9. Возвращение

Нет возврата к тому, от чего ушёл. (Карлос Кастанеда, «Отдельная реальность»)

Воспоминания — чертовски тяжелый багаж.
(Эрих Мария Ремарк, «Тени в раю»)
________________________________________

Она была готова к чему угодно. Разумеется, раньше, когда читала об экстремальных переходах и рисовала себе некие образы. Но сейчас промелькнула логичная мысль: подготовиться к подобному даже теоретически невозможно.

Жуть была такая, что она потеряла способность соображать. Тьма, кажется, настигла их и поглотила: в полёте огни и полутени и так смазались, а потом померкли. Потом было неистовое верчение, как в вихре, боль от удара в лёгких, в глазах не могло уже потемнеть, но их словно залило чем-то изнутри, потом резкое разрежение воздуха и... падение. Самое прозаическое падение на пол – хоть и чистый, но грязноватого цвета, - в каком-то казённом коридоре.

Правда, упала Влада не на голую плитку, а на что-то мягкое, хотя бы относительно. В следующие несколько секунд она с ужасом поняла, что это сам министр, и если она легко отделалась, то уж он приложился как следует, даже зашипел от ушиба.

Её мутило, всё тело дрожало и вибрировало, вставать на четвереньки было трудно, казалось, вытошнит – одной желчью, - и вставать, опираясь на стену, было тяжко – да и он чувствовал себя не лучше.

- Извините, - пробормотала Влада.

- Да ладно вам... – отозвался министр. – Не до этого... Мы ведь у вас, да?

У неё. В нашем мире. Да вроде, но вот понять бы, где. За ними виднелась открытая дверь в какое-то помещение – ну правильно, для перемещений же нужна черта, а здесь – порог. Он отделяет мир живых и мира мёртвых, а к кому они в данный момент принадлежали, Влада бы сказать затруднилась, уж очень дикое было самочувствие.

Ещё у неё в руке до сих пор был кортик. Влада расстегнула пиджак, неловко зашарила, нащупала внутренний карман, который она сама предварительно соорудила, засунула туда своё оружие и снова застегнулась, одновременно осматриваясь.

Обстановка показалась смутно знакомой, а потом эта неясность переросла в уверенность. Влада просияла, схватила министра за руку и потащила по коридору. Им попались навстречу жидкие группки молодых людей, и руку его она тотчас выпустила. С министром то и дело здоровались, но как-то на автомате. На неё почему-то бросали сочувственные взоры. Когда они свернули, и она увидела эти старые, под дерево, лифтовые двери, бирюзово-зелёные стены, узкий короб с лестницей, грубоватые яркие витражи, последние сомнения рассеялись.

Она точно не ожидала очутиться в главном корпусе БГУ. Хотя, по справедливости, она не ожидала совершенно ничего, кроме смерти.

А теперь жизнь поразила - и оглушила её сама по себе, а также вопросом: «Что делать?». Словно в тон её мыслям, послышался вопросительный голос министра:

- Влада, ну так что же?

- Да ничего, - слабо улыбнулась она, - мы просто мимо нужного факультета малость промахнулись. Это же мой универ. Только главный корпус.

Они прошагали мимо зеркала, Влада мельком бросила взгляд. Забавно – неудивительно, что они вызывали у встречных такую реакцию: министр напоминал сурового преподавателя, а она – провинившуюся студентку, которая никак не может вовремя доделать курсовую.

И тут она вздрогнула, у неё пробежала изнутри волна, смывающая холодное, агоническое оцепенение.

- Кстати, а куда мы идём? Ох, но куда б ни шли... в норму нам надо прийти, вот что, - рассуждал министр. - Срочно выпить чего-то горячего и сладкого, чаю или кофе. А то у меня лично даже руки слегка дрожат. При таких переходах бывает. Это не то, что простая растрата Силы, а настоящий удар по организму.

Они вышли во внутренний дворик университета.

Ох, какое-то болезненное у неё состояние. Влада зажмурилась и сжала зубы – а потом остановилась как вкопанная.

- Да что с вами?

Она не отозвалась, просто, сглотнув, схватила его за руку, резко и сильно сжав, наклонилась к нему близко, порывисто, и прошептала, почти касаясь губами уха: «Да ничего, просто ты – мой самый любимый профессор», - и легонько поцеловала где-то рядом с виском, и так же быстро отстранилась, покраснев.

- Вы меня просто убиваете, Влада, - вполголоса проговорил министр с какой-то хрипотцой. – Что на вас нашло?

- Ничего, - зло ответила Влада, - то же, что тогда на Новодевичьем.

- Ну так куда мы идём? – после краткой паузы переспросил министр.

- Да давайте в то же кафе, где вы меня, э-э... завербовали, - произнесла Влада.

Министр усмехнулся:

- Как скажете.

Кошмар, кажется, лет десять с той поры прошло. А ведь те же студенты, дворик всё тот же, только стал ещё более ухоженным, клумбы ярче запестрели. А слева течёт поток в подземный переход, к «Столице» - помнит Влада, как они всей семьёй приехали на собеседование при поступлении, пошли по магазинам, пока подходила их очередь, как у неё, провинциалки, глаза разбегались в сияющем торговом центре. Она ещё купила там себе браслетик с висюльками – тогда было особенно модно. А потом – вот смех-то! – в ВКЛ она точно с такими же глазами впервые заявилась на Ганзейскую улицу, бродила по магазинам в старинных зданиях с галереями, ловила звучащую то там, то сям иностранную речь. А что же она тогда купила? Ах да, янтарные серёжки! Забавно... А вот они выходят на улицу Ленинградскую – та же, тесная, но милая, с кучей вывесок, ютящимися невесть где магазинчиками и конторами, та же серая плитка под ногами, серые здания химфака и юрфака, как Сцилла и Харибда, да простят такое сравнение.

Её сентиментальные воспоминания прервались внезапным и пугающим ощущением: какой-то вибрацией у левого бока. Влада схватилась за злосчастное место – и чуть не плюнула с досады: никакой ведь магии, причина прозаична – телефон!

- Алло? Ребята, вы где?

- Боже, Алеся, как я рада тебя слышать! – закричала в трубку Влада и залилась краской от стыда: она до сих пор была в таком неадекватном состоянии, что не вспомнила о подруге.

- Да я тоже рада. Не думала, что у тебя телефон не выпадет, набрала так чисто, наудачу.

- Ха, он у меня во внутреннем кармане лежал! Это вообще шпионский пиджак. А ты ещё надо мной смеялась! А у тебя труба где была?

- В мундире тоже карман хороший. Бляха-муха, ну зачем я его надела, как теперь по улицам пойду? Ай, к чёрту, сниму китель просто... Но где вы?

- Возле вокзала, а ты?!

- Ну, повезло вам! А тебе говорит что-то название микрорайон Сокол?

- Нет. О Господи, Алеся!

- Да ладно, тут, говорят, через минут двадцать автобус будет. До Могилёвской доеду, а там - разбирайтесь, в общем, без меня, потом свяжемся.

Она отключилась, и Влада доложила обстановку министру. Через пять минут они уже сидели и молча пили кофе.

- Легче?

- Легче, - кивнула Влада. – Ещё?

- Давайте. То же самое.

Влада встала и направилась к кассе. Что миндальный капучино был двойным, они как-то даже и не заметили. Зато самочувствие улучшилось чудодейственным образом: унялась эта противная дрожь в теле, исчезло напряжение, слабость. Влада постоянно имела дело с необычными практиками, но в волшебный эффект кофе не верила – на что министр заметил, что магия может скрываться в самых мелких, обыденных вещах, и проявляется она тоже не всегда – но это не значит, что её нет. Даже в этом мире, где проводимость воздействий такая небольшая.

- Пан министр, вы не возражаете? – тихо осведомилась Влада и накрыла его руку, лежащую на столе, своей.

- Извините, Влада, я ничего не имею против, просто там, возле университета, так внезапно и у всех на глазах, - покачал головой министр. – Сами понимаете. Но то, что я запрещал, было ошибкой. Служебные отношения и всё такое, но я рассуждал с точки зрения чисто человеческой, а не магической. А ведь, учитывая наше сродство и совпадение стихий, прикосновения бывают, хм, необходимы, - с лёгким смущением произнёс он. – Для восстановления потенциала. Вы же знаете, существует способ возвращать утраченное путём медитаций и определённых формул. Но, увы, это оказывается неэффективным и косвенным по сравнению с банальным восстановлением организма и взаимодействием на уровне физики, скажем так!

- И поэтому мне постоянно хочется к вам прикасаться, - тихо промурлыкала Влада, бросив пытливый взгляд, и погладила его руку. Никакого сопротивления. Хорошо.

- Всё приемлемо, если не мешает работать, - отозвался министр чуть суше, чем надо. – Давайте обсудим ситуацию. Это временная передышка и временный плацдарм. Путь остался один – противостояние, а наша цель, вернее, рабочая задача – одержать победу. Как это сделать, я сию секунду не знаю. На размышление и действия у нас максимум два дня. Иначе начнётся временное наложение, и мы вернёмся слишком поздно, а тут даже пять минут могут иметь значение. Хотя, знаете, я даже на такой короткий срок здесь не задерживался. Максимум – на три часа. Когда вас, как вы изволили выразиться, вербовал. Я ведь принадлежу совсем иному миру.

Влада молчала и слушала. Всё те же темы и какое-то сюрреалистическое предчувствие.

- Вы говорите, как военачальник.

- А сейчас я им и являюсь, - нахмурился министр. – Если служишь великой державе, пацифизм – в сторонку, да какой бы ты ни служил, если переговоры невозможны, а в данном случае это именно так... – Он красноречиво покачал головой и принялся за выкладки и гипотезы.

Действительно, последнее время в Княжестве наблюдалась некая ползучая паранойя, тщательно сдерживаемая, но иногда прорывающаяся подспудным гудением и всплесками то в прессе, то в усилении мер безопасности. Речь шла об уже известных экстремистских организациях, инфильтрировавших многочисленные структуры, от университетов до государственных органов. Поговаривали, что их финансирует предполагаемая «конфедерация» - группировка из трёх-пяти крупных княжеских родов, что считают себя обиженными нынешней властью. Тон задавали Радзивиллы, отъявленные либертарианцы и капиталисты, считавшие, что Вацлав Первый – просто левак, и что его реформы, в том числе трудовые, а также зацикленность на «экологии» (подражание чокнутым скандинавам!) мешают им получать сверхприбыли. Реформу Шишигина-Потоцкого они посчитали унизительной полумерой. Также они симпатизировали Польше и считали позицию князя (читай: позицию министра) по отношению к соседней стране слишком жёсткой. Слух заключался и в том, что шляхта и финансисты обеих стран желают покончить с «искусственным разделением», и их идеалом стала бы уния с созданием конфедеративного образования. Авторитарный и своенравный Вацлав был для них «неудобным» правителем, поэтому желательно было бы его... в общем, ликвидировать. Например, дестабилизировать обстановку в стране и довести до отречения от престола, а на его место посадить собственного кандидата. Вот эту-то волну и пытался оседлать Вышинский, снедаемый честолюбием и мстительностью. - Это предположения. Но последнее время всё сложилось во вполне выразительную мозаику.  Хотя кто уж там какую роль играет, покажет только дальнейшее расследование, - сказал министр.

- Вы говорите в будущем времени, это добрый знак, - заметила Влада.

И снова оглянулась кругом: как здесь всё-таки хорошо. И ещё теперь можно считать это кафе «их местом». Верхом контекстуального изыска было бы сидение за тем же самым столиком, но это, наверное, уже приторно. Зато здорово, как они с жутко серьёзным видом обсуждают внутриполитическую ситуацию, держась за ручки. Ох, чёрт возьми, идиллия!

- Я же сказал, наша задача – победа. Надо подумать о штаб-квартире на время операции, - продолжил министр тем же слегка ироничным тоном.

- Та, где живу, не годится, - задумалась Влада. – Наверное, поищем из тех, что на сутки.

- Вам виднее.

Давай, интернет, подключайся. Не понимаешь что ли, здесь визит на высоком уровне, а ты глючишь. Ну как можно уважать страну, где соединение – как в самых задрипанных уголках третьего мира?!

Так, слава Богу. Тыкаем первый же сайт.

Пожалуйста, пускай это будет сталинка! Да, стереотип. Но она же «из лучших побуждений». И этот стиль так близок к тому, что сейчас на пике моды в ВКЛ!

Одна – проспект Независимости, 38, двухкомнатная. Недурно, но уж слишком, в худшем смысле, современная. Всё какое-то прямоугольное, плоское, голое напоказ. Но глазу ведь надо за что-то зацепиться – и среди этого минимализма пошловато-модные, «лаконичные» попсовые детали вроде «арта» над диваном и асимметричных светильников. Ну да, и громадная «плазма». Короче – фу.

На четвёртой или пятой попытке у неё всё аж сладко заныло внутри. Совсем рядом с первой: Захарова, 24. Тот самый дом, где синие медальоны с голубками и лепнина с урожайными гроздьями. Влада листала фотографии. Похоже, хозяева были близки ей по духу. Темноватые на нынешний вкус обои с узором, мебель, видно, просто отреставрированная, даже сервант, как у её бабушки – если там обнаружится чешский хрусталь «тех времён», она не удивится.

- Ну что там?

- Минутку, пан министр, сейчас всё будет в лучшем виде! – ответила Влада, сияя и уже набирая номер.

Буквально через пять минут вопрос был решён. Как же здорово быть специалистом. Ведь то, что люди зовут «удачей» и «успехом», достаётся тебе гораздо легче и вероятнее. Конечно, за сутки – восемьдесят, но ведь им два дня всего. И ещё в Москве она не постеснялась вышвырнуть сто баксов на букетик васильков, а тут целая, блин, квартира! Сколько было в кармане у неё, Влада знала, а вот министра о том же не спрашивала. Хотя после перепалки, напоминавшей диалог в дверях Манилова и Чичикова, они таки решили распределить расходы поровну.

Ей внезапно захотелось вскочить, засмеяться, закружиться на месте, ей хотелось показать ему Минск, всё организовать, устроить. Да вообще, «бросить к его ногам» самое лучшее – хотя так обычно говорят о мужчинах (чаще всего – в романах, которые она не читает). Однако чем она всё время занималась на работе в министерстве? Да этим же самым и занималась!

Министр предложил пройтись до места пешком, Влада с радостью согласилась. Какая прелесть, вот человек, который тоже обожает марш-броски.

Они пошли извилистым путём: сначала прямиком по Карла Маркса, потом вышли на Проспект, затем вернулись, прошли мимо Александровского сада, Дома офицеров, спустились по брусчатой крутой улице к парку, снова свернули на Проспект, направляясь к мосту.

Влада подключила всю свою эрудицию и вдохновенно проводила беглую экскурсию, хотя и вразброс: она просто выдавала то, что приходило на ум при виде зданий, мемориальных досок, деталей. Министр задавал вопросы, проводил сравнения с Княжеством, что-то саркастически комментировал, над чем-то думал, что-то отмечал. Влада опять озорно наблюдала за ним, словно играя в жмурки. Ей всегда доставляли хулиганское удовольствие всякие намёки, реминисценции. Что она при этом чувствовала? Может, превосходство? Заткнуть министра за пояс по части владения информацией (какой угодно) – а что, недурно.

И она теперь сполна испытывала это не совсем этичное, но такое соблазнительное удовольствие, вдохновенно болтая на исторические темы, пока случайно не уловила некое изменение. Тень набежала на лицо министра, он стал рассеян.

- Вам пришло что-то в голову насчёт Вышинского? – жадно спросила Влада.

- Ничего особенного, - отрезал он. – Разве что думаю: ведь он может догадаться, куда мы исчезли, и явиться сюда. А о контратаке тоже размышляю. Припоминаю кое-что из книги Всеслава Чародея, частично могло бы сойти для такого случая. Кстати, знаете, мне кажется, что Вышинский рад бы и эту книгу заполучить, даром, что она неполная – скорее всего, он о ней знает. Боже, но он страшный человек. Его натура для меня всё яснее. Подумайте, жить с такой памятью и так холодно её использовать... – туманно произнёс министр. И при этом голос он понизил почти до шёпота.

Когда они поднялись в квартиру, Влада помрачнела: он почему-то не испытал особого удовольствия от обстановки. Обвёл её всё тем же рассеянным взором, нахмурился, вздохнул, прошёл к окну на кухне и открыл, точно стало нечем дышать. Затем заявил, что у него есть определённые мысли, но ему надо снова пройтись, чтобы привести их в порядок. Так и сказал. И снова как-то мутно, и Владе это ужасно не понравилось.

А когда она посмотрела на министра, то вид его её испугал. Нет, никуда он сейчас не пойдёт. Потому что, пожалуй, грохнется в обморок прямо на улице, как тогда в Лиге Наций.

Он выглядел, как человек перед приступом. От окна так и не отошёл и смотрел куда-то вдаль застывшим взглядом, в котором сменялись ожесточение и отчаяние. На краткий миг он испытал нечто вроде мрачного гнева и стиснул кулаки – но тут же разжал, и руки его повисли безвольно вдоль тела, как у человека под дулом автомата. В лице не осталось ни кровинки, осанка вроде не изменилась, но показалась надломленной. Влада, уже страшась, хотела заглянуть ему в глаза, но не успела – со вздохом, который получается, когда сдерживаешь стон, министр начал оседать, теряя сознание. Она едва успела одной рукой подставить стул, второй подхватить его – наверное, неуклюже, зато сама подивилась своей реакции – буквально секундным проблеском, потому что дальше накрыл страх.

Неужели до него и здесь добрались? Враг оказался шустрее, всё понял? Министр, она, Алеся, скандал, ВКЛ, князь, суверенитет... Всё промелькнуло вмиг. И по конечностям парализующим ядом разлилась паника. Всё. Кончено.

Но она нашла в себе силы потормошить министра за плечо, даже потрепать его по щеке и глухо спросить: «Что с вами?». Он открыл глаза. Лучше бы этого не делал. Такого затравленного, сочащегося болью взгляда она просто не видела – ни у него, ни у кого-либо ещё.

- Я всё вспомнил, - слабым голосом произнёс министр. – Всё, - чуть слышно повторил он.

Значит, Вышинский их не прикончит буквально сию секунду?

Облегчение тоже длилось жалкую долю мига, после чего Влада ухнула в новый омут.

Он теперь поймёт все её гадкие намёки, и что с ней будет? Да к чёрту! – что будет с ним?!

Лучше бы, и правда, потерял сознание, но министр заговорил неестественным голосом: тихим, ровным и сдавленным:

- Влада... быть дважды рождённой - убереги вас Господь... Я говорил, с ума люди сходят, если помнят. А Вышинский и сошёл – он же пользуется этим, а я так не могу... Не могу! – выкрикнул он, снова сжав кулаки, и Влада дёрнулась.

- Что же я натворил, Лада... что я натворил... – прошептал министр и сделал то, что испугало её больше всего.

Он заплакал.

Он издал краткий, шелестящий всхлип и закрыл лицо руками, заслонился, как от летящих камней, и согнулся, сгорбился – сломался.

Вряд ли когда-либо было хуже. Потому что теперь ей было не просто страшно: Влада вдруг ощутила себя абсолютно беспомощной.

Это не были рыдания с возгласами или причитаниями. Влада слышала его краткие судорожные вздохи, видела, как вздрагивают его плечи, но почему-то взгляд её остановился на его руках, грубоватой формы, крестьянских... Обладатели таких рук решительны, просты, они уж точно не поддаются эмоциям – разве что гневу. А теперь – так страшно воображать, что делается за этими руками, как за забралом, как за закрытыми дверьми. И поэтому Влада не выдержала и отняла их от лица министра, приготовившись ко всему, даже к этому страшному взгляду.

А министр снова смотрел не на неё, а куда-то сквозь, и всё повторял одними губами: «Что я натворил... что я натворил...» - а лицо его было всё залито слезами, и напоминало дрожащее стекло со следами ливневых капель, и рот кривился болезненной линией. И каждая черта его ужасно старила и выдавала такую скорбь, от которой, вообще-то, умирают.

А ещё сбылись опасения, и он всё припомнил, и произнёс-таки эту злосчастную фразу задушенным голосом:

- А ещё я понял, Влада... вы всё время надо мной издевались...

Это ожгло её, как волной кипятка, а министр выговорил:

- Но я это заслужил.

И тут по-настоящему разрыдался – а Влада уже вместе с ним. Она бросилась к нему, обняла, прижала его голову к своей груди, целовала, гладила, глотая собственные слёзы, и умоляла, плача:

- Прости меня, Андрюшечка... ну лапочка мой, ну пожалуйста, ну прости!.. Андрюша, котичек... я такая злая! Я так тебя обидела... а ты хороший, ну не плачь, я не могу...

- Мне больно, Лада... – прошептал министр и застонал, прижимаясь к ней, как раненый зверь, спасающийся от охотников.

- Ну хороший, любимый мой... не могу смотреть, пожалуйста, не плачь...

Она не видела, но трогала, гладила его щёки, и они всё были мокры. Но в конце концов министр с видимым усилием отстранился, тяжело вздохнул и заговорил:

- Лада, нечего у меня прощения просить. Это я должен – у стольких... Этот чёртов Афганистан, а я всё такое же ничтожество, одной жизни мне было мало, мне надо было кого-то отправить на бойню ещё и в следующей... Чехи тоже – как отвратительно... Но это ладно! Я Вышинского понимаю, хоть он и скотина, ах, как понимаю! Чему я отдал всю жизнь?! Кому? Они же вышвырнули меня, как тряпку, как только стал не нужен, вот и всё... а в какой бардак они министерство превратили... Так а я что?! Я не лучше, я идиот – среди сборища идиотов – боже, как с ними было невыносимо! - ну простите, я уже скажу, как есть! Хоть я же полное ничто. Чему служил?! Мерзости всякой, не могу представить, чтоб Княжество наше вот так вот – так жило... Да хоть как! Да плевать на строй, левые, правые, известно – власть! Вот она, субстанция! Вот оно, божественное! Созидание! А какое вам, к чёрту, созидание, всё к чертям развалилось, Влада, нас обманули, всё прахом пошло, какой смысл, вот в жизни моей – какой смысл?!

Он говорил негромко, но ужасно сбивчиво и быстро, как безумный, в бреду. И Влада действительно боялась, что он повредится рассудком. И даже затихла и вытерла слёзы.

 - Это просто издевательство, и я ещё и предатель, дважды, трижды, сотню раз таков! Чему я служил?! Не Московия, не Литва, непонятно что, говорю же - мерзость! Я Родину забыл, под русака подделывался, и друга я забыл за то, что он под репрессии попал, карьерист я поганый, и что, доигрался я, Влада! Сын мой не в литвинской земле живёт, и внук – московит записной, все туда же, потому что роду моего, предательского, кто ж ещё у меня выйти мог! Но они же не виноваты, они люди хорошие... не виноваты... это я один... Всё потеряно, всё пропало... – зашептал министр, глядя сквозь неё.

И тут – от страха – Влада разозлилась. Она закричала:

- Да опомнитесь! Вы не могли по-другому поступать, вы делали, как выходило! А все же так живут!

- Но говорят же, свобода воли, – с горькой иронией произнёс министр.

- Система, а не свобода воли! – взорвалась Влада. – каждый человек существует в историческом контексте, кто это говорил? Да вы же и говорили, и всё правильно!

- И где вы это взяли?

- Да в ваших же мемуарах, ну... где о прошлой жизни...

- Надо же, похвально, я польщён, - саркастически проговорил министр.

- Ну да, только я хочу сказать, что ваша нынешняя жизнь – это же совсем другое! – упрямо повторила Влада.

- Как «другое», если я – один? – всё так же тихо, отчаянно произнёс министр. – Что ж вы меня, надвое распилите, душа-то одна? Была... – прибавил он упавшим голосом.

Верно. Теперь она разбилась. Воспоминания чёрной трещиной рассекли её на две половины.

- Если с ума сойду, не удивляйтесь, - продолжил министр. – Я не понимаю, кто я, где я... чему я вообще принадлежу... Где моя Родина, что она такое? Может, я зря здесь своих-то честил? Я не знаю теперь, где «настоящее» Один я или меня – несколько...

Повисло молчание. Влада стояла, уставившись в пол. Наконец она произнесла со вздохом:

- Вы – один, и душа у вас одна. А жизни – две, так получилось. Обе настоящие. И вы – настоящий в тот момент, в который существуете. Потому что ещё получается, что вы – доппельгангер самого себя.

Он молчал с полминуты, а показалось – полгода, а заговорил нарочито ровным тоном, душа любую интонацию – хотя не слишком это удавалось.

- Ладно, чёрт возьми, я сорвался. Вам не понять, что со мной сейчас творится, и слава Богу. Да, это пройдёт. Пройдёт. Не обращайте внимания. Я логикой всё понимаю, только... всё равно плохо. Знаете, чего больше всего хочется? Просто помереть. Чтоб не позориться.

Он сидел, бессильно прислонившись к стене и глядя опустошённо в одну точку. Влада подошла и опустилась на колени перед министром, и взяла его за руки, и заговорила, глядя ему в лицо снизу вверх:

- Но мы же сюда для того, чтоб воевать, пришли! Спасаться. Не бросайте нас, пожалуйста, вот я сейчас говорю, может, вы и не поймёте, а я ещё скажу, и ещё – не оставляйте нас, пожалуйста. Вы же хороший, я люблю вас, я и раньше вас любила – а ведь я всё знала! А вот враг бы не переживал, он уже неизвестно, в какого демона превратился, а вы – человек! Я же люблю вас... – твердила Влада отчаянно.

На её руку упала тёплая капля. Влада подняла голову. Лицо министра было таким же застывшим и горестным, только на левой щеке виднелся влажный след.

Она встала и поцеловала его в глаза. Соль, которую она ощутила на губах, будто просыпалась ей на рану. Министр ничего не сказал. Он мягко, но решительно отстранил её и поднялся - однако пошатнулся, когда вставал.

- Влада, я прошу у вас прощения за слабость... – Она открыла, было, рот, но он прервал её жестом. – Я понимаю, вы единственный свидетель, но я же за вас в ответе. И за Алесю тоже. И за Княжество. Простите. Я обещаю скоро прийти в себя, просто оставьте меня на часок – это просто надо перетерпеть...

Потом он пошёл в гостиную и рухнул там на диван. Даже не снял пиджак, и, стиснув зубы, скорчился на боку, как будто у него болело сердце. «Этого не хватало», - мрачно подумала Влада. Она подошла и коснулась его лба. Ну правильно. Недаром она вспомнила про случай в Лиге Наций – горит огнём.

- Боже, нашли время! – простонала Влада.

- Простите, - снова произнёс министр чуть слышно. – Я всё-таки тряпка. Я вас так подвожу...

Влада ощутила раскаяние за свой возглас. Ей ли обвинять его?

- Ну, Андрюшка, задал ты мне задачку, - зашипела она в сердцах, выбежала в прихожую, на ходу глотая слёзы, и понеслась в аптеку.