Сапфиры

Дмитрий Васильевич Боровик разговаривал взволнованно, громко. Когда он собирался в командировки, то переспрашивал у сотрудников, куда ему надобно явиться, помногу раз. Задавая вопросы, путался и винился. При этом его коллеги самодовольно улыбались. После общения у них оставалось чувство превосходства над Димой. За глаза они обсуждали и осуждали поступки этого человека, с издёвкой припоминали подробности его личной жизни или служебные неурядицы.

Очень была популярной на устах у коллектива история про портфель. И накладные, и проездные Димкины документы хранились в этом портфеле вперемешку с вещами, необходимыми в дороге: немного поломанного печенья, большая алюминиевая солдатская кружка и кипятильник, завёрнутый в запасное бельё. Когда заваришь в пути чайку, то и с мыслями вроде бы легче, и быстрее проходит время. В нашем рабочем кабинете этот пузатый, старый, местами рваный жёлтый портфель валялся у Димки под столом. Он убирал его подальше от лишних глаз. Но видели это все кому не лень.

Достанет, бывало, в конце рабочей недели наш начальник отдела бутылочку спирта в обмен на какие-нибудь дефицитные железяки, вечером соберутся товароведы в кружочек: присядут, подвыпьют, похорошеют, и кто-нибудь из них шутейно подложит в Димкин портфель кирпичик, припасённый заранее. Приворошит его служебными бумазеями или бельишком, и, как ни в чём не бывало, состроит серьёзную мину в продолжение пьянки.

Пропустят ещё по полстакана на брата, опустеет бутылочка. Решают: кому куда податься? Собирают вдогонку на самогонку заначенные копеечки - алкогольная жажда сильнее чая. А Дмитрий Васильевич Боровик в сторонку, мол,  знает меру, хватает быстро в руки портфельчик и прощается.

- Я иду домой.
- Чего так рано? - ухмыляются коллеги.
- Мне хватит спирта. Если я выпью ещё чего-нибудь, то ослабну, портфель уже какой-то тяжёлый стал, неподъемный, не потерять бы.

В течение года он вынес с завода целый поддон кирпича и построил сарайчик. Так утверждают баламуты. Только они раздули из мухи слона. Я не верю в сказки. А вот история с московскими «сапфирами» действительно поучительна и правдива.

В полмизинца размером датчик для перевозки укладывался в небольшую тобусную коробочку, набитую поролоном. Это изделие боялось излишней тряски, было высокоточным и нежным, и, что самое страшное, очень дорогим. В те горбачёвские предпоследние советские времена один «сапфирчик» стоил около тысячи рублей. Для сравнения: месячный оклад у товароведа был сто двадцать пять рублей, и, чтобы купить себе автомобиль, ему нужно было работать много лет, а за государственный ущерб в десять тысяч рублей человеку грозила смертная казнь. По сотне и даже поболее таких, вот, изделий мы почти ежедневно доставляли на свой заводишко в Нежин из Москвы, не доверяя почтовым отгрузкам и сортировкам. Тобусными коробочками с «сапфирами» были плотно набиты большие капроновые мешки. В местах их подвязки стояла пломба.

Однажды в посадочном зале метро ко мне подошёл бдительный милиционер и попросил развязать мешочек. Я отказался. Удивлённый сотрудник проводил меня до вагона как почётного гостя, когда увидел накладные документы и доверенность на огромную сумму денег. Вскрывать такие мешки самостоятельно ни ему, ни мне было нельзя. «Сапфирчики» принимали на заводе в присутствии представителя заказчика - офицера из Комитета Государственной безопасности. По пятнадцать, а то и по двадцать приборов из ста отбраковывались заказчиками и отвозились нами обратно на завод для замены. Любое постороннее вскрытие пломбы лишало получателя права на такой обмен.

Два мешка «Сапфиров» у Димки украли на Киевском вокзале в Москве перед самой посадкой в поезд. Он дозвонился до отдела комплектации, и перепуганный наш начальник Ткаченко Леонтий Павлович спросил у него:

- Сколько у тебя, говоришь, пропало приборов?
- Почти что двести штук, - хрипловато признался Дима.
- Почти что на двести тысяч рублей, - рассердился начальник. - Суши сухари, Дмитрий Васильевич, и готовься на плаху.

Начались поисковые работы.
Дима отправился в ближайший милицейский участок, а Ткаченко оперативно созвонился со всеми министерствами силовых структур СССР. Те в свою очередь подняли на ноги столичных сыскарей. И спустя четыре часа приборы нашлись – до единого. Все они бесполезно валялись на задворках одной московской школы. Укравшие их мальчишки, ничего интересного для себя не нашли.

Когда окрепший немного Дима доставил их на завод, Ткаченко твёрдо ему сказал.

- Последние рекламации, ты же знаешь, Дмитрий Васильевич, были на пятнадцать тысяч рублей.

И ядовито ему напомнил о том, что если в Москве откажутся принять обратно отбракованные приборы, то всю материальную ответственность за государственный ущерб понесёт только один человек, а именно Дмитрий Васильевич Боровик.

- Ты уже насушил сухари для этой цели? Пошли со мною…

Лаборатория, где представители заказчика принимали или отбраковывали товары, находилась на втором этаже. Мы не имели доступа в эти двери и терпеливо ждали внизу под лестницей, когда они откроются, и суровый дяхан из Комитета Государственной безопасности СССР объявит свой вердикт. Через час он спустился. Покрывшись холодным потом, Дима дрожал от страха, зубы его стучали, а наш суровый Леонтий Павлович, всегда как будто подтянутый и уверенный в себе пятидесятидвухлетний мужчина, повидавший немало в жизни, вдруг съёжился и стал каким-то мелким. Он посеменил около особиста сбоку, стыдливо заглядывая тому в непроницаемое лицо.

- Ну, как там у нас, Андрей Николаевич, сегодня дела? – голос у моего начальника был виноватым и вкрадчивым, как у школьника, получившего первую двойку.
- Вы это о чем, Леонтий Павлович? – в свою очередь отдалённо и глухо спросил у него представитель заказчика.
- Сколько наших приборчиков, Андрей Николаевич, сколько наших «Сапфирчиков»  не прошло входной контроль? – выпалил Ткаченко.

Кэгэбэшник остановился. Он достал из кармана папиросы и предложил ему закурить.

- Вы же знаете, - отказался Леонтий Павлович, – я не курю. Спасибочки.
- А могли бы и закурить.
- Да, не молчите же вы, Андрей Николаевич, вы же знаете наши беды.
- Да, знаю, Леонтий Павлович, ваши беды. Сегодня ваши приборы я принял все.

Только навряд ли в этой партии датчиков не было ни одного отбракованного «Сапфира». Люди, хранившие эту тайну, прошептались. После этого случая Дмитрий Васильевич Боровик ослаб и начал заикаться. А когда баламуты из нашей конторы вспоминали про какие-нибудь неурядицы по службе, он уходил на лестничный марш, и коротал такие минуты там, не принимая участия в сплетнях.

Но эта история про «Сапфиры» не вся. Неделю спустя я возвратился в Нежин из Москвы с двумя мешками таких же самых приборов. Было девять часов утра. В поезде я провёл бессонную ночь и решился на отдых, не заезжая на завод. В день приезда нам полагался отсыпной. Но перед отъездом в командировку я оставил свои ключи от квартиры у старшей сестры, а она была на работе. И только доехав до дома, я сообразил, что мне предстоит болтаться где-то без дела почти весь день. Тогда я решился податься на стадион. В отсутствие тренировок мне иногда разрешали поваляться на матах в борцовском зале. Я припрятал «Сапфиры» в подвале нашей пятиэтажки между труб. Когда же, отряхнувшись от паутины и пыли, я появился во дворе, то натолкнулся на Ткаченко. Он возился в автомашине с какими-то вещами. Начальник меня увидел и удивился:

- Ты уже примчался из Москвы? А где приборы?
- В самом надёжном месте, - ответил я.
- Их необходимо отвезти на склад. Давай их в мою машину.
- Я мигом, Леонтий Павлович. Сейчас их принесу.
- Я тебе помогу, - обрадовался начальник. – Эти приборы такие дорогие, их нельзя оставлять без присмотра ни на одну минуту даже в родной квартире.

Он был убит наповал, когда увидел настежь открытые двери подвала. Нежно укладывая мешки с «Сапфирами» на заднее сиденье автомобиля, мой начальник печально заметил:

- Тебя история с Димой не научила ничему.

И подумать ещё тогда никто не мог, что между Москвою и Украиной случится война.