Макуни

Опубликован в журнале "Поляна" (Россия, Москва), ноябрь 2014

Декабрь шумел игрушечными штормами, срывал пальмовые ветки и стелил их вдоль тротуаров. Городу необходимо продышаться перед очередным сезоном, совершить очистительные процедуры, чтобы подготовиться к варварской экспансии туристов. Александр Макуни спускался с бульвара Монфлери. Аккуратная бородка, короткая стрижка, франтоватый шарфик, завязанный тугим узлом поверх добротного пиджака, никак не выделяли его среди местных жителей.

Александр вышел на набережную. Ветер вдруг разом стих. Облака рассеялись и солнце вновь утвердило право моря называться лазурным. Пляжные рестораны зияли пустотами, напоминая брошенных любовниц, пригодных для употребления лишь в жаркие летние месяцы. Пожилая дама пристально следила за горизонтом, изваянием влепившись в один из синих металлических стульев, выставленных вдоль набережной. Мужчина в шортах бежал навстречу, да вдалеке ребенок играл с собакой. Собачонка пружинкой прыгала вокруг малыша, тонко лаяла. Александр прошелся немного вдоль бетонного парапета, пересек бульвар, не опасаясь резко тормозящих автомобилей. Круазет цвел клумбами и белел неожиданными, припорошенными искусственным снегом елками, примостившимися под высоченными пальмами. Рождественские приготовления захватили улицы, витрины, мысли. Уже сияли поздравления, пожелания на новый год разлетались по миру. У Александра тоже были планы, но он намеревался осуществить их еще в этом году. Он не мог проиграть, ставка была слишком высока.

Лишь раз в жизни Гриша сыграл в карты, лишился сапог, за что был отправлен на гауптвахту. Убедившись, что ему не везет, решил никогда не играть с судьбой, а азарт считал уделом слабых людей. Русским Гриша был не по крови, а по состоянию души. Четвертинка еврейской, четвертинка украинской, а дальше понамешано еще резвей и тоньше. Лишь баба Глаша, всю жизнь прожившая в деревне под Липецком, жизнеутверждающе провозглашала чистую русскую породу, хотя скулы наводили на мысль, что и здесь не без татар обошлось. Бабка по отцу окрестила внука еще в младенчестве, легко преодолев сопротивление родителей. Таскала его в церковь в соседнюю деревню, пока Гришу не осудили на пионерской линейке, опозорили на всю школу. Но бабушка настойчиво вкладывала во внука не только вареники с картошкой, но и свои представления о жизни.

Бабку Гриша любил, до сих пор не мог примириться с ее уходом. Пожила она вдоволь, а в восемьдесят шесть поскользнулась на свежем ледочке. Тащила полное ведро от колодца в горку, равновесие не удержала и хлопнулась раскрытым от удивления ртом о край луженого ведра. Так и нашли ее соседи с ведром в зубах. Вставная челюсть чудом удержалась на деснах, а баба Глаша умерла, нахлебавшись чистой колодезной водой. Всю жизнь она хвалилась, что только в их колодце бьют заговоренные от всех болезней ключи. Крепкая была, сил хватило Гришку вырастить, когда сын с невесткой погибли в автокатастрофе.

Гриша сидел за маленьким круглым столиком, выставленным на тротуар рядом с кафе и пил воду маленькими глотками. На этикетке бутылки контуром были обозначены горы. Гриша верил в целительные силы альпийской воды. Еще он верил в справедливость и неизбежность наказания за грехи. Грехов числилось за ним немало, поэтому Гриша регулярно посещал церковь, отмаливал. Даже здесь, в Каннах он отыскал уютную православную церквушку с пронзительно синими куполами и, чуть смущаясь, отвалил щедрое пожертвование за пару свечек. Помыкался в незнакомом пространстве, но, так и не определившись, сунул свечи в карман пальто и выскочил на воздух. Неотвратимое событие грело кровь и томило предчувствиями неизбежного раскаяния. Ожидание щекотало под языком и наполняло воздух сладостью. Как всегда в голове складывались строчки, готовые вот-вот превратиться в историю.

Началось все с армии. Он числился лучшим стрелком, а сослуживец Коля, который и подтянуться как следует не мог, расцвечивал свободное время пересказом прочитанных книжек. С тех пор Гриша начал сочинять сам. Книга жила в его голове, мысленно он дописывал некоторые главы, добавлял новых героев. Авантюрно-приключенческий роман уже тянул на трилогию, фантазия подбрасывала все новые детали и повороты. Иногда Гриша чувствовал, что страшно устал и готов бросить это бесполезное занятие, но персонажи не отпускали, требовали продолжения.

Эмоции и мысли не отражались на лице молодого человека. Бесстрастный взгляд уперся в двигающуюся прямо на него фигуру в модном пиджаке.
— Александр, — представился неожиданный гость и сел за столик. Гриша молча уставился ему в переносицу. Потом взглянул прямо в глаза. Он часто использовал этот прием, отлично знал, как воздействует на собеседников этот взгляд: заставляет обливаться горячим потом, вынуждает съежиться, и вызывает немедленное желание убежать.
— Александр Макуни, — все так же спокойно продолжил тот, ничуть не смутившись, и широко улыбнулся.
— Бесполезно, — раздраженно процедил Гриша, — Я знаю все, что вы мне предложите.
— Сомневаюсь, молодой человек. Кстати, я навел справки: вы действительно отменный стрелок, заказчики вас ценят, существует даже очередь на ваши услуги. Отчасти я польщен.
— Плохо, что вы так много знаете. Плохо для вас.
— Отчего же, пожалуй, это отлично не только для меня, но и вам будет гораздо интереснее. Я не заставлю вас скучать. Мое предложение — уникальный шанс разом избавиться от накопившихся смертных грехов, и впредь не отягощать свою карму или во что вы там верите.

Гриша хмыкнул, но промолчал. Собеседник поднял вверх указательный палец и проследил, заметил ли официант его призыв. Неприятно было слышать уверенный тон от убегающего зайца, тем более, никуда он не бежал, грелся рядом на солнышке и растирал тонкие, выцветшие пальцы, пытаясь вернуть в них жизнь. Как охотник, Гриша чувствовал промашку, только никак не мог понять, где и как он промахнулся. Мимо небольшая лохматая собачка тянула на поводке мадам в шикарной серой шляпе. Основательный макияж, алые губы, широкий жемчужный браслет на высохшей руке и непременные каблуки свидетельствовали о незаурядной борьбе со старостью, столь свойственной богатым француженкам после семидесяти. Собачка бесцеремонно присела прямо напротив столика, мадам отвела глаза, восторженно вглядываясь в морской горизонт, даже заломила руку на шляпку и кокетливо отставила одну ногу. Но собачонка передумала, резко дернула поводок. Хозяйка потеряла равновесие, чуть не завалилась. Гриша вскочил и успел подхватить кокетку, отпихнув взвизгнувшую собачонку. Мадам сначала растерянно улыбнулась, потом нахмурилась, пробормотала благодарность и гордо удалилась, немного раздраженно подергивая поводок.

— Ловко. Спасли этому чучелу шейку бедра. Предлагаю идеальное убийство. Ваши заказчики останутся довольны, для полиции вы станете недосягаемы.
— А сейчас я, по вашему мнению, слишком уязвим? — неприязненно отозвался Гриша. — Странно, что все еще на свободе.
— Я предлагаю вам больше. Внутреннюю свободу.
— Любопытный поворот.
— Есть три условия.
— О, становится все интереснее, — не удержался Гриша.
— Ведь ваша фамилия Метелкин?

Молодой человек передернул плечами: в первый армейский год настрадался за метлу в корне, постоянно мел плац, еще в школе одноклассники звали Метлой. Светка Андулеева публично высмеяла, отвергнув ухаживания, заявила под дружное хихиканье класса, что Метелкиной не станет ни за какие богатства. А он и не предлагал. Тогда мучительно хотелось просто быть рядом и смотреть на непослушные пряди волос, постоянно выбивающиеся из высоко задранного хвоста, стянутого черной резинкой. Она небрежно заправляла локоны за уши и Гриша чувствовал, что его уши в этот момент набирают жар и предательски пылают.

— Кстати, вы знаете причины, по которым меня собираются того?
— Меня не интересуют мотивы заказчиков.
— Конечно, это часть контракта...
— Мы слишком заболтались.
— Это лишь начало, Григорий Аркадьевич. Чтобы вам было уютнее продолжить беседу, предлагаю сто миллионов. Евро, конечно. Ваш гонорар также останется при вас, пригодится на оформление бумаг по наследству. Готовы слушать? Сто миллионов!
— Ну, рассказывайте ваше кино.
— Распоряжаетесь половиной как угодно, это полностью ваши деньги, вторую половину вкладываете в надежные бумаги и банки, проценты можете тратить, а пятьдесят миллионов вернете через десять лет законной наследнице.

«Странный этот русский», — Гриша всмотрелся в клиента: невысокий, ладный, абсолютный по виду французик, немного астеничный, говорит без акцента и наносного интонирования, которое обычно очень быстро пробирается в язык уже на уровне конструкций. Сколько он таких перевидал: «Можно я возьму еще пять минут вашего времени?». Бывшие соотечественники почему-то всегда старательно демонстрируют превосходство и вызывают желание удушить прямо на месте своим: «Как это будет по-русски». По виду чистый француз, по разговору русский, фамилия итальянская. А держится так, словно стоит не на пороге смерти, а сразу у врат рая — без сомнений сильный старикашка. Только почему хочет срежиссировать свою смерть, жить что ли надоело, бежал бы подальше. Вон, бабка Глаша, когда отмечали восемьдесят пять, шепнула, что хотела бы до ста дожить, намеревалась это сделать с удовольствием. А этот крепкий, но спешит, не терпится в свой заготовленный раек. Но кто может быть уверен, что не загремит в ад, в кромешную тьму. «Этот уверен» — додумал мысль Гриша.
— Сразу оговорюсь, история будет с предысторией, необходимо, чтобы вы знали некоторые детали моей биографии, как-никак, формально мы станем родственниками. Кстати, первое условие — вы берете фамилию Макуни. Надеюсь, это не задевает вашей фамильной гордости? Начинается на ту же букву. Инициалы останутся прежними. Мне не нравится, как вы пучите глаза, с вашей профессией я подозревал большую выдержку. Спокойнее. Все будет хорошо.

Отчасти они были коллегами. Оба терпеливо и настойчиво охотились там, куда их направляли деньги заказчиков. Для успешной охоты нужны крепкие нервы, смекалка и твердый взгляд, взгляд профессионала. Александр чуял добычу за километры, узнавал подлинник по плохонькой черно-белой фотографии, опубликованной в местной газетенке где-то на юге Франции. Часто подобные объявления провинциальных аукционов могли на год освободить арт-дилера от необходимости прочесывать комиссионные магазины, знакомых старушек — наследниц коллекций, прячущих добро по чуланам и крупнейшие мировые аукционы. Когда неизвестный художник, частичные утраты, предположительно середина девятнадцатого века, эстейтмент сто пятьдесят евро оказывался утерянным шедевром, Александр получал несравнимое ни с чем удовольствие. И огромные деньги. Но остановиться не мог — нужно было постоянно кормить зверя, живущего внутри, насыщать его интуитивные прозрения. Это все в прошлом. Теперь сам стал дичью. Но удалось заглянуть в глаза охотнику. Молодому, азартному, увлекающемуся, так напоминающего его самого в молодости.

Александр не только был лучшим в профессии, он слыл отчаянным маньяком своего дела. Почти тридцать лет проработал штатным реставратором. Когда искусство перешагнуло стены музеев и торговать разрешили не только китайскими тапочками и турецкими куртками,  Александр чуть ли не по нюху обнаруживал настоящие вещи. До сих пор считал вершиной карьеры купленный в Симферополе в начале девяностых картон, неразборчиво замазанный маслом разного оттенка серого, кажется за пять долларов. Отсчитывал рублевые бумажки и страшно потел, боялся, что сейчас его схватят за руку, разоблачат, хотя работа явно давно пылилась под потолком магазинчика. На этом Айвазовском он сделал первый капитал и впервые прокатился в Париж.

Коллекционеры доверяли не только его интуиции и экспертным оценкам. Репутация Макуни была безупречна, ни разу он не нарушил слово, не играл в двойные игры и трепетно хранил секреты заказчиков. Собственная коллекция пополнялась значительными вещами, купленными по случаю за мелочь. Это был его инвестиционный портфель. Излишки доходов он неизменно относил сначала на ипподром, потом пристрастился к букмекерским конторам. Но всегда знал цену азарту, по-крупному не играл. Жена была безразлична к страстям, ее хватало лишь на поддержание дома в порядке. Потом был недолгий период, когда жажда путешествий захватила молодую домохозяйку. Но удовлетворившись Парижем, Лондоном и Барселоной, она уже нехотя посмотрела Рим, прокатилась по Тоскане и плотно осела в московской квартире. Александр был везунчиком. Частенько угадывал номера лотерей, первую тройку лошадей, счет в финале мирового чемпионата по футболу и сумму, которую предложат за Поллока на открывающемся аукционе в Нью-Йорке. Жена с подозрением поглядывала на мужа и предлагала проверить его телепатические способности. С каждым годом она недоумевала все больше — каким образом он догадывался, что сегодня ей бы очень хотелось букет ирисов или те часики, что они видели в антикварном на углу.

— У меня один праздный вопрос, Григорий Аркадьевич. Жить не страшно, когда постоянно приходится наблюдать, как живое становится мертвым? Да не дергайтесь. Можете не отвечать, не на исповеди. Лиля тоже верила в богов, но почему-то во всех одновременно, видимо, не доверяла ни одному до конца. Поэтому собрала их всех в кучку и молилась сразу группе товарищей. Лиля — это моя жена.

До конца жизни все звали ее Лилечкой.  Впервые Александр увидел ее на ступеньках Московского университета. Она звенела колокольчиком, одним своим присутствием оживляя пространство. Тонкие бесцветные косички дрожали в такт смеху и вся она словно трепетала от порывов ветра, почти бесплотная. В двадцать выглядела на четырнадцать. С ней было надежно и спокойно. Но превратившись в маленькую старушку, она утратила способность радостно резонировать и отгородилась от мира страстью к эзотерике. Чем глубже она погружалась в тексты с магическими ритуалами и изучение правил поведения после смерти, тем сложнее было устанавливать связь земную. Очень скоро она стала походить на взбесившуюся фурию: забросила себя, дом, мужа. Зыркала с дивана, на котором просиживала сутки напролет, обложившись книжками, какими-то таблицами и графиками. Иногда на нее накатывала волна красноречия: пророчества и заклинания неслись с дивана вне зависимости от того, был кто-то еще в комнате или нет. Александр увещевал, грозил, умолял — все напрасно. Поначалу он терпеливо готовил норовистый ужин, ставил свечи на стол и уговаривал хотя бы немного посидеть вместе. Но Лилечка предпочитала засохшие корки, да еще яблоки, огрызки от которых складывала горкой у дивана. Крошками от сухарей было усыпано все лежбище, как стоянка древних людей костями животных. Чтобы отправить ее в душ приходилось грозить пистолетом.

Пистолет был именной. В один солнечный, летний день отец Лилечки, ссорясь с матерью на подмосковной генеральской даче, распалился и спустил курок. Он всегда хранил патроны в отдельном ящике. Почему пистолет оказался заряжен, так никто и не понял. Отец застрелился через десять минут, когда хрипы жены стихли. Все это время девочка просидела под массивным письменным столом, посасывала кончик тонкой косички и придумывала отговорки для родителей: зачем она трогала папины вещи.

Александр верил в семью почти с маниакальной настойчивостью. Детдомовское существование вычеркнул, едва переступив порог жестокого мирка, где приходится бороться за существование в одиночку. По подслушанным разговорам нянечек, его мать проживала в соседнем городишке, но никогда он не пытался разыскать ее или хотя бы поинтересоваться как он оказался на попечении государства. Почему был вынужден постоянно драться у сараев с углем, то за половинку украденного у него из-под подушки куска серого хлеба, то за вырванные с мясом пуговицы на рубашке, рукава которой приходилось закатывать, так как они оказывались безнадежно коротки к концу года. Разве можно пережить разодранный в клочья альбом, где он рисовал каждую ночь и презрительное прозвище Маляр. Как смириться, что это его, а не чужая жизнь. Можно только забыть. Лилечка, а потом и родившийся сын Артем стали его цитаделью, его родиной, его всем.

— Мераб всегда был жмотом. Сколько вам пообещали, сто, двести? Букмекерская контора, где ставка начинается с миллиона евро, вряд ли обеднеет из-за одного зажившегося клиента.
— Не знаю никакого Мераба, — вдруг разозлился Гриша.

Около двух лет назад врачи единогласно давали ему не больше трех месяцев. Запущенная история. Александр случайно попал на обследование и вдруг такой приговор. И цепляться уже вроде бы стало не за что. Артем погиб, давно вычеркнут, Лилечка... Как они упустили сына? Почему из милого, смешно поджимающего губки, мальчика он превратился в жестокого циника? Институт бросил, ни на одной работе, куда пытались его пристроить, не продержался. «Закономерно», — размышлял Александр, — «Когда доступно все за родительские деньги... Я погубил, я...», — в тысячный раз корил он себя. Они начали ссориться довольно давно. Сначала Александр списывал завышенные требования на юный возраст сына. Артем все жестче требовал свою долю в прайде на правах близкого родственника, открыто смеялся в лицо на призывы заняться делом. Действительно, зачем — он уже все подсчитал, и папины капиталы обжигали желанием ими обладать. Все реже Александр вспоминал, как в беспамятстве лез по водосточной трубе на третий этаж роддома, чтобы, тыкаясь в окно обломками гвоздик, впервые увидеть сына и заглянуть в растерянные, счастливые глаза Лилечки. Так хотелось продлить сыну детство, которого сам был лишен, что кажется, так и не позволил ему вырасти.

Александр хотел жить во что бы то ни стало – надо было завершить дела. В запаснике было несколько серьезных вещей, они ждали своего часа. Из свободных денег оставался миллион с небольшим. Этот миллион он и отнес Мерабу. Ставка один к десяти, плюс все справки и заключения экспертов, доказывающие его предопределенность судьбе. Мераб сочувственно покачал головой, принял деньги и тут же, ничуть не смущаясь, пожелал себе удачи и подстраховался, определив срок в полгода. Александр выжил. Безо всяких чудес. Организм не желал сдаваться. Или это все воздух Лазурного берега, куда он тут же отправился. Врачи одобрительно кивали, но указывали на цифры анализов. Следующий прогноз — максимум еще полгода. Мераб сам предложил очередную ставку. Через своих ищеек удостоверился, что диагноз верный и легко взял обратно десять миллионов, но уже на год. Он никак не планировал отдавать сто.

Мераб, как настоящий мужчина, держал в кулаке и осыпал милостями многочисленное семейство, включая подброшенных кукушатами племянников и троюродных теток, не вышедших замуж. Александр не мог справится с единственным сыном и женой. Все началось с невинных пасьянсов и иголки, болтающейся на длинной нитке. Маятник послушно соглашался, подтверждая наихудшие опасения. Тогда Лилечка еще была способна мелко скандалить и предъявлять претензии. «Я потратила на тебя лучшие годы своей жизни»: — вдруг сообщала с дивана, который считала самым безопасным местом в квартире, что выяснилось, конечно же, с помощью иголки, с которой обшарила все углы. «Если они были лучшие, почему жалуешься?» — привычно отшучивался Александр и звал в театр. Жена подозрительно хмурила брови и утыкалась в недавно составленную астрологическую карту, пытаясь разобраться между Домами и Солнцем в Меркурии. С сыном она вообще прекратила общаться, раз и навсегда обидевшись на его замечание о ведьме. Тем не менее, Артем продолжал осаду и вынудил отца купить квартиру прямо над ними: запущенную четырехкомнатную хоромину, стоившую Александру красномордой малявинской бабы, незначительного Юона и нескольких разрозненных рисунков мирискусников, пущенных на ремонт. В тайне Александр надеялся, что женитьба и рождение дочери образумят единственного отпрыска.

— Какие еще условия?
— Второе: вы выполняете свой контракт, но не до двадцать пятого, а, скажем, через пять минут после полуночи. Конечно, остаток гонорара вам уже не видать, но и аванс формально вы отработаете.
— Есть какие-то пожелания? Ну, скажем, пуля в сердце. Или предпочитаете в затылок? Может быть, яд?
— Безразлично. Творите, фантазируйте, вы же мастер, здесь я не советчик. Итак, вы становитесь моим внебрачным сыном, единственным совершеннолетним наследником. Все бумаги уже готовы, нотариус ждет нас в пять.
— Почему я?
— А выбора и нет, собственно. Друзья? Порядочные люди почему-то всегда становятся порядочными прохвостами, когда речь заходит о больших деньгах. В вас есть стержень, глыба. В каком-то смысле, честь... Не злитесь, я не ерничаю. И потом, только вы можете оказать эту услугу. Знаете, вы мне симпатичны, может, потому что тоже сирота...
— Самостоятельно не справитесь?
— Сам?... Это же грех!
— Я помолюсь за вас.
— Это странно, не верю в богов, но боюсь их возмездия. Я прожил счастливую жизнь. И знаете, понял, что для этого нужно всего три условия. Да, да, вновь всего три: здоровье, интересное дело и близкие, которым можно дарить любовь.
— Простенько.
— Да, незатейливо. Особенно, когда не надо беспокоиться о деньгах.

Когда Лилечка совершенно окопалась в диване и почти потеряла человеческий облик, единственным раздражителем стал пистолет ее отца, до поры хранившийся в дальнем углу шкафа, как семейная реликвия. Она подчинялась только его командам. Сдать ее в больничку не хватало мужества, так и таскал по врачам, с боем вливал лекарства. Она не замечала даже внучку, которую все чаще подкидывали Александру. Молодые развлекались изо всех сил, цементируя пузырьками шампанского расходящиеся швы семейной жизни. Анечка все чаще оставалась с дедом, и с удивлением рассматривала недовольные, злые лица родителей, забирающих ее поутру наверх.

А ведь когда-то была совсем другая жизнь, светлая, радостная, не всегда легкая, но жизнь. Они поженились, когда им было по двадцать. Оба сироты, хотя за Лилечкой числилась некая армия теток, дядьев и племянников. Их стараниями за ней сохранилась родительская квартира и молодые поначалу странно себя чувствовали в огромных, заставленных антиквариатом комнатах с пустым холодильником на кухне. С тех пор многое изменилось, только все чаще Александр ощущал себя заживо погребенным. Квартира превратилась в склеп с мутными, давно немытыми окнами, лишь внучка — тонкий лучик света и надежды — возвращала веру, что пожил не зря. Артем бесновался наверху, проклинал отца и, хлопнувшую дверью жену, уставшую ждать красивой жизни. Вряд ли Артем тщательно все спланировал. Детские неврозы, переросшие в навязчивые идеи или маниакальное стремление чувствовать себя несчастным — Александр не знал. Зато сын определенно знал, что все проблемы из-за папаши не желающего делиться миллионами. Отец уже не пускал его на порог, а лишь ежемесячно переводил на счет сумму, которой едва хватало на бензин и пару ужинов с друзьями в любимом ресторане. Жена требовала новую шубку, серьги не хуже, чем у подруги, список постоянно обновлялся. А потом хлопнула дверью и ушла.

В тот день Лилечка особенно безразлично не откликалась на просьбы позавтракать, умыться. Чертила карандашиком какие-то квадраты, поминала Пифагора и теребила тонкие волосы, давно свалявшиеся колтунами. Внучка сидела на ковре, наряжала кукол, когда Александр уговаривал жену пойти прогуляться, но прежде съесть хотя бы яблоко. Артем наверху в одиночестве пил всю ночь. Вечером был коньяк и опять коньяк, потом оставшаяся с какой-то вечеринки початая бутылка виски, утро он встретил бутылкой шампанского. Шампанское любила супруга, сбежавшая жена, сучка, стерва, не-мать, запросто бросила ребенка, прихватила преподнесенные на свадьбу акварели Бенуа. Он не мог определиться, что именно бесило его больше всего. Открыл следующую бутылку шампанского, вышел на балкон. Свесился через перила и бессмысленно смотрел вниз, бутылка выпала из рук. В квартире снизу Александр хватился пистолета, но он исчез из ящика стола. Артем проследил за разбившейся вдребезги бутылкой и, неуклюже переваливаясь следом, выстрелил себе в висок. Лилечка инстинктивно пригнулась от хлопка за окном, зажала уши ладошками.

Дальше закрутилось еще быстрее. Лилечка вдруг очнулась, восстала из сна, замешанного на астрологии, вуду и других темных знаниях и обвинила мужа в убийстве единственного сына, ее кровинушки. Александр пытался вспомнить, когда сын заходил в последний раз, и когда пропал пистолет. Совершенно подавленный, он старался успокоить жену, подносил капли. Она отшвыривала протянутую чашку. Кричала целый день, а потом стихла, легла на диван и умерла. Двойные похороны совершенно лишили Александра сил. Но пришлось спрятать тоску поглубже, заняться внучкой. В обмен на лишение невестки родительских прав и любых претензий на Аню отдал ей дачу в Мамонтовке и выделил сумму, способную удовлетворить даже царствующую особу. Похоже, та была счастлива избавиться от обузы в виде пятилетнего ребенка.

— Вы становитесь опекуном. Анечке сейчас одиннадцать. Она учится в хорошей школе. Это частное заведение с традициями.
— Конечно, в Англии? —  не удержался от иронии Гриша.
— В Швейцарии. Действительно хорошая школа. Потом пусть сама выберет университет и профессию. Никаких поблажек. Классическое образование — условие получения наследства, либо ей придется подождать еще десять лет. Но она умненькая девочка. Анна получает пятьдесят миллионов, всю недвижимость и мою коллекцию живописи. Я предполагаю, что через десять лет коллекция потянет на серьезную сумму.
— Насколько серьезную?
— Не жадничайте, Григорий Аркадьевич. Впрочем, уже можно привыкать к Григорию Александровичу, ха-ха. Надеюсь, она станет чуть богаче вас и это не помешает вашей дружбе, все-таки у нее нет больше родственников.
— Какое третье условие?
— Конечно, вы уходите от дел, полностью заметаете следы, не франтите, не привлекаете к себе внимания. Советую пожить в Италии, все-таки ваши предки оттуда. Тихонечко, где-нибудь в Умбрии. Собаку заведите. Только ради бога, не впадайте в сантименты, не ищите других Макуни, наверняка они окажутся какими-нибудь мелкими аферистами. Сидите и думаете, что все это какое-то кино?
— Нет. Я думаю, что вполне заслужил такой поворот.
— А вот заслужил ли его я? Ладно, нам пора. Нотариус ждет.
— Как вы можете мне доверять?
— Я точно знаю, что выиграю. Выиграю по-крупному.

Сотрудники конторы в Акапулько в страхе жались по углам, мексиканское лето пылило жаром за витринными окнами, но внутри было еще жарче. Мераб только прилетел из Лиссабона и в гневе громил офис. Бумаги летели со столов вместе с попадавшимися под руки настольными приборами и рамочками с фотографиями. Молоденькая помощница бухгалтера от ужаса залезла под стол, наивно полагая, что стихия пройдет стороной. Он выволок ее, больно вцепившись в плечо, стоял напротив, тяжело дышал, размахивал мохнатыми ручищами и, как будто, сомневался, не прихлопнуть ли козявку прямо на месте. Но она и слыхом не слыхивала о списанных ста миллионах из какого-то европейского банка. Когда пришло сообщение, что заказ выполнен, он возликовал. Мысль о разнице во времени совершенно не пришла ему в голову, за последнюю неделю он заплутал в часовых поясах, перелетая из Москвы в Никосию и дальше. Но, коль в свидетельстве о смерти, выписанным французским комиссаром и подписанном дежурным доктором стояло двадцать шестое число, сделка была проиграна. Банк, едва начался рабочий день, списал деньги с депозита и перевел их на счет Макуни. Чертова Метла промахнулся со временем, не уложился в сроки контракта. Работа великолепная, не придерешься, он видел фотографии: аккуратная дырочка в виске, в откинутой руке пистолет, в другой зажаты две тонкие свечи — полная иллюзия самоубийства. Может у него часы остановились? Что за жизнь, никому нельзя доверять.

Гриша сидел на террасе и беспомощно потирал виски. Оказалось, очень трудно вытаскивать слова, теснившиеся в голове, заставлять героев действовать не только в воображении, но и на бумаге. Как будто они нарочно сопротивлялись, чтобы доставить автору побольше неудобств. Издатель требовал вторую книгу к началу осени. По лужайке носился молодой ретривер Колька, отрывисто лаял, призывая Анечку еще раз бросить мяч. Она смеялась и дразнила собаку. Бросила еще разок, пошла к террасе. Собака уже неслась следом с добычей в зубах, отчаянно размахивая хвостом.
— Давай вечером в город прокатимся?
— Хорошо. Только надо закончить главу.
— Ничего себе скорость! Уже третья?
— Не успею, не успеваю совершенно.
— Дядя Гриша, ты всегда так говоришь, а сам строчишь, как будто черновик уже кто-то заранее написал.
— Кто написал? Ты о чем? — насторожился Гриша.
— Я шучу. Шучу! Лимонад хочешь?

Все каникулы Аня проводила у дяди Гриши. Большой каменный дом стоял на высоком холме и лужайка словно висела в воздухе, очерченная по периметру соснами. Их крона походила на плоскую тарелку, доверху наполненную спагетти. За соснами был только воздух и стелящийся по долине туман. Аня любила стоять спиной к дому, всматриваться в далекие горы, там, за границей тумана и представлять, что она дочь богатого синьора, наблюдает за  рабочими, которые на телегах свозят камни для замка, который будет парить над всей Умбрией. До Ассизи два часа пешком и дух Франциска Асизсского станет навещать фантазерку, появляясь то из камина в гостиной, то наведываясь в ее маленькую спальню. Правда дядя уверял, что дом построен графом Конте, поэтому стиль так напоминает французский, и итальянским святым в нем не место. Ане было все равно. Главное, что здесь она счастлива, она дома. Почему-то дядя так и не освоил итальянский, за что местные из соседней деревни звали его il nostro alieno, что означало примерно «наш чужак».

Когда он остановил выбор на этом заброшенном доме, деревенские сомневались, что хватит терпения восстановить громадину, но Гриша не спешил, два с половиной года снимал комнату в соседней деревне у разговорчивого старика, кивал и улыбался, радуясь, что ни черта не понимает. Реставрацию закончили весной, оглушительной своим великолепием. Наконец-то у него снова был дом. Первым делом Гриша закопал под одной из сосен жестяную коробку из-под чая с бабушкиным прахом, который протаскал по всем общежитиям, съемным квартирам и гостиничным номерам. Выцарапал на стволе жирные буквы: «Глафира Метелкина-Макуни», ничуть не сомневаясь, что бабушка была бы рада новой семье. Теперь Гришу беспокоило только приближающееся совершеннолетие Анечки, вдруг она забудет о дяде, закружится в новой взрослой жизни, и тогда из любимых рядом останется одна собака Колька.

— Ты грустишь? — Аня поцеловала дядю в макушку и поставила перед ним стакан лимонада. — Разве можно грустить, когда такая красота вокруг!
— Племянница, ты слишком умна. За тебя! — Гриша стукнул стаканом об ее стакан.
— За нас, за Макуни! — торжественно провозгласила Анечка, —  Знаешь, что я увидела в столе? Пистолет. Настоящий. Почти такой, как был у дедули. Я тогда думала, это игрушка, он часто с бабушкой играл в пистолетик... А я его вытащила и отдала папе. Он очень просил, тоже хотел поиграть...
— Бедная девочка.
— Давай его выбросим, или закопаем?
— Согласен. Хватит играть.