Первая встреча

Жаркий летний день, и на глади пруда сверкает солнце. Толстые старые вётлы склонили свои длинные космы к самой воде. Хоть уже скоро полдень, на пруду никого.

Сегодня хоронят старейшину деревни, брата моей прабабушки. Дорога вдоль домов пыльна и пуста. Я стою, прижавшись мокрым от слез лицом к забору, жду, когда понесут. Рядом мама. Наверное, рядом и брат с сестрой, но в своем горе совсем не помню их.

Высокий, худой дядя Ваня часто заходил к нам, навестить свою сестру Анну Алексеевну, а для нас просто Бабулю. Он был добрый, всегда улыбался и обнимал меня, прощаясь, всегда махал мне из-за забора.

А может, это уже детская память нарисовала такой милый светлый образ дедушки?

Вся деревня звала его просто дядя Ваня. Мне казалось, его все любили. И теперь вся деревня шла за гробом в скорбном молчании. Вот они показались в конце деревни.

Процессия повернула от дома, где дядя Ваня родился и вырос, где работал, не разгибая спины до самой смерти, где растил шестерых детей, и позавчера тихо умер.

  Как я плакала! Мама успокаивала меня и сказала, что мы проводим его в последний путь. Мне стало легче. Но сегодня все утро проплакала снова. И теперь я стояла у забора, ждала, когда понесут гроб, чтобы помахать ему в последний раз, чтобы проститься. Худенькие плечики и все мое маленькое тельце под тонким ситцевым платьицем вздрагивали от рыданий. Слезы снова текут, и прижимаюсь к забору, чтобы не расплакаться и первой увидеть, когда пойдут.

Идут! Я вижу их. Все очень расплывчато, слезы застилают глаза. Они идут очень медленно, приближаются каким-то далеким тихим гулом. Доносится тихий плач. Я уже могу разглядеть, что мужчины что-то несут над головой. И понимаю, что это.

 Нет больше сил сдерживать рыдания, стоять у забора и ждать. Бегу в дом, слезы душат меня и вырываются наружу криком. Платьице намокло на груди и прилипает. В избе я кидаюсь на кровать и рыдаю.  Уткнувшись в подушку, чувствую запах печки, сушеных трав, раскаленного полдня. Что-то, впервые безвозвратное, оборвалось в моей детской душе.

Мамины руки обнимают меня и приподнимают на кровати. Прижимаюсь к ней, а она меня гладит по головке, спинке, ручкам. Молчит. Наверное, тоже плачет. Потом уговаривает все-таки выйти, проститься с дядей Ваней. Говорит, наверное, они уже ушли. И я понимаю, что надо бежать. Бежать, чтобы успеть помахать.

Выбегаю из  дому, тороплюсь, выскакиваю в открытую калитку. Все, кто остался по домам, кто не пошел на кладбище, это в основном матери с детьми, стоят на дороге, каждый у своей калитки и машут в след дяде Ване.

Где? Неужели уже ушли? Нет, вон вижу, плывет над головами гроб, ярко освещенный солнцем, и уже скрывается за поворотом.

Я машу! Машу изо всех сил!

Вот и все! Слезы все текут и текут, я все еще машу, хотя уже ушли последние люди процессии.

Мама берет меня на руки. Прижимает к себе. Я обхватываю ее шею руками, прижимаюсь носом. Чувствую мамин запах, теплый, нежный. Ее руки такие мягкие, пахнут хлебом и молоком, а волосы рассыпаны по плечам и в них отражается солнце.

Мамины руки держат меня, и уткнувшись лицом в ее плечо, чувствую как отпускает горе, как становится хорошо и  спокойно.

Светит солнце, сверкает пруд, ни ветерка.  Я засыпаю.

Этот день навсегда будет жить в моей памяти.

Так впервые я узнала, что такое смерть.
Пройдет всего пару лет, и я уже буду наверняка знать, что это такое.

Вот только уже мама не сможет взять меня на руки, и я не прижмусь носом к ее шее, не вдохну ее запах. И больше никогда не увижу.