Галатея

                ГАЛАТЕЯ

  Ой, какое солнышко я увидел сегодня в автобусе у окошка!
  Лет двадцати без излишка; с русой косой, которая почти вся была брошена за спину; а на высоком челе только русая чёлочка - и та чё под ветром ласкала то че как близняшка единых утробных кровей.
  Фигурка её удивительна – на загляденье туристам в музее. Такими их ваяют великие мастера из камня, бронзы, майолика – стараясь выдать из пальцев, из-под резца, всю божественную чистоту и красоту созерцания – и едино временно, в сей же миг удушающего желанья сладостный дьявольский грех. То наслаждение, которое скорее всего никогда не испытаешь с ней вьяве, останется в сердце ещё одним звериным клыком сатаны, что ходит по миру героем, сам вкусив все запреты – и дразнит юродствует слащит меня сей владетель отчаянных душ.

  Ведь она как волшебная забава природы. Я такую её прошлой осенью видел. Зашёл хладной порою в лесок, где почти облетели все листья, успели сопреть и под ногами совсем не шуршали – а лишь трескали ветки да веточки, мёрзло сухие от первых морозов. И птицы отпелись, свои гласа берегли, чтоб весною встрять снова. Кричала дурная ворона на том берегу, то ли мышь залучив, иль сама в плен попала.
  Я глаза поднял к небу – от чёрной земли в них обманка смеркалась, хоть время за полдень едва – и увидел её. Баловницу. Метрах в пяти надо мной, на засидке охотничьей, она танцевала за всех лебедей и щелкунчика разом. Крутилась как ветер, что вихрем взовьётся и вновь упадёт на несмятое ложе – но ни складки на нём не оставив, умчится опять в горизонт, за кулисы небес.
  - Да зачем ты, родная? - здесь холодно очень. Иди в дом культуры танцуй.
  - Нннеее хочу. Мнннеее здесь лучше. - А пар у неё изо рта дымовой, сигаретный; и полпачки балетной на попе стоят от мороза крахмалью; а спереди ручки сложила - прижала стесняясь.
  Я ей дал свитер свой, безразмерный, и обнял немного. Пять минут под крылом постояла – цыплёнок – надышала мне нежи и ласки; но вновь обретясь, оттолкнула спорхнула забыла – и всё ради танца.

  И сейчас в автобусе мне мелькнули под коротенькой юбкой её голые, слегка загорелые ноги - а я уже чего только себе ни придумал. И что сидит она рядом со мной до бела обнажённая, а я обсмактываю на мягоньких ступнях каждый пальчик её, словно столовую ложку с любимым абрикосовым вареньем; и орёт подо мной она в голос, от каждого моего толчка ещё пуще беременея; и ведёт за собой в детский сад светло-русых моих сыновей.
  Как я в первый раз её поцелую? В губы по-взрослому?
  Я уж до мелочей всё продумал: и только жду того момента, когда она, заполошная от своей смелости, или может спокойно сейчас всё решившая, падёт в мои сердечные обьятия. Легко оттолкнётся от загустевшего нашими жданками воздуха, с тайной тревогой – что вдруг не пойму, не приму её сразу. А второй шаг, шажок навстречу она уж не сделает - и даже наоборот вся обидится, к своей гордости ринется. Но как же я, взрослый мужик, могу её не понять - если сам до прыщей, до чесотки извёлся, ворочаясь по ночам на вонючей от пота простыне в сладостных думках о ней.
  Я положу левую ладонь на её загорелую шейку, мягко поддерживая сзади, чтобы не опрокинулась навзничь в обессильной истоме – ведь мы много месяцев рядом как тени бродили, стреляли друг дружке глазами, шептали словами. И вот в отражении наших зрачков мы во счастье осязаемой близости – легко упасть ему под ноги, целуя опечатки босоногих следов.
  Потом прикоснусь боязливыми пальцами к мочке левого ушка её - к той крылатой серёжке, что сей миг улетит в поднебесье, обнажая оголяя бесстыдно хозяйку; и приблизив свой нос с лошадиными вздутыми ноздрями, я яро вдохну женский зпах вожделенный, и внизу ворохнётся край платья от мощи дыханья.
  Но нельзя; так нельзя сразу выказать любимой и любящей жадное хотенье своё. Обязательно нужен окорот естества, потому что не все мы тревоги снесли, мало радостей вкушено нами – для нас это впервые всё вместе, и надо продлить познаванье любви.
  И вот поцелуй. Я уже трепетной бабочкой скользнул по ресничкам, по стыдливо румяным щекам – омахнул весь цветок; и вытянув хобот, присаживаюсь пить нектар - божественную амброзию из сладчайших уст. А потом, теряя сознание, валюсь к подножию - обнимая крыльями листья, стебель и завязь материнских плодов.

  Каким я буду королём при ней – обожаемой королеве?
  Обязательно добрым. Потому что созерцание её утреннего счастья после лёгкого пробуждения – словно жёлтая бабочка, вроде уснувшая, тут же вспархивает от махонького касания за её промокашные крылья – приводит меня в детский восторг, будто я получил от вельможного царственного отца живого коника под седлом, и теперь вместе со свитой могу сам скакать на охоту.
  Я стану для своих подданных справедливым правителем, любящим даже: потому что ну как можно отказать людям в ласке и нежности - когда она мне своё сердце отдаёт не честясь, и не сберегая комочки любви вдруг на чёрный день, где они плесневеют в сердечном чулане.

  Вот моё первое признание. Я иду к ней с букетом и коробкой конфет. А прежде лёгкие, впрок заготовленные мои слова, тяжело пихаются в горле, меняясь местами – и от этого ёмкий любовный смысл красивых фраз становится разухабисто наглым, или застенчивым. Со лба течёт пот – не собрать; а к спине будто прилипла забытая мокрая простыня, в которой я ворочался целую ночь, позабыв про спать и видеть сны.
  Вот моё первое любовное свидание. Я ноги оставил внизу у подъезда; и теперь с натугой ползу, цепляясь за поручни, отдыхая на каждой площадке. Как последнее желание смертника я вымолил эти короткие минуты у палача, просительно отдаляя тот страшный миг – но и сам, светозарно не веря, понимаю, что избежать казни уже нельзя.
  Моя первая близость. И так уже в полусумраке комнаты, она попросила меня отвернуться - стесняясь себя не такой как в девичьих мечтах. Но взгляд мой, туго набитый своими страстями и её пленительным телом, не может удержаться на пустой стенке; и трусливо, по-воровски мечется, рикошетя из угла в угол. А повернувшись, я вдруг становлюсь нежным зверем, до краёв наливаясь бычьей животной кровью – и мне хочется стать в этот миг трёхголовым трёхчленистым змеем драконьей породы, чтоб не раз, и не два, а стократно ублажить своей мужеской мощью дивную эту красу.      

  Когда мы уже будем вместе, то она меня спросит, обязательно спросит тихонько: - что ты думал обо мне в первые дни нашей встречи, ещё не мечтая и даже не смея взглянуть?
  А я ей отвечу:
  - Моё глупенькое солнышко. Да я тогда тыщу лет уже прожил с тобой, сто детей нарожал, мильён раз поимел как мужик. Моё чуткое и сладостное воображение привело тебя за руку к моему сердцу - и едва прикоснувшись ко мне, ты до самой последней мыслишки, до клеточки мне отдалась, как в купели Христу отдаются младенцы. Ты верою в крест мой давно обрялась. И до смерти – и смерти после - рядом со мною будешь.