Часть больше целого - роман З. Оскотского

 Часть больше целого

 
З.Г. Оскотский. Зимний скорый.  СПб,  Издательство: БХВ-Петербург,    2014
 
Люблю читать Захара Оскотского. Он, может быть, и не «инженер человеческих душ», но уж литературный «старший мастер» – точно. Вот закрыл (файл) с интереснейшим романом «Зимний скорый». Книга написана в 1982-2005 годах и повествует о судьбе послевоенного поколения ленинградцев. Наверное, год рождения главного героя – Григорьева – это и возраст автора – Захара Григорьевича. Наверное Оскотский писал своего персонажа во-многом с себя  Книга что называется «о времени и о себе», то есть о   послевоенном поколении, которому не давали работать и сломали крылья – в первую очередь. 
  Писателя Захара Оскотского я  ценю как автора хороших антиутопий «Последняя башня Трои», «Утренний розовый век. Россия-2024». Это – фантастические утопии «ближнего прицела», то есть осуществление уже в ближайшие десятилетия нынешних тенденций, доведение их до некоего логического конца. Весьма спорно, но интересно – фактически, реализм.
В книге, о которой здесь пойдет речь, писатель к таким проекциям не прибегает. Наоборот, это взгляд в недалекое прошлое: открытый финал романа относится к осени 1984 – кануна «катастройки». 
  Хотя реалистическая проза сейчас встречается так же нечасто, как и длинное личное письмо, написанное от руки и отправленное в конверте. Хотя, в принципе, это возможно. К похожему чтению я привык – еще в советских «Роман-газетах». Но в «Зимнем скором», описывающем жизнь послевоенного поколения ленинградцев, советской цензуры, конечно, уже нет. Как нет уже и многочисленных советских читателей. Ничтожный тираж в 15 тыс. экземпляров, до которого дослужились описанные в романе «молодые авторы» с залысинами – по нынешним временам – это фантастическая цифра. Вряд ли у серьезной прозы Оскотского читателей сегодня будет больше. Он бросил в безбрежный и непонятный информационный океан пару тысяч «бутылок» со своим посланием, романом – и некоторые, возможно, «доплыли». И это – профессиональный литератор, пусть и не первого ряда. Ну, а нам остается надеяться всего на несколько таких выловленных  «бутылок»: пальцев хватит пересчитать. Однако – бросаю.
Тема уж больно актуальная поднята. Как в той песне: больно мне, больно. Ведь по нам «Совок» прошелся безжалостно и клеймо свое оставил несводимое; и нам «катастройка» врезала по хребту жизни со страшной силой.
  Конечно, автор «Зимнего скорого» отличается от тех, кто сейчас вовсю мифологизирует совок.  Он, человек советский, безусловно, но при том совсем не «совкодрочер», коих сейчас развелось, как грязи. В романе вставлены приметы времени почти каждого   года  из 1950-х – начала 80-х: можно уточнить, когда хлеб пропал, когда холера угрожала, а когда «Черного кота» слушали. Все очень аккуратно и точно.   В этой хронологической аккуратности и коллекционировании примет времени Оскотский даже напоминает Л. Парфенова с его проектами «Намедни», но конечно, он более основателен и глубок, нежели модный журналист, либеральный телепопрыгунчик.
Портрет эпохи написан очень хорошо, с чувством, с болью,  с деталями. Все узнаваемо. Вплоть до искреннего НЕПОНИМАНИЯ, почему всё у нас так   – не так! Однако похоже, что концептуально автор мало продвинулся с советских времен. И тогда говорили, что нам вот это мешает и то. Мысли-чувства героев писатель передает, но в механизме образования советского горя пишет лишь по поверхности. То есть, примерно так, как  думали и мучились в советские времена, когда не хватало практически всего. На поверхности это выглядело обидным абсурдом – командированные инженеры вынуждены были поедать мерзкий «завтрак туриста». Но более всего не хватало понимания, почему же все так неправильно (в перестройку версии подсунули, но это были камни вместо хлебов).
Видимо подобные воспоминания и сыграли со мной злую шутку – я поначалу решил написать большой отклик на роман Оскотского, хотя напрямую возражать ему практически бесполезно – мужик он упрямый и его убеждения выстраданы жизнью. Кроме того, они моральны, в том смысле, что герои его – «хорошие люди» и чисто по-человечески осуждать их не за что (ну, если нее брюзжать и не морализировать по мелочам). С этой, «бытовой» точки зрения они вызывают уважение и сочувствие. Но упрямое игнорирование «гипотез», альтернативных тому, что втемяшилось советскому технарю в предыдущие годы, напротив, сочувствие вызвать не может.  Но все же – почему они такие несчастные.
Автор, на наш взгляд, достоверного ответа не дает, а лишь воспроизводит не только бытовые детали, но и ментальные штампы советской эпохи. Бюрократия, дескать, виновата, или как там, у столичного ворёнка «гаврил-попова»: «командно-административная система». Да-а! Воистину, «изобретение велосипеда».

 Читал роман потому, что написано хорошо и это позволяет не отвлекаться на возражения по поводу «недостоверности», «малой художественности» и пр. И спорить (вы пробовали?!) с советской коммунистической идеологией не надо – автор знает ей цену.  Все показано хорошо, но что – за этим?
Итак, в «Зимнем скором» написан очень достоверный портрет человека советского. Но кто такой этот неудачливый строитель коммунизма – «совок,  Хомо Советикус, sovok». Всё это уничижительные характеристики, но чтобы понять феномен «совковости», стоит добавить еще (не стоит принимать буквально или применять негативные коннотации, поэтом уберу в кавычки): “хам», «раб», «олух», «идиот», «гой», «биоробот», «манкурт»  и т.д. То есть советский герой – это существо глубоко несчастное, легко манипулируемое и при этом не понимающее источника манипуляций и причину своих несчастий.

  А как тут понять, если наш «совок» (и «постсовок») постоянно путает главное со  второстепенным, важное с неважным. Он принимает часть за целое, живет в иррациональном и перевернутом мире. Хомо Советикус (в данном случае герой «Зимнего скорого») отчуждены, отлучены от важнейших составляющих существования человека.  В нормальном виде в его существовании они очень редко присутствовали.

 ПОЛНОТА ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ
  Всего не хватало: книг, колбасы, сапок, водки. «Человек проходит как хозяин?» Нет, хозяевами были другие. Что же Оскотский об этом не пишет, а цепляется за советские мифы и живописует символы эпохи. Метко и правдиво, да. Но осмыслить бы за двадцать лет – пора бы. А то идут перестроечно-советские штампы про «бюрократизм».  Хотя, конечно, бюрократы на всех уровнях мешали работать. Для технарей их железки-пленочки-полупроводники становятся часто значительной частью смысла жизни. А что еще – при общем смутном сомнении и нелюбимой жене остается кроме работы. Так ведь и ту делать, как следует, не давали. Сколько людей мучилось от этого! Навязывали Труд как высшую ценность и тут же это отнимали.  Вместо жизни – Работа.

СЧАСТЛИВЫЕ ЛЮБОВЬ И БРАК
Вот модели «Женщины советские-60-70-80». Разучились любить. Либо терпели мужей-алкашей, либо муторили нормальных мужиков.  Распространенный тип советской бабы: мелкая стерва, злоебучка, или, как там, у Захара О.?  «циклотомичка» (?).
Что им надо было? Как будто и сами не знали. Пришла гласность – и выяснилось ЧТО: долларов, спонсоров, авто и шубки, бизнес-принцев и лучше из-за рубежа. Но свои потом пошли лучше. И не спрашивают, где взял, да хоть и украл – главное, чтобы было. Нравственное разложение коснулось обоих полов. И свойственная всем эпохам «гендерная война» привела в Союзе, по одному меткому замечанию, к «победе советской женщины над русским мужчиной». Пиррова это была «победа»: все пострадали, а дети – больше всех!
Но если не брать в расчет любовных страданий героя (от подросткового томления до нелюбящей жены и любовницы-циклотомички), то, возможно, женщинам действительно чего-то не хватало от советского дурачка Григорьева. Любовнице Але – непонятно чего. На уровне литературы ее советские увлечения любовника смешили, а западная культура была обоим все-таки чужой.  У первой жены Нины была надежда, что стерпится-слюбится, но как этого добиться, если мужик постоянно мотается по городам и весям, а с дочкой едва АБВГДЕЙКу посмотреть успевает. Конечно, и она мужа недостаточно поддерживала, поскольку не любила. Или конфликт продолжать описывать в терминах противостояния «мещанству» (жизни для себя: не сгорать на работе, а защитить диссертацию и получать больше мужа, например). Но «мещанство»  –  это советская мозговая ловушка, которая воспроизводится и в «Зимнем скором»…
Ненадолго отвлечемся на другие тексты Оскотского. Их у него не так много, и все тщательно и старательно написаны, сохранены и, увы, не очень популярны. Очень зря, так как этот автор намного более интересен, чем те, кто постоянно кривляется на виду (типа «быковых-акуниных). У Оскотского же считанные книги, лелеемые еще с советских времен публикации в «братских могилах» (сборниках молодых писателей), да редкие интервью. Пара из них посвящена будущей «контрацептивной» войне – то есть Запад будет сокращать население третьего мира, распыляя там какую-нибудь гадость, вызывающую бесплодие. (То же описано и в «Последней башне Трои»). Но нашему ленинградскому технологу просто не приходило в голову, что «контрацептивная война» идет уже давно и главной ее жертвой стал именно русский народ. Что главное средство такой войны – это поражение мозгов, а не репродуктивной системы. Разумеется, фонды заокеанских миллиардеров уже неоднократно использовали вакцинации-стерилизации в слаборазвитых странах, и продолжают использовать (можно почитать об этом у Эндгаля, например). Но это, так сказать, запасной вариант – для чересчур расплодившихся «дикарей». Если уж Запад решит по-настоящему сократить приверженцев ислама (а их сейчас поощряют, как в свое время гитлеров), то он в первую очередь атакует сознание мусульманских теток (уже атакует, но З.О. говорит только о медицинском бесплодии, не замечая более важного – технологий «хай-хьюм»).
Хотя – сам же об этом пишет. Вот та же Нина из его романа – героиня не слишком положительная. Оставим детали – зачем было выходить замуж за нелюбимого мужчину (а зачем нужно было жениться, если сразу понимал, что не любит!). Но она хотя бы на грани возможного, через пень колоду, в третьем браке родила второго ребенка. Простое воспроизводство. А ведь у других и того не было – не воспроизвели свое поколение послевоенные дети. Зачем же они жили: ради Плана – одни, ради мелкого «мещанского» потребления – другие. А вокруг – другие народы – или сверхпотребляли, или активно размножались. Ни того, ни другого у русских не было почти столетие.  Что это дало – видно уже сегодня. Россияне (коренные) хотят из России уехать в страны, где выше уровень и качество жизни, а русские равнины и города заполняются чужаками? Вот Ленинград («давно не меняли пеленки) переименовали опять в С-Петербург (а зря – нет никаких оснований!). А надо – в Питерстан, а Москву – в Москвабад, конечно.
  З.О. это видит и описывает в своих антиутопиях, где эта проблема  даже решается (эх, если бы ее решить на самом деле!). Но приоритеты расставляет неправильно и два плюс два сложить герой (и автор?) не может. Будешь ли ты заводить детей, если в «собственной» стране живешь как квартирант, снимающий «угол»?! Если Григорьев(ич) не может понять, что собственный ребенок важнее всех аэропортов и пресловутой «оборонки», то за что же он обижается на ушедшую жену. И куда  представителю поколения понять более общие проблемы – ведь на первом плане у него изобретения пиропатронов, налаживание контактов со смежниками или чего там еще. А с собственной дочкой, кровиночкой, «контакт потерян». Та вырастет – разве сможет стать нормальной женой и матерью, а у других и того хуже, вообще вырастать некому, потому что детьми не озаботились, мыкались, маялись дурью. Вот так (уже сейчас!) мы и вымираем, вот так и ведется настоящая контрацептивная война. Так пресекается и уничтожается Русский Род. Но упрямым и наивным технологам антиутопий разве это объяснишь. По отдельности они все понимают, но как та кошка различают только «один и много». А что множества бывают разные и со своими интересами – нет, это «фашизм».

 НАЦИОНАЛЬНАЯ СОЛИДАРНОСТЬ И СВОБОДНОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ОБЩЕНИЕ
А множества у нас совсем не складывается. На кого может рассчитывать герой? На друзей детства – и все, пожалуй. Даже поговорить по душам небезопасно. Откровенность пробуждается только в «зимнем скором», когда командированные в дальние края «представители технической интеллигенции», переплатили проводнику за сивуху, напились и позволили себе откровения про Афганистан и бедолагу со скорпионами (яркий образ!). Редкая смелость отчаяния – а так, только прятаться и терпеть. Даже новый муж «бывшей» в какой-то момент кажется не только счастливым (на время) соперником, но и стукачом-провокатором. После такой дрессировки народа – какое тут может возникнуть «гражданское общество»!


ВАЖНАЯ  ИНФОРМАЦИЯ
  Пожалуй, «григорьевы» слишком много читали советских газет, то есть позволили водить себя за нос. (Как там у Булгакова: «никаких и не читайте»). Другой искус – это сквозь «глушилки» послушать «голоса». Одна неправда пыталась перекрыть другую. У тех, и у других враждебные русским интересы и намеренное искажение картины мира. (Клин клином вышибают? Ага. Сначала тебе выбьют зуб справа, потом – слева. Чем жевать будешь?)

ПОДЛИННАЯ  КУЛЬТУРА
Нечем («жевать»). Культурная иерархия разрушена и спутана. Поражает примитивность вкусов героев… Все эти барды-магнитофоны. У каждого была своя «Феличита», конечно, и ностальгировать, слушая песенки молодости можно, но, сколько же можно останавливаться на юношеском примитиве. Но в зрелом возрасте писать об этом так серьезно. Хоть бы иронии добавил. Или вкусы не развивались – так и остались на уровне кимов-визборов. Недаром молодая подруга смотрит на героя, слушающего своего любимого барда, с непониманием, и даже, как ему кажется, с брезгливостью. А ведь брезгливость по отношению к некоторым бардам, действительно,  оправдана. Один – отродье латышских стрелков, старательных палачей русского народа. (Хотя, конечно, сын за отца не отвечает, но не похоже, чтобы дети 20 съезда каялись за своих отцов, нет, только злобствовали на «усатого», который убил других пауков в большевистской банке). Другой уже в страшном октябре 93-го к расправам призывал, подписывая карательный призыв в «Известиях».  Но автор об этом и слышать не хочет. А мы – не забудем и не простим!
  Условный Григорьев живет в Ленинграде – что очень показательно, независимо от намерений и биографии автора. Он отрезан от мировой культуры – ленинградская культура очень провинциальна – на уровне экскурсоводов. То есть для типичного ленинградца «культура» это в музей сходить (или знать, что можешь сходить, но пока некогда) или театр посетить с модным актером (но в БДТ «блата» не хватает попасть даже с любимой девушкой, когда вроде бы очень надо). Ленинградцы могут рассказать что-то культурно-историческое, занятное. Но понимать коды, смысл культуры они разучились, точнее, их уже некому было научить – настоящую интеллигенцию выморили. Кто-то чудом остался, но не они определяли культурный ландшафт (а иначе как объяснить, что именно с берегов Невы на берега Москвы реки перебралось столько казнокрадов и т.п.!). Некогда блестящая столица, один из мировых центров превратилось о «областной центр», пусть и «колыбель революции». Питер страшно деградировал в культурном отношении, так, что оставшиеся этого даже понять не могли. Конечно, наследие все размотать-разрушить сразу не успели, но СПб прочел ниже даже какой-нибудь Барселоны, поскольку там был всего лишь авторитаризм, а у нас – тоталитаризм. «Реальный социализм» для культуры – это как нейтронная бомба, угрозу применения которой обсуждают на страницах романа. Бесконечно рисовать профили Исаакия и Петропавловки и еще можно, но вместо полнокровных людей – советские мутанты.
Тоталитаризм подавил, изуродовал некогда блистательную столицу Российской империи. А когда начало что-то отживать вылезло «застойное» безобразие, породившее образ нынешней «элитки». И почему она, в основном, имеет сейчас ленинградское происхождение? Эмигранту Кожеву (тому самому, чьи работы о Гегеле вдохновили Ф.Фукуяму на пресловутый «Конец истории») приписывается характеристика советской культуры времен Хруща. Это, дескать, французская культура 1990-х годов, адаптированная к двенадцатилетнему ребенку. При всех неточностях, характеристика удивительно меткая. Именно с такой культуркой совки жизнь и проживали. И – что могли они понять, (и – что можно им объяснить – даже сейчас, по прошествии десятилетий).

 СВОЯ ИСТОРИЯ
  Лишены пассажиры «Зимнего скорого» и связи с историей (кроме, разве что, «культа личности» – когда одни твари вовсю жрали других). Да, и  от истории герои Оскотского тоже отчуждены. История в романе берет начало с Войны.  ВОВ – исток и точка отсчета для всего, а «ВОР» присутствует в виде набивших оскомину лозунгов и юбилеев. А так, чтобы посмотреть на историческую панораму в другом масштабе, к этому герои не способны. В своих спорах они могут дойти разве что до «культа личности» или «ошибок» партийного руководства, а «оттепель» - так вообще – самое замечательное. Не удивительно – «григорьев» и его друзья – это люди советские, но уже НЕ русские. Советскость – это, по-сути, отрицание русскости.
Проблемы истории в романе представлены, но как-то странно. В виде вставной новеллы про войны в Европе 17 века.  Зачем она в романе? Причины можно поискать. Если бы я искал истории  о западе 17 века, то я бы подумал. Что хорошо, то, что они были заняты своими разборками и дали России продохнуть, сосредоточиться после «смуты». Но вряд ли автор имел это в виду. Про Россию, про её историю до красной Смуты он совсем не вспоминает. Для него исторический космос ограничивается совком. Фрагмент опять подавляет целостность.

 РЕЛИГИЯ И ВЕРА
Религии, разумеется, в романе места нет. Пренебрежительно об увлечениях некоторыми  буддизмом-христианством  в конце – как о заблуждении. Конечно постсоветская «дорога к храму» выглядит порой весьма неприглядно. Но может ли человек без веры, без религии. Может … попытаться и тогда его ждут суррогаты – книжки про освоение Вселенной или псевдокульт ленинских комнат, красных уголков и портретов вождей.
Вот так: вместо бога – Партия или Космос. Или же абстрактный гуманизм, призывы возлюбить «все человечество». Нет в романе религиозной веры – значит и нечего обсуждать. Но вот в своих антиутопиях Оскотский описывает какие-то заговоры ученых, пожелавших что-то спасти или изменить. Н-да, из «яйцеголовых» заговорщики ещё те…  Нет, не протянут они несколько десятилетий в подпольях. Для этого нужна какая-то религиозная или псевдорелигиозная (типа гностицизма) идея. А так, чтобы просто спастись на орбите – нет. И этому в каком-нибудь 2085-м году помешает не переселившийся в будущее прототип ЗГО, а именно отсутствие сильной Идеи. Ведь Циолковский собирался посылать во вселенную человечество, которое безумец Федоров мечтал воскресить. И об этом писатель прекрасно знает, отмечая соответствующие даты в своем фейсбуке.

 ХОРОШАЯ ЛИТЕРАТУРА
Герой читает много, к удивлению окружающих. Но что он читает. Мне понравилась однажды идея, что если бы наша интеллигенция в свое время имела бы другой набор книг и авторов, то перестройка могла бы пойти не столь катастрофично и реформы могли бы привести к нормальной жизни. Возможно. Советский «джентльменский набор» этому не способствовал. Там было немало хороших книг, но как фрагментов, связанных в какой-то бесплодный «гуманизм».
 А писатели? Карикатурных завсегдатаев дома литераторов и графоманов в расчет брать не будем. Такие всегда были и будут. Но хорошие писатели в СССР были. Великих не было, и быть не могло. Мы любим советскую военную или деревенскую прозу, но в ней описаны такие трагедии, что великий талант для их показа не требуется. (Экстремальный случай преобладания материала над автором – это «Колымские рассказы» В.Шаламова). Ну, а что еще? Кое-что оставалось от Серебряного века – культура России сопротивлялась большевистскому варварству. Потом появлялись неплохие беллетристы, коммерчески успешны и сегодня.  Попадались неплохие стихи и отдельные строчки у некоторых стихотворцев. (Оскотский вместе со своим героем обожает каких-то странных советских поэтов, ну, о вкусах не спорят). Что-то писалось «в стол» или закатилось в эмиграцию. Ну, и все! «Совок» для культуры как нейтронная бомба, и это даже при том, что некий хрестоматийный стандарт в головы советских людей (и не только школьников) старались впихнуть.
  Но Григорьев(ич) не только читает, но и пишет. Наверно он хотел показать в романе особенности советского «литературного процесса». Показал. Грустно и глупо. Страсть «печататься» современной молодежи непонятно. И интернет есть, и блоги, и книгу можно любую издать, если есть немного денег. Но в Совке было вот так – полна я деградация книжного рынка – итог советской цензуры и советских миллионных тиражей на фоне книжного дефицита.
 Тиражи ушли, а книжный фетишизм у того поколения остался.

 НАЦИЯ И НАЦИОНАЛЬНЫЕ ИНТЕРЕСЫ
  К русским национальным бедам и страданиям (в отрыве от общего советского горя) автор, похоже, не чувствителен. Зато в книге очень много о симпатичном Марике и «мариках». Бедные они и несчастные. А какие они честные и трудолюбивые – математике отлично учат, несмотря на мытарства с кадрами и пр.! Но еще ничего, возьмут, отыграются за обиды подлинные и мнимые. Нас им точно уже будет не жалко – обдерут до нитки, обгадят до крышки. Если взять время романа, то до их торжества остается немного времени.
Ну, а тогда – несправедливо ведь. Да, весьма несправедливо по отношению к отдельным невинным людям. Не буду спорить по частностям/, но спрошу – не сгущает ли автор краски, сколько «мариков» благополучно работали на кафедрах и пр.? И – главное: только ли они пострадали от советского монстра – левиафана с немногими извилинами. Ведь он действовал в своей обычной логике неумного чудовища. Выбрал союзника и проиграл. А часть населения этому возрадовалась. Как должно относиться партийно-советская верхушка к этой части, сейчас бы сказали готовой «пятой колонне». Повторяю, выбор арабцов  в качестве «друзей» был неразумен, а уж награждение насЕра звездочкой  и того хуже. (В Афганистане этот трагический фарс повторился!). Никитка был дурак, что влез в разборки на ближнем Востоке, а собака-Садат потом все равно предал. Но ведь старались – тралили Суэц, поставляли все подряд, плотину строили асуанскую, а мой родственник служил тогда  в ПВО где-то на берегах Нила. Были потери – и людские,  не говоря уже о материальных. И вдруг – этому радуются – свои же! Значит они не совсем «свои». Монстр отреагировал, как привык. Ведь не только «мариков» осаждали  - другим тоже изрядно от коммунистического «левиафана» (как и от нацистского «бегемота» - Нойман) доставалось – об этом как-то забыли. Марик в романе выписан с такой симпатией, что даже кажется, что Оскотский – это не «Григорьев», а «Марик».
Ну, вот опять: часть вместо целого. О чьих страданиях и жертвах говорят в первую очередь в связи с нацистскими преступлениями, кто больше всех (кричит, что) пострадал от зверей-коммуняк, кого больше всех травили и не пущали? Вопросы риторические, конечно, не ванечек же! Ну, и логика известная – мы особенные, и наши страдания особенные, отдельные – от страны, от советского народа, от остального человечества… Усё ясно. Не надо бороться с отдельными «мариками» - надо выкорчевывать «марикейство», то есть попытки некой отдельной группы спастись или процветать за счет страдания всех остальных, чем бы такое стремление ни обосновывалось.
Вернемся к судьбам страны и героев романа. Свернуть с колеи чудовище не могло. Мозги вождей также были забиты тем же дерьмом о «мире во всем мире», об «интернационализма и коммунистическом строительстве». Сомневались? Конечно! Но и изменить ничего не смели, не могли – ведь воевали же, столько жизней положили за Идею. Не может она быть неправильной.
Но сейчас – другому поколению – стоит ли не сомневаться? Нет, даже не так. Надо ли продолжать доискиваться причин трагедии? Ведь она продолжается, зимний скорый на всех парах летит к окончательной катастрофе, которая, вполне возможно, закончится нашей окончательной гибелью.
Зима скоро.
 И  никакой Весны уже может не наступить. Особенно при уровне осознания актуальной проблематики, которую демонстрируют, и пассажиры/. И машинисты, и хроникеры в поезде,  упрямо сворачивающем на все более гибельные пути.

2014