Бубен

               
     Директор краеведческого музея, Иван Андреевич Забельский, не спал вторую ночь. Устроившись поудобнее в старом кожаном кресле, уложив ноги на раздолбанный колченогий стул, сдвинув очки на нос – он бдил. Таким необычным способом он пытался разобраться, что по ночам творится в его маленькой епархии. Жалобами на шум, завывания и прочую чертовщину, уже как неделю его одолевали соседи сверху.
     Музей располагался в каменном полуподвале старого купеческого дома. В двухэтажной деревянной надстройке над ним – обычная коммуналка, нераселённая ещё с семнадцатого года.
    Сторожа музей не имел – не по карману. Так, что каждый вечер, Иван Андреевич,
закрывал музей на простой амбарный замок, лепил контрольку и, со спокойной душой, отдавался нехитрым радостям жизни. Жизнь текла размерено и однообразно. Но с прошлой недели посыпались жалобы и просьбы соседей не буянить по ночам.
    Буянить?! Ошарашенный Иван Андреевич ничего не понимал. Более тихого места в городе, чем музей и не сыскать. Посетителей-то, если и набегало с десятка полтора в месяц, и то днями. А уж ночью, точно никого в музее не бывало. Но соседи утверждали – бывало. Да ещё как бывало – с криками и песнопениями. Сначала было грешили на молодёжь под окнами, но звуки неслись именно из музея. Вот и заступил Иван Андреевич на боевое дежурство – супостатов ловить.
   Привыкший тихо дрыхнуть в мягкой кровати дома, он едва выдержал первую ночь – заглушая кофе страстное желание спать. Во вторую ночь он входил с содроганием – от кофе у него поднялось давление, и голову разрывали страшные головные боли. Но выбора не было, не отправлять же в ночное дежурство двух престарелых хранительниц. И вот, откинувшись в мягком продавленном кресле, он, прилагая героические усилия, чтобы не уснуть – бдил.
    Мерно тикали часы, отмечая каждый высиженный час мелодичным перезвоном. Горячий крепко заваренный чай, в стакане с подстаканником, уютно парил. Свет от настольной лампы с абажуром не добирался до углов комнаты и там бахромилась тьма.
Директор пытался читать, но буквы наползали одна на другую, строчки прыгали, и глаза сами собою закрывались. Но спать было категорически нельзя, и Иван Андреевич раздражённо отбросил книгу на огромный, ручной работы, двухтумбовый стол. Книга глухо стукнула о столешню. Шевельнулись тени по зауглам. Где-то в глубине музея заскрипели рассохшиеся половицы.
    Иван Андреевич не боялся. Он всю жизнь провёл в затхлых музейных залах и знал, что из прошлого гадостей ждать не приходится. Гадости приходят из настоящего.
    Чтобы хоть как-то взбодриться – сделал несколько глотков чая. На пару минут затуманенное сознание встрепенулось. Встал, включил верхний свет. Тени метнулись и спрятались за шкафами и витринами. Иван Андреевич для очистки совести обошёл залы.
Всё было тихо. Все черепки, ржавое оружие, прялки и скалки лежали на своих местах. Вернулся в кабинет.
   На спинке кресла, склонив голову набок, и уставив на него глаза-бусинки, сидел большой чёрный ворон…
   Иван Андреевич, машинально, взглянул на окно. И окно и форточка были закрыты. Да можно было и не глядеть – он и так знал, с зимы ещё окна не открывали и бумагу, коей они были оклеены, чтобы не дуло – не отдирали.
   «Ну, и откуда ты взялось, чудо-юдо?».
Ворон молча переложил голову на другую сторону.
   «Не понимаешь, значит. Жаль. А то бы поговорили, ночь-то длинная».
Ворон соскочил со спинки кресла на стол и стал по нему выхаживать, перекатываясь с лапы на лапу. Иван Андреевич уселся в кресло.
   «Слышь, птица, смотрю, не боишься ты людей, значит с людьми жила. А раз жила – хозяин был. И где же он?».
   «Здесь хозяин, здесь».
   Иван Андреевич только что не взлетел над креслом!
В проёме двери виднелась расплывчатая фигура человека.
   «Гостей не ждёшь?»
   «Да я как-то гостей по ночам не принимаю – возраст, знаете ли. Ночью я отдыхаю».
   «Вижу – отдыхаешь. Вторые сутки здесь торчишь. Не боязно?»
   «Да вот пока вас не встретил – не боязно было. А сейчас - не знаю. Может, представитесь?».
    Человек, или тень его, рассмеялся: «Представиться, говоришь? Я уж, почитай, лет триста, как преставился. А назваться могу. Афанасий я, Михея Калашника сын. Промыслом охотничьим занимаемся. А птица – так, баловства ради. От скуки. С птенцов со мной. И ей-то уж за триста».
   «Триста?! А-а-а… Ну да, ну да… Триста значит».
   Иван Андреевич лихорадочно соображал – разыгрывают? Издеваются?
   «Ну, а к нам по какой надобности из лет тех далёких прибыли?»
   «Ох, не по своей надобности, не по своей. Вагула, морда шаманская, поднял. Где ты там? Слышь, Вагула, подь сюда!».
   Из-за мощной фигуры промысловика просунулась тщедушная фигурка.
Широкое, похожее на луну лицо, узкие раскосые глаза выдавали в нём представителя северных народов. Иван Андреевич не смог сходу определить – якут ли, нанаец перед ним, поэтому так расплывчато, чтобы ненароком не обидеть, предположил – северных народов.
   Церемонно встал.
   «Здравствуйте, уважаемые. Чем могу служить?».
   «Да уж ты, Иван свет Андреевич, послужи. Помоги, Христа ради. А то этот шельма изведёт меня своими завываниями. Неделю уж, почитай, воет – сил моих нет».
И, углядев, что Вагула, из-за обшлага драного халата вынимает маленький бубен, вскричал в голос: «Спрячь шарманку, злыдень! Обскажи лучше человеку, что тебе здесь надобно».
   Шаман вернул бубен за отворот халата и, опасливо оглядываясь на Афанасия, выступил вперёд. Неожиданно густым и раскатистым голосом, что абсолютно не вязался с его тщедушной фигурой, путаясь в русских словах, с пятого на десятое, рассказал свою историю…
   Он-де, в черте, каком …надцатом колене, потомственный шаман и, по его словам, шаман не из последних. А Афанасий, когда-то, хорошо знался с дальним его предком. Часто бывал у них в стойбище и до того стал своим, что старый шаман отдал Афанасию в жёны свою младшую дочь – по словам Вагулы – красавицу. В этом месте рассказа Афанасий утвердительно закивал головой и расплылся в улыбке: «Истинно так. Истинно».
Шаман оглянулся на Афанасия – тот выставил ладонь вперёд: «Молчу, молчу».
   Лето в год 17… было страшенное. Засуха. Горела тайга, высыхал ягель, реки превратились в еле заметные ручейки, а коих и вообще не стало. Дохли олени, особливо молодняк, умирали люди.
   Шаманы всех стойбищ, не покладая бубнов, камлали с утра до ночи. Пытались достучаться до Богов. Но Боги молчали…
   И тогда шаманы пришли к самому старому, самому почитаемому – к предку Вагулы.
Несколько дней и ночей они камлали все вместе. И, наконец, предок Вагулы достучался до Верхних Богов. Долго он у них был. Все уж думали, что не вернётся он обратно.
   Когда же шаман вернулся, сказал: «Боги обиду затаили. На меня затаили. Виноват я в том, что дочь свою, из рода шаманов, пришлому в жёны отдал. Силой своей с чужим поделился. И Боги стали плохо слышать нас. Боги сказали, что заберут меня за это навсегда на Верхнее Небо, а большой шаманский бубен свой я должен отдать сыну дочери младшей, рождённому от чужака, чтобы род мой шаманский не прервался, и тогда они смогут нам помочь…».
   Опечалились люди, нахмурились шаманы – никогда ещё их тайные знания не передавались в наполовину чужие руки. Но волю Богов не исполнить они не могли.
Тогда и перешёл главный шаманский бубен к прапра…деду Вагулы, сыну Афанасия.
    Пращур тогда ещё мал был, и поэтому мать-красавица днями и ночами передавала сыну знания шаманские. Вместе с ним и камлала. Помогал и дед, ушедший на Верхнее Небо, являясь к мальчонке во время камланий.
    Большой силы вырос шаман – племя его процветало, да и другим он помогал с охотой.
Шли годы, века…
    Бубен передавался из поколения в поколение. Шаманский род не прерывался. И теперь хранитель большого шаманского бубна – Вагула.
   Был – хранитель. До прошлой недели.
   Большой шаманский бубен используют редко, только в случае крайней необходимости. Можно и по мелочи, конечно, но тогда сила его зазря уйдёт и, случись большая беда – он уже не поможет. Для нужд мелких, повседневных и малый бубен годен. С ним-то, с малым бубном, Вагула и камлал на дальнем отгоне – приболевшую старуху лечил.
   А на его стойбище, в этот чёрный день, экспедиция какая-то приехала. Три дня огненной воды попили, а, уезжая, бубен из яранги и прихватили. Вроде как они собиратели и почитатели старины. На стойбище тогда одни молодые оставались, а молодёжь сейчас все знают какая. Эти, из экспедиции, молодых подпоили, ну те бубен и отдали. Страшный грех совершили. Когда проспались – опомнились. Да поздно. Хорошо, хоть один запомнил, откуда были приезжие. Из этого города.
   Тут Иван Андреевич и припомнил – дней семь назад (точнее надо в книге учёта посмотреть), перед тем, как всей этой истории приключиться, приходили в музей пьяненькие геологи, да и продали ему большой бубен. Сейчас он в запасниках лежит. Иван Андреевич его для новой выставки готовил, о быте древних северных народов.
   Тот ли? Вагула закивал – тот, тот.
   «Насколько я понял вас, уважаемые, вы за ним и пришли? А для чего тогда весь этот шум ночной, все эти таинственные появления? Пришли бы днём – да и решили бы проблему».
   Тут встрял Афанасий: «Оно бы, конечно, так. Закавыка одна есть. Бубен вернуться должен к последнему его хранителю только от прямого предка. Тогда он силу свою сохранит. Возвращённый чужими руками, он никакой ценности не представляет – так, погремушка. И отдан бубен должен быть с доброго согласия того, у кого он находится. Отдан, но не продан. Ну вот, Вагула, морда шаманская, пять дён меня и выдёргивал из небытия. Камланием. Малым бубном это трудно сделать, невозможно почти, да помощь у него была. У тебя, Иван Андреевич, кое-какие вещицы мои хранятся, в музее. Да-да, вон в той витрине, что у окна: ружьишко, сапоги кожаные, малахай. Они меня ещё помнят, вещи-то, вот через них Вагула и вытащил меня. Сам запалился за столько-то дней и меня чуть по безвестности не развеял. Но нет – вытащил. Без меня ему – край.
   А к тебе пришли добро у тебя испросить, чтобы ты позволил мне моими руками бубен Вагуле передать.
   А за шум ты не серчай, Андреевич. Помоги нам. Великое дело сделаешь. Силу народу сохранишь - большое подспорье народу будет».
   И рад бы Иван Андреевич бубен не отдавать (не каждый день такой ценный экспонат в музей поступает, да и деньги за него из своего кармана плачены), да как отказать-то?! Почитай целая трёхсотлетняя династия перед ним стоит – живая история. Тьфу, ты, какая к чёрту живая, если от Афанасия одна расплывчатая оболочка?
   Но и живой Вагула, и полупрозрачный Афанасий, и даже, стоящий посредь стола, ворон глядели на него с такой надеждой, что Иван Андреевич только и смог сказать: « Ваш бубен. А дальше уж сами знаете что делать…».
   «Долгих лет тебе, Иван Андреевич. Прощевай».
Гости, также неожиданно, как и появились, исчезли…
   Утром Иван Андреевич поднялся бодрым и свежим, словно спал дома на пуховой кровати, а не в продавленном кресле с приставленным стулом. На столе стоял недопитый, остывший чай. Сполоснув лицо холодной водой из-под крана (горячей здесь отродясь не было), прошёлся по залам.  Всё было на месте. Постоял у витрины с вещами приснившегося ему Афанасия, покрутил головой. Надо же, словно на яву было. Зашёл в кладовую–запасник. Там тоже всё было на своих местах. Не было только большого шаманского бубна. На его месте лежало большое чёрное воронье перо…
 


Рецензии
Вах, вах вах!Хорошо, однако!

Светлана Лёвина   10.03.2017 21:25     Заявить о нарушении
Много чего ещё в закромах у нас... Только поискать на чердаках памяти и ТАКОЕ появится!...)))
С теплом и Уважением,

Андрей Растворцев   12.03.2017 08:37   Заявить о нарушении
На это произведение написано 9 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.