Отель Садхана. Продолжение второго дня

***

Я открыл глаза. Обстановка в комнате была все та же. Сколько прошло времени, я не осознавал и который был час тоже. Ладонями я растер глаза и лицо, потом встал и подошел к окну. Деревья и паркинг за окном были все те же.

Постояв немного, я вновь вернулся на свое место. Остальные как и я все также сидели, иногда стояли и время от времени сновали по комнате. Рассматривание их отвлекало от мыслей лишь на какое-то время. Правда, как только я чуть дольше задерживал на ком-нибудь свой взгляд, то через пару секунд он или она чувствовали его на себе и поворачивались в мою сторону. Наши глаза на какой-то миг встречались. Приходилось их тут же переводить на что-нибудь другое.

И снова белый потолок, стены с кое-где тонкой ниточкой паутины, карнизы над окном и свисающие с них голубые занавески, прямая линия угла комнаты, стена, дверная рама, слева от двери зачем-то гвоздь торчит в стене, посередине стены двери - две створки, дверная ручка на правой половине, хотя такое впечатление, что она в самом центре дверной фрамуги. А нет. Это левая створка чуть уже правой.  В каждой из створок посредине матовое стекло, за которыми темный коридор. Справа от двери снова голая стена. У стены в углу стол с чайником, стаканами на подносе, сахарницей, две тарелки с остатками печенья. Справа от стены окно с занавесками ...

Хорошо, что все то и дело перемещаются по комнате и меняют свои места. Это вносит некое разнообразие. Я уже немного привык к группе, к этим лицам, но все равно куда бы не повернул голову, то обязательно упрешься в кого-то, а вернее в чье-то лицо.
Вот опять женщина с копной темных волос на голове. Теперь она сидит на стуле чуть боком ко мне в задумчивости  слегка покусывает губы уставившись в пол перед собой.

Ей где-то под сорок. Интересно, что ее сюда притащило? Дети наверное уже немаленькие. Сколько им? Лет шестнадцать или может быть даже восемнадцать? С мужем скорее всего развелась. Если не развелась, то и так между ними не все в порядке. Почему? Не знаю, но если бы была как-то иначе, то не пришла бы сюда ретрититься.

А может и нету никаких детей, да и мужа тоже может нет, а сюда пришла, потому что как раз никого и нет. Так хоть с кем-то посидит, а не одна в своей квартире. Впрочем, хрен его знает!

Рядом с ней какой-то молодой парень моего возраста сидит как и я прислонившись спиной к стенке и положив руки на колени. Он также глядит в задумчивости, то на свои руки, то куда-то вдаль сквозь стену напротив него. Студент наверное. Он поднимает взгляд на меня. Я тут же перевожу свой в противоположный угол комнаты. Там молодая пара.

Интересно! Им то чего не хватает? А, впрочем, наверное приятно так вместе с подругой посидеть и духовно окультуриться. Я бы тоже так с довольствием посидел рядом с любимой – например, с Надеждой.

Ну да! Щас! Губу раскатал! Вот только огород вскопает и сразу же сядет рядом, положив голову на твоем плече. Как же?!

А интересно, эти будут трахаться, когда окажутся в своей комнате или все же воздержатся? Разве что они живут в разных комнатах, впрочем это вряд ли.

Около них у окна стоит пожилой мужик, который во время вчерашнего ужина сидел за соседним столом. Он, как и подобает пожилому, стоит, заложив руки за спину. Забавно, что чаще всего так стоят именно пожилые. Молодежь обычно руки в брюки. Мужики около сорока-пятидесяти  – сложив руки на груди или же так, что одна теребит подбородок – типа, мыслитель, а такие пожилые – сложив ладони за спиной. Значит уже не мыслит, а так – смотрит в задумчивости.  Он стоит, глядит в окно, пошевеливая при этом пальцами. Выгляди совершенно спокойным. И чего его сюда притащило-то? Чего ему в жизни не хватает для полного счастья? Я наверное тоже буду так стоять, когда буду в таком возрасте? Ну да, а чё?
Чё? Через плечо! Ты сначала доживи до такого возраста. Впрочем, когда получишь срок, тогда будешь так торчать целыми днями, пялясь не через окошко с видом на деревья в ухоженном парке и машины на паркинге, а на голую стену. Окошко будет в клеточку и под потолком с небольшим кусочком неба. Хорошо, если сокамерник будет более-менее нормальный, а то, ведь, придурки разные бывают. Ну да, конечно, «нормальные криминалисты» - звучит как анекдот.

***

Дверь открылась и в комнату вошел Сергей. Все обернулись в его сторону. Он молча взял в углу один из матрасов, подтащил его ближе к двери и уселся на нем, заложив ноги по-турецки.
– Пожалуйста, усаживайтесь на матрасы, – спокойно сказал он. – Можно у стены.
Все начали усаживаться кто где. Большинство из группы выбрало себе место у стены. Я тоже.

Сергей подобрал ноги, удобно уселся, выпрямил спину, положив руки на бедра. Видно было, что для него это не составляет особого труда. Мы тоже стали укладывать ноги. Я, честно говоря, сел без каких-то особых усилий. Конечно, чувствовалось, что для ног это было непривычно, но вполне сносно.
Когда все уселись, Сергей сказал, чтобы мы постарались держать спину прямо, не сутулиться, голову тоже держать прямо, подбородок слегка подтянуть, чтобы взгляд падал на пол на растоянии метра полтора-два от себя, выбрать точку перед собой для постоянного взгляда на нее и постараться удерживть взгляд на этом месте.

В общем-то ничего особенного в этом не было. После того, как все уселись, вновь наступила тишина. Некоторое время было вполне нормально. Я уставился перед собой на выбранную паркетину перед моим матрасом и так сидел рассматривая ее. Боковым зрением виден был почти весь зал и сидящие словно пеньки. Кто-то время от времени покачивался, поправлял положение тела и вновь все замирало.

Я сосредоточился на паркетине и начал на нее пялиться, не отрывая глаз и не моргая. Через какое-то время она начала вибрировать в глазах и то увеличиваться, то уменьшаться. Потом казалось, что она то появляется, то вновь исчезает и снова появляется вибрируя и меняя форму.

«Хм! Забавно!», - подумалось мне. Я перевел взгляд на паркетину рядом и вновь появился реальный пол с реальным матрасом и комнатой. Я опять начял пялиться на свою паркетину и спустя какое-то время эффект был тот же самый - она то вибрировала, то пульсировала, то меняла форму.

В какой-то момент она вообще вдруг исчезла, а в глазах стояло нечто бесформенное, как разноцветная абстракция. Так я сидел и наблюдал за тем, как глаза то видят одно, то другое, время от времени настраивая резкость и видя окружающие меня матрасы и других сидящих на них.

Все было бы ничего, если бы через какое-то время ноги начали ныть. Они затекли и одеревенели. Впрочем, как видно не только у меня. Те, кто был в пожилом возрасте все чаще поправляли свое положение, то и дело выпрямляли ноги, поглаживали  суставы и старались вновь усесться поудобнее. Видно было, что им приходилось нелегко, но они не поддавались.

Так мы сидели наверное около получаса. Мои ноги уже ныли неимоверно. Их хотелось как можно быстрее выпрямить.
«Духовное развитие, блин!» - думалось мне. «Гестапо, а не развитие. Развод какой-то!» - постоянно мельтешили мысли и с каждой минутой было все более невтерпежь сидеть со скрюченными ногами.

Наконец-то Сергей вытянул свои ноги перед собой и несколько откинувшись назад, оперся на выпрямленных сзади руках. В зале возникло оживление. Все начали двигаться и тоже потихоньку распрямлять свои конечности.
Мне казалось, что мои ноги были из дерева. Они так лежали и я ими вообще не мог пошевелить. Пришлось их руками поднимать и словно колоды укладывать перед собой.

- Разомните мышцы бедер, помассируйте колени, суставы и стопы, - спокойно сказал Сергей.
После массажа ноги немного ожили. Я также как Сергей уселся оперевшись руками сзади, а ноги согнул в коленях, как легкоатлет перед соревнованиями и вновь принялся разглядывать коллег по «духовному развитию».

«При чем тут это сидение с завязанными на узел ногами и духовное развитие?» - думалось мне. «Это как козе баян», - усмехнулся я про себя. «Может действительно, чтобы узнать как должно быть хорошо, сначала нужно попробовать то, как плохо. Ну если эти, блин, духовные мероприятия будут и дальше в таком же духе, то я не знаю. Впрочем, лучше ноги так завязанные, чем мои кишки на ветках, как у Самсона. А,  ладно, как-нибудь перекантуюсь. Хорошо, что хоть сидим так не весь день. Худшего, я надеюсь, ничего не придумали эти, блин, горе-гуру».

Сергей встал, молча положил свой матрас обратно в угол улыбнулся нам сообщая тем самым, что наши мучения закончены и вышел из зала.
Многие тоже начали вставать и медленно ковылять по залу, расхаживая одеревеневшие ноги и молча улыбаясь друг-другу при взгляде. Ничего не нужно было говорить. Все было понятно без слов. В глазах и так было то же самое: «Ну, блин, ваще!»


Через некоторое время дверь вновь отворилась и Надежда с Сергеем и Павлом Петровичем начали вносить полиэтиленовые мешки, в которых были коробочки с едой. Они принялись их раскладывать на столе в углу по номерам, написанным на них фламастером. Я взял свой номер еды, который выбрал еще вчера вечером и сел на свое место.
«Вот это для духовного развития в сам раз!» - усмехнулся я самому себе с удовольствием. Жратва была вполне вкусная. Сейчас я почувствовал, как проголодался.

«Интересно, сколько времени сейчас может быть? Впрочем, какая разница? Спешить-то все равно некуда. Здесь еще кантоваться и кантоваться – как минимум несколько дней в этом санатории».

Хм, санаторий. Вспомнилось, как некоторых из нас детдомовских, в том числе и меня, как-то вывезли в санаторий к морю. Несколько дней мы жили как в раю – голубизна неба, пальмы, их непередаваемый щекочущий запах, палящий зной южного солнца, цикады по ночам и, конечно, море. Его постоянный растянутый, ритмичный шум волн. Брызги и пена на песчанном берегу, которая с каждой набегавшей волной оставляла след на песке, а потом она постепенно исчезала, словно высыхал и вновь набегала и таяла на глазах, набегала и таяла.

Этот шум волн  долго отзывался у меня в голове после того, как мы вернулись. Мне так не хотелось возвращаться обратно в наш детдом. Первые ночи море мне снилось без перерыва. Мне вновь и вновь виделось, как мы радостно визжа бегали вдоль берега и старались убежать от словно исподтишка накатывающихся волн, которые иногда были быстрее нас и нежно лизали нам пятки, словно шепча: «А вот я тебя и поймало!» Но оно улыбаясь возвращалось к себе обратно, а потом неожиданно вновь набегало и пыталось опять лизнуть стопы.

«Море, море», - шептал я уткнувшись в свою серую детдомовскую подушку и не мог сдержать слез. Было так нестерпимо жалко самого себя и так тоскливо где-то внутри. Каждое утро, когда я просыпался и открывал глаза, я с отвращением смотрел на обшарпанный потолок нашей детдомовской спальни, на те же самые глупые деревья за окном, на наши тарелки в столовой. Их стук ужасно раздражал меня. Раньше я этого не замечал, но теперь он так контрастировал с шумом моря, а оно само продолжало стоять перед глазами.

Ни с кем не хотелось разговаривать. Несколько дней я вообще молчал. Впрочем, не только я. Большинство из нас, кто вернулся оттуда, молчали.  Мы бродили словно тени - вот так, как сейчас.

Я завидовал тем, кто жил там, где мы отдыхали и наверное многое бы отдал за то, чтобы хоть часть жизни провести у моря и его волн. Казалось, что они просто невероятные счастливчики. Если бы я там жил, то я наверное мог бы сидеть днями и ночами смотря на него и слушая шум накатывающихся волн, ощущать ветер на лице и в развевающихся волосах, слушая крик чаек. Это наверное и есть полное счастье.

Но ... но с каждым днем запахи юга все улетучивались из памяти и оставался лишь образ искрящихся на солнце блесок моря, его волн, и  шум прибоя, но и он со временем куда-то запропастился. А потом вообще все воспоминания как-то растворились, а блеск волн потускнел и уже не был таким ярким. Все эти впечатления казались не более, чем сон.

Со временем я не просто забыл о море, а жизнь вообще перевернулась и в результате я оказался здесь – в этом пансионате. Интересно, что это значит - «Садхана»? Потом надо будет как-нибудь спросить об этом гуру-Петровича. А вообще-то, какая, блин, разница? Проведу здесь пару дней и гуд бай!

Слава богу, что пока я здесь, а не где-нибудь в другом месте, например, в морге, прикрытый серой простыней и дырявый от пуль или обугленный с черной кожей.
От этих мыслей дрожь пробежала по моем живому еще телу и стало как-то не по себе. Ну ничего, теперь я кажется знаю куда нужно будет намастыривать лыжи – на юг, к морю. Вот  куда! А чё! Бабок хватит. Прикупить там какую-нибудь хату на берегу и жить себе спокойно. Покантуюсь здесь недельку-две и буду думать как сваливать на юг.

Так за размышлениями я съел свой обед, бросил упаковку в мешок, который был поставлен для этого у входа и залив кипятком чайный мешочек в кружке, вернулся на свой матрас. Все вокруг тоже заканчивали есть.

Постепенно мешок у входа наполнился упаковками от обеда. Его убрали и опять восстановилась тишина. Мы опять занялись каждый своим молчанием, оставшись наедине со своими мыслями. Время опять потянулось медленно, как улитка.

Я пару раз прошелся по комнате из одного угла в другой, но постоянно шаркать туда-сюда ногами мне не хотелось. Когда кто-то начинал маячить из угла в угол, то по взглядам других было понятно, что такое шатание раздражает и тот тогда замирал в каком-то месте, прислонившись к стене спиной или опять садился на своем матрасе.

Вместе с тем, в комнате начало ощущаться трудно объяснимое напряжение. Присутствие других, их шаркание и молчание начинало раздражать. Это ощущал не только я, но, как мне кажется, и другие тоже.

Постепенно от безделия голова начала зудеть словно кто-то ее царапал изнутри. Потом появилось ощущение, что она раздувается и скоро лопнет. Я пытался смотреть по сторонам на других ретритчиков, но натыкался на их взгляд и свой приходилось тут же отводить. Пялиться на матрас перед собой или паркет перед матрасом я тоже устал.

Слава богу, одно из окон было освободилось. Я встал и подошел к нему. Прислонившись к углу оконной рамы я принялся рассматривать деревья за окном.
Прямо перед окном рос дуб. Он был еще не очень большой, но видно было, что молодой, здоровый и крепкий. Я где-то слышал, что дубы растут долго. Интересно, сколько этому лет? Если сравнивать меня с ним, то наверное в моем возрасте.

Он рос ввысь и в ширь без каких-то ограничений. Вокруг него было много пространства и ничто его не заслоняло. Наоборот он сам создавал тень. Под его кроной росла густая подстриженная трава. Наверное приятно было бы сесть под ним оперевшись о ствол, закрыть глаза и так сидеть ни о чем не думая.
Мне так захотелось выйти из зала в сад и сразу же усесться под ним, но я воздержался. Не хотелось вновь встречаться с гуру-Петровичем и «прерывать процесс», как это он называл. Ну, ничего! Через пару дней выйду и сяду. Дуб от меня не убежит. Никто ж его не спилит. Тем более при таком садовнике, как гуру-Петрович.

Я стоял и долго рассматривал его размашистые ветви, его зеленые листочки, серую кору. Вдруг к нему подлетели две птички и принялись прыгать и перелетать с ветки на ветку. Было такое впечатление, что они играются друг с другом в ловитки. Одна подлетала к другой и слегка наскакивала на нее, а потом отлетала на какую-нибудь из ветвей и там начинала вертеться и щебетать. Затем подлетала первая, задевала вторую и сама отлетала.

Окна были приоткрыты на микровентиляцию и через щель снаружи еле слышный доносился их щебет. Я прислушался и услышал пение других птиц. Они жили где-то в густых кронах деревьев и были почти не видны. Иногда какая-то появлялась, прыгала с ветки на ветку и потом отлетала. Сейчас я услышал этот щебет. Вообще, он видимо было постоянным фоном, к которому мы привыкли и потому перестали слышать, занятые своими делами. И у птиц тоже видимо какие-то свои дела. Недаром летают туда-сюда, что-то видимо им нужно, раз так снуют.

«Хм! Забавно!», - подумалось мне вновь возвращаясь к двум птичкам, прыгающим по веткам дуба. «А ведь это наверное самец и самка. Они действительно играют, как влюбленные! Во, блин! Вроде всего лишь безмозглые твари, а ведут себя так, словно что-то чувствуют. Ну мозги-то у них все же какие-то есть и что-то там они соображают этими своими мозгами, раз так умеют играться и, как видать, получать удовольствие от этого. Потом у них будут дети. А нет, сначала нужно свить гнездо, потом яйца снести и сидеть на них. Самка будет сидеть, а он – мужик, значит - будет ей наверное всяких там червячков приносить – кормить, типа, заботится. Потом вылупятся птенцы и они их будут уже вдвоем кормить, пока те не вырастут и не станут самостоятельными.

Странно, что у людей все не так. Одни пьют и бьют других в том числе и собственных детей. Другие стреляют или дуреют от наркоты. Вроде бы жужжат мудрые умы, что, мол, человек то, человек се, а фактически у этих птичек все намного проще. Они ни о чем таком не думают, как эти тут в комнате. Не думают о каком-то «духовном, блин, развитии», а просто счастливы - при том от ерунды. Есть, что поесть, есть своя самочка и замечательно. Чего еще надо?

Я не знаю сколько я так стоял и размышлял у окна, раглядывая веточки и листочки дуба, но вдруг на территорию паркинга въехала черная бээмка с тонированными стеклами. Из нее вылезло два здоровенных жлоба с бритыми головами и в кожанных куртках. Они принялись вальяжно озираться по сторонам. Видно, что они прехали сюда впервые.

«Опана! А вот это уже серьезно!», - запрыгали мысли в голове. «Эти сюда приехали не окультуриваться духовно. Кажется тебе кранты, дорогуша. Все же нашли, суки. Даже здесь, блин, нашли! Так, спокойно! Главное не паниковать!» - начал успокаивать я себя, медленно отодвигаясь от оконной рамы и вставая боком так, чтобы краем глаза все же видеть их, а одновременно быть незамеченным снаружи.

Жлобы неспеша направились по мощеной дорожке в сторону главного входа и скрылись из виду.
«Так, поскольку они по всей видимости приехали впервые, то сначала будут вынюхивать обстановку – что и как, а значит должны будут встретиться с гуру-Петровичем, позадавать вопросы. Это займет пару минут. В сторону моей машины они вроде бы откровенно не пялились, но это ничего не значит. Они могли, ведь, ее заметить, но виду не подали. Короче, у меня есть пара минут, чтобы ... Чтобы что? Чтобы спокойно выйти из зала, войти к себе в комнату, вылезти через окно, сесть в машину и линять. А если не успею выехать отсюда, то по крайней мере вытащу ствол и просто так они меня, падлы, не возмут. Здесь стрелять они скорей всего не будут. Впрочем, неизвестно насколько эти могут быть отморожены.
Я стрелять буду! Я не дам себя просто так покоцать!»

Жлобы снова появились в окнах с другой стороны комнаты и также неспеша шли ко входу.
То, что на паркинг въехала какая-то машина не вызвало в зале вообще никаких эмоций. Несмотря на то, что сразу было видно, что эти к нашему «окультуриванию» не имеют никакого отношения, это как-то никого не всхолыхнуло. Впрочем, гостей видел лишь я и еще пару человек у окон. Остальные продолжали заниматься своим молчанием и своими мыслями.
«Ну да! Им-то что до этого? Им вообще по барабану. Это за мной приехали, а не за ними. Эти будут себе и дальше прескопойно одухотворяться», - думал я и направился к двери стараясь идти неторопясь и спокойно.

Открыв дверь я взглянул в сторону рецепции, где сидела Надежда. Она с кем-то негромко разговаривала по телефону. Посмотрев на меня, она продолжала что-то говорить. Это спасло меня от объяснений того, почему я вышел.
«Если даже и спросит, то я скажу, что мне надо ... надо в туалет», - придумал я и открыв ключем свою дверь, вошел в комнату и закрыл ее изнутри. Подойдя к окну, я открыл его настежь.

Меня всего обдало запахом листвы и щебетом птиц в кронах деревьев. «Может уже недолго мне осталось дышать воздушком и слушать птичек», - подумалось с сожалением. Я достал из кармана ключи от машины и взял их так, чтобы можно было сразу же нажать на кнопку центрального замка, когда буду выскакивать через окно и бежать к своей машине. Подойдя вновь к двери и прислонившись к ней ухом я замер и пытался расслышать то, что делалось снаружи.

Через несколько секунд я услышал, как вошли эти два жлоба и о чем-то начали спрашивать Надежду. Но в это время напротив меня открылась дверь, из нее кто-то вышел и направился в сторону рецепции. Он негромко поздоровался и я по голосу узнал Петровича.
- Это ... вы Петр Петрович? – пробурчал один.
- Да, здравствуйте - ответил тот.
- Я от Ланевского. Он вам должен был звонить.
- Да, да. Я с ним разговаривал. ... У меня к вам просьба - пожалуйста, говорить чуть тише, потому, что идут занятия и что бы не мешать ...
- А, да, нет проблем, - уже тише услышал я хрипловатый голос одного из гостей.
- Я вообще-то этого не практикую, но раз Ланевский просил, то я этим займусь. – негромко продолжал Петрович. – Ну что? Давайте.

За дверью послышались удаляющиеся шаги и затем легкое щелкание входной двери. Кажется жлобы вышли.
«Ничего не понимаю. По кой хер они сюда притащились? И что они должны дать?» - вертелись в голове мысли.
- Надюша, сделаешь мне чайку? Пожалуйста! – услышал я негромкую просьбу Петровича.
«Блин!  Ланевский, ... Ланевский. Где-то я уже слышал эту фамилию?» - пытался вспомнить я.

Я прикрыл окну и отойдя вглубь комнаты, чтобы быть незаметным снаружи, присел на корточки, так чтобы хорошо была видна их машина над нижней частью оконной рамы. Она была видна под небольшим углом, но хорошо просматривалась. Старший жлоб подошел к задней двери с другой стороны машины, открыл ее и нагнулся. Из-за тонированных стекол не видно было что он там делает. Когда же через несколько секунд он вновь распрямился, то я увидел на его руках ... мальчика лет пяти-шести.
Видно было, что он очень слаб. Голову он положил на плечо жлоба, а ручки и ножки безвольно свисали. С моей стороны машины дверь открылась и из нее вылезла расфуфыренная блондинка на шпильках и в коже.

Молодой жлоб сел в машину, а старший с ребенком и телкой пошли в сторону входа.
Я вновь прильнул к двери и примерно через минуту я услышал их шаги напротив своей  комнаты потом голос Петрович:
- Заходите сюда, кладите на кушетку и раздевайте ребенка. Как его зовут?
- Сережа.
- Хорошее имя Сережа. Сереженька!- услышал я, как Петрович обращается уже к мальчику. – Ну что, милый! Давай мы тебя посмотрим. Не волнуйся. Все будет хорошо.
- Дверь, пожалуйста, прикройте! – уже продолжал он к кому-то из взрослых таким же спокойным и вкрадчивым голосом.
Дверь за ними закрылась и в коридоре вновь воцарилась тишина.

Я еще постоял немного у своей двери, потом закрыл окно и вернулся в зал ретритчиков.
Там все было по старому. Они все встретили меня взглядом и через пару секунд, после того как я уселся на своем матрасе в зале вновь воцарилась тишина. Все продолжали молчать.
«Мда», - размышлял я вновь сидя на своем месте. «Я-то думал, что мне уже кирдык, а тут вообще все не так. ... Интересно, что с мальчиком? Видимо болен. Выглядел он действительно не очень ... словно умирал. А Петрович тут при чем? И этот Ланевский. ... Где же я слышал эту фамилию. А вообще-то какая разница. Уф! Что ж, я жив и чувствую себя вполне.

Посидев немного на своем матрасе, я опять подошел к окну и уставившись на дерево принялся рассматривать зеленые листочки на его ветках. Они иногда дрожали от невидимого дуновения ветра. Потом замирали и снова восстанавливалась неподвижность.
«Никак не думал, что у таких жлобов могут быть больные дети. А мальчик выглядит прям как ангелок. Даже не верится, что у жлобов и жлобих могут рождаться ангелы. А потом из этих ангелочков иногда вырастают вот такие же жлобы. Интересно, что с ним? И что Петрович собирается с ним делать? Неужто он еще и этот ... как его? ... биоэнерготерапевт? Вот тебе и садовник!

От момента, когда ребенка принесли к гуру-Петровичу, прошло наверное пол часа, а может и больше. Вдруг я увидел, как молодой жлоб вылез из машины и начал открывать задние двери. Появился старший с мальчиком на руках, а за ним телка.

Ребенок двумя руками обхватив шею мужика, сидел у него на руках. Тот поддерживал его снизу. Мальчик уже не выглядел таким бессильным и бледным, как до этого, но голову прислонял к щеке мужика, а подбородком уперся ему в плече.
«А мальчик-то ожил!», - подумалось мне. «Ничего себе! Круто!»

Видно было, что он с удовольствием прижимался к отцу. Да, мне тоже когда-то давно так хотелось прижаться к отцу! Но потом это прошло. Впрочем, не могло не пройти, поскольку прижаться и так было не к кому.
Они неспешно сели в машину и выехали с паркинга.

Я постоял еще немного у окна, поглазел на дерево, на сад и вернулся на свой матрас.
Вновь в тишине медленно потянулось время. Все как и прежде были заняты своим молчанием и собственными мыслями.
Я прислонился спиной к стене, а руки сцепив в пальцах положил на колени подобранных ног. Поседев так и поглазев какое-то время на пол перед собой я закрыл глаза. Мальчик-ангел и отец-жлоб не выходили из головы. Перед глазами все стоял образ того, как он обнимал его – своего отца, а отец мог быть отморозком. Впрочем, для мальчика это было все равно. Он же этого не знал, да и какая ему разница кто его отец и что он делает? Главное, что есть здесь рядом и к нему не просто можно прижаться, а он тоже обнимает.

А может отец вовсе не был отморозком, а то, что морда такая, так это для отпугивания других, мол, со мной лучше не задирать. А в душе – цветочек. Мухи не обидит.
Нет, все же мало правдоподобно, что он душа-человек. Он от Ланевского цинк получил. Ланевский, Ланевский ... Ах! Ну да, конечно! Ланевский это ж «Масса» - один из наших местных криминальных авторитетов.

Самсон как-то давно в разговоре упоминал его, удивляясь, что фамилия прям как из благородных. Да уж, благородный авторитет! Ха-ха! С Петровичем знаком. Вообще-то, это скорее Петрович с ним знаком. Теперь я понимаю, что у него такая «крыша», что никто не сунется - башку сразу же откусят. Так можно себе спокойно жить и огород подстригать.

Хотя, если сам Масса звонил Петровичу и просил за другана, то значит не просто знает. Тот ему наверное тоже когда-то помог. Значит и у Массы были какие-то проблемы, которые Петрович решил. Ну, Петрович, респект!

А вообще, никак не клеится - Петрович и Масса. Совершенно разные люди. Если бы кто-то сказал, что одно с другим может как-то соприкасаться, то я бы никогда не поверил. Один криминальный авторитет с руками по плечи в кровище, а другой  - видимо духовный авторитет и у него просто руки, которые лечат. Ну да, «просто» руки, которые просто лечат. Ни фига себе - просто руки. И вообще возможно ли такое? Видимо да. Я думал, что это сказки. Но оказывается можно жить себе спокойно и всякие там курсы проводить духовного развития  и ... и лечить других. Мда! Ну, Петрович! Ну, садовник!

Вот так – одни стреляют в людей или калечат, а другие их лечат. Одни срут в мир, в котором живут, а другие пытаются его исправляет и убирать за ними говно. Может поэтому говно и не везде, поскольку хоть кто-то его убирает.

А ты-то как раз из тех, кто срет? Да! И это правда! Может хватит срать, дорогуша?! Пора уж начать убирать говно-то. Сначала хоть после самого себя, а потом может и за другими. За другими? Ха-ха! Как?

Впрочем, а почему бы и нет! Петрович, вон, может и Сергей тоже – сидит вон с нами-дураками, а может ведь и не сидеть, а пойти куда-нибудь в кабак, снять телок и оттягиваться по полной программе.

Вообще-то, я никак не мог себе представить Сергея в кабаке и с телками. Если уж, то на барном стуле, в приличном прикиде - белая рубашка, галстук, попивая сок из высокого бокала и одного. Впрочем, он бы наверное посидел немного, спокойно поглазел на телок, допил бы свой сок и вышел из кабака с мыслью: «Жаль мне на вас время тратить».

Действительно, он никак не вписывался в ту жизнь, которой я жил последние месяцы. Но если Сергей может так жить, значит это не просто возможно, а вполне возможно. Он ведь так живет! Что-то его заставляет так жить и делать то, что он делает и быть таким какой он есть. Раз он работает у Петровича, то наверное тот его тоже чему-то учит и наверное научит. Ведь наверное  можно этому научиться. Хотя, хер его знает! Может с этим нужно родиться и Петрович просто такой феномен от рождения.
А че! Ты бы наверное хотел вот так, как Петрович чё-то там поделал руками и мальчик ожил? Крутизна!
Я посмотрел на свои руки, а потом на ладони. Ладони как ладони – такие же как у всех – как у Петровича, как у Сергея.

Ну да! Такие, да не такие - правая сразу же вспомнила тяжесть пистолета и его рукоятку, а кончик указательного пальца изгиб курка с небольшой прорезью вдоль него и его плавное движение от легкого нажатия. Нажимаешь и отпускаешь, нажимаешь и отпускаешь, а он стреляет – Бах! Бах! И две дырки в теле. Вот только что стоял человек, а теперь он уже лежит и из под него красная кровь растекается лужицей. Теперь это уже просто тело.
И ты хочешь вот этими же руками ... ?

Я открыл глаза. Все вокруг продолжали свои томления – кто где. Я ладонями начал растирать лицо и глаза. Потом голову. Казалось, что ладони грязные и я втираю эту невидимую грязь в голову и лицо. Машинально я взглянул на ладони. На них естественно ничего не было. Вместе с тем захотелось их вымыть. «А вообще, мой не мой, а грязь все равно останется. Невидимая, липкая, как говно - не отмоешься!

Ну да, это другая грязь и ее просто так не смоешь. Единственный способ – наоборот исцелять, как Петрович. Хм! Слово-то какое «исцелять» - что-то разбитое вновь делать целым.
Ага! Сейчас!
А, собственно, почему бы нет? Ну может не исцелять, а хотя бы исправлять то, что испорчено. Ты же не хочешь и дальше как и все эти жлобы продолжать? Хватит уже! Достаточно измарался в смерти. Вернее ты сам ее раздавал и разбрасывал на лево и направо.

«Время разбрасывать камни и время их собирать» - вдруг вспомнилось как однажды Самсон выдал нечто такое, а потом добавил, что ни хера не понимает, что эти японцы имели ввиду. А вот я кажется просек.
Что ж! Хватит разбрасывать камни. Кажется действительно пришло время их собирать.

Я сидел и пялился в пол перед собой, и тот, кто на меня сейчас смотрел, наверное видел застывший взгляд и упрямые сжатые губы. Впрочем я такой же взгляд видел у своего Хозяина – глаза, которые ничего не выражают кроме холодного спокойного расчета и твердой решимости.
Да! У меня в голове сейчас такой же спокойный и упрямый расчет, но у меня теперь несколько иные цели.
Я подогнул под себя по-турецки ноги, выпрямил спину и уперся взглядом в пол перед собой. Это видимо и есть один из способов, чтобы вот так как Петрович ...

Интересно, Сергей тоже может лечить? Впрочем, что мне Сергей? Он хороший пацан, но мне нужно так, как Петрович. Буду сидеть до ... хоть до усерачки, но мои руки смогут лечить.

Я был наверное один из всего зала, кто вот так сел и сидел не обращая внимание ни на кого. Впрочем, меня действительно перестало волновать то, как я выгляжу в глазах других и что они обо мне думают.
«Во что бы то ни стало, но я должен научиться исцелять. Я должен научиться исцелять», - вертелось у меня в голове.

Я сидел и сидел. Точка на полу, в которую я пялился, через некоторое время вновь начала вибрировать, расширяться, исчезать и вновь появляться. Каким-то внутренним вниманием я лишь иногда фиксировал, как кто-то словно тень переплывал из одного места зала в другой и все вновь замирало.

Время перестало ползти. В какой-то момент оно вообще исчезло. Был лишь я и точка пола. А потом и пол тоже растворился. Остался лишь я, повисший в безвременном пространстве. Пространство, кстати, тоже исказилось. Оно вроде бы и дальше существовало, но я никак не мог определить какое оно. В нем не за что было зацепиться. Оно было размером с точку на полу и одновременно невероятно огромным – почти безграничным. «Почти? Почему почти?», - спрашивал я себя. «Ну как же? Ведь где-то есть всему конец и пространству видимо тоже», - отвечал я самому себе. «Какое это имеет значение? Важно ведь не пространство, а ты в этом пространстве», - отвечало мне что-то.
«Да, я...», - хотелось что-то ответить, но не нашлось слов.

Я вдруг начал осознавать, что вообще-то трудно определить то, чем является это мое я. Вроде бы есть у меня какое-то имя, тело, какое-то понятие о том, кем я являюсь, но фактически в данный момент это перестало иметь какое-то значения. Имя было неважно, а тело перестало ощущаться. Оно тоже исчезло. Осталось лишь «Я». Оно просто было -  подвешенно в этом бескрайнем безвременном пространстве. Так можно бы было висеть и висеть вечность, но оно – это я, кроме того, разговаривает само с собой - задает вопросы и само же на них отвечает. При том отвечает удивительно складно.

«А какая часть этого «я» задает вопросы и какая на них отвечает? Кто же из них действительно является мной?» - поползли мысли. «А если одна часть это я, то кто этот другой, кто мне отвечает? Кто из нас реальный?» - осенил меня внезапный вопрос.

Этот вопрос остался без ответа. Лишь та другая часть меня молча усмехнулась. Я почувствовал эту улыбку изнутри. Она меня очень удивила и тут я вновь увидел пол перед собой.

***

Я не знаю, сколько времени я так сидел в отрешенности. Было приятно пребывать в подвешенном состоянии, но все равно необходимо было возвращаться в реальность.

В ней все было по старому – пол, зал, стены, люди, матрас на котором я сижу и конечно тело. В этот момент я почувствовало, что оно у меня есть. Оно никуда не исчезло, а было все также здесь вместе с моим ощущением самого себя.

Реальность было неумолима – я это и есть мое тело и у меня, впрочем, есть имя. Все тело ныло и это было более чем реально. Особенно ныли ноги. Они одеревенели. Я как и в прошлый раз руками распрямил их и положил перед собой. Они были тяжелые и безвольные, как колоды.
Хорошо, что сейчас тело немного отойдет и ноги опять сами смогут двигаться. Я вдруг представил себе парализованного человека и весь содрогнулся.

«Хорошо, что я не такой, а вполне здоровый», - подумалось мне. «А если вдруг ... ?» - с сарказмом улыбнулось мне что-то.
«Что вдруг? Нет! Не дай бог!», - сразу же ответил я самому себе. «Не дай бог. Не дай бог. А вообще, при чем тут бог и почему мы его часто упоминаем при случае и без случая?»
«Ну так говорится и все. И бог с ним», - ответило мне что-то словно иронизируя надо мной особенно последними словами.

Я разгляделся по сторонам. Все как всегда были заняты собственными мыслями.
Все таки интересно, что у них в головах? Ведь пришли они сюда не ради любопытства. Это все же бабки стоит. И раз уж они заплатили, то видимо им очень нужно. Видимо проблемы у них с самими собой.

Впрочем, чужая душа – потемки. Так говорят. Да что там чужая душа? Своя тоже ... ну может не потемки, а света в ней не очень уж много. А вообще, при чем тут свет?

Вспомнилось, как когда-то давно я слышал шутку: «Ученье – свет, а не ученье – чуть свет и на работу». А это было тогда, когда мы с братвой от нечего делать по телеку программы щелкали и на одной из них какого-то волосатого «гуру» показывали, всего обвешанного какими-то побрякушками.  Он вещал, что, мол, нужно идти к свету, слушать своего сердца и нес прочую ахинею. Вот тогда Самсон это и выдал. Было действитетельно смешно. А вообще, Самсон иногда выдавал такое, что ... Откуда у него все это бралось?

Кстати, бабки!
Я встал и подошел к окну. На паркинге как и прежде стояла моя машина цела и невредима. Вроде бы все было в порядке. Бабки видимо тоже были на месте.
Я остался стоять при окне и глазеть на сад и деревья.

Постепенно приближался вечер. Дуб выглядел уже несколько иначе, чем прежде. Лучи заходящего солнца осветили его крону и листья, и он весь казался чуточку золотистым.

«Ну вот, кажется этот день заканчивается», - подумалось мне и я где-то в глубине почувствовал удовольствие от этих мыслей. Мне удалось не только остаться целым и невредимым, но и сохранить бабки. Еще вчера я не мог и предположить, что все так обернется и я окажусь здесь. «Ан нет! Ну ваще!», - усмехнулся я самому себе. Самое главное было то, что мне нравилось то будущее, какое я наметил для самого себя.
Да, море это, конечно, хорошо, но ...

Но буду ли я спокоен у моря? Вернее дадут ли мне спокойно жить? Пока жив Хозяин и его братва, не видать мне покоя. Они будут меня искать. А значит я буду постоянно жить в страхе и внутри сжиматься перед каждой притормозившей рядом машиной с затемненными стеклами, а рука будет искать рукоятку ствола за поясом.

Сколько это будет длиться? Может быть год, может два. Но рано или поздно меня все равно найдут и тогда ... А если у меня будет жена, дети? Ведь они же будут! Мне этого хочется. И что тогда?
Мне представилось, как мы втроем идем босиком счастливые по берегу моря – я правой рукой обнимаю Надежду за талию, а она меня. («Надежда!» - с удовольствием подумалось мне.) В левой я держу ладонь сынишки. Он ближе всех нас к воде и с визгом пытается убежать от каждой набегавшей волны, а я его спасаю, подтягивая за руку вверх. Как только волна отступает я его опускаю и он снова оставляет свои маленькие следы на песке, с азартом глядя на следующую набегавшую коварную волну.

Мы весело смеемся. Ветер развевает светлые волосы Надежды и ее длинные чуть вьющиеся локоны то и дело прикрывают искрящиеся серые глаза, в которых я вижу и небо, и море, и еще ... еще две черные черточки - отражение двух силуэтов идущих нам навстречу.
Я перевожу взляд на них и с ужасом понимаю, что означают эти двое. Внутри все сжимается. Машинально я тянусь рукой к поясу, но ... но там ничего нет. Счастливая семейная жизнь – в белой рубашке и светлых брюках в лучах яркого солнца и синего моря никак не сочетаются с черным тяжелым пистолетом. Зато я уже отчетливо вижу длинные стволы в руках идущих нам навстречу и холодную решимость на их каменных лицах.

Все опять как в замедленном кино – я медленно передаю ладонь сынишки Надежде и начинаю их деликатно отпихивать прочь от моря. Я пытаюсь ей говорить, чтобы она бежала как можно быстрее, но не слышу собственного голоса. Она сначала не понимает почему они должны убегать, но теперь и она видит стволы в руках этих двоих. Кажется она поняла, что сейчас будет, но не понимает почему. Это никак не вяжется со всем тем, как мы спокойно и счастливо жили втроем все эти несколько лет в домике с видом на море.

Еще несколько секунд и они все ближе к нам, а их правые руки вытягиваются в нашу сторону. Я отчаянно пытаюсь найти на берегу хоть что-нибудь твердое – камни, ветки, но кроме песка ничего нет. Обеими руками я хватаю песок и бросаю в их сторону. Он не пролетает даже метра. Теперь я развожу руки и пытаюсь отступать, прикрывая собой и руками Надежду и сына, но вижу, как с легким дымком из одного ствола острой болью мне в грудь вбивается пуля. Я начинаю заваливаться назад, пытаясь далее прикрывать собой Надежду и ребенка.
Появляется дымок из второго ствола, но он направлен не в меня. Неужели он промахнулся? Вместе с тем, отведенными назад руками я перестаю ощущать тело Надежды за собой. Я поворачиваю голову и с ужасом вижу как она лежит за мной навзничь, а на ее груди просто под шеей на розовой блузке появилось темно-красное пятно с еще более темной кругленькой дыркой.

«Суки!» - пытаюсь я крикнуть бессильно, но в глазах у киллеров нет ни тени сочуствия, лишь серьезная сосредоточенность. 

Падая назад, я пытаюсь обернуться лицом в сторону Надежды и сына. Краем глаза я лишь успеваю заметить, что он весь онемевший стоит в нескольких шагах от нее и на нем нет никаких кровавых следов. Он вдруг с криком бросается бежать и теперь я вижу на его спине темную точку. Он сразу же падает ниц. Острая боль в затылок заставляет меня уткнуться лицом в кровавый песок. Больше я ничего не вижу – лишь окромешную темноту.

***

Я вздрогнул и вернулся в реальность. Лучи заходящего солнца, падающие по наклонной, освещали не только сад и дерево, но заполняли почти всю комнату. Она вся оживилась от мягкого ласкающего света. Все ретритчики пытались найти для себя кусочек солнца и подставляли свои лица его лучам. Некоторые молча улыбались друг-другу. Видно было, что всем хотелось эту радость солнечного переживания как-то выразить словами. От этого молчать было еще тягостней.

Вместе с тем, то, что представилось мне сейчас никак не вязалось с радостью солнечных лучей на лицах щурившихся, а уж тем более это не вязалось с Надеждой.

«Не дай Бог!» - подумалось мне. «Ввязывать ее в свои проблемы? Да ни в коем случае! Пусть лучше меня ...».
Но мне так ничего и не пришло в голову более страшного, чем то, что мне представилось пару секунд тому назад.

«Нет, нет! Забудь о ней и о том, что у вас может быть. Даже если она сама будет тебя об этом простить! Жизнь с тобой это ... это смерть. И поэтому забудь о ней. Разве что, ... Разве что? ... Разве что, ты будешь на все сто ... нет, на все двести уверен в том, что ни тебе, ни ей и вообще никому ничего не грозит. Ну, да! Круто! То только кто же тебе даст такую гарантию?»

Скрестив руки на груди и прислонившись к углу оконной рамы я принялся покусывать губы. Золото солнечных лучей никак не сочеталось с тем, что творилось у меня в голове.
Вдруг неожиданно вспомнились вчерашние слова Петровича: «Все будет хорошо!»
«Да, все должно быть хорошо... Нет, не должно, а все будет хорошо!» - решительно сказал я самому себе. Я не знал каким образом все это будет хорошо, но внутри меня почему-то появилась уверенность, что все именно так и будет. Улыбающиеся спокойные глаза Петровича, говорившего мне эти слова, наполняли меня этой уверенностью. 

Послышался звук открывающихся дверей и в комнату вошла Надежда с тем же самым подносом, что и утром, на котором были тарелочки с бутербродами. За ней следовал Сергей с таким же подносом, тоже накрытым тарелочками-порциями. Подошло время ужина.

Надежда в золотистых лучах солнца выглядела словно фея. Я смотрел на нее, как она укладывает поднос на стол, за ее движениями, наклоном головы, изящными плечами, длинными гибкими руками и тонкими нежными пальцами. Эти пальцы брали тарелочки с подноса и перекладывали их на стол. Внутри меня все защемило. Я не мог ее прикаснуться, но мне этого вдруг так захотелось – всего лишь кончиками пальцев коснуться этих плеч, волос, рук.

Это, с одной стороны, мне казалось совершенно нереальным, а с другой стороны, я понимал, что мне этого нельзя ни в коем случае. Перед глазами все еще стоял образ пляжа и она, лежащая неподвижно на песке с маленькой темно-красной кровавой дырочкой на груди.

Я содрогнулся от ужаса и спрятал руки сзади, буд-то там они будут дальше от нее.

Нет! Нет! Я ее никогда не подставлю! Мне нужно выбросить ее из головы во что бы то ни стало. Я отвел от нее свой взгляд и уперся им в пол, но через несколько секунд глаза сами оторвались от пола и вновь вернулись к Надежде. Я смотрел и смотрел на нее и не мог оторваться от нее.

«Что ж, если нельзя ее коснуться, то хоть буду смотреть».

Она передвигалась с места на место изящно словно по воздуху. Я вдруг начал завидовать паркетинам на полу, по которым она ступала, тарелочкам, которых касаются или только что касались ее пальцы, кромкам хлеба, по которой она несколько минут назад размазывала ножом масло, удерживая его своими тонкими пальцами, к ручкам чайников, которые она взяла, чтобы принести воду для чая.

Она вышла и спустя минуты две дверь вновь открылась и она опять появилась. Эти две минуты я почувствовал себя так одиноко и пусто. Я как дитя стоял и ждал момента, когда дверь вновь откроется и она войдет. Вот она вошла и солнечные лучи вновь заиграли радостью по стенам и лицам.

«Ты как ребенок, ей богу! Как в детдоме», - вертелись мысли в голове. Действительно, как в детдоме. Вспомнилось как некоторые из младших групп вот так вот смотрели широко открытыми глазами на открывающиеся двери в надежде увидеть в проеме маму. Она тоже им тогда казалась богиней. Но богиня не появлялась, а если и появлялся кто-то, кто собирался кого-то из нас усыновить или удочерить, то это было так редко. В нашем детдоме это было всего лишь два раза. Впрочем, мне это и так не светило.

«Этого еще не хватало!» - начал я корить самого себя - «Вдруг влюбиться».
Я усмехнулся самому себе и сам же удивился тому, что это было действительно так. Да, я влюбился и произошло это для меня совершенно неожиданно.

«Ну и что теперь?» - дальше зудили мысли.
«Ничего», - вдруг совершенно просто возник ответ. «Ничего! ... Она не для тебя» ... «Почему не для меня?»
«Да потому!»
«Почему потому?» - не унималось у меня в голове.
«Ты что полный дурак?» - крикнуло что-то внутри, а в глазах вновь встал берег моря, солнце, ее немигающий взгляд в голубую высь неба и на груди уже запекшаяся кровавая дырочка.
«Вот почему, придурок!» - уже чуть спокойней произнес голос где-то внутри меня. «Мм!» - застонало ему ответом то, что так не хотело с этим соглашаться.

Я закрыл глаза и начал растирать их ладонями, потом пальцами, а потом и неистово тереть все лицо. Я отвернулся от Надежды и вновь уставился на деревья за окном. Через несколько секунд по звуку открывающейся и закрывающейся двери я понял, что она вышла.

Ретритчики стали подходить к столу, разбирать тарелочки с частиками Надежды на бутербродах, разбредаться по комнате и уплетать их. Спустя какое-то время на столе осталась лишь одна тарелка – моя.

Есть совершенно не хотелось, но я взглянул издали на мою оставшуюся тарелку и подумав, что через несколько минут она уплывет обратно на кухню, а я так и не коснусь Надежды. Я неспеша подошел к столу, акуратно взял тарелку и положив ее на ладонь вернулся на свой матрас под стеной.

Пару минут назад этих трех небольших бутербродов касались пальцы Надежды. Они были очень апетитны – с тоненьким кусочком сухой колбасы на одном половинке и желтым сыром на другой. Сверху была тонкая продолговатая долька соленого огурца, а по краям капельки майонеза. Мне представилось то, как она их приготавливала – сначала вытаскивая из пачки один ломтик уже нарезанного хлеба, намазывая его маслом, затем другой и третий. Потому на каждый накладывала колбасу, сыр, огурец, выдавливала майонез из тюбика и укладывала тарелочки на поднос. Все это совершенно спокойно и без спешки, как она это удивительно умела делать.
Я так сидел и сидел, рассматривая это чудо-бутерброды и мне жалко было их есть.

Я вдруг представил себе, как мы втроем – она, наш сынишка и я, сидим на кухне нашего домика, из окна которого видно море в солнечных блесках, а сбоку заросший гористый склон берега. Надежда так же как несколько минут тому назад улыбаясь намазывает нам хлеб маслом и укладывает на них колбасу, сыр, соленый огурец, а потом осторожно выдавливает из тюбика капельки майонеза.

«Ну, мальчики, разбирайте!» - весело говорит она, подсовывая поближе к сыну тарелку с бутербродами и беря один на свою. Сынишка, такой же светловолосый, как и Надежда, слегка возвышаясь головой над краем стеклянного стола, что-то говорит, махая ногами и тоже тянется рукой к ближайшему бутерброду.

«Ну ты и дурак!» - вновь прервал мои мечтания голос изнутри. «Перестань выдумывать и ешь давай!»

Я взял один бутерброд и откусив кусок принялся его жевывать. Он был невероятно вкусный.

Через минуты две-три тарелка была пуста. Она теперь лежала передо мной, а на ней лишь несколько крошек хлеба. Я подушечками пальцев пособирал их и также отправил в рот. От бутербродов не осталось и следов и лишь мысль меня грела о том, что внутри меня есть что-то, чего касались тонкие пальцы Надежды.

***

Солнце постепенно садилось и в комнате уже не было так ярко. Было часов восемь или девять вечера. Дверь вновь открылась и теперь вошел Петрович. В руках он держал небольшие листочки бумаги и несколько шариковых ручек. Он положил их на край стола, а сам взял стул и сел перед нами.

- Ну что, первый день ретрита подходит к концу. Он обычно не самый трудный, но кажется самым длинным. Если вы помните, то заданием этого первого дня было наблюдать за тем, что делается в вашей голове – то есть за тем какие мысли и о чем они. Я не спрашиваю вас о том, какие мысли вас донимали, поскольку, во-первых, это ретрит, то есть молчание, а во-вторых, еще будет время об этом отдельно поговорить. Вместе с тем, если кто-то хочет задать какой-нибудь вопрос сейчас или же записать его для себя, чтобы не забыть, то на столе бумага и ручки. Если хотите услышать мой ответ, то вопросы можно передать мне и я постараюсь ответить.

Пару человек подошло к столу и взяв ручки и бумажки вернулись на свои места.

- Несмотря на то, что задание в общем-то было простое, - продолжал Петрович, - то все равно вы наверняка обратили внимание на то, что мыслей в голове очень много и что самое главное – их практически не остановить. Они как сплошной поток текут и текут непрерывно. Не пытайтесь их остановить. Пусть себе текут. Придет момент и они успокоятся. Они и дальше будут течь, но их поток не будет вам мешать. Главное же не стараться оценивать эти мысли, а наблюдать за ними – за тем какие они, о чем, как они меняются и тому подобное.
Иначе говоря, включется нечто, что так и называется «наблюдатель». Впрочем, он присутствует постоянно. Он и сейчас присутствует. Правда обычно мы на него не обращаем внимания и потому он маленький и почти незаметный.
Поэтому заданием следующего дня будет обратить внимание именно на процесс наблюдения. Главное в этом опять же не привязываться к тому, что вы думаете и как, а лишь наблюдать за процессем протекания мыслей, как вы смотрите на поток ручья. Это по началу не всегда удается с легкостью, но со временем вы и сами заметите, что, вообще-то, это не так уж и сложно.
Кроме того, завтра будет еще одно задание. Оно является своеобразным дополнением к наблюдению. Так вот, чтобы не привязываться к тому, о чем вы думаете, необходимо будет постараться ощутить себя в так называемом состоянии осознанного присутствия - в «здесь и сейчас».
Обычно, если с этим «здесь» нет проблем. Но чтобы ухватить момент «сейчас», необходимо обратить внимание на то, как течет время и вы заметите, что это «сейчас» имеет определенную протяженность. Другими словами, время не стоит на месте. Оно отдаляет вас от прошлого и неумолимо несет вперед. Каждая последующая секунда или мгновение тут же становится прошлым, а вы все также в этом «сейчас». Прошлое, собственно, уже перестает иметь значение в настоящем, поэтому мне бы хотелось, чтобы вы обратили особое внимание на этот момент во всем процессе ретрита.
Знаете, есть одно очень хорошее высказывание, которое лично мне очень нравится и самому в свое время помагало: «Время неважно. Важным является лишь жизнь».
Когда время для нас перестает быть важным, тогда мы просто поддаемся этому потоку и позволяем ему нести нас.
Тот, кто сумел не просто ухватить самого себя в «здесь и сейчас», а начинает ощущать  себя в потоке реальной жизни, обычно становится по настоящему свободным.

Один из группы поднял руку, а потом что-то написал на листке и передал Петровичу.
Тот посмотрел на нее, усмехнулся и прочитал вслух: «А как тогда жить в потоке? Ведь в жизни всегда нужно что-то делать. Как понять, что именно нужно делать?»

- Хороший вопрос. Чтобы было проще понять то, что имеется в виду с потоком жизни, я вам предлагаю такую историю. Примерно две с половиной тысячи лет тому назад в древнем Китае возникло филосовское учение - даосизм. Правда, люди в последующие века его переделали в религию. Впрочем, это совершенно не важно религия это или филосовское учение. Важно то, что оно нам дает. Так вот в даосизме одной из основных задач является достижение человеком состояния совершенномудрого. Совершенномудрый, как говорят китайцы, это человек слившийся с так называемым Дао.

«А че, красиво звучит - «Дао», - усмехнулся я про себя.

- Китайцы, правда, не любят объяснять, чем является Дао, - продолжал Петрович. – Они обычно говорят, что этого сделать невозможно, поскольку это все равно, что пытаться объяснить Бога. Но вместе с тем Дао обычно сравнивается с рекой. Оно, впрочем, и переводится как Путь.
Итак, жизнь человека подобна реке по которой мы все плывем. Если ты сливаешся с жизнью, то есть с Дао, то можешь просто сидеть в лодке и плыть в ней вместе с течением. Река времени и жизни нас всех итак несет, хотим мы этого или нет. Правда, в повседневой суете мы этого обычно не замечаем. Мало того, мы обычно снуем и гребем изо всех сил, кто с одного берега на другой, кто наоборот в обратную сторону, кто по течению, кто против. Выдыхаемся, распихиваемся, выясняем отношения и хаотично меняем направление.
Если же мы сливаемся с Дао, то плывем в этом течении и в нем, собственно, ничего особенного делать не нужно. Жизнь сама подсказывает то, что необходимо делать, а обычно всего лишь поправлять веслами направление лодки и делать то, что делалось раньше, при том совершенно спонтанно, то есть, если есть необходимость что-то делать, то делаешь; нет необходимости – не делаешь.

Когда так плывешь вместе с течением в этом «здесь и сейчас», то нисколько не устаешь. Вместе с тем, времени хватает абсолютно на все и даже на то, чтобы наблюдать суету вокруг себя. Необходимо лишь изредка корректировать направление лодки, чтобы пропустить гребущего сбоку соседа, обогнуть торчащий из воды камень или вытащить из воды попавшуюся на крючек рыбешку.

Есть ощущение постоянного присутствия и одновременно непричастности ко всему тому, что происходит вокруг тебя.
Ритм жизни замедляется, но вместе с тем, ты нигде и никуда не опаздываешь, хотя и не спешишь. Вдруг начинаешь понимать, что, собственно, некуда спешить. Перед нами масса времени как минимум пару десятков лет жизни. Времени – целый океан. Его хватит на все и потому каждый успеет сделать все, что задумал. Можно спокойно делать свое дело без спешки и суеты, шаг за шагом передвигаясь вперед вместе со времнем, а жизнь сама подсказывает то, что необходимо делать.

«Так уж и подсказывает!» - усмехнулся я про себя. «Иногда такого наподсказывает, что мама дорогая! Всю жизнь потом будешь расхлебывать - не расхлебаешь».

- Да, конечно, мы часто совершаем ошибки, за которые нам приходится расплачиваться, - продолжал Петрович. – Но если мы уже знаем, в чем заключалась наша ошибка, то даже если мы не в состояние ее исправить, то можем ее уже никогда не повторить, - сказал он и при этом мельком взглянул на меня.

Этот взгляд прошил меня всего насквозь. Он длился всего-то какую-то долю секунды. Не более. Но было понятно, что Петрович обращается именно ко мне.
«Чего он на меня посмотрел-то?» - насторожился я. «Неужели он что-то знает обо мне? Да откуда? ... А, пустяки. Это всего лишь случайность.

«Хм, ... Правда, таких случайностей за последние сутки произошло уже несколько» - чуть погодя пролетела в голове мысль. «Впрочем, если бы он что-то знал и хотел меня сдать, то уже давно бы это сделал. Но не сдал. Значит это всего лишь случайность».

Пока я сидел и размышлял над этим взглядом, кто-то еще передал записку с вопросом о каком-то деянии и недеянии. Петрович что-то говорил, но я так ничего и не понял. Впрочем, я его уже не слушал. В глазах стояла река и лодка, а в лодке сидел я. Я никак не мог себе представить спокойное течение. Моя река была бурной и достаточно быстрой. Течение меня постоянно несло куда-то к середине реки в водовороты и я должен был с усилием грести веслами, чтобы держаться ближе к берегу.

 Я лишь очнулся от своих мыслей тогда, когда все зашевелились - Петрович завершал свое выступление. Он встал и улыбаясь проговорил:
- Так что, заданием следующего дня будет постараться ощутить самого себя в состояние «здесь и сейчас». Теперь около полу часа на подготовку ко сну и потом всем отбой. Возьмите из своих комнат подушки и одеяла. Матрасы уложите так, чтобы головой или ногами спать к стене. Ну и чтобы между вами было какое-то пространство. Места для вас должно хватить. Подъем как всегда в шесть утра. Ребята – Сергей или Надежда – вас разбудят.

За окном уже действительно стемнело. В зале был полумрак. Петрович поставил свой стул на место и пошел к выходу.  В дверном проеме он нажал на выключатели и в зале загорелся свет. На прощанье он еще раз обернувшись улыбнулся всем нам своей теплой улыбкой.
- Желаю всем спокойной ночи! До завтра!

На меня он уже не посмотрел. По крайней мере на себе его взгляда я не уловил. «Нет, мне тогда это просто показалось. Это была всего лишь случайность.» - еще раз успокоил я себя.

Все начали укладывать матрасы. Я тоже уложил как просил Петрович  и пошел в свою комнату, чтобы умыться перед сном.

Выйдя в коридор я машинально взглянул на столик рецепции в надежде увидеть там Надежду, но ее там не было. В голове возник лишь ее дневной силует, освещенный лучами солнца.
«Интересно, где она может быть сейчас?» - подумалось мне. «Наверное поехала домой. Не будет же она спать тут вместе с нами. У нее же наверное и дом есть, и родители, и ... и парень».

О том, что у нее может быть парень мне, честно говоря, раньше вообще не пришло в голову. А ведь у такой не может не быть парня. Сейчас наверное где-то гуляют, держась за руки или сидят в парке - она на его коленях и целуются.
Мне сделалось не по себе от этих мыслей, а внутри вдруг что-то защемило. Хм! Парень. И наверное она его любит. И он ее. Конечно любит! Ведь ее нельзя не любить. А ты, что? Губу раскатал? Думал, что сейчас вот появишься и она сразу же бросится тебе на шею. А впрочем и хорошо, что есть парень. Ведь тебе к ней не то, что прикасаться – подходить нельзя. Сразу же вспомнился в голове берег моря, песок, она навзничь с разбросанными руками и волосами и опять эта маленькая темная кровавая дырочка на ее груди.

«Нет! Нет! Подальше от нее! Как можно дальше! И вообще выбросить ее из головы. Это будет для вас самое лучшее. Для нее самое лучшее».

Я вошел в свою комнату и не включая света подошел к окну. За окном уже было темно и совершенно тихо. Черные тени верхушек деревьев наложились на темно-синем небе, на котором уже была видна одна яркая звезда. Все вокруг замерло. Дуб также стоял весь погруженный в вечернем мраке.

«Вот он стоит себе тут один и ему все по барабану. А мы ... Нам кто-то обязательно нужен».
«Надежда», - чуть погодя опят подумалось мне. «А вообще, хорошо, что она есть», - улыбнулось мне внутри.
«Ну и что из того, что у меня с ней не пересекается? Главное, что есть кто-то, кого ты любишь и можешь себе любить сколько угодно ... на расстоянии, правда».
«Вот и люби себе на расстоянии. Научишься на расстянии, то может быть получится и ... и не на расстоянии».
«Как?» - сразу же ухмыльнулся вопрос в голове и я тут же еще раз услышал ответ: «Не на расстоянии».
«То есть как?»
«Знаешь что? Радуйся, что вообще в мире есть кто-то, кого ты можешь спокойно себе любить и ... и не требовать взаимной любви, тем более, что ты и так не можешь».
«Ну, вобщем-то, да», - согласился я с самим собой и от этих мыслей на душе сделалось спокойно и умиротворенно.

Я глубоко вздохнул и пошел в туалет. Посидев там немного, потом умывшись и почистив зубы, я взял подушку с одеялом и пошел обратно в зал ретрита укладываться спать.

Свет в зале уже был погашен и на некоторых матрасах лежали темные как мумии тела  ретритчиков, завернувшихся в одеяло. Я тоже удобно улегся, завернулся в одеяло и закрыл глаза. Лежа в темноте я с удовольствием вспоминал события дня. Все таки ощущалась общая усталость.
«Мда, занесло же меня», - думалось мне. Потом вспомнилась Надежда и уже сквозь сон я слышал, как время от времени кто-то из ретритчиков тихо входил и тоже укладывался ко сну.