Железнодорожницы

       Череповец – крупный промышленный город Вологодской области, северная Магнитка. При СССР его заводы требовали большое число рабочих рук. Металлургический с домнами и кислородно-конвертерным цехом, сталепрокатный, из горнила которого катятся платформы с пышущими жаром слябами, химический, со шлейфом разноцветных дымов, азотно-туковый, с аккуратными японскими ректификационными колоннами и многие-многие другие.
       Ударная комсомольская стройка причудливым образом сочетала в себе комсомольские бригады, стройбат, бывших «зэков» живущих на вольном поселении и местное население, уже давно состоящее из тех, других и третьих. Бригады комплектовались из «своих», но часто трудились рядом, выполняя одинаковую работу.
       Именно так на подъездных путях к ангарам размораживания и вагонопорокидывателю встретились молодые комсомольцы и бригада, состоящая из одних женщин. Пока «комсомольцы» разносили подкладки, немолодые женщины на своем участке лапами уже установили рельс и лихо застучали молотками. Было странно, что еле несущая костыльный молоток, на вид бабушка, без промахов загоняет гвоздь-костыль с трех ударов. Попробуйте, кто не в теме.
       В линялых телогрейках, стоптанных кирзачах, по-деревенски завязанных выцветших платках, с добрыми старушечьими глазами они неспешно и вразвалку прохаживаясь по шпалам, обошли «конкурентов» и присели отдохнуть. Ребята, полные любопытства подсели к ним. Беседа завязалась сама собой, сколько лет на «железке», как это так у них получается, как живут, откуда ну и т.д.
- Зови Маша, – ответила одна из «бабуль» на вопрос, как к ней обращаться.
- Ну уж, Маша! А по отчеству? – выпытывал паренек.
- Хоть ты, милок, поназывай так… – грустно произнесла женщина.
       И поведала Маша ребятам свою историю. Молодой девчонкой забрали её по статье. Не по уголовной. Отказала она домогавшемуся её хлюсту из приближенных к тогдашней власти. Это теперь мы всё знаем, а тогда некоторые слова и факты были непонятны. Как забрали? А обвинение, суд, адвокат? А в партком пожаловаться?
       Женщина с тихой грустью посмотрела на вопрошавших и продолжила:
- Свезли в лагерь, лес валить. В первый же месяц простыла. Бабы лагерные пожалели, выходили. Прятали от вертухаев в тряпье, врали, что я со смены, а за меня норму давали…
       Не читавшие ещё Солженицына и Шаламова ребята слушали, как заворо-женные. Эти простые слова и какие-то особенно глубокие глаза женщин были подтверждением, сверх которого ничего не требовалось. Нет смысла пересказывать за классиков все ужасы, что услышали комсомольцы об их невольничьей доле и тяжком труде. Ни одна бумага не выдержит. Про жизнь в лагерях женщин-«зэчек» и сейчас известно мало. Слишком много личного в тех трагедиях.
       По просьбе ребят, ошалевших от всего услышанного и видя их сочувствующие взгляды, женщины немного коснулись и этой темы. Говорили они об этом без единого крепкого словца, без подробностей, но и без стеснения.
- Молодые вы ещё… Кто же нас спрашивал-то? – ответила одна из работниц на вырвавшееся недоуменное «как?» одного из парней.
       После тогдашней официальной бравады слушать такое было жутко и страшно. Оказывается совсем рядом с этим, существовал иной мир, мир без прав и жалости, без закона и сострадания.
- Как из разных лагерей сюда пригнали на вольное, так и работаем вместе. Выдюживаем тута, как можем, – подытожила одна из подруг и вдруг расцвела открытой и даже самодовольной улыбкой – Вишь как приловчились!
       Странно, что в их рассказах об изломанных судьбах не было даже намека на поиск сочувствия. Рассказывали они как-то даже буднично, безучастно, без эмоций. Видно давно приняли всё и со всем смирились – что ж теперь-то?
- А у Вас кто-нибудь есть? Семья, дети? – спросил у Маши один из пар-ней.
- Нет, милый, отстудила я всё. Одна я. Одна на всем белом свете. И пенсии не положено, сидела же, стажа-то нету.
- А вы что, все так? – обеспокоился кто-то.
- Все, милый мой, все… – ответила другая, тяжело приподнимаясь со штабеля шпал и добавила – Девки, хорош трендеть, встали работать!
       Мысли путались. Почему их наказали всей жизнью, всей судьбой? Почему с особой жестокостью лишили их планов на жизнь, девичьих грез и женского счастья? И ведь сейчас для них, у кого уже отняли молодость, любовь и здоровье, судя по тому, как они жили, срок ещё продолжался!
- Маша! – обратился один из парней к женщине, как она просила, помогая встать. Выдержать её взгляд, полный благодарности и одновременно, какой-то пронзительной боли, тоски и безысходности не было сил.
- Скажи ещё – задумчиво глядя в его глаза попросила она, видимо вспоминая что-то своё, далекое и забытое.
- Маша… – еле выдохнул парень, борясь с подступившим к горлу комом.
       Уходила бригада одиноких женщин с судьбами, изуродованными в самой справедливой и гуманной стране в мире. Удалялись к себе и озадаченные комсомольцы.
       Что потом стало с этими женщинами? Скорее всего, сгинули они по одной во вполне сытой по лагерным меркам и благополучной стране в «золотое» застойное время. Идти им было некуда, просить не у кого. Да и не умели они этого. Не верь, не бойся, не проси. За какие преступления навязали им эти страшные правила? Поймем ли мы сердцем всё это, чтобы никогда не допустить подобное?