Завод. Последний шуруп

Но всему приходит конец. То, чего я втайне так боялась, случилось. Конец месяца. В эти дни весь завод, как говорят, стоял на ушах. План, план, план.

Как всегда, в начале рабочего дня Андрэс успел с товарищами сыграть несколько раз в «козла» и приступил к работе. Он быстро орудовал отверткой, ввинчивая шурупы в крышки ящиков спецзаказа, который ему доверял бригадир. Он видел, как вошла переводчица, как она остановилась у его верстака, по;приветствовал кивком головы и продолжал работу.

– Моменто, моменто, Раиса Михайловна. Паследний шюруп.

Раиса Михайловна ждала. Отошли от верстака. Что-то сказала, потом говорила еще. Андрэс стоял, опустив голову, ненадолго прикрыв глаза.

Промелькнуло всё: лица друзей, многолетняя работа в плотницкой на заводе, товарищи, годы нашей с ним жизни. Раиса Михайловна ушла, дав какие-то указания, а он долго стоял, не сходя с места, пока не подошел Алексей Купругин, напарник по работе, не спросил:

– Что случилось, Андрэс?

– Всё случилось, очень всё, Леша… Очень жаль…. Муй биен, жаль…

– Да что такое? Ты можешь сказать? – ничего не понимая, за;торопил его Леша.

– Все, Леша. Паследний шюруп бил, паследний ящик… Уезжаю, Леша… Всё…

Леша стоял, оторопевший от неожиданного признания. Семь лет рядом, в одном цехе. Привык, как к брату.

– Ребята, Андрэс уезжает! – громко, так, чтобы слышали все, произнес Алексей. И тут же сошлись, окружили, тихо положив свои молотки и отвертки. Заговорили почти разом:

– Куда?

– Опасно!

– Не уезжай!

Андрэс стоял со слезами на глазах, и это видели все. Поворачиваясь то к одному, то к другому, с волнением говорил:

– Компанерос! Муй жаль! Очень, очень жаль. Я буду осторожен, я буду писать…

Алеша!.. Иван Степанович! Миша… Трабахо. Работать нада вам. Я нада ехать…

Как умел, он объяснял товарищам, волновался и спешил в отдел кадров за обходным, получить расчет. Пятница. Заканчивался последний день рабочей недели.

А я в командировке. Вернулась под утро в субботу. Мне показалось, что что-то случилось. Не успела выйти из такси, как Андрэс открыл дверь. Шумно разделась в прихожей, вошла в зал.

В спальне кровать не разобрана, Андрэс лежал в одежде в зале на диване, жалко согнувшись.

– Что с тобой? Почему не в кровати? Почему одетый? Не заболел ли? – Поцеловала.

– Спать, Кларушка... Ложись, ты устала.

– Я бухнулась в кровать и тут же уснула. Андрэс совсем не спал, первым встретил рассвет, в раздумье вышел во двор.

Тянула родина и жаль покидать все то, чем он жил все эти немалые годы. Ночью пожалел, а утром, подсев на кровать, сказал: «Кларушка, уезжаю. Репатриация». Вот и все. Весь день в воскресенье были вместе, беседовали, мечтали, говорили о том, что вернется.

От переживания к вечеру Андрэс заболел. В понедельник через заводского врача он был госпитализирован в больницу, а старший их группы Хосе сообщил в Москву: «Гонзалес с вылетом задерживается». Прошло две недели. Мы собирались, будто в командировку. Перебирали вещи, отбирали, какие надо взять, а какие оставить.

В Москву улетал самолетом. Провожали – Хосе, Хоакин и я. Сдан багаж. Зарегистрирован билет. Не сдерживая слез, прощались, каждый со своей надеждой. Самолет взмыл в небо. И, как в песне, для меня «опустела» без него «земля…».

В тот же день, прилетев в Москву, когда я была еще на работе, Андрэс позвонил домой и назвал моей маме свой гостиничный телефон. Уже к вечеру он знал все детали отъезда на ро;дину. Разговор с ним состоялся вечером. Андрэс просил меня приехать на десять дней в Москву, на то время, пока он будет еще там.

Александр Михайлович Корякин, директор завода, к чилийцам относился с уважением, особенно к Андрэсу. О наших отношениях он, вероятно, через Галину Сергеевну, знал. Я по;просила отпуск без содержания, сказала для чего, и Александр Михайлович распорядился послать меня в командировку.

Москва. Администратор гостиницы вошла в положение и поселила меня в его комнату. Судьба подарила нам еще десять дней, и чем ближе был конец его пребывания в столице, тем больше он нервничал.

Позже, когда он уже покинул Москву, одна из руководите;лей партии Чили, которая его отправляла, рассказала, что в последний момент он сделал заявление о том, что ему надо вернуться в Ставрополь, будто бы «что-то там забыл». В просьбе ему было отказано, так как все условия процедуры его возвращения в Чили были соблюдены и его ждут в трех странах связные. Там, на его родине еще правил фашистский режим Пиночета. А Андрэс коммунист. Снова прощание. Аэропорт Москвы. Он пересек условную границу, шлагбаум, и скрылся за перегородками на пути к трапу самолета, улетавшего в Германию.

Итак 26 ноября 80-го Андрэс уехал из Ставрополя, 11 декабря с аэропорта Шереметьево во Франкфурт, 23 декабря – Франкфурт – Лима, 24 декабря – Лима – Сантьяго. С документами: «Политэмигрант, репатриация на постоянное место жительства». Тут я узнала его настоящие имя и фамилию – Даниэль Фернандес Аткинсон. Мне он оставил телефон сестры и адрес, просил писать, но на испанском языке.

В те дни в Москве Андрэс познакомил меня с видными руководителями чилийской компартии, работавшими на радио, вещавшем на испанском языке для стран Латинской Америки. Ирис, Валерия, Алисия, Хосе. Мигель. Я помогала им в организации вечеров, распространяла сувениры, от которых группа чилийских товарищей в Краснодаре и Ставрополе имела возможность приобретать средства.

В Ставрополе оставались Хосе, Хоакин. Хосе жил с русской женщиной Ниной, у которой от него осталась дочь Паола. Она была еще малюткой, когда Хосе скоропостижно скончался и был похоронен на Ставропольском кладбище.

Хоакин заочно окончил техникум, женился на русской девушке Оле, у них родились близнецы-мальчики, а после свержения пиночетовской власти они уехали в Чили на постоянное место жительства.