Во сне мы снова будем рядом

Мы с ней были вместе три года. Три счастливых года.

Она была прекрасной женщиной. У нее была самая прекрасная душа из всех людей, которых я когда-либо знал.

Она к каждой мелкой сошке относилась как к человеку, несмотря на удивление окружающих.

Она также обладала прекрасной внешностью.

Редкое явление, когда прекрасный внутри человек не менее прекрасен снаружи.

Я любил зарываться носом в ее длинный темные волосы, имевшие еле ощутимый запах меда и лилий, любил гладить ее по нежной и теплой коже рук, целуя ее ладони. А она отвечала мне улыбкой на такие, казалось бы, простые и обычные жесты.

Но наше счастье вмиг разлетелось прахом. Словно резкий порыв ветра затушил огонь на свечи радости, не позволяя зажечь нам ее вновь.

У нее оказалась онкология. Последняя стадия. А это, как известно, неизлечимо. И ей оставалось не больше полугода.

Она закрывалась каждый день в комнате, громко хлопая деревянной дверью, выкрашенной белой краской, умоляла меня уйти, пытаясь при этом подавить свои всхлипы.

Но я не мог уйти. Это было бы низко. Предать дорогого мне человека в такой момент, когда ей как никогда нужна поддержка… Да и не мог я уйти, любя ее всем сердцем.

Я готов был любить ее любой. Даже смертельно больной. Даже мертвой.

А на следующий день все повторялось вновь. События мелькали перед моими глазами также, как мелькали стрелки часов. Также однотипно, единственной различностью которых было лишь время.

Она вновь запиралась в своей комнате, а я расчесывал ее волосы цвета горького шоколада, редеющие с каждым днем.

С каждым днем она буквально увядала на глазах, словно срезанный цветок, жизнь которого поддерживалась лишь с помощью капли воды в вазе. Волосы выпадали клочьями с ее головы, кожа не по возрасту покрывалась морщинами и серела.

Может, кому-то она в таком состоянии и была бы обузой, но для меня это было не важно. Она жива, она рядом, я могу взять ее за руку и прикоснуться губами к теплой сухой ладошке или зарыться носом в уже редкие волосы, которые не утратили свой нежный запах — запах меда и лилий. И это главное.

Вскоре она уже не смогла встать с кровати.

Я, не слушая ее протестов, брал ее на руки и выносил на улицу, чтобы она могла сделать хоть глоток свежего воздуха. Она пустым взглядом помутневших глаз смотрела на серо-голубой небо, на уже голые верхушки деревьев, провожала немигающим взглядом улетающий косяк неизвестных мне птиц. Она крепко сжимала своими тонкими пальцами ткань моей рубашки, словно боялась упасть, а через несколько секунд, стоило ей только сделать вдох, она хриплым от болезни голосом просила меня отнести ее обратно в дом.

Ее не стало ранним ноябрьским утром. Эта дата, пятое ноября, навсегда останется в моей памяти. Я еще не раз буду вспоминать ее, когда буду видеть в телефонных номерах, кодах, шифрах, номерах домов, датах рождения 0511. И от этих цифр холодок будет пробегаться по моей спине, перед глазами будет стоять ее крест на могиле, где между двумя датами будет стоять короткая линия — линия, длиной в жизнь, а в нос будет бить до боли знакомый запах лилий и меда.

Она умерла буквально у меня на руках. Я до последнего сжимал ее ладонь, которая уже напоминала лишь обтянутые кожей кости. Она в самый последний раз взглянула на меня из-под опущенных ресниц мутноватыми глазами и улыбнулась лишь уголками губ, а после выдохнула и больше не вдохнула.

«Забудь обо мне и продолжай жить дальше», — прохрипела она мне ночью, позвав меня к своей постели, почувствовав, что она умирает. Это были ее последние слова. И именно этот ее голос — хриплый и тихий-тихий навсегда останется в памяти, несмотря на то, что в добром здравии у нее был довольно-таки бодрый и звонкий голос.

Она просила меня забыть о ней… Но как вообще возможно забыть, когда тебе все в доме напоминает о ней, если тебе до сих пор в бреду чувствуется ее запах и звонкие нотки ее голоса?

Внутри без нее так пусто, тепло и все сжимается от боли…

Ее больше нет.

А у меня больше нет смысла жизни.

Сколько уже прошло со дня ее смерти?..

Год?..

Два?..

Три?..

Я давно потерял счет дням.

Мне просто не для кого их считать.

Мне без разницы, сколько еще продлится мое бессмысленное существование в одиночестве. Я ничуть не пожалею, если я начну биться в агонии в эту же секунду. Я уже давно мертв внутри.

Когда была жива она — был жив и я.

А теперь мне осталось лишь тешиться воспоминаниями.

Да и от них я бегу, словно зверь от огня.

Я не могу жить воспоминаниями, не могу вспомнить ее. И не потому, что в глубинах моего подсознания начало растворяться ее лицо, а потому, что стоит мне только вспомнить о ней, как сердце буквально разрывается от боли.

Я не раз пытался забыть ее. Забыть и больше не вспоминать о ней. Никогда. Но все попытки канули в лету. Я даже не знаю, что было бы больнее для меня — забыть ее или помнить о ней ежесекундно.

Стоит мне только закрыть глаза, как вместо темноты я вижу ее образ.

Она до сих пор сниться мне такой, какой она была в тот день, когда мы познакомились. Она даже одета в то же платье. И я словно наяву ощущаю запах ее волос — еле ощутимый запах меда и лилий.

А на утро я снова просыпаюсь в своей кровати, сжимая простынь в руках. Даже бездушная ткань до сих пор хранит ее тепло…

«Только не вспоминать, только не вспоминать…», — шепчу я, крепче сжимая в руках ткань.

Но невозможно забыть, когда ее лик до сих у меня перед глазами…

Да и если я смогу позабыть ее днем, то она будет навещать меня ночью.

И снова грудь будут сжимать тиски боли, из-за чего дышать станет тяжело.

Я не хочу видеть сны, мне больше не нужно видеть ее красоты.

Сны жестоки.

Они заставляют вспоминать.

Делать то, от чего я так старательно бегу днем.

В моих мыслях с каждым днем становится темнее, закрывая ее прекрасный образ. И я жду дня, когда мое сознание затуманиться полностью.

Прости, милая, просто так нужно…

Это все ради того, чтобы продолжить жить нормальной жизнью, о чем она меня просила перед смертью. Это все лишь потому, что я боюсь воспоминаний о ней.

Может, я и последний трус, но они причиняют мне невыносимую боль.

Вчера ночью я вновь не мог уснуть. Снова ее облик стоял у меня перед глазами.

Я глупо ругаюсь на нее, осознавая, что в этом нет ее вины, что это лишь никчемные игры моего подсознания.

Воспоминания…

Они имеют приторно-сладкий, но в то же время — горький и терпкий вкус.

И сейчас я чувствую этот вкус у себя на языке.

Этот вкус до ужаса похож на вкус лжи. Хотя, может, воспоминания — это и есть величайшая ложь?..

Этот вкус — самый прекрасный и сладкий, несмотря на то, что он ядовит и убивает изнутри.

А всем нам с детства запрещали баловаться с ядами, что породило у нас страх к ним. И я — не исключение.

Сегодня я нашел ее шелковый платок, что она так любила носить на шее. Он до сих пор еле ощутимо пахнет ее духами.

— Прости, что не могу отпустить тебя… — шепчу я, сжимая платок в руке. Так тяжело осознавать, что я мешаю ей быть счастливой и свободной даже там.

Как порой не хватает вакцины от воспоминаний…