Маленькая луна

Женька лежал на спине, заложив руки под голову, и смотрел на свою собственную маленькую луну. «Как хорошо, что ты у меня есть! Большая луна покажется на один час и уплывёт за створку окна, а ты, моя любимая, всегда мне светишь, в любую погоду, хоть какие тучи на небе!.. Вот только когда улицу отключили, и не было света нигде, ты тоже не горела. Но всё-таки была! Какой-то тусклый блеск мутно переливался посреди окошка!..» Женька разговаривал с маленькой луной мысленно. Иногда губы его шевелились, но голоса он не подавал. Он замер, присмирел, как всегда по вечерам у себя дома. Голод привычно мучил его, урчало в животе, и слюна наполняла рот, потому что от соседей с площадки дотягивался, цепкой нитью вползая в самые тонкие щели, приманчивый запах тушёного мяса с чем-то овощным, острым, щемящим. Не выдержав, Женька тихонько поднялся с кровати, на цыпочках подошёл к двери, прислушался.  Из залы доносился густой отцовский храп с бульканьем и сипом, в кухне гундела мать. Она бурчала что-то злое, грязно ругаясь и густо сплёвывая, двигая бряцающую посуду, скрипя старым разбитым стулом. Женька знал, что родители снова напились самогонки, не выпили, как ежедневно, столько, чтобы ещё что-то соображать и говорить понятное, а напились «до отруба», как говорил Колька, его старший брат. Так они напивались после выгона очередной партии этого зелья из вонючей, заполняющей бак для кипячения белья и эмалированное ведро, браги. Вся квартира была насыщена нахальным, махровым запахом варева. Женька прятался от него и от родительской злобной дури в спальне, где обитали они вдвоём с Колькой. И то до поры до времени, потому что брат тоже не брезговал этой отравой, хотя дожил пока всего лишь до пятнадцати лет. Сегодня он где-то «блукал», как выражалась мать, и Женька радовался, что может побыть один, и не высовывал носа, чтобы мать не прицепилась к нему. Он с ужасом думал о приступах её ласк, когда она тискала его, мусолила вонючими губами по лицу, щипала за ягодицы… Даже её неоправданный гнев был легче переносим, хотя не поймёшь, чего она взъелась, чего орёт и матерится, бросая в тебя чем не попадя…
Вот и сейчас, одна на кухне, ругаясь, бесясь, она, видимо, не заметила или забыла, что Женька       вернулся из школы. Хорошо, что учительница добилась (а ей пришлось долго уламывать мать), чтобы Женька оставался после уроков в продлёнке. Там кормили, уроки помогала делать воспитательница, его самая любимая из всех людей на свете, Анна Ивановна! «Эх я дурак! Зачем оставил ранец под вешалкой! Там свёрток, который сунула мне Анванна!»
Женька перед прошлым Новым годом как-то разоткровенничался совсем чуть-чуть и рассказал кое-что Анне Ивановне. В тот день всех детей разобрали из продлёнки рано, даже обедать никто не остался, один Женька. Они сидели в столовой вдвоём, и учительница накормила мальчишку сосисками до отвала и компотом напоила, пока он не отказался. Потом они собрали остатки еды в мешочек и честно разделили в классе пополам.
---     Мне кошку надо кормить, ей на неделю хватит! --- радовалась Анна Ивановна.
---     А я хоть сам наемся!
---     А что же, родители тебя не кормят?
---     Кормят, когда трезвые. Да не сосисками же!.. А как этот цвет можно завести? --- перевёл разговор Женька, показав на кудрявый вьюнок с треугольными, похожими на виноградные, только маленькими, листочками.
---     Это плющ. Отрываем маленькую веточку, вот так, и ставим в воду.
Анна Ивановна плеснула воды в баночку из-под майонеза, которых на окне стояло штук пять (для рисования), туда поместила отросток.
---     Теперь жди, когда корешки даст, тогда в землю его посадишь.
Женька ждал недели три. А-а-ах! Беленькие точки на ножке веточки стали вытягиваться в ниточки-корни. Ура!
---     А где же брать горшок?
---     Принеси бутылку из-под газировки.               
Бутылка нашлась светло-жёлтая, большая. Анна Ивановна разрезала её посередине пуза, где был поясок, и продырявила половинки каждую по-своему: у нижней три отверстия в дне, чтобы лишняя вода стекала, у верхней, завинченной пробкой, три дырочки у края окружности. В эти отверстия были вставлены куски серого витого шпагата с толстыми узелками на концах. Вверху Анванна связала концы шпагата в пучок с петлёй на конце. Они пошли вдвоём после продлёнки на участок, набрали камешков, немного песку и хорошей, «пушистой» земельки из компостной кучи. Держа отросточек за макушку, Анванна заботливо обтоптала его пальцами и, опустив горшочек в самодельное кашпо, понесла его сама до самого Женькиного дома.
Дома никого не было, и Женька тут же забил гвоздь в середину верхней перекладины окна, повесил кашпо и, улёгшись на спину на кровать, стал смотреть на свой цветок. Из кашпо торчала только остренькая зелёная макушечка да один листик, похожий на маленькую ручку.
«Расти, мой цветок! Скоро вытянутся гибкие стебли все в кудряшках листиков, и будешь ты похож  на свою маму-плющиху, от которой тебя оторвали. И будешь ты похож на мою любимую  Анванну, потому что у  неё вдоль лица такие длинненькие кудряшечки спускаются… Анванна уже совсем не молодая, видно, старше моей мамаши, но всё равно она красивая, добрая, весёлая… Если бы я был её сыном!..» – думал Женька, думал и заснул. А когда проснулся, был вечер. Он открыл глаза и увидел маленькую луну. Она висела в середине его окна рожками вверх, сияла ярко, ровно.
«Почему луна такая маленькая?» – удивился мальчик. Он встал, подошёл близко к стеклу и всё понял. Из верхнего горшочка в нижний просочилась вода. Она вобрала в себя свет жёлтых уличных фонарей и, отражая его, горела, точно настоящее небесное светило.
«Ура! У меня есть своя луна! Моя собственная маленькая луна!» – Женька влюбился в это чудо. Он следил, чтобы под днищем горшочка всегда был слой воды, и каждый вечер, и ранними тёмными утрами любовался своей маленькой луной.
Никто не знал о ней, только он и Анванна, которая ласково называла Женьку непонятным словом     романтик». Он не стал даже спрашивать, что оно означает, но думал, что-то вроде  «бантик» или «фантик», и ему было приятно.
Брат Николай презрительно скривился, увидев на окне цветок.
---     Фу! Г… какое-то повесил. Убери! На черта эта висюлина? Выкину с окна!
Женька знал, что спорить никак нельзя, волнуясь, он стал тихо просить:
---     Колечка, ну пожалуйста, разреши… Пускай цветок растёт! Он же не мешает… Я тебе за это буду две недели носки стирать!
---     Ладно, утри сопли… пускай… Какая-то девчоночья фигня! Чтоб носки не забывал!
Женька заработал цветку жизнь, и тот быстро потянулся во все стороны своими листиками – ручками – кудряшками, опушая маленькую луну зелёными острозубчатыми звёздами.
Сегодня был плохой день. В школе испортилось электричество, и на обед дали только булку с молоком. В продлёнке выдали сухой паёк: кусочек колбасы, хлеб и вафлю. Анванна отдала Женьке все вафли и хлеб, что остались от ребят, которых забрали пораньше, и один кусок колбасы из двух. У Женьки в животе было сухо, плотно, и начал побаливать правый бок. «Наверно, от голода, --- решил он, -- пить хочется! Хоть бы мамаша в туалет пошла! Долго там пьяная сидит, я бы всё успел: воды бы набрал и ранец занёс…»
Дождался-таки, правда, засела мать в туалете, и Женька на цыпочках шмыгнул в кухню, отравившись первым же вдохом, налил воды в кружку, едва приоткрыв кран, чтоб не шумел, прихватил на обратном пути ранец. Он жадно грыз сухое и давкое, запивал водой и глядел на сою луну, не отводя глаз. Вдруг резкая боль в боку согнула его пополам, он вскрикнул невольно, и из кухни потопали, пошлёпали неровные пугающие шаги.
---     А-а-а… сыночка, Шеничка! Холёсынький мой ш школы присёл…
Она плюхнулась рядом с ним на кровать и схватила поперёк спины, придавилась к нему костлявым   телом и толстым опухшим лицом. Он попробовал освободиться, и снова резкая боль рванула сбоку и внизу живота.
---     Ай! Уй – юй – юй! --- он закричал каким-то тонким, не своим голосом.
---     Чего ты орёшь, паразит! ---- мать отшвырнула его от себя, завалилась на кровать и, не глядя на него, продолжала гнусно и пьяно, сиплым базарным голосом выкрикивать всякие ругательства и обиды на нелюбовь и неласковость сына.
Женька не мог разогнуться. Вдруг его вырвало раз и другой. Он почти ползком добрался до ванной и, обмывая лицо под краном, глотал воду с ладони. Мать выползла, заглянула в ванную.
---     Что, сыночка, в школе отравили чем-то, гады! Сами хорошее пожрали, а детям лишь бы что… сволочи…
Женька, взяв ослизлую половую тряпку, дополз до своей кровати, но убирать не смог, уронил тряпку на грязную лужу, повалился ничком на постель и затрясся в какой-то неостановимой дрожи.
Как в тумане, в проёме двери раза два появлялась мать, лепетала что-то успокаивающее, вроде: «А… ну полежи. Пройдёт… Я им завтра, гадам!..»
Потом зажглась маленькая луна, засияла, замерцала от лёгкого движения льнущего к окну ветра, и Женька поплыл в каком-то жарком медленном потоке в тишину и  темноту…
Брат Николай пришёл домой после часа ночи нетрезвый, прокуренный. Он включил свет, страшно заругался, наступив на скользкую тряпку, но, посмотрев на Женьку, сразу протрезвел и замолк.
Скорая помощь забрала мальчика, но брату его --- подростку -- через два часа ожидания сообщили, что спасти Женю было невозможно, слишком поздно…
Горе родителей было залито всё  той же самогонкой: отец стоял у гроба истуканом с оловянными      глазами, а мать закричала что-то невнятное, злое, пьяное и осела в руках двух краснолицых тёток то ли от слабости, то ли от хмеля.
Анна Ивановна с группой ребятишек проводила Женьку, постояла у могилы, положила гвоздики на земляной холм и горько заплакала, неудержимо, по-детски. Дети тоже заплакали от страха и непонимания. Заплакал и Николай, коснулся холодной земли не могиле брата, закрыл лицо ладонями, затрясся, застонал…
Прошло девять дней, самогонная река уносила родителей всё дальше в океан забвения, а брат Жени замкнулся, как-то оторвался от своей компании, перестал тусоваться с ребятами. Домой его тоже не тянуло. Сначала он всё уходил куда-нибудь к речке или в жидкую рощицу за дорогой, потом прочёл в школе объявление о разных кружках и начал ходить в изостудию, где очень полюбился педагогу и, кажется, нашёл своё дело.
Плющ на окне никто не поливал, и сначала высохла, иссякла маленькая луна, а потом засохший цветок в горшках из бутылки полетел вниз за окно, распахнутое в лунную весеннюю ночь.