё и потому, что я не знал как и чем закончится эта история, как и чем мне всё это теперь? Какими словами, поверив самому, утешить его или убедит и его в правильности его действий в том, что бы в дальнейшем он не предпримет? Как найти то, чем смогу заглушить его боль за пережитые мгновения? И очень не хотелось услышать слова о том, что я или мой образ, будучи рядом не помог ему в, не дай Бог, грядущей беде!

Дальше, из рассказа сына, предо мной встала такая картина: - «Боковым зрением, он вдруг в двух метрах от себя видит дядю Абдулкадыра, появившегося ниоткуда. Тот стоит боком к сыну, выдвинув вперед левую ногу и вскинув ружье, целясь в лесного зверя. Громыхнуло. Кабан, как будто напоролся на что-то, остановился, немного потеряв направление движения и необычно широко расставив конечности, пытался не упасть. Держал равновесие. Мотнул головой. После второго грохота его отбросило. Упал, перевернувшись через спину, на левый бок. Через мгновение вскочил, словно опомнился. Взгляд его снова нашёл сына и стал рассматривать так, будто изучал противника, сканировал. Не сводя злого звериного взгляда, как при старте, сильным рывком рванул с места и резко повернул на вдруг появившегося второго обидчика. Отстреляв, вложенных два патрона, дядя Абдулкадыр попытался быстро перезарядить сломанное вдвое ружье. Не получилось. Заминка - заело патрон в патроннике. Кабан приближался. Собравшись с силами, он несся на полном ходу, быстро покрывая то маленькое расстояние между ними для смертельного удара по своему обидчику, желая поквитаться за свою боль, причинённую им, вонзив ему свои смертоносные клыки напоследок, в его плоть.

- Я видел, - говорил сын, как растерялся дядя и понял что он - уже не успеет, когда он опустил своё незаряженное ружьё и, с виноватой улыбкой во взгляде, посмотрел на меня. Глянул так, словно хотел извиниться. На его лице было сожаление чего-то обидного, непоправимого, сожалеющего. Я так испугался, пап!  Так мне было больно за него! Вспомню, как всё это происходило на моих глазах!? Фу-у-у! И видел так, ясно! Помню, даже румянец на его щеках. Хотелось закрыть глаза и … кричать, орать, только б не случилось это! Потом, страх перешёл в злость. Что-то перевернуло внутри! Не знаю, как  и догадался до такого, но я уже точно знал - что надо делать. Присев на правое колено, я недолго целился по нижним суставам передних ног зверя. Сразу над копытцами. Будто твоими глазами, пап, видел его суставы. И то, как «дроби» моей «пуколки» залезают в них и, словно шарики расколовшегося подшипника, крушат там работающие в беге его суставы, ломая хрящи, косточки и их гнёзда. После моих скорых двух выстрелов, кабан, как будто запутался в своих ногах и рухнул на грудь. Он не успел добежать до дяди Абдулкадыра. Скорость и не слушающиеся суставы его ног, сделали свое дело. Оно, животное, упало на грудь и юзом скользнуло по опавшей сухой листве к ногам дяди. Расстояние в полметра отделяли их друг от друга. Используя последние иссякающие вместе с кровью жизненные силы, агонию предсмертных судорог обескровленных мышц, раненный в рыло и под правую лопатку огромный чёрный кабан со звериной дикой яростью в маленьких глазах, истекая и дальше кровью алого цветом, припадая на переднюю часть туловища к земле. Он пытался встать, безнадёжно опираясь о непослушные простреленные передние конечности, чтобы на последнем издыхании, нанести намеченный завершающий смертельный удар человеку, охотнику, обидчику, в того кто встал или стоит на его пути. Пути – дороге, ведущей в жизнь. Но ноги, почему-то не слушались. В решающий момент они, не давая возможности телу подняться, подламывались. Обозлённое животное не могло понять, почему они предают его тогда, когда цель так близка, и месть так желанна.
Через время прогремел грохот из ружья дяди Абдулкадыра, дымом которого заволокло сыну глаза. Он услышал:
- «Молодец, уцикъарла урши . Он не знал, на кого шел!»

Когда сошёл дым, я увидел дядю, с приставленным им ружьём к голове бездыханного зверя.  Он вытер рукавом пот со лба, улыбнулся мне и добавил;

- Наверное, порох отсырел! Раздула патрон и столько дыма!?
На кухне было тихо. Он перебирал свои мысли, я, молча, рассматривал его, шокированный,  тем рассказом.

- На душе было так плохо, когда проснулся! – бубня выговорил сын, пряча заволакивающиеся влагой глаза. - Не знаю, что было бы для меня страшнее - потерять дядю Абдулкадыра или сообщить его семье, что его - не стало больше? Из-за меня! Тебе, … другим дядям и тётям? Ф-ф-фу! – тяжело и долго выдыхал он. - Не представляю! - он вновь покачал головой. Страх и переживания переполняли в нём сердце, перенасыщая гормоном стресса.

Я видел капли, похожие на утреннюю росу, разбросанные и плавно исчезающие в полотне кухонного ковра. Словно прятались они, стеснялись. Может, и прятались оттого, что хотели скрыть стеснение хозяина своего, достоинства его, еще молодого, юноши, становившегося мужчиной, умевшего любить и научившегося чувствовать всю глубину своей ответственности перед произошедшей трагедией, по случаю, в кругу его близких, если даже и во сне. В кошмарном сне.

- А почему б тебе сейчас не почувствовать радость в том, или гордость? – спросил я его. – Ведь было то сном твоим!? Всего лишь! Сейчас в нём нет той реальности? Да и стеснения твои, в чём? Ты спас его, надо радоваться, что хотя бы и так! Ты не бросил его, не убежал, нашел чем помочь!?

- Я … очень рад пап,  что мне не пришлось пережить такое, наяву. Рад что, когда было нужно, я не растерялся. И что понял, чем смогу помочь, куда было нужно мне стрелять той «пуколкой». Но, … он медленно, не поднимая головы, обнял меня, пытаясь спрятать своё лицо у меня на груди.

Я обнял его. Мы сидели молча. Потом я ощутил его вздрагивание. Он плакал, молча содрогаясь всем телом. Я гладил ему голову и думал: - «Вот и повзрослел мой маленький Гага !»

- Пуколка, - повторил он, немного успокоившись. – Надо же, название какое дали!?

- Да-а, сынок! Вот тебе и «Пуколка» - оставалось мне добавить и самому, вспоминая её роль, в том сне.

- …Время ещё раннее! Может,  уснёшь? – спросил я у него.

- Не-е, пап! Не хочу! Лучше скажи – что это? В том селении я был всего раз или два. Да и то, в детстве. Дядю Абдулкадыра тоже видел не больше и то в последний раз года четыре, пять, назад. Ружье никогда в руки не брал, не то, чтоб охотой занимался? Откуда мне знать, что ружья бывают «пуколками» или что там еще? Вообще, столько всего непонятного!? – по-юношески возмущался он, продолжая думать о сне, пытаясь его разгадать. - К чему бы такой сон?

- Наверное, взрослеешь! … - пришёл я на помощь, начиная свою дискуссию издалека. Помнишь фильм «Маугли», когда он с наступлением весны стучал себе в грудь и кричал, что не знает, чего он хочет и почему каждой весной так происходит? Звери напомнили ему, что он человек и пришла пора любить. Он понял, что он повзрослел! Попробую и я выстроить цепочку того события. Может быть, и в тебе уже просыпается, или заиграла кровь предков, напоминание о том, что ты горец. Корни-то, оттуда!? Может, это что-то генное? А вот то, твоё решение, … отстрелять из «пуколки» передние суставы? Я в жизни, сынок, много чего и всякого видел, много наслышан, достаточно начитан, и из рассказов об охотниках много знаю случаев, но о таком способе остановить раненого кабана, не приходилось слышать. Охоту я люблю! Рыбалку - тоже! Вечерние пьянки в селениях, когда бываем в отпуску, тоже не проходят мимо! Сельчан своих и родственников тоже люблю! Это всё есть во мне, согласен! Мой образ, который появился в твоём сне, тоже могу объяснить. В детстве, в вашем детстве, папа часто говорил вам, когда оставляли вас дома одних:

- «Будет страшно, знайте, папа всегда рядом! Запомните –  всегда рядом с вами, где бы вы небыли, только вы меня не видите. Не надо бояться никого и ничего! Папа, очень вас люблю и потому обещаю, что буду всегда рядом!» Ты, помнишь это? 

- Да.

- Может быть, сознание или память, того, напомнили тебе именно это в такой момент. Но я, не этому удивлён. Ты сказал, что там ты увидел суставы моими глазами. Папа действительно учился на ветеринарном и проходил анатомию животных, и свиней в том числе, откуда и могу знать  строение суставов. Вот что интересно! Как ты мог видеть их строение через меня и понять, что в них те слабые места, подходящие тебе именно в такой ситуации и на тот момент? Не могу и себе даже дать хоть какого объяснения!? Может быть, со временем, в будущем, кто-то из людей и наяву спасёт себе жизнь или другу, сынок, таким образом избежав опасность встречи с разъяренным зверем в такой ситуации, прослышав про этот метод. Но, до сих пор, никто и никогда не додумывался на такое и не применял его нигде. Вырос ты в городе, животных не изучал и в суставах не ковырялся. Догадаться, - как остановить разъяренного зверя «пуколкой», не будучи охотником и без анатомии, вычислить в самые сжатые сроки во времени и именно в момент, когда нет другой возможности!? Ты прости меня сын но, если откинуть здесь версии залежавшихся инстинктов из области генной инженерии или уму непостижимых парадоксальных явлений, думаю что и мой возраст и мои знания, пока мне не помогут. Трудно это осознать. Для меня это - как задача с несколькими неизвестными. Может как-то надо связать с «НИМ», я указал рукой вверх? Либо, логически, с твоим дедушкой, который дал тебе своё имя. Он не был анатомом, но был горцем и хорошим охотником, с большим стажем. В молодости частенько ходил на охоту, давая этим возможность жене больше кормить детей мясной пищей. По рассказам матери, она  не могла припомнить случая, когда бы он возвратился «пустым». И ещё одно! У живущих в горах мужчин нет шансов, не знать животного строения. Там, в горах, самому надо резать скотину, самому разделывать, самому разрубать, самому расчленять и дать жене готовый продукт. Там нет мясных лавок. Может быть, в тебе в нужный момент, будь то даже во сне, в момент опасности, проснулись его опыт и знания, как охотника!? Не знаю! Но, мысль и возможность видеть разламывающиеся суставы от находящихся там дробей, выпушенных из «пуколки», еще долго будут сидеть у меня в памяти, давая все новую и новую пищу моим размышлениям. Как бы там не было, Гасан, но кое-что сказать тебе по этому поводу, смогу! Сегодня я увидел внутри тебя все задатки взрослого и настоящего мужчины! Горца! Папа понял и то, что ты стал уже взрослым! И по этому поводу хочу поздравить тебя и благословить во взрослую жизнь! Напутствую: всегда иди вперед и ничего не бойся! Знай ты и сам теперь буду верить, что папа всегда будет рядом! Будь нам с мамой хорошим сыном и помни: мы любим тебя! Братьям и сёстрам своим стань надёжной защитой! Будь уверен: они дорожат тобой! Семье своей сумей быть хорошим отцом и мужем! Родне своей, друзьям и знакомым старайся быть опорой и желанным гостем в их доме!

Во время закрепительного рукопожатия, в честь прозвучавших напутствий и наставлений ему, сын возгордился большой радостью. И страху тому, прежнему, не стало более места во взгляде его, в мысли его и в душе молодом! Не было тому места теперь и в сердце его мужском! Он весь светился гордостью - за себя, за отца и за дедушку его! За дедушку, который оставил ему, при жизни ещё, и имя своё, как наследие!

В нём …
От услышанного им, слов тех, прозвучавших из уст отца его, и разъяснений тех, с напутствиями ему и наставлениями в дальнейшем, душу его, озарила большая радость. Зарождалась она, радость та, в начале, в мыслях его - от услышанном им из уст отца своего, потом - в осознанности им самим, того, в услышанном! Заискрилась она, радость та, его и в нём, искрой, там, в глубинках дна мозговых извилин его, молодого, юного.

Словно пожар взявший своё начало в искре, зародившаяся радость та вспыхнув свечением взрывной волной скатилась по спинномозговому каналу его, разливаясь в нём, по всем стволам своим, ветвям и нитям нервной системы его, электрическим разрядом неся ему, с собой, по тем проводам и дорожкам его той нервной системы, разветвлённой: тепло, радость и свечение своё, разгорающаяся в нём, в плоти его, целом, многочисленными лампочками. Лампочками радости, где свечение то было большим и тепло его «дуновеньем Божьим», заполоняла в нём душу его: все глубинки уголков плоти его, тела его молодого, окованное ранее, страхом тем, природным, инстинктом его, защищая его от непонятого им, в приснившемся. Оно, «дуновение» то, только набирала свою силу свечением своим, озарением в нём, вытесняя с него темные пустоты страха его, в сковавшем его всего мглою пустою и от мрака той тёмноты в нём, в им непонятом и им в необъяснимом.
 
Радость пробуждала в нём детский восторг: добрый, чистый победный, придавленный ранее в нём страхом тем, а свечением: и веру его, восторг победы. В победе веры его, полученные от Бога его и рождения своего, имеющая все права свои в нём и в пустотах тех, заполоненные страхом его и вытеснившие их чуть ранее в нём, в сне его, вытеснившая собой, основу радостей его, в жизни его! Всех радостей: души его, сердца его, тела его, мыслей его! Восторг его, пришедший с радостью победы в понимании его, всё больше и больше стала наполнять его осознанностью его, переходящее в нём в ясность ума его. В ясность понимания им правильности его в выбора в сделанном!
 
Сердце молодое, в груди его, вобравшая в себя красоту и силу мышц юности его, в упражнениях его старательных им, в нагрузках повседневных тех, тревожно бившееся ранее в страхе своём забилось теперь ещё сильней, только в радости: светлой, победной, великой! В скромности своей и застенчивости, воспитания мужественного он, сын мой, попытался скрыть ту радость в себе, не показывать её в виде детской улыбки. Он, смог бы скрыть небольшое колебание, зябь её, или волну какую, в самом малом своём проявлении. Но, скрыть то, что принесло оно ему, то озаренье его, в сердце его, в сердце с огнём, он должен был родиться на свет самым бесчувственным существом.

Не возможно мужчине, имеющему человеческое сердце в груди, скрыть явления природы в себе, в химических их своих проявлениях, вызванные и происходившие в нём, в организме его, в изменениях от инстинктов его, вложенных Создателем. Скрыть резкий выброс надпочечной железой в кровь  адреналина, стремительно несущийся по кровеносным сосудам его, на помощь тестостерону, мужскому гормону, для борьбы с тем гормоном стресса, от страха того.  Не может, то явление остаться не замеченным на лице у не тренированного юнца, в чертах лица его, ибо его адреналин и есть то лекарство от страха его, который при малейшей опасности, не ожидая решений сознания его,  стремится на помощь ему. Невозможно скрыть там и другую борьбу химических взаимоотношений в том, организме: реакцию изменённых взаимоотношений его микро и макро элементов, от чего в душе молодого юноши зарождались новые и самые разные бурные эмоции. Они, эмоции резвились в нём радостью победы, подыгрывая нервной той системе его щекотанием своим - миллиардного количества мембран – медиаторов нервной всей системы его, вырабатывая в мышцах его и в тканях, сумасшедшую внутреннюю тепловую энергию, с электрическим зарядом, как «гремучая смесь», разыгравшиеся в нём «Ураганом»! «Ураган» тот, в его молодой физиологии, катая свои огромные волны радости в «схватке гормонов», не могла не сломать его хрупкое ограждение в желании сына проявить скромность. Энергия радости, восторг, превратившийся в нём в бескрайний «ураган», как естественный превосходивший противовес страха того, пережитого им, стал теснить его в нём,  без остатка. Он, сын мой, не раз пытался прикрыть ту оплошность, неудачу скромности, под лёгкой улыбкой своей. Не получалось. Очень большой была она, радость та.

Улыбка, последний раз вспыхнувшая в волнах «урагана» той радости его яркой искринкой во влажности капель глаз его, подкрепившись тяжестью влаги другой капли, выкатившейся из-под век его глаз, покатилась по его щеке, прикрыв за собой те веки, которыми он и пытался отстоять свою волю - скромность. Взгляд его, с трудом открыв те веки на доли секунд, прошёлся по отцу. Встретившись с внимательным заботливым и добрым переживающим взглядом отца его, орлёнок сломался, сложил крылья, сдавая скромность свою. Потом и застенчивость свою. Импульс мозга его, тщательно пытался вновь и вновь плотно и сильно закрыть ему веки, пытаясь заслонить собой позорные капли предающие его застенчивость, пока он напряжённо искал в мозговых извилинах выход, спасительную дополнительную ширму. В продолжающейся в нём борьбе инстинктов и гормонов, в химических реакциях, он, сын мой, открыл глаза,  выпустив очередную порцию предательских слёз, потом молча и медленно отвёл голову в сторону, со взглядом тем, стеснительным, мужским и, в то же время детским, в которых, уже, не светилась улыбка, заигравшая ранее в нём и радостью, вдруг. В них, просачивающаяся влажность его газ, в виде обильных капель, бурно выводили с него, с организма его, остатки страха того, побеждённых его гормонов стресса.


Отец его, глубоко тронутый своими чувствами к нему, тёпло и бережно взял своими ладонями голову сына, что бы поднять опушенную им голову, цитируя строки стихов Расула Гамзатова: - «Ты, головы своей не опускай сынок, орёл я, ворона родить не мог!»

Сын тот, в порыве разгорячённых своих чувств, припал головой на грудь отца, в крепком объятии, при этом нечаянно проронив звук сдерживаемого стона.
Долго покоилась на широкой груди отца вздрагивающая голова сына, всё более и более пропитывая влагой полотно его ночного одеяния, в котором осознанная радость победы болью в душе и с горьким комком в горле довершала свою работу, вымывая остатки тех гормонов стресса его, от страха того не званного.


 
Отец и сын долго стояли в пустой тихой комнате просторной кухни, крепко обнявшись, гордо возвышаясь над столами и стульями в полумраке предрассветной зари и в свете, пробивающемся сквозь жидкие оконные завесы, как цельный, крепкий гранитный монумент, в ночи.