Почти забытые воспоминания

                I.   ДАРГО.         
 Тревога сгущалась постепенно, как наступающие сумерки, становясь все сильнее с каждым днем. Вместе с тем в душе еще слабо теплилась надежда, что все обойдется. Все, кто лишился этой надежды, уже давно покинули город, а нам ехать было некуда - подготовить запасной вариант к началу событий не успели. Вот и оставалось только ждать и надеяться, что все не так серьезно.
 Поэтому, когда в конце ноября 1994 г. наш сосед Муса собрался вывезти свою семью в село и предложил нам поехать вместе с ним, я отказалась.  Хотя все чаще уже пугал рокот самолетов, разрывающий небесный свод на невидимые осколки.
   
Наша надежда погибла через неделю - под первой бомбой, сброшенной на жилой квартал в нескольких километрах от нашего дома. Сначала в окне полыхнуло зарево, содрогнулась, но устояла рама, вылетели стекла, чудом не зацепив никого из нас. А потом в нашем дворе между двумя домами метнулась черная тень самолета, пролетевшего так низко, что казалось, он зацепит крыльями за крыши домов.

В тот день Муса вернулся в город за вещами, и после бомбежки поднялся к нам  узнать, не передумали ли  насчет отъезда. И мы стали собираться. Муж решил остаться в городе, присматривать за квартирой, а мы с мамой и двумя детьми, прихватив только самые необходимые вещи, в ночь уехали.
Муса привез нас в свое родовое село Дарго, где жила его мать - нана - и братья-сестры. В ту зиму в селе было многолюдно, как никогда. Почти в каждом доме приютили семью из Грозного - родственников, друзей или просто знакомых. Все мы именовались одним горьким словом - беженцы, пахшим бездомностью и гарью войны.

 Осваивали сельский быт. Нас не нагружали работой, мы были на положении гостей, а гость в чеченской семье - святое. Чтобы занять себя чем-нибудь, иногда убирала снег во дворе или просилась помочь по кухне. Однажды, когда Роза, жена Мусы, поручила порезать лук, стала искать глазами разделочную доску. Роза заулыбалась: "Что ищешь? Доску? Нету здесь доски. Делай так." И, держа пол-луковицы на ладони срезом вверх, стала крошить лук. А когда забили корову, помогала делать домашнюю колбасу - очищать кишки сухими опилками, потом тщательно мыть и наполнять мясом. (Видела корову, когда ее повели на убой - она жалобно мычала и смотрела на нас человеческим взглядом. Другая корова отелилась в день рождения   моей дочери и в ее честь телочку назвали Аннушкой.)
 
И еще многим сельским премудростям мы выучились. Дочь вместе с местными девчатами ходила на родник за водой и освоила коромысла. А сын напросился ездить в лес за дровами вместе с братом Мусы. Ранним утром, еще затемно, Курейша стучал в нашу комнату, сын тут же подскакивал. Курейша говорил ему: "Смотри, очень холодно, может останешься дома?" Но Миха говорил: "Поеду". Курейша запрягал лошадь, и они отправлялись. "Повзрослел" - с грустью думала о сыне. А после леса он вместе с ребятами играл в хоккей самодельными клюшками, и грусть чуточку  отпускала меня: "Мальчишка".

Так тянулись однообразные дни словно во сне, пустые, но вместе с тем наполненные тревогой и неизвестностью.  В село просачивались новости о бомбежках и боях на улицах города. Мы знали, что 11 декабря войска вошли в Грозный, что бои переместились со Старопромысловского района к центру города и затем в микрорайоны.
 
Во 2-м микрорайоне был наш дом, где оставался мой муж. Все это время  ничего не знала о нем. Когда тревога стала душить по ночам, решила пробраться в город, чтобы узнать хоть что-то. Меня отговаривали, да и сама понимала, что это опасно. Но и жить в неизвестности больше не могла.

Из Дарго выехала рейсовым автобусом рано утром и к обеду добралась сначала в Шали, а оттуда другим автобусом - почти до Минутки. Всего 2 недели назад проезжали мы здесь, покидая город, но сейчас он был уже неузнаваем. То, что увидела, меня испугало.  На месте многих домов высились груды развалин вперемежку с обломками мебели. Некоторые дома были только "ранены", зияя безглазыми окнами и обугленными провалами с торчащей арматурой. В уцелевшей части этих домов еще жили люди. Яркими факелами горели разрывы газопроводов, в воздухе вились клочья сажи. Немногочисленные люди передвигались пробежками, поближе к домам. Со стороны микрорайона слышны были выстрелы. Двинулась к поселку Мичурина, но меня остановил пожилой чеченец: "Ты куда, сестра? Там бой, туда нельзя".  Объяснила ему, что у меня там дом, муж - не знаю, жив ли. Хотела узнать обстановку в городе, но он сказал только: "Уезжай".  И, махнув рукой, скрылся в проулке. Так и вернулась в тот же день в Дарго.

Через несколько дней повторила попытку.  Рейсовый автобус шел только до Шали, в Грозный автобусы уже не ходили. Больше часа металась по автостанции в поисках попутной машины. В город никто ехать не хотел. Наконец увидела супругов-чеченцев, которые садились в УАЗик, уговорила взять и меня. Шофер ехал быстро, нервничал;  должен был довезти нас до Минутки и сразу же возвращаться. Но в районе военного городка далеко впереди мы услышали звуки стрельбы и разрывы снарядов. Пассажиры переговорили с шофером по-своему, и он продолжал движение, торопясь и нервничая еще больше.

 И тут вдруг впереди метрах в 300 навстречу нам медленно выполз огромный танк, направляя черное дуло, как мне показалось, прямо на наш УАЗик. Шофер резко затормозил и стал разворачиваться. Обернулся к нам, и поразило его белое, искаженное страхом, лицо. Я не успела испугаться, все происходило будто в кино, тем более, что до этого и видела-то настоящий танк только в кино. Только этот фильм был с замедленными кадрами, и я была не в зрительном зале, а по ту сторону экрана. Вернулись в Шали уже затемно, и я не смогла добраться до Дарго. Постучала в первый попавшийся дом, и меня приютили там на ночь, а утром с оказией приехала в свое село. Там думали, что мне удалось прорваться в Грозный, очень переживали, потому что знали, что в городе идут бои. Мама плакала, думая, что я погибла. Сказала, что больше никуда меня не отпустит. Я и сама понимала, что больше не совершу ни одной попытки. В душе поселилось отчаяние.
 
  Мы прожили в Дарго почти 2 месяца. До села уже доносился грохот боев, со стороны Грозного ползли черные тучи. Говорили - горят заводы. Вскоре в село пришла весть, что федералы направляются в сторону гор. Оставаться здесь было опасно. Многие покидали село, а нана плакала и говорила: "А куда же ехать нам?"
 
В конце января на большом "Урале" через горы мы уехали в Моздок. Когда "Урал", фырча и разбрызгивая грязь из-под мощных колес, забрался на самый высокий холм, я бросила прощальный взгляд вокруг и увидела, как,  оказывается, красиво село. 
Из Моздока на автобусе мы добрались до Минвод, а там, пересев на поезд, приехали в Ростовскую область, к моей сестре.
                II. ВОЗВРАЩЕНИЕ               
Из войны мы попали в мирное время, от которого уже успели отвыкнуть, но война меня  не отпустила. Каждый день по телевизору смотрела сводки новостей про Чечню. И когда в начале марта, наконец, объявили, что в городе прекратились военные действия, сразу же собралась в дорогу.

 Из Минвод уже ходили автобусы до Грозного. Всю дорогу думала только о том, что ждет меня там.  Автобус привез нас на Консервный завод, оттуда пошла пешком до нашего дома на проспекте Кирова 5-а. Шла давно знакомой дорогой, но не узнавала ничего.

 Многие дома были разрушены, сгоревшие, без крыш, без окон, без балконов. Частные дома на Бороновке лежали в руинах. На воротах одного из домов, хозяев которого я знала (до войны ходила на работу пешком по этим улицам и каждое утро здоровалась с этими людьми), увидела надпись: "В подвале дома труп."
 
Казалось, жизнь сюда не возвратится никогда. Хорошо, хоть природа никому не объявляла войну, и в положенный срок зазеленели деревья, и голубело небо над разрушенным городом.
 
Вот и мой дом. Целый, разрушенный лишь кое-где. Поставила сумку на землю и стала отыскивать глазами мой балкон на третьем этаже - и не могла найти. На пятом этаже в квартире соседей не было части крыши и балкон был срезан как ножом,  окно пустой черной глазницей смотрело на меня. Показалось, что и моего балкона нет.

Сильно забилось сердце, и подкосились ноги, перехватило дыхание. Закрыла лицо руками и заплакала, задыхаясь. А когда отняла руки, увидела, что мимо меня медленно едет танк, на котором сидят солдаты. Они молча смотрели на меня, а я плакала и никак не могла остановиться.
 
Наш подъезд был цел, сохранилась и железная входная дверь, которую еще до войны установил муж.  Такую же дверь он поставил и в нашу квартиру. Когда к нам приходил сосед, стучал в дверь и шутя говорил: "Откройте сейф!". Этот "сейф" и сохранил нашу квартиру: во время бомбежек во многих квартирах повылетали двери, и позже мародеры разграбили их.
 
Я долго стучала в дверь, уже отчаялась, как на стук спустилась соседка сверху и сказала: "Жив, жив он. Стучи сильнее, должен быть дома." Но мужа дома не было - как только в город стали возвращаться беженцы, он каждый день ходил к автобусу встречать нас. От Мусы он знал, что мы в России.

Вместе с беженцами в город вернулась надежда. Расцвела весна, и казалось, что дурной сон окончился навсегда, и впереди нас ждет мирная, хотя и трудная жизнь.Мы решили, что надо возвращаться. ТАМ жить было негде.

Сестра с семьей жила в двухкомнатной квартире, одну из комнат она выделила нам, но так не могло продолжаться вечно. Там ходила на прием к мэру города в надежде получить общежитие и вообще хоть какую-нибудь помощь. Но мэр был очень удивлен моей просьбой и задал единственный вопрос: "Скажите, а почему вы приехали именно в наш город?" Больше ни к кому и ни за чем не обращалась. Поэтому мы привели квартиру в порядок, насколько это было возможно, и я поехала за детьми.

В городе не было воды, электричества и газа. В нашем доме газовые трубы были кое-где повреждены осколками, но муж заварил повреждения, наложил хомуты, и мы были с газом. За водой дети ходили в Старую Сунжу. Каждое утро на тачку погружали пластиковые канистры и все емкости, пригодные для наполнения водой и вместе с соседским мальчишкой Романом отправлялись.

 Там был колодец, и выстраивались большие очереди не только из самого поселка, но и из дальних микрорайонов. Вода была на вес золота и использовалась очень экономно: после мытья посуды не выливалась просто так, а служила еще для канализации.

Потом наши мужчины вырыли во дворе колодец и установили ручную качалку, и теперь уже в нашем дворе стали собираться большие очереди со всей округи. Стало немного полегче, мы могли уже позволить себе такую роскошь, как помыться в ванне. Единственный открытый вопрос оставался пока - школа. Наша 19-я была полностью разрушена, в районе Трампарка шли жестокие бои, поэтому о восстановлении школы речи не было.
                III. БЕЖЕНЦЫ.      
Так потихоньку, решая бытовые проблемы, налаживали мы мирную жизнь.  Новая администрация города выдала стекла и стройматериалы на ремонт постадавшего жилья. Международный Красный Крест организовал выдачу гуманитарной помощи. Летом 96-го года многих детей отправили по путевкам: в Польшу и пионерские лагеря на берегу Черного моря или в Ростовскую область.

 Наш сын поехал на месяц в лагерь на берегу Азовского моря под Таганрогом. И тут в конце августа все повторилось: в городе возобновились бои, и мы спустились в подвал нашего дома. Никто не успел никуда уехать.  А потом правительство объявило "коридор" - мирному населению были даны 48 часов для того, чтобы покинуть город, а по истечении этого срока должны были начаться массированные удары по Грозному.

В этот раз мы уехали все.  Взяли с собой, что смогли унести, закрыли квартиру и отправились пешком через Старую Сунжу на Консервный завод, откуда на автобусах можно было покинуть город. Мы опять стали беженцами. Был жаркий день, в воздухе столбилась пыль, поднятая тысячами ног. На лицах людей было написано, что на  этот раз вместе с надеждой убили и веру и скорей всего - навсегда.
 
Когда мы проходили длинной, бесконечной улицей Старой Сунжи, вдруг налетели вертолеты федералов. Они просто кружили в воздухе, но в толпе все равно началась паника, и повторилось кино про войну. Люди пытались укрыться, бросали чемоданы, бежали, поднялся крик.

В Минводах мы ожидали поезд до Волгодонска. Коротая время, прогуливалась по перрону и купила пирожки.  Несколько раз подходил доморощенный фотограф, предлагая сделать снимок на память - в те времена люди зарабатывали кто как мог. Отказывалась, а он уговаривал: "Глядя на фото, будете вспоминать, как кушали этот пирожок в Минводах." Если бы знал этот назойливый дядька, что вкус того пирожка не забуду никогда и без его фото!
   
В зале ожидания было много знакомых лиц. В центре зала увидела артиста Грозненского драмтеатра Белоглазова, который сидел с потерянным видом рядом с пожилой женщиной. Некоторых не могла вспомнить, где видела это лицо, за последнее время все перемешалось. Потом поняла, что может и не виделись мы никогда раньше, просто лицо кажется знакомым от того, что у нас всех общая судьба, общая беда, и все мы земляки - грозненцы.
   
В вагоне напротив нас сидела старушка - божий одуванчик, тоже беженка. На коленях держала плетеную корзинку, из которой выглядывала испуганная кошачья морда. Она гладила кота и ласково уговаривала не бояться. Эта корзина с котом и небольшая сумка с вещами - было все ее имущество, что она смогла взять с собой.
 
Когда мы приехали к моей сестре, все мои мысли были только о сыне - он был еще в лагере, но смена скоро заканчивалась, надо было его разыскать. На другое же утро автобусом выехала в Таганрог. В городе была около 4-х часов дня. Не зная, что предпринять, решила опять обратиться в мэрию.

 Спросила прохожих, как туда добраться. Дорога не заняла много времени. На счастье мэр был на месте. Объяснила ситуацию секретарше, и она проводила к нему. Выслушав меня, он, не задавая лишних вопросов, вызвал своего шофера и сказал ему: "Отвезете женщину в пионерский лагерь и сделаете, все, что нужно".

 Через 5 минут мы мчались в черной мэровской "Волге",  и постовые, завидев номера на машине, отдавали нам честь. Через час с небольшим мы были в лагере. Директор лагеря сказал, что сын уже ждет меня - в лагерь звонили из мэрии. В эту минуту я увидела сына с товарищем, тоже грозненцем, входящими в комнату.

 Обняла и крепко прижала его к себе, вспомнив другую встречу много-много лет назад: мне самой было столько, сколько сейчас сыну, и я тоже была в пионерском лагере в Лазоревке. Однажды после тихого часа мы с подругой сидели на скамейках стадиона, продумывая возможность удрать на море, по громкоговорителю что-то объявили, я не прислушалась, что именно. И вдруг подруга толкнула в бок локтем: "Ирка, это тебя!"

 Оказалось, что приехал мой отец, он был в Туапсе по служебным делам и решил проведать меня в  лагере. На море мы пошли уже вместе с ним.  Могла ли я подумать тогда, что ситуация повторится в моей судьбе, только при совершенно иных обстоятельствах.

 А сын сказал, что вечером после отбоя они с другом собирались бежать в Грозный - услышали по новостям, что  в город вернулась война, но про "коридор" ничего не знали, думали, что мы остались в Грозном. Когда я представила, что задержись я на один день - могла бы потерять сына, мне стало плохо.

 На всю жизнь буду благодарна мэру Таганрога, к сожалению, не запомнила его фамилию, который без лишних слов, не задавая никаких вопросов, помог мне. Низкий ему поклон! Низкий поклон чеченской женщине - нане, и всей семье Мусы, которые приняли нас как родных и фактически спасли.
 
А воспоминания о тех днях еще долго жгли душу, накрепко опутав ее, словно сетью, в которой трудно было дышать. Не отпускали ни на минуту, посеяв в душе обиду и горечь, и не давали жить дальше. Но обида - плохой попутчик, и я запрятала воспоминания глубоко, в пустой, обугленный краешек памяти, и приказала себе забыть. Но воспоминания не умерли.