Какая птица красивее поёт?

      От станции поезд пошел на малой скорости. Не разгоняясь, так и шел среди  негустой лесополосы, за которой, насколько хватало глаз, лежала степь, освещенная последними лучами заходящего солнца.
    В открытое окно купе вливался нагретый, пахнущий травами и сгоревшим углем, воздух. Пассажиры раскладывали на столике свои нехитрые продукты, приготовляясь к ужину.
- Присоединяйтесь, - пригласил один из пассажиров, только что севшего на станции мужчину.
- С удовольствием, - ответил тот и, раскрыв свой видавший виды чемодан, достал из него газетный сверток и бутылку водки.
- А у нас коньячок, - хихикнул пригласивший, ставя на столик  чуть початую бутылку с темной жидкостью. Он на правах распорядителя принялся резать хлеб, сало. Из свертка подсевшего достал молодые огурцы и отваренную в мундире картошку.
   Усаживаясь перед столиком, перезнакомились, коротко рассказав, кто откуда и куда едет.
- Если будем двигаться с такой скоростью, то я ко второму пришествию доберусь,- проворчал один из попутчиков. И только он это произнес, как заскрипели тормоза и состав, несколько раз дернувшись, остановился. Попутчики не удержались от смеха. Продолжая посмеиваться, разлили остатки водки и коньяка, дружно захрустели огурцами.
- Слышите? – спросил тот, что был в купе за старшего и, привлекая всеобщее внимание к тишине, поднял руку.  – Птицы щебечут.
    Все прислушались. За окном, в сгущавшихся сумерках, слышалось редкое посвистывание  какой-то птахи. Через короткий промежуток в ответ раздавалось пощелкивание другой.
- Ишь, беседуют, - улыбнулся старший, продолжая держать поднятой руку. – Что это за птицы, интересно?
- Не могу вам сказать, - ответил один из попутчиков. – Городской я, и кроме воробья толком других и не знаю, если еще голубь…так тот и не поёт.
- Я так же  к этому списку гуся с курицей могу добавить и не больше, - сказал старший. – Красиво трелькают.
    Все молчали, слушая птичий диалог.
- А интересно, - не унимался старший, - какая из птиц красивее всех поёт?
- Курский соловей, - ответил сидевший напротив  попутчик. – Сам не слышал, но говорят, что такие симфонии выводит не хуже настоящих композиторов.
- Да, наверно, курский соловей, - согласился старший, задумчиво глядя за стекло. – Бывал я в Курске, да вот соловья услышать не пришлось.  Мы тогда быстро через те места на Восток уходили, а потом назад шли. Не до соловьёв было, - он замолчал сразу став серьезным, все так же вглядываясь в надвигающие сумерки.
- Ворона, - неожиданно сказал новенький. – Ворона лучше всех поет.
- Что?! – старший даже вздрогнул, вырванный из нахлынувших воспоминаний этим неожиданным словом.
- Ворона? – переспросил он, в недоумении уставившись на собеседника.
- Да. Ворона, - повторил новенький.
    В купе воцарилась неловкая тишина.
- Ну, вот. Выпили всего-ничего, а его понесло, - с неудовольствием подумал каждый бывший в купе.
    Заметив, что  как бы нарушил всеобщую идиллию своим высказыванием, новый пассажир не спешил объясниться. Но видел, что все этого ожидали.
- Я ведь, знаете ли, театральный работник. С детства у меня к театру тяга. И всегда мне хотелось в нем работать, как у нас говорят служить. Но не артистом и уж совсем не режиссером, на то талантов Господь не дал. А вот руководить им, быть так называемым администратором, очень хотелось. Никто не может объяснить, почему у людей бывает та или иная, но своя, мечта. А у меня была вот такая. Мечта идиота, скажут некоторые, но она сбылась. После школы окончил театральные курсы, отделение административного управления  объектов массовой культуры. Так оно называлось. И стал я работать в одном провинциальном театрике, который больше разъезжал по району, чем давал спектакли в родных стенах. Работа интересная. Тебе дают разнарядку: куда ехать и сколько спектаклей показывать. Нужно найти подходящее помещение, оборудовать его. Найти где будут проживать актеры, режиссер, бутафор, сам-сем, одним словом вся братия. Где и как питаться. А посылали, бывало в такие места, в которых не то что клуба, а нормального дома найти было нельзя.
    И вот попали мы в один почти городок, потому что в нем был какой-то небольшой заводик и такая же небольшая воинская часть. Дело было в субботу, а на следующий день, в воскресенье, наш коллектив и должен был выступить. Устроились мы в клубе той самой воинской части. Военные есть военные, помещение у них оказалось приличнее наших ожиданий, да еще после хорошего ужина в столовой мы с дороги повалились на составленные стулья и скамейки и заснули сладкими снами.
    Спим себе. И вот уже под самое утро, окна начали сереть, просыпаюсь и понимаю, что проснулся от какого-то гула. Слушаю и не могу понять, что это такое. Как будто шмель гудит, но не один. И вот этот гул все ближе и ближе. Уже понятно, что это гул самолетных моторов и что это не один самолет, и не два, а много. Сколько, сказать невозможно. Вижу, что не я один приподнялся на своем месте и слушаю, многие из наших были разбужены этим непонятным гулом.
    И все слушают и молчат. А гул ближе и ближе. Вот он уже у нас над головой. И тут за окном раздается такой грохот, и сразу вспышка света. И  последнее что я увидел – это как стена клуба, словно какая-та тряпка, рвется на куски и падает на меня и моих товарищей.
     Когда очнулся и открыл глаза, то кроме тьмы ничего не увидел. Чувствую, что лежит на мне такая тяжесть, что ни рукой, ни ногой не могу шевельнуть. И дышать трудно, что-то на грудь давит, давит. Закричал я тогда от ужаса, от непонимания, что это такое и где я? Сколько было сил - закричал. Но ничего, ни какого шороха в ответ не услышал. Совсем не помня, что было, решил вдруг, что меня похоронили и зарыли в могиле. Такая вот мысль выскочила.
   Вот тут-то и подумал о загробном мире и поверил в него. Я тогда опять провалился толи в беспамятство, толи в сон какой.
   И так несколько раз. И вот лежу, почти сошедший с ума, и слышу над собой какой-то звук. Вроде как голоса человеческие. Опять я закричал и опять потерял сознание.  Помню, что видел что-то вроде снов, а тут отчетливо услышал карканье вороны. Открываю глаза, а передо мной, на обломке опаленной стены, сидит самая простая ворона и каркает. А вверху, над ней такое бездонное синее небо, ни одного облачка. И воздух такой вкусный, что заплакал я, глядя на это небо и на эту вернувшую меня к жизни ворону. 
- Милая, - шепчу я ей, и ничего слаще её карканья для меня в ту минуту не было.  А она каркает, как будто что считает и головой своей туда-сюда вертит. Повернул и я свою голову и содрогнулся. Лежу я, а рядом со мной - человек не человек, а какой-то бесформенный огромный кусок мяса в лохмотьях. А за ним другой. И еще один. И еще. И еще.
      Свет дня совсем угас, уступив место густой темноте. Состав дернулся, зазвенев буферами, и не спеша пошел дальше. Лесополоса пропала, открыв чистое поле, посреди которого стоял искореженный, покосившийся на бок, шахтный копер, освещенный со всех сторон ярким электрическим светом.
- Восстанавливают, – негромко сказал старший, как и все, глядевший на копер.
 – Сколько эта земля вытерпела.
- Да, такую войну пережила, - добавил сидевший напротив попутчик.
      Впереди состава послышался паровозный гудок. Вагон закачало, колёса часто застучали по рельсам. В окно стали влетать клубки дыма. Но никто не обращал на них внимание, и не спешил закрыть его.
- Никогда такого тут больше не повторится, - негромко сказал рассказчик, - никогда на всей земле такого не может больше повториться. Не должно!
     Продолжая набирать скорость поезд резал ночь, поезд шел вперёд…