Таджик

   Он был сухой, сморщенный и неопределенного возраста из-за маски восточной непроницаемости. В грязной, драной робе, непонятной шапке и дырявых сапогах он смотрелся ещё более убого и отталкивающе. Выжженное южным солнцем лицо, потрескавшиеся от мороза губы, испачканные мозолистые руки и бьющий в нос запах пота, пропитавшего нестираную одежду.
   Таких здесь было много - молодых, старых, озябших и сгорбленных, полностью бесправных, не успевших надеть ничего теплого. Не сказав, зачем, их неожиданно выгнали из бытовок-вагончиков, посадили в машины и увезли чистить стройплощадку к неожиданному приезду высокопоставленного лица. На иных были лишь шлепанцы на босу ногу, которыми они утюжили недавно выпавший легкий снежок, то и дело останавливаясь и растирая коченеющие пальцы.
   Плотный розовощекий малый, прораб, в толстой куртке с фирменной эмблемой подгонял бригаду, уже приступившую к работе. Одни волокли носилки, другие пакеты для мусора, третьи его уже собирали, четвертые грузили какой-то хлам в машину. Работа кипела, осенний воздух бодрил, все понимали, что чем скорее они закончат, тем скорее окажутся в тесном и пропахшем, но таком теплом и уже почти родном вагончике.
- Туда! Давай! – распоряжался прораб и бежали туда. Хватай, неси! – хватали и несли. Какой предстанет наша страна перед теми, кто не от хорошей жизни приехал сюда работать, никому думать было некогда. Не до них. Задача поставлена самим управляющим! Надо исполнять. Время!
- Вон там, убрал, быстро! – и малый показал тому самому сухонькому таджику на какую-то дрянь в осклизлом котловане. Старик покорно подошел к краю, глянул вниз и, видимо, не подобрав слов, стал знаками показывать, что там скользко и он обойдет. Он почти не говорил по-русски. Прораб на секунду отвлекся на какое-то указание, потом недоуменно посмотрел на эти «кривляния» и увидел, что работник вопреки его указаниям повернулся и идет не туда!
- Пшел вниз, сволочь! – вдруг взвился он и схватив несчастного за шкирку толкнул так, что тот заелозил на попе по склону и вмиг оказался внизу. Без эмоций с непроницаемым видом горемыка встал и молча начал работать. Прораб брезгливо вытер руку пучком замерзшей травы и пошел командовать дальше.
   Старику никак не удавалось поднять наверх убранное. Рядом, как назло никого не было, а за ревом машин звать своих было бесполезно. Обносить тяжелый мешок было далеко и он с надеждой смотрел снизу вверх на невысокий край котлована, вдруг кто появится. И появился. Молодой мастер зачем-то глянул вниз и увидел его, перепачканного и продрогшего.
- Упал? Вылазь, отец. Пойдем, у нас отмоешься – мастер протянул ему руку.
- Атэць? – губы старика задрожали, он смотрел то на свою грязную руку, то на мастера, как будто ему, измученному голодом и ежедневным многочасовым трудом поступило предложение на миллион и он никак не мог поверить в это.
- Да вылазь же, – смеялся парень, не расслышав слово и по своему растолковав его волнение – у меня тоже грязная! – и показал свою руку. Наконец он вызволил несчастного и его мешок из ямы. Попытавшись отряхнуть перепачканную одежду, он подтолкнул его в сторону вагончика-душа: – Иди, грейся пока, там никого.
   Далеко от котлована ушла таджикская бригада, холодила налипшая на штаны грязь, а бедняга всё топтался около чистенького вагончика не смея войти. Из-за угла вышел мастер со стиранной робой, потертой курткой и ещё какими-то чистыми тряпками. Понял эту нерешительность, он открыл дверь и показав внутрь, сказал:
– Скидай своё барахло, мойся и одевай это.
- Куда ты его? – возник откуда-то прораб – ну-ка нах… отсюда!
- А что я его таким в автобус посажу? – парировал мастер – Машины-то ушли, а смотри что пригнали – и показал на автобус и на одежду – Вот это оденет.
- Ну ладно, – смилостивился прораб, уходя, а мастер подмигнул старому таджику и легонько подтолкнул внутрь.
   Каждый помнит продолжение строки Ф.И.Тютчева «Нам не дано предугадать…», но вторую строку этого гениально короткого произведения почему-то забывают – И нам сочувствие дается, как нам дается благодать.
   Уехавший из-за болезни домой ещё более сморщенный и высохший Акой-бобо до сих пор бережет робу, подаренную ему добрым мастером, а на прораба и других зла не держит. Эта роба, данная ему от чистого сердца, чудесным образом перевесила все снесенные им тычки и оскорбления, голод и холод, испытанные в далекой и неприветливой России.