Продолжение Записок критика

Ресторанный критик ещё и не родился, а мы уже ищем его записки... парадокс!

Время шло, а будущий академик предался изучению трансформаций русской словесной культуры со страстью удивительной для молодого человека, живущего во времена, когда все представления о прежней жизни революционно выбивались, проветривались, перелицовывались, перекраивались и даже первые становились последними, а последние первыми.

распутывая причудливую вязь архаичных письмен, в условиях отвратительного освещения, присущего хранилищам древних рукописей в те времена, Николенька, позже Николай Матвеевич, стал впадать в Безвременье, теряя ориентацию в пространстве, не говоря уж о зрении.

Он копался, кашляя и утирая слёзы в вековой пыли хроник временных лет, плутая лабиринтами истлевших букв, пытаясь найти наиболее короткий путь из варяг в греки. Неудобство поисков усугублялось совершеннейшим пустяком - архив размещался в столь затхлой усыпальнице, что даже бесприютные мыши принимались чихать, бессмысленно бегая по тайным, только им известным ходам из Зачатьевского к Сретенскому, в надежде отыскать себе прежнего сытого житья на монастырских хлебах. Советская власть решительно отменила богомольный опиум для всех народов, включая и мышиный. Но наш подающий надежды молодой учёный, чувствовал, внимая шорохам и попискиванию мышиной возни, что он не одинок в этих поисках.

Одно становилось совершенно ясным. Маховик исторической карусели раскручивался не поступательно, как следовало хорошо смазанному механизму, но застопоривался с ржавым скрежетом иной раз, а то и пытался поворотиться вспять. Немудрено, что Князь Владимир представлялся ему то Константином Великим, то царём Соломоном... Да и он сам находил сходство государя Красно Солнышко, крестителя Руси в веру православную, с Иаковом, основателем двенадцати колен Израилевых, а наличие у благоверного князя наложниц числом восьмиста и нескольких жён вдобавок, совершенно отождествлялись в воображении юного буквоеда с ветхозаветным Соломоном и все они сливались в его сознании в один мифологический персонаж, обретающийся в неведомо какое время, неизвестно в каком пространстве. Все они были мудры и коварны, шли к своей цели не считаясь с происками летописца Нестора и прочих премудрых дьяков-переписчиков и примкнувших к ним интерпретаторов их лучезарных свершений.

Наш герой предавался данным научным изысканиям в историческом институте, которым руководил, а как вы думаете кто?
Вот и правильно догадались, именно он, наш чахоточный прежде студент, Степан Трофимыч, начавший вспахивать, если помните, поля народного просвещения.


На своём нынешнем месте службы Отечеству занялся селекцией, выводя новые сорта истории, подправляя девице Клио несколько потрёпанную веками наружность, полируя грубые рубцы войн и насилий, покрывавшие её стан, обнажая, где требуется соблазнительно лакомые кусочки тела. В общем, хлеб даром не ел, совершая всякие интересные исторические открытия и сокрытия. Правда, открыть ему ничего не удавалось, ввиду отсутствия необходимых знаний в вопросах палеографии, археографии и прочих специальных навыков по наведению порядка в гардеробах преданий старины. И открывать ничего было ему без надобности, следовало только приглядывать за рассеянными подопечным архивариусами, чтоб не сбились с пути в светлое будущее и подкрепляли всякими старинными воспитательными уложениями разнообразные нынешние отеческие журения.


Взяв Николеньку под свою опеку, совершенно не прогадал, отрядив его в один архив, где хранились сундуки с исторической рухлядью, найденные в усыпальницах разрушенного храма в Китай-городе и свезённые без особого разбору куда-то к своим ветхим собратьям в район Солянки. Туда-то и был направлен Николенька приискать кое-какие сакраментальные слова и дела об исконных царских вотчинах.

И кропотливо разбирая затейливые столбцы, писанные древнерусской скорописью, присущей веку семнадцатому, наткнулся на запись, содержащую сведения о нынешнем местонахождении архива царя Алексея Михайловича, хранившегося прежде в поместном приказе. По распоряжению Петра Великого, документы были перевезены из кремлёвских тайников в новую столицу, где следы их затерялись среди многих тысяч удручающих тяжб, записей актов гражданских противостояний, ревизских сказок, долговых расписок, депеш иноземным монархам и доносов доброжелателей.

Дотошный исследователь, отправился дерзать в сырое петербургское ненастье практически наобум и наощупь, ведомый лишь интуицией. Вернулся же триумфально в сопровождении оригиналов, уложенных в один ящик, два дубовых сундука окованных железом, шестнадцать коробов, коробочек, ларей и четырнадцать холщовых мешков. Этот скарб имел вид разлохмаченный, потёртый и несолидный. Но содержимое не оставляло сомнений в том, что это и есть остатки архива секретного приказа тайных дел, просуществовавшего двадцать лет. Увы , многое из этого богатства было нечитабельно... Извлечены были заплесневелые древности из подвала здания Двенадцати коллегий, что на Васильевском острове. Не самое лучшее хранилище было выбрано первым императором для хранения наследия своего папаши.
Недружелюбные балтийские воды, гонимые необузданными осенними ветрами не раз заливали неплотно прикрытое окно в Европу разрушительными волнами вольнодумства, неловкими переворотами, незадачливыми восстаниями. Ненужным мусором пенились в свинцовых балтийских водах обломки судеб и мыслей. Ряды букв теряли стройность слова и шли на дно вместе со смыслом приказов и реляций...

Из всех своих предшественников, личность царя Ивана интересовала Второго из династии Романовых особо. Калейдоскоп блестящего великими делами правления Грозного царя хотел бы избрать он своим примером, но оказался слегка робкого десятка... не орлом, хоть и имел немалую склонность к охоте соколиной, но там всё творили кровожадные соколы, а у опасливого царя -"худородные любимцы" из молодых подьячих Тайного Приказа Большого дворца.

В этом смысле многие славные начинания "тишайшего" оказались полны весьма свежих и современных рецептов по руководству о том, как следует вести себя находясь вблизи престола.


Обладая нравом кротким, но крайне вспыльчивым, злопамятным и подозрительным, мерещились Алексей Михайловичу повсюду враги, да бояре-заговорщики, бабки- ворожеи с ядовитыми корешками, изобретавшие всякие каверзы и зелья для изведения под корень богопомазанной жизни. Оттого и завёл он Приказ Тайных дел, и стали протоколировать всякие злодейства худых людишек в специальную "Чёрную книгу". Порядки там царили самые секретные, даже изобретены были специальные шифры и многое писано было тайнописью. О сути царского поручения было трудно догадаться, ибо доклад об их исполнении был обличён частенько в подобную форму: "Что, по твоему, великого государя, указу задано мне, холопу твоему, учинить, и то, государь, учинено уже" ...

Вот тут и разбирайся Степан Трофимыч! попробуй истолковывать анналы исторические как потребно нынешнему текущему моменту, извернуться по-макиавеллевски и поднести непотребное с подходящим выражением загадочности так, чтоб наверху поняли именно так, как они давно уже для себя всё решили.


Впрочем, образчики распутывания подобных злоумышлений имели примеры очень современные в нескольких расшифрованных Николенькой записей. Этот наивный юнец ворвался в кабинет Степана Трофимыча распространяя запах склепа и вековой паутины, потрясая горделиво первой раскрытой им записью о сыскном деле и пыточных речах простодушного деревенского парня Чудинки Сумарокова, служившего дворовым человеком у дядьки царя Алексея Михайловича - всесильного боярина Бориса Ивановича Морозова "о подготовке к цареубийству".

Вся вина этого отрока состояла в том, что он ради забавы стал стрелять с боярского двора по галкам, примостившимся на трубе одного из монашеских общежитий Чудова монастыря. Двор боярина Морозова находился вблизи царского двора. " И от этой его стрельбы пулька вошла в царские хоромы" гласит зловещая запись в "чёрной книге".
"И за то его, Чюдинкино воровство,- пишет дальше подъячий,- что он стрелял по галке на келейную трубу, а та труба стоит против государевых хором, а он такова великого и страшного дела не остерёгся и прежним заказам учинил противность, - вместо смертной казни отсечена левая рука да правая нога"...

Изобразив лицом радость от открытия дерзновенного племянника, хоть на душе и заскребли кошки, отослал его распутывать письмена и дальше, ( наш Николай воображал, что Степан Трофимович его двоюродный дядя, между прочим, но об этих непростых отношениях чуть ниже)

а сам "дядюшка" мысленно перекрестился, что-то он стал часто вспоминать высшие силы в последнее время, возблагодарив мудрую Анну Аркадьевну посоветовавшую настоятельно сменить свою учёную мантию на удобную толстовку эконома. Что он и сделал, плавно приземлившись в более низкие интеллектуальные сферы по обеспечению высоких умов всяким материальным содержанием, проще говоря хозяйствовал потихоньку, заботился о гигиене тела и души подопечного коллектива. Гигиена тела подкреплялась производственной гимнастикой ровно в полдень, а душу лечили всевозможными ассамблеями, включая профсоюзные. Заведовал бытом рачительно, заведя даже специальную кухню для котов, ибо в Париже каждое приличное заведение библиотечного толка имеет штат усатых сторожей.


Пока всё было спокойно, архивы не подверглись ни партийным чисткам, ни репрессивным мерам. Эта сфера обитания мёртвых букв, вследствие непричастности её к свершениям в области строительства коммунизма не лезла ни в какие ворота стремящихся уложить пятилетку в три года. Время здесь было не вперёд, а как оно там текло в этих инкунабулах, в этих папирусах, в этих свитках... кто знает. Лежали они тихо и безмолвно, храня свои древние поверья под кожаными переплётами на застёжках, пусть их...

Вернёмся к нашим героям и посмотрим, как же они обустроили свой быт в эти оглашенные времена, или как назвал их классик - окаянные дни, а я добавлю - и годы, переродившиеся в десятилетия...

Мы слегка поотвлеклись с разбором этих пыльных бумаг и выпустили из виду достойнейшую Анну Аркадьевну. Её законный супруг, бывший конюх Матвеич, а ныне правая рука маршала Будённого заслуживает тоже некоторого внимания.