Их любовь и чистота О родителях с любовью

ПРИЗВАНЬЕ ИХ _ЛЮБОВЬ И ЧИСТОТА ( ИЗ КНИГИ "ГРАЖДАНЕ ЛАБИРИНТА,МНОГИЕ "Я")

Сейчас, в наше сокрушающее время, когда черствость и двуличие все чаще путают с мудростью, когда интригующая алчность все легче, все насмешливей празднует победу, я с трепетом и любовью вспоминаю их, своих родителей, как редкой чистоты эталон. Как детство недосягаемый, уплывает он все дальше за горизонт, дальше от реальности, ближе к небесному и святому .Не только за горячую и тревожную чуткость их любви дороги мне родители, но и за ясность их душ, на редкость светлых, прозрачных, открытых, какие редко бывают у взрослых, много переживших людей. А мои родители, Мария и Соломон Певзнер пережили не одну личную драму.

Оба родились в Белоруссии. Мама рассказывала, что в ее родном поселке было всего две улицы: на одной жили белорусы, на другой евреи. Жили дружно, отношения между соседями были добрыми, без малейшей примеси национальной розни. Впоследствии мою маму, белокурую и синеглазую, с двумя толстыми, туго заплетенными косами, не раз называли русской красавицей. Она и не задумывалась о своей национальной принадлежности. До войны… По окончании школы она, девушка из небольшого белорусского села, стала студенткой престижного московского вуза и, казалось, жизнь ее всегда будет такой: ясной, понятной, достойной. Но время внесло в судьбу свои трагические коррективы. Известие о начале войны она, юная Марьяся Ривкина, пережила, как все тогда, с ужасом и гневом. А затем ее начала снедать тревога за родных, ходили страшные слухи о расправе фашистов над евреями. С каким облегчением узнала она, что они успели спастись! С каким трепетом и гневом выслушала историю о том, как бежали они по сельской дороге к лесу, а дорогу эту бомбили…Погибли тогда многие… Но родители мамы и ее сестры спаслись. А брат Фимка, добродушный, обожаемый Фимка, ушел на фронт. И пропал без вести…А мама окончила вуз и стала преподавать французкий язык бурятским школьникам в далеком, холодном Баяндае. Ей было голодно и страшно. Однажды она чуть не опоздала на урок, а это могло окончиться арестом и ссылкой, тогда ведь существовал на этот счет драконовский сталинский закон, из – за которого немало учителей погибло..Однако сколько раз вспоминала мама о том, какие тогда хорошие люди были рядом с нею! Это помогало выжить. Это, да еще любовь к своей профессии, любовь к детям. Мария Ривкина, учитель, в будущем отличник на-родного просвещения, как и многие, жила тогда ожиданием победы…

С отцом они встретились уже после войны.

Папа рос в многодетной и бедной еврейской семье и, чтобы помочь родителям, чтобы прокормить семерых младших сестер и маленького братика, работать начал в 14 лет. Он так их поддерживал! Он так их любил! Он ушел на фронт, а затем получил страшное известие: всех его близких расстреляли фашисты. Еще один брат, старший, погиб на фронте, из большой, дружной семьи он остался один..

Воевать мой отец, Соломон Нисанович Певзнер, начал в рядах Брянской пролетарской дивизии, довольно продолжительное время был танкистом. Его ценили, он был храбрым и смекалистым. В канун битвы под Москвой ему поручили доставить командованию некое донесение. Он шел один, по безлюдной дороге. Услышал гул «мессера» и начал петлять. Но фашистский стрелок решил во что бы то ни стало сбить его, советского офицера, и самолет опустился ниже, пулеметные очереди и снаряды буквально охотились за ним. Тогда отец решил спрятаться в сугроб. «Мессер» улетел, но разрывной снаряд сделал свое дело. Тогда папа получил тяжелое ранение в голову. Потом он долго лечился в госпиталях, а, подлечившись, опять пошел на фронт. Долгожданную победу офицер советской армии Соломон Певзнер встретил в 20 километрах от Берлина. Он был награжден медалями и орденом Боевого Красного знамени, имел возможность остаться в армии и после войны, какое – то время еще служил, но затем в его жизни появилась мама, а она хотела жить на одном месте где – нибудь в глубинке. И была важнее всего…
 

Они начали семейную жизнь в далеком северном Кирове, вернее, в Кировской области, в город перебрались не сразу. Они были совсем разные: она – романтик, он – реалист. Они были схожи в главном, предпочитали жизнь честную жизни богатой, совесть спокойную нечестивой суете наживы. А еще, даже по отношению к недоброжелателям, тот самый мир, который всегда предпочтительней «доброй ссоры». А еще они умели проявлять заботу в каждой мелочи, умели создать атмосферу семьи, теплую, сердечную, как раз такую, которая необходима, если надо преодолеть тяготы жизни терпеливо и без отчаянья. Я и моя старшая сестра Нина выросли рядом с достойными людьми, для которых жить честно, беззлобно и без малейшей фальши было естественно, как дышать. А ведь легкой их жизнь не назовешь…Молодому учителю Марии Моисеевне Певзнер, в частности, тяжело давалось присутствие на педсоветах, где сталинский процесс над врачами подавался не без антисемитских намеков. И еще один отголосок тех политических событий мама не могла забыть всю свою жизнь. Я тогда еще не родилась, я только ожидала рождения. А моя мать вынуждена была в таком положении каждую неделю проделывать путь из поселка, где мы жили, до школы ради одного урока. А длина пути – три километра в одну сторону. Она была уже грузной, а занятие проходило вечером. Зато аргумент на робкую просьбу изменить ситуацию выдвину-ли такой, что только руками развести:

– А Вы не хотите, чтоб здесь открыли «дело учителей»,
– спросила директриса.

Впоследствии (справедливости ради надо заметить, не все же такие) нашелся гуманный представитель отдела образования, поговорил с директором, и урок перенесли. Но долгое время, не успев даже поужинать после работы, шел встречать маму из школы наш отец, ее муж, ее опора. Мне повезло, я с рождения дышала чистым воздухом взаимного доверия и тепла, я знаю не понаслышке, что такое щедрость способных к сопереживанию душ, я помню их свет, он светит мне и сейчас. Да, они были атеистами, мои родители,но они были истинно божескими людьми, они жили в соответствии с нравственным кодексом всех без исключения религий и проявляли терпение даже по отношению к скандальным соседям по коммуналке. Зато они «грешили» другим: мама – страстью к воспитательному процессу, который немалую приносил пользу и нам, ее детям, и ее ученикам, папа – чутким отцовским бдением, благодаря которому он замечал каждую мелочь, грозившую, по его мнению, здоровью его дочерей. К матери своих детей и спутнице жизни он относился предельно внимательно и очень бережно. Семья была для него всем.

Родителям стало легче жить, когда мы, наконец – то, переехали в отдельную квартиру. В то время мама уже работала в школе № 28 города Кирова, папа стал начальником отдела снабжения Вятского речного пароходства. Марию Моисеевну обожали все ее ученики. А Соломона Нисановича ценили за редкое умение, не прибегая к окольным путям, находить общий язык со всеми, к кому он обращался по делам службы. Квалификацию свою он неустанно повышал и, если того требовали обстоятельства, мог в любом возрасте засесть за учебники или необходимую литературу. С антисемитизмом больше они не сталкивались, о том, что пришлось пережить, говорили нечасто. Уж очень болезненными были воспоминания.. Я подрастала, и мама все вдохновенней учила меня ценить красоту человеческих отношений на примере произведений Тургенева, а папа не забывал напомнить мне и Нине о необходимости кушать фрукты и одеваться потеплей. Мы слушали их беседы о том, что происходило вне дома. Мама рассказывала о том как боролась за юного озорника ( «он, вообще – то неплохой» ), папа – о том, как пришлось всему учить женщину предпенсионного возраста, которую он принял на работу («представляешь, выгнали за год до пенсии, а у нее никого нет»). Человечность и открытость была для них естественна, жить иначе они не умели и не желали и, через столько лет, я могу с уверенностью сказать: «Я не встречала людей лучше своих родителей».
 
В Брянск я, мама и папа переехали ради воссоединения семьи: здесь «осела» старшая моя сестра Нина. Родители тогда были уже на пенсии, ради нас они уехали из города, где многие их знали, любили и уважали. Приехали, чтобы любить рядом, не издали, чтобы, впоследствии, держать на руках и нежно баловать внучка Санечку, чтобы помогать мне на всех поворотах моей крученой судьбы. Они были рядом когда я боролась ( пришлось!) за издание моей первой книги, они рядом и сейчас. Их нет, их нет давно, но все равно они рядом, такие чистые, светлые, добрые, такие неповторимые. И я не могу не напомнить о них, когда издаю свою очередную книгу. Они это заслужили.