Исповедь труса. Часть 16

  Из Таллина отца перевели в Балтийск, и мы переехали в самый западный гарнизон Советского Союза. "Мы" - потому что мама как раз была беременна мною. Но рожать решила у родителей в Советске в "своем" роддоме, где девятью годами раньше родила Иру. Отец, сдав беременную жену под опеку Антонине Ивановне, Павла Ивановича убедительно попросил:

  - Папа, если родится девочка, пожалуйста, на часть телеграмму не давайте, а то сослуживцы засмеют – бракодел, мол, вторую девку заделал.

  Он, как и все мужчины, очень хотел сына - наследника фамилии, тем более что доченька уже была.

  Дед тоже хотел внука, надеясь, что уж этого обязательно назовут в его честь, а то Тамара с Николаем своего первенца назвали Андреем в честь отца дяди Коли.

  А мама не только хотела, но и знала, что будет сын, сердцем знала.

  И я родился! Дед на радостях отправил целых две телеграммы - одну в часть, а вторую на квартиру.

  Целый месяц мне не могли дать имя. Звали "мальчик", "сынок", "малыш". Павлом назвать не хотели, соответственно, Дмитрием в честь папиного отца тоже не могли. Маме нравилось имя Лев, но папа был категорически против:

  - Львов Абрамовичей нам в семье не надо!

  Наступал последний день срока регистрации новорожденных, после которого уже пришлось бы платить штраф, а родители так и не могли определиться с моим именем.

  - Володя, завтра нужно идти регистрировать сына.
  - Ну, иди и регистрируй.
  - А назвать-то как? Ведь так и не решили.
  - А как назовешь, так и будет. Мне уже все равно, я его под любым именем любить буду.

  Так отец переложил всю ответственность на маму.

  - Ну, что, назвала? - спросил он на следующий день, вернувшись со службы.
  - Назвала! - ответила мама, скрывая за легким вызовом волнение - "одобрит или нет?"
  - И как же? - за показным спокойствием отца тоже чувствовалось напряжение - "подходящее или нет?"
  - Я назвала его как тебя - Вовкой!

  Так я стал Владимиром Владимировичем. Папу мама звала Володя и Вовка, а меня Вова и Вовулька. И никакой путаницы. Дед, конечно, опять расстроился, но в следующем году у Тамары с Николаем родился второй сын, и Павел Иванович был вознагражден - мальчика назвали в его честь.

  Балтийск в эпоху Советского Союза был неким оазисом благополучия по сравнению с другими городами области и даже Калининградом.

  Населенная преимущественно военнослужащими и их семьями, главная база Балтийского флота снабжалась по особой категории, и в магазинах, хотя и отстояв очередь, можно было купить почти все. Плюс к этому, город был закрыт для въезда посторонних. Для проезда родственников нужно было оформлять специальные пропуска. Море, лес, мягкий прибрежный климат, широченные песчаные пляжи, уникальные дюны, чистый воздух - "Солнечный Пиллау" и у немцев считался почти курортом. "Почти", потому что трудно быть одновременно форпостом военно-морских сил и курортом, разве только для своих жителей.

  Летом чуть ли не каждый день мама водила нас на море, в лес. Меня, пока я был еще совсем мелкий, на природу возили в коляске. А я из-за трусости долго не решался начать ходить без поддержки. За ручку - пожалуйста, держась за коляску - ради бога, дома вдоль стены или мебели - нет вопросов. А самостоятельно, без опоры - ни-ни... страшно.

  Как-то в выходной отправились в лес всей семьей. Расположились на большой поляне. Родители загорали, Ира собирала цветы на опушке, а я играл с сосновыми шишками, сидя на покрывале. Погода стояла отличная, солнышко припекало, как следует. И как на грех питья с собой взяли мало. А я водохлеб отменный - быстро выдул все, что было, и через десять минут опять запросил пить. А пить то нечего, из всей жидкости только папина бутылка пива.

  - Не будешь же ребенка пивом поить!
  - А почему нет, оно совсем легкое, маленький глоточек не повредит, зато плакать не будет.

  И дали мне глотнуть пивка. Эффект был неожиданный. Увидев через несколько минут возвращавшуюся с букетом сестру, я встал и пошел... нет, даже не пошел, а побежал ей навстречу! Вот это был сюрприз!

  В известной шутке говорится: "Пить, курить и говорить я начал одновременно..." А я, получается, пить и ходить начал одновременно)))

  В Балтийске мы прожили до 1972 года, пока отца не перевели служить в Северную группу войск. Так называлась военная группировка Советского Союза в Польской Народной Республике. Небольшой уютный городок в устье реки Свина на острове Узедом, наполовину польском, наполовину ГДРовском, назывался незамысловато - Свиноустье.  Там я пошел в первый класс.

  Несмотря на то, что у мамы было высшее педагогическое, пусть и неоконченное, образование, меня до школы не учили ни читать, ни писать. В то время это было не принято. Папа научил немного счету, да объяснил, как пользоваться часами. Счастливое, беззаботное детство без прописей и таблицы умножения. Зато, когда в школе я освоил чтение, мне это так понравилось, что книжки я просто глотал. Помимо школьной программы, мама умело подбирала мне книги из нашей домашней библиотеки, а еще приносила новинки и бестселлеры с работы.

  Как правило, получалось так, что я читал книги, предназначенные для старшего возраста. Маму это не смущало, наоборот, она старалась с помощью книг вырастить из меня настоящего человека. Как-то раз в Балтийске, куда мы вернулись после Польши, мама увидела, как я шел по улице в обнимку с одноклассницей. Ее возмущению не было предела.

  - Нет, я могу понять - за ручку... Ну, в крайнем случае, под ручку... Но в обнимку! По центральной улице! Днем! И это в 15 лет?! Какой позор! Какая пошлость! Какая вульгарность! Вова, как ты мог?! Я воспитывала тебя на лучших образцах мировой литературы, а ты?!!!

  А мне всегда нравились девочки необычные, экстравагантные, неординарные, но обязательно красивые и неглупые. Моя подружка носила такие наряды, что на школьные дискотеки ее не пускали, зато целовались мы с ней до одурения, а могли зайти и дальше, но я все-таки был еще романтически начитанным ребенком и многого еще не понимал. Так что, не зря мама воспитывала меня на "лучших образцах мировой литературы". И чтение было одним из самых любимых занятий.

  Иногда я зачитывался до поздней ночи, тогда мама, естественно, ругалась.

  - Вова, поздно уже... выключай свет, завтра дочитаешь. Тем более лежа читать вредно, глаза испортишь, или того хуже - ослепнешь.

  Бывало, я с фонариком под одеялом  дочитывал интересную повесть, не в силах оторваться. От волнения за героев разыгрывался аппетит. Тихонько, чтобы не разбудить родителей, не включая свет, крался на кухню, чтобы соорудить себе бутерброд. Темноты я уже давно не боялся, и она мне однажды отомстила. Той ночью я, как обычно, прокрался на кухню, наощупь достал из хлебницы батон и прямо на столешнице серванта стал его резать.

  Внезапно раздался негромкий, но резкий хлопок, и яркая вспышка на мгновение осветила все вокруг. И сразу после этого кромешная тьма и тишина. "Ну, все, ослеп... а мама предупреждала..." - успел подумать я, прежде чем снова стал различать кухонные предметы.

  Оказалось, что в темноте я резал батон прямо на электрическом проводе от радиоприемника "Океан", стоявшего тут же на серванте. Нож, перерезав изоляцию, устроил короткое замыкание. От удара током меня спасла деревянная ручка ножа. Нижняя часть батона и столешница покрылись черной копотью, провод обуглился, а в лезвие ножа впаялись две маленькие медные капельки. Родители, к счастью, не проснулись. Надо было заметать следы "преступления". Батон обрезал, провод соединил и обмотал изолентой, столешницу отмыл "Пемолюксом", и только ножик так и остался на долгие годы с медной инкрустацией.

  Мама очень хотела, чтобы я учился музыке или рисованию. Пока мы жили в Польше, и я был в том возрасте, в котором ребенка легко уговорить, возможности серьезно заниматься искусством не было. К тому же, свободного времени почти не оставалось - я активно участвовал в художественной самодеятельности, читал стихи, вел школьную радиогазету и даже играл со взрослыми в спектакле по рассказам Шукшина.

  А когда мы вернулись в Союз, я заканчивал четвертый класс и на серьезные инструменты, такие, как фортепьяно или скрипка, в музыкальную школу уже не принимали, потому что учиться нужно было семь лет, а на всякие баяны и кларнеты я отказался идти наотрез. Впрочем, учиться играть на любом инструменте, не было у меня ну никакого желания.

  Тогда мама решила отдать меня в художественную школу. Она лично знала директора, потому что именно эту школу раньше успешно окончила моя сестра Ира, у которой несомненный талант к рисованию. Глядя на ее замечательные рисунки, я смело брался за карандаши и кисти. Рисовать я любил. Танки и самолеты со звездами и крестами в яростных атаках друг против друга с фонтанами взрывов и трассами очередей. Корабли и подводные лодки в морском бою с горящими палубами и стремительными торпедами. Ракеты и спутники, несущиеся в открытом космосе среди звезд и планет. Простые земные пейзажи с солнцем, облаками, деревьями, травой, цветами. Короче, самые обычные детские рисунки, какие рисуют поголовно все дети. Ах да, еще мой коронный волк из "Ну, погоди!".

  Я понимал, что на художественную школу мои таланты не тянут, особенно если сравнивать с сестрой, и, несмотря на настойчивые мамины уговоры в течение всех летних каникул, учиться рисовать тоже отказался. Настаивать и заставлять было не в маминых правилах. Она всегда действовала методом убеждения, уговорами, советами, рекомендациями. С юных лет я был волен сам решать многие вопросы, касалось это выбора друзей, одежды, еды, увлечений, или чего-либо еще. Мама могла действовать хитростью, но никогда давлением.

  Начались занятия в пятом классе, и на первом же уроке рисования учительница вручила мне и моему другу Валерке приглашения из художественной школы принять участие во вступительных экзаменах. До сих пор не знаю, совпадение это было, или мамина хитрость, но тут уж я не устоял. А когда увидел, сколько симпатичных и неординарных художниц будет учиться вместе со мной, последние сомнения отпали.

  Художником я, конечно, не стал, но занятия живописью, рисунком, историей искусств, композицией, а также пленэры, общение с преподавателями и новыми товарищами разнообразили мою жизнь и расширили кругозор. И мама была довольна. В этот раз вышло так, как она хотела.

  А вот с выбором профессии я ее не порадовал. Мама видела меня врачом, хирургом или гинекологом, а мне медицина совсем не нравилась. Я даже с девочками в доктора не играл ни разу.

  В детском саду после того, как папа смастерил для утренника восхитительную метлу, очень короткое время хотел стать дворником. Но это быстро прошло. А так я всегда знал, что буду военным, как папа; моряком, как папа; штурманом, как папа.

  Школу заканчивал в Калининграде. В местном военно-морском училище уже давно не было штурманского факультета, на котором когда-то учился мой отец. Надо было выбирать, или ехать в Ленинград, где готовили штурманов в двух вузах, или учиться рядом с домом, но на какую-нибудь другую специальность. Но на какую?

  В калининградской системе было три факультета: артиллерийский, факультет связи и загадочный ОСНАЗ, что расшифровывалось как "особого назначения", а означало разведку.

  - Папа, что ты скажешь про артиллерию?
  - Да ничего хорошего! Матчасть на верхней палубе, вечные погрузки-разгрузки боезапаса, постоянная нервотрепка перед стрельбами, потом “попал-не попал”, срочников в подчинении многовато... Не советую.

  - Ясно, ну а связистам как служится?
  - Получше, но тоже не очень. Связи вечно или нет, или она есть, но плохая. Начальство связистов за это постоянно дрючит. Хочешь быть все время вздрюченным - иди в связисты.

  - Нет, не хочу. А ОСНАЗ - это что такое?
  - Это разведка... Мутное дело...

  Стало ясно, что ждет меня дорога в Ленинград. Из двух училищ выбирать не приходилось - в Высшем военно-морском училище подводного плавания имени Ленинского Комсомола служил преподавателем старинный друг семьи, почти родственник Анисифоров Борис Андреевич.

  Все складывалось, как нельзя лучше. Во-первых, училище готовило подводников. Качку я переносил не очень; это выяснилось, когда мы с отцом переходили из Свиноустье в Балтийск на буксире. А лодку, как известно, на глубине не качает. Во-вторых, во ВВМУППе, помимо ракетчиков и минеров, готовили штурманов. А мне хотелось потоптать отцову дорожку. Ну и в-третьих, как это раньше называли - блат, что немаловажно при конкурсе восемь человек на место.

  Перед отъездом в училище я объяснился с одноклассницей, в которую был безответно влюблен, и не получил положительного ответа. Мама переживала вместе со мной. Она проигнорировала предупреждение нашей классной руководительницы о том, что я связался с плохой девочкой. Физичка не поленилась ради этого прийти к нам домой. К счастью, мама уже была знакома с Терезой и имела свое мнение на этот счет.

  - Возможно, Эмилия Ильинична в чем-то права... девочка непростая... но взгляд у нее прямой, открытый, и книжки читает правильные... А красавица какая!? Мне она понравилась. Скажи ей - пусть приходит к нам, даже когда ты уедешь... я буду рада. Впрочем, я и сама ей скажу при встрече.

  Так я получил верного союзника на любовном фронте. И Тереза продолжала приходить к нам, пока я учился на первом курсе.

  Через полгода в первом зимнем отпуске я снова атаковал свою даму сердца, но в очередной раз получил отказ. "Хватит, - решил я, надо иметь гордость. В летнем отпуске не приду к ней и даже не позвоню. Приеду и ударюсь во все тяжкие! Забурюсь на дачу и буду вести разгульный образ жизни! Буду погибать молодым!"

  Видимо, мама почувствовала мое настроение между строк писем, между слов телефонных разговоров. Не знаю, что и как она внушала Терезе, но когда я сошел с поезда, меня встречали две женщины - моя мама и моя любовь, моя будущая жена.

продолжение повести http://www.proza.ru/2014/11/30/1695