Белая карта

А он не умеет быть счастливым, в дуновении ветра не ищет глотка свободы, рисуя портреты в сердце выковыривает их ножом, тогда, когда ему кажется, что он счастлив. Ему нравится сидеть перед окном и наблюдать за серостью будней и разбитыми лицами утирающих простуду прохожих. Он трясется над айсбергом изо льда, что хранит в душе пятисотый год подряд и ему вечно кажется, что сколько бы столетий не прошло – все серо. Ему нравится покупать каждый раз новые холсты и вдыхая запах еще невинной пергаментной бумаги, раскидать на ее белизне пару уродливых черных пятен. Ему нравится смотреть и видеть в них свои мечты и замки, упиваясь коньяком, заниматься самобичеванием, жалеть себя и выбирать исход каждого полотна: гореть или все же пройтись лезвием. Все одно.

Он вершитель и бог. Его судьба уже предрешена, жаль, не выбрать конца, но, несомненно, черного его должно быть больше. А по сути, рак или автомобиль, что размозжит его останки по асфальту – все одно. До старости не дожить бы. Думает он, про себя, выкуривая третью пачку на дню. Ему никто не докажет теплом, что жизнь существует. Он сам все знает и сам через все прошел и это его черное счастье, родное, что отдает сыростью и прохладой, безумным кашлем по утрам и отсутствием каких-либо привязанностей, самое главное - веры. А все эти «фашисты», которые как безумное стадо оленей, твердят ему о боге и этой вере, что отдает приторным вкусом церковного ладана. Он счастлив. Он проживет ради себя и ради того, чтобы каждый раз вечером пускать кровь себе и захлебываться, прокручивая третью встречу футбольной команды. Выдохнуть и сплюнув на пол, грязно выругаться - быть довольным от того, что завтра настанет пятница.

Он перепробует половину офиса, доказывая самому себе, что женщины все одинаковы, на прощанье осыпает с ног до головы бумажными купюрами, любуясь на то, как они ползая подбирают деньги, он привык так жить. Нет -привязанностям да-свободной жизни, в которой ему нравится играть. И каждое гребаное утро, он встает с кровати со спокойной совестью, и он, ни чем никому не обязан, он счастлив в своей черноте, упиваясь, рассматривая на спине свежие царапины, что остались с прошлой ночи от секретарши. Недовольно хмыкнув, уйдет по-английски и через три поворота от улицы, забудет ее лицо.

Уберите от него ваши довольные лица и глаза, протягивающие помощь – он не просящий, он твердо знает, чего он хочет. Жадно стоящие на паперти жизни, клянчащие нищие, душевно искалеченные, вытягивающие руки глядящие на небо, ожидающие чуда, моральные калеки, загоняющие себя в рамки. Нет, он не таков, он проходит мимо тенью и любит закулисные игры, так, чтобы не напрямую так, чтобы от его решения финал принимал оттенки глухого черного. Снующие серые презренные взгляды, полные сочувствия и ненависти, ему что-то доказывающие, он из тех, кто пройдет мимо, кинув взгляд на сидящих стариков в сознании прокручивая картину того, как он полосует прямо по горлу, смотря довольно на то, как из их рта на тротуар потоками хлынут надежды, молитвы, не доходящие до адресата, нищие, просящие еще об одном дне жизни.

Он трезво оценивает свои шансы и любит переставлять шахматы на доске, давая счастье и отнимая его, тогда, когда наиграется и полностью насытится. Больше! Еще больше черного говорит, он себе, облизываясь на очередную жертву. Он охотник, он стал охотником, он перестал верить ровно шесть лет тому назад, или же с рождения?

Всевышний распорядился по инерции или так, как подсказала левая пятка всевидящего ока. Мальчиком он попал в семью, что сейчас принято называть неблагополучной, все как у всех, не считая, матери алкоголички, что с завидной регулярностью приводила «постояльцев» в дом, что выкинула его с вещами в пять лет в детский дом, что с ним происходило дальше? - нет грани детской жестокости, когда за каждый день ему приходилось бороться за жизнь, сбивая руки и получая от старших, каждую ночь, они приходили и пинком сшвыривая его с кровати долбили по всем органам. Но Она, Она приходила раз в год, доставала из-за шиворота грязными пальцами шоколадку или чупа-чупс, а затем, опуская глаза в пол, с видом побитой собаки, бежала обратно. Он помнил, как в семь лет, Она принесла ему игрушечный паровоз и как этой же ночью, этим же паровозом ему выломали почти все зубы, как провел в больнице три месяца и как пьяный хирург штопал ему лицо, тупой и толстой иглой, а чтобы не орал, с правой вдарил ему под дых, так, что на время он потерял сознание, с тех пор лицо его обезображено двумя кривыми линиями по бокам губ.

Так чего же ты плачешь, милая, рисуя ему в своем воображении крылья и белого коня, утро и рассвет, щедро смачивая все палитрой, радуги из собственных чувств. Этот герой не видит красок, когда-то, очень давно, он ослеп или все же прозрел?