Нулевая фаза

Газонокосилка  резко остановилась, мотор замолчал.
- Что  за чёрт? Второй  час  уже  мучаюсь! Надо  бросить. Сегодня просто не  работается.   
Михаил приподнял косу, подёргал  за леску, осмотрел  удлинитель.  Розетку. А потом  щёлкнул выключателем в гараже.
- Ну, вот беда! Опять свет вырубили! Тьфу ты, невезуха какая!
- Михаил! – раздался крик  из-за  забора.
- Что?
- У вас  свет  есть?
- Нет!  Скорее всего, опять  на  соседней улице  закоротило. Там провода растянулись так,  что при малейшем ветерке соприкасаются  и искры летят,  как  на салюте. Ты, Лёнь, мужик  молодой, взялся бы с  кем-нибудь, да перетяжку  сделали. А  я машину  с консольной  люлькой  пригоню,  договорюсь  у себя в автохозяйстве.
- Да ты что?  Я с детства электричества боюсь. Свидетелем одного несчастья был. Давай,  пока света нет, мы с тобой по стопочке  чайку  хряпнем! – и он выразительно  щёлкнул  пальцами по  выпирающему  кадыку, - а потом  расскажу.
- Заходи!  У нас как раз огурчики  замалосолились.
Лёня  притащил бутылку  самогона. Мутно-молочная жидкость пахла  сивухой и ещё  чем-то. Михаил  самогон  не любил, и пить его отказался.  А Лёня, ни сколько не обидевшись, налил себе полстакана, залпом выпил, крякнул, хрупнул огурчиком и начал рассказ.

Дождь закончился. Он был короткий, но с самого начала  припустил в такой галоп, что буквально  через полчаса,  залив все ямы и низиной, побежал  звонкими ручейками. Солнце  засияло в ещё чистых  лужах и обдало летним  теплом.  Генка Воронин  вышел из своего укрытия, снял пилотку и поднял лицо, крепко зажмурив глаза.  Солнечные лучи ласкали и  пробирались сквозь ресницы. Губы непроизвольно растянулись  в улыбку. Он открыл глаза.  Туча уползла и на  её фиолетовом фоне горбилась  радуга. Смех  и радостный детский гомон  нарушили тишину. Проходная, а вернее, просто калитка в заборе служила проходом из военного городка в посёлок, где жили офицерские семьи. Вот у этой калитки   и  стоял  Генка  Воронин.  Это  был  охраняемый  им объект. Дежурство не хлопотное, даже приятное. Через  эту калитку  Утром шли  на  службу  офицеры,  и Генка стоял навытяжку и  отдавал  честь. Даже рука уставала от этой физкультуры. Вверх-вниз, вверх-вниз. К десяти  часам можно расслабиться. Теперь шли  офицерские  жёны   и ребятишки за  покупками.  Это  была единственная  дорога  в   военторг. Возвращаясь с полными  сумками, женщины останавливались  около  дежурившего солдата и обязательно угощали чем-нибудь вкусненьким.
- Так бы на каждом  посту! – думал Гена, – хотя может  стоять здесь больше и не придётся. Со дня на день должен прийти приказ о демобилизации. И прости, прощай Урал, поеду в свою родную деревеньку! Соскучился!
Деревня Новинки вольно расположилась вдоль Москвы-реки близь села Нагатино. Деревня славилась своими огородами, которые спускались прямо к реке. На  влажных почвах прекрасно росли огурцы и капуста. В стародавние времена квашеную капусту поставляли на царский стол только из Новинок. И сейчас жители деревни промышляли огородничеством, выращивая овощи и продавая их  на Московских базарах. Дом, в котором жили Воронины, был расположен на Нижней улице, то есть на самом берегу реки и принадлежал когда-то прадеду, а может и прапрадеду Генки. В годы революции владельца дома осудили, как народного кровопийцу, потому что он был купцом. Лавку отобрали, вернее экспроприировали. Это слово Генке никак не удавалось выговорить на уроках истории. Весь класс хохотал, когда учитель заставлял  повторять его по нескольку раз подряд для запоминания. Самого кровопийцу куда-то изгнали из деревни,  оставив жить в доме молодую жену с грудным младенцем. А в дом подселили ещё две семьи.  Генке, в общем, было всё равно, чей это был дом раньше. Главное, что сейчас в соседних комнатах жили его друзья. Витька был старше  на два года и учился в одном классе с Гениным братом Борисом. Ещё у него было две сестрёнки, совсем соплячки. Их Гена в расчёт не брал. Правда, досаждали они мальчишкам здорово, потому, что Виктору мать  всегда наказывала приглядывать за ними во время гуляния. Отцы мальчишек дружили. Оба работали шоферами на грузовиках и были дальнобойщиками. У третьего их друга Юрки – отца не было. Зато мама была их школьной учительницей. Она была хоть и не строгой, но друзья её побаивались. С Юркой Гена был, что называется – не разлей вода. Они вместе ходили в Коломенскую школу, которая находилась рядом с парком. Хоть и далековато им было ходить сюда, зато школа была десятилетка, а в Новинках  - только  начальная.  Учиться Генке не нравилось, и он прогуливал уроки, ещё больше отставая от своих одноклассников. Нахватывая двойки, он получал трёпку от матери. Отец только раз решил выпороть сына, когда тот остался в пятом классе на второй год. Пока отец снимал ремень, Генка залез под стол, и как отец ни старался, достать неслуха не смог и вскоре остыл, чертыхнулся и вышел из комнаты. Ребёнком Гена был плаксой. По любому, даже незначительному поводу он пускал слезу, а то и рыдал, долго всхлипывая. Повзрослев, стал озорным и дерзким. Особой драчливостью не отличался, но и в обиду ни себя, ни Юрку не давал. Закадычный дружок поддерживал Гену во всех его затеях. Особенно они любили убегать в Коломенский парк. Красота запущенного парка, который отгораживал тишиной от городского шума, завораживала. Слышались только громкие крики ворон и клёкот галок. Стаи этих птиц привольно расхаживали по карнизам старого собора, дружно взлетали и кружили над его куполами, вили десятки гнёзд на верхушках древних дубов, лип, клёнов и берёз. Мальчишки забирались на колокольню, с которой была видна Москва – река, и простирающийся до самого горизонта, город. По дорогам скользили маленькие, словно игрушечные автомобили, позвякивал, бегущий по рельсам-ниточкам трамвай, суетились люди, казавшиеся сверху, лилипутами, покачивались на ветру верхушки деревьев. Сердце наполнялось восторгом, и хотелось запеть. Но Юра уже теребил Генку за рукав видавшего виды пальто, перешедшего ему по наследству от старшего брата.
- Пошли, пошли. Чего стоишь столбом? Вон ребята уже крепость строят!
Засунув ненужные портфели в прорезь бойниц, друзья бежали вниз и с азартом принимались вместе с такими же сорванцами лепить снежный городок. А потом, разделившись на две группы, они осаждали снежную крепость, обстреливая снежками засевших в ней «врагов». Или сами отступали вглубь парка и, как партизаны, выслав вперёд разведчиков, тихо подползали и «взрывали» стены укрепления. Юрка, как кошка ловко взбирался на стоящее вблизи от места схватки дерево, обстреливал «вражеский» лагерь снежными снарядами, которыми набивал полные карманы и шапку. Иногда случались и потасовки среди двух станов, если вдруг одна из сторон чувствовала явную несправедливость поражения. Домой возвращались затемно мокрые, усталые и зверски голодные. Пока не было снега осенью или весной, когда солнышко высушивало аллеи парка, развлечением мальчишек был футбол. Старый мяч, который приходилось то и дело подкачивать велосипедным насосом, метался по парковым дорожкам, влетая от ударов мальчишеских ботинок в импровизированные ворота. От этих пинков страдал не только мяч, но и ботинки, носы которых облезали в первую же неделю после покупки, а через месяц отваливалась и подошва.
- Аспид, - кричала мать – на тебя обувки не напасёшься! Летом босиком бегать будешь. Не на что мне тебе без конца сандалии покупать. Ещё в семье пять пар ног есть, которые обуть надо!
Лето для Генки всегда было трудовым. Надо было помогать матери на огороде. Сначала, как только сходил снег, он с братом вскапывал грядки. Потом, когда на них мать высаживала, выращенную на подоконниках рассаду, начинался нескончаемый полив. Огород располагался на задах дома и длинной полоской спускался к реке, заканчиваясь деревянными мостками. С них вёдрами черпали речную воду и наполняли бочки, Стоящие рядком на солнышке вдоль дома. За день вода нагревалась. Сёстры Генки Танька и Надюха лейками поливали грядки, а он с Борисом опять наполнял бочки. Когда подрастала зелень и редиска мать навязывала их пучками, складывала в корзинку и отправляла Генку на рынок. Он лучше всех  в семье умел продавать. Приезжая на Павелецкий вокзал, Генка устраивался перед самым входом в рынок и зычным голосом кричал:
- Зелень, зелень, свежая зелень, только с грядки. А ещё редисочка. Очень сочная и сладкая. Подходите, гражданочки, не стесняйтесь. За эту зелень в окрошке вам  мужья спасибо скажут!
И женщины, улыбаясь, симпатизируя тщедушному, весёлому  парнишке, покупали. Генка очень быстро распродавал свою зелень, покупал себе эскимо и ехал домой. Иногда с ним увязывалась Надюха. Но Гена не любил брать с собой сестру. Она ему не помогала, а только стояла рядом, смущённо улыбаясь, или бегала по всему рынку, с любопытством останавливаясь у каждого прилавка. Генке приходилось её ждать, и он злился, а потом матери категорически заявлял, что от девчонок одни неудобства и если Надежда ещё раз поедет, то пусть сама и торгует.
В семье все дети, кроме младшей Танюшки, по очереди пасли корову Зорьку, гоняя её на пойменные луга. Гена любил дни, когда подходила его очередь выпаса. Простор, тишина, красота цветущего разнотравья наполняли душу восторгом и счастьем. К концу лета он загорал до черноты, а его темные, слегка вьющиеся волосы выгорали, темнея только корнями на макушке. Однажды отец вернулся из дальнего рейса с гитарой, которую забыл у него в кабине случайный попутчик. Гена давно мечтал научиться играть на гитаре, но родители считали, что тратить деньги на «баловство» не к чему. Войдя в дом, отец протянул Гене инструмент. 
- На, сын, владей.
С тех пор Гена не расставался с гитарой. Надежда помогла брату сшить на неё чехол. Закинув гитару за спину, как рюкзак, Гена отправлялся с Зорькой ранним утром, а возвращался уже поздним вечером.
- Загубишь корову, ирод. Перегорит у неё молоко. Когда же ты поумнеешь? – ворчала мать.
- Да ничего с ней не будет! – огрызался Генка.
Просто целый день, позабыв обо всём, Гена учился играть. И Зорька от его страсти всё же пострадала. А получилось вот что:
Как всегда ранним утром, Гена погнал корову на пастбище. Рядом шли такие же пастушки из соседних дворов ещё сонные, зябко кутающиеся в курточки, отцовы пиджаки или плащи.
- Опять поиграть не дадут  - сердито  косился на товарищей Генка. – Надо от них подальше отойти.
И он погнал Зорьку дальше к лесополосе. Здесь в теньке трава была высокая и сочная. Корова мирно паслась, периодически шлёпая себя по крупу хвостом, отгоняя надоедливых мух и слепней. А Гена присел на пригорке ещё влажном от росы, расчехлил гитару, тронул струны. Подушечки пальцев,  непривычные к жёстким гитарным жилам, припухли и болели. Но Гена не обращал внимания на эту неприятность. Он тихо напевал какую-нибудь мелодию и тут же подбирал её на гитаре. Что-то получалось, что-то – нет. Но с упрямством Гена повторял и повторял одно и то же, пока мелодия не начинала звучать так, как хотел молодой музыкант. О Зорьке Гена вспомнил, когда солнце покатилось к закату. Он огляделся, Зорьки нигде не было. Гена оббежал всю лесополосу вдоль и поперёк, выкрикивая свою любимицу. Наконец он увидел её посреди поля, розовеющего цветущим клевером. Корова неохотно с трудом побрела, понукаемая прутиком в сторону дома. Живот её раздулся, она еле двигалась и утробно мычала, ходя боками от тяжёлого дыхания. Перепуганная мать надавала Генке подзатыльников и отправила за ветеринаром. Тот сразу определил, что корова объелась клевера и надо проколоть ей живот, чтобы выпустить газы, иначе животное погибнет. Генка не смог смотреть, как врач делает прокол бедной Зорьке. Он убежал в сад и долго плакал, жалея корову и ругая себя.
Осенью Гена уже прилично играл и мог подобрать любую, понравившуюся ему мелодию. Он знал массу песен. Все Воронины любили петь и обладали хорошим слухом и красивыми голосами. Ни один праздник, ни один приезд отца не обходился без музыки. Находясь дома, отец вечерами доставал из шкафа гармонь и, склоняя голову, как бы прислушиваясь к звучанию ладов, растягивал меха. Приходил сосед дядя Миша, приносил бидон разливного пива. Мать доставала из погреба солёного сала, нарезала большими кусками селёдку или чистила жирную до прозрачности воблу и садилась рядом с мужчинами. Неторопливость разговора вдруг перерастала в тихий еле слышный запев. Потом звуки мелодии крепли, ширились, неожиданно опять замирали. И тогда, чтобы не дай бог, не остановилось это волшебство, песню подхватывали другие голоса. Мать была запевалой, а два мужских тенора оттеняли и смягчали цыганскую надрывность ее пения. Дети бросали свои игры, усаживались рядом, слушая, а то и подпевая. Они украшали звучание песни звонкостью неокрепших голосов.
Гене было четырнадцать лет, когда случилось несчастье. Утонул Борис. Он с друзьями пошёл купаться на Москву-реку. Они плавали, играли на берегу в волейбол. Один из парней принёс камеру от колеса КАМАЗа. Тут же её накачали насосом, благо у всех были велосипеды, и бросили её в воду. Борис первым воспользовался надувным кругом. Он сел в его средину, положил ноги на одну сторону, а спиной опёрся на другую и поплыл, помогая себе руками, как вёслами. Боря наслаждался новым впечатлением и уплывал всё дальше и дальше от берега. Мальчишки что-то кричали, махали руками, но он не обращал внимания. И только услышав резкий гудок приближающейся баржи, понял, что заплыл очень далеко. Он начал лихорадочно грести в сторону берега. Волны от прошедшей почти рядом речной громадины закружили лёгкое колесо, норовя перевернуть. К своему ужасу Боря почувствовал, что камера начала подтравливать воздух, и с отчаянием замолотил по воде и руками и ногами. Вскоре воздух весь вышел из камеры, и она превратилась в тяжёлый куль резины и мешала. Мальчик запаниковал. В довершении от большого напряжения ноги стало сводить. Он не доплыл до берега метров десять, ни больше. Прибежавшие на крик, отдыхающие рядом, взрослые мужчины быстро вытащили Бориса, но откачать его  не смогли. Похоронили Бориса на деревенском кладбище, которое снесли, когда Нагатино и Новинки вошли в границу города и стали одним из районов Москвы.
В этом же году Гена влюбился. Веронику он увидел осенью в парке. Она, как угорелая, носилась на велосипеде по аллеям, пока ни налетела на какой-то  торчащий из земли пенёк и ни грохнулась, сильно разбив оба колена и посадив большую шишку на лбу. Гена с Юрой подбежали, когда она уже встала и отряхивала с разорванного платья опавшую листву и травинки. Гену поразило, что она не плакала, как все девчонки, а только морщилась, прикасаясь к кровоточащим царапинам. У её велосипеда переднее колесо согнулось, и ехать на нём было уже невозможно.
- Ну, ты даёшь! – восхищённо воскликнул Юра,- На дорогу смотреть надо, а то так и голову расшибить недолго.
- А какое удовольствие еле плестись? Это всё равно, что пешком ходить. Да я и пешком быстро хожу. Люблю скорость.
Она говорила с трудом. Губы тоже были разбиты - распухли и кровоточили.
- А зубы – то целы?
- Ещё не поняла, – она поводила языком во рту – вроде всё на месте. Больно только очень.
- Давай мы тебе поможем. До дома далеко? – заговорил Гена.
- Да, нет. Рядом.
- А тебя как звать?
- Вероника. Или просто Ника. Все меня так зовут.
- А я – Гена. Это – Юра. Давай веди нас. Сама идти
можешь?
- Могу, могу – ответила Ника и, прихрамывая пошла к выходу из парка.
Гена взвалил велосипед на плечо, но Юра предложил:
- Давай вдвоём, легче будет.
Они взялись за колёса и последовали за Вероникой.
Жила она действительно недалеко. Мальчики донесли велосипед  до двери и поспешили уйти. Через несколько дней они опять увидели её в парке. Она тоже заметила друзей, приветливо им помахала, а потом и подъехала.
- Починили? – спросил Гена.
- Папа новое колесо поставил. А то уже починить невозможно.
Когда начался учебный год, оказалось, что Ника учится в той же школе, что и ребята, только в параллельном классе. Теперь после занятий Гена и Юра провожали Веронику домой, а в субботу и воскресение вместе гуляли в парке, ходили в кино.
Гена понял, что влюбился, когда ему захотелось встречать и провожать Нику самому без Юрки, тем более что друг тоже проявлял к ней необычный интерес и часто о ней говорил. Но сама Вероника никого из них не выделяла. Она просто была третьим «мушкетёром» в их компании, непременным участником снежных баталий, бегала с ними на каток, каталась на лыжах. Однажды она спросила у Гены:
- Слушай, а почему ты в наш клуб не ходишь? Ты же здорово поёшь, а там музыкальный кружок работает и хор есть. Сходи, попробуй. А хочешь - вместе пойдём.
- Если вместе, то пойдём.
Клуб находился недалеко от парка. Это был двухэтажный деревянный дом с большим портретом Сталина на торце. Тщательно оббив валенки от налипшего снега, друзья вошли в клуб. Клубы морозного воздуха ворвались вместе с ними.
- Дверь быстрее закрывайте, ребятки, - пожилая гардеробщица зябко передёрнула плечами.
- Скажите, пожалуйста, а где можно в кружки записаться?
- Смотря какие. Танцевальный – на право по коридору третья дверь. Технические – на втором этаже.
- А где музыкальный кружок?
- Сейчас в актовом зале хор репетирует. Идите туда. Там всё и узнаете. Только разденьтесь. В верхней одежде нельзя.
- Ну и кто – куда? – поинтересовалась Ника. – Я попробую в танцевальный.
- Я хочу модели самолётов строить,- подумав, решил Юра.
- Ну а я пойду в актовый зал.
Репетиция ещё не началась.  В первых рядах сидели люди разного возраста. Какой-то парень открыл крышку пианино и играл «Собачий вальс», помогая себе и мимикой, и подпрыгивая на стуле в такт, и интенсивно нажимая на педаль. Две девушки, стоящие рядом, сгибались от хохота. Вдруг раздались громкие хлопки, и сразу наступила тишина. На сцену поднялся высокий немолодой мужчина с абсолютно седой головой и такой же седой аккуратной бородкой.
- Так! Все собрались? Прошу на сцену.
- Глеб Михайлович, тут парнишка к вам новенький пришёл.
- Ну, с него и начнём. Поднимайтесь сюда, молодой человек. Что вы нам споёте или сыграете? Но с начала представьтесь.
- Геннадий Воронин. А петь буду песню из кинофильма ЧП.
Зал затих. Перешёптывания прекратились. И от
этой тишины, от этого внимания Гена заволновался. Руки вспотели и мешали начать петь.  Противная дрожь охватила, казалось все внутренности. Слова песни забылись напрочь.
- А можно я гитару возьму?
- Конечно, конечно.
Гена извлёк из чехла свой инструмент, придвинул себе стул, на котором только что сидел исполнитель «Собачьего вальса» и взял первые аккорды. Сразу отступил страх, и всплыли слова. Он запел.
     Далеко за кормой,
     За седой пеленой
     Затерялся в тумане
     Огонь маяка…
Чистый мальчишеский голос тихо и задушевно рассказывал о непростой службе моряков. Гитара вторила ему, сопереживая и поддерживая. И от этого голос окреп, зазвучал уверенно и напористо. Песня закончилась. Замолчал певец, затихли звуки гитары, а в зале ещё несколько секунд стояла тишина. А потом вдруг дружные аплодисменты взорвали зал. Гена вздрогнул.
- Браво, браво, Геннадий Воронин. Ты где-то учился?
- Нет.
- А игре на гитаре?
- Я сам.
- А сколько тебе лет?
- Четырнадцать.
- Тебе надо ни к нам, а в детский хор. У нас с шестнадцати лет.
- Глеб Михайлович! Оставьте его у нас. У нас такого голоса не хватает – послышались голоса из зала.
Руководитель хора немного помолчал и  махнул рукой.
- Ладно. Пусть годик у нас попоёт, потом всё равно
голос ломаться будет.
С этого дня Гена почти каждый вечер бегал в клуб. Он буквально заболел музыкой. Его увлекали репетиции, возбуждали и восхищали концерты. После седьмого класса Воронин ушёл из школы  и поступил в училище, которое готовило наладчиков ткацкого оборудования. Все мальчишеские забавы как-то разом отошли в сторону. Друзья виделись теперь реже. У каждого были свои интересы. Но самой лучшей девушкой для Гены по-прежнему была Вероника. Он ждал её у школы, когда мог раньше уйти с занятий в училище, вместе с ней бежал в клуб, не пропускал ни одного выступления танцевального коллектива. Ему казалось, что она танцует лучше всех, что костюм у неё самый красивый и только благодаря Нике, коллектив пользуется успехом у зрителей. Если Вероника не могла присутствовать на его выступлении, у него сразу портилось настроение, и даже музыка не помогала.
Пока Гена не пел из-за ломки голоса, он  учился игре на пианино, освоил нотную грамоту, смело играл с листа и стал постоянным аккомпаниатором.
Занятый своими делами, Гена не замечал, что обстановка в доме изменилась. В отношениях родителей появилась напряжённость, часто вспыхивали скандалы, даже из-за пустяка. Нередко он заставал маму плачущей. Сёстры нашептали ему, что у отца появилась любовница. А вскоре отец забрал свою одежду и гармонь и ушёл не попрощавшись. Гена остался единственным мужчиной в доме. Он никогда не думал, что столько всевозможных дел в доме требуют мужских рук. Гена не роптал. Ему было очень жаль мать, которая сразу как-то потухла, состарилась, перестала интересоваться жизнью детей. Отец приносил иногда деньги, какие-то подарки. Гена деньги забирал, отдавал матери, а подарки не брал и с отцом не разговаривал. Он не смог его простить.
После окончания училища Гена пошёл работать на
фабрику, а через полгода получил повестку и уехал служить на Урал в танковую дивизию. Здесь он получил удостоверение танкиста-водителя и вот уже третий год был неразлучен со своим танком-тягачом. Служба его не тяготила. Только однажды с ним произошёл казус. Его полк должен был отправиться на летнюю учебную базу. За день до отправки в Генкином тягаче вдруг стал подкипать мотор. Гена разобрался в поломке, понял, что засорились трубки радиатора и надо его снимать и промывать. Короче, работа не быстрая. Он доложил об этом старшине. Почесав затылок, сдвинув при этом фуражку на кустистые брови, тот сказал:
- Приедем на место, сразу займёшься. Побольше воды с собой захвати и давай собирайся побыстрее.
Гена освободил от остатков солярки плоскую столитровую канистру и наполнил её водой. Наутро полк тронулся в  путь. Тягач замыкал танковую колону. Проехав всего несколько километров, мотор закипел. Гена чертыхнулся от досады, остановил машину и минут двадцать гонял мотор на больших оборотах, пытаясь его остудить. И эта процедура повторялась через каждые два-три километра. Спустя несколько часов измученный Геннадий понял, что безнадёжно отстал от полка. К тому же дорога, ведущая к танкодрому была изъезжена гусеницами в разных направлениях и не возможно было понять в какую сторону ушла колона. Геннадий остановил несчастную больную машину на обочине у перекрёстка и вылез. Присел на траве в тени тягача, вытянул усталые ноги и стал ждать, когда  о нём вспомнят и вышлют подмогу. Рация почему-то не срабатывала. В наушниках слышался только шум, потрескивание и на все просьбы о помощи не отзывалась. День близился к концу. Очень хотелось пить и есть. Вода из канистры, пахнущая соляркой жажду не утоляла. Небольшой сухой паёк быстро закончился. Следующий день прошёл в безуспешных поисках нужного направления. Помощь не пришла. Как назло, дни стояли очень жаркие, и солнце беспощадно нагревало металлический корпус машины. Настроение падало. Только на третьи сутки вдали открывшегося свободного от леса пространства он увидел вышку полковой базы. Гена обрадовался виду этой вышки, как родному дому. Навстречу Гениному тягачу уже пылил по дороге ГАЗик. Выскочивший, из него офицер, объяснил, что про тягач просто забыли с суетой погрузки и только сейчас кинулись искать пропажу.
- Поесть у вас что-нибудь не найдётся, товарищ капитан?
Офицер рассмеялся, вытащил из машины булку хлеба, банку тушёнки и вручил их Геннадию. На подъехавшую авто платформу  погрузили тягач и отвезли на базу. После ремонта Гена уже своим ходом добрался до летнего учебного полигона и уже больше никогда не попадал в подобную ситуацию.
С первых же месяцев службы Геннадий был непременным участником художественной самодеятельности, солистом и запевалой. Ему повезло, хормейстером в клубе работала бывшая артистка театра оперетты, которая вышла замуж за офицера и была вынуждена покинуть сцену ради семьи и жить в военном городке вдали от театра. Татьяна Григорьевна, так её звали, уделяла большое внимание Гениному певческому таланту. Она считала, что его красивый баритон достоин большой сцены. В свободные часы она занималась с ним вокалом и готовила к поступлению в консерваторию.
И Гена мечтал. Он видел себя в театре. Он пел какую-то арию. Тёмный провал зала бурлил аплодисментами:  «Браво! Браво!»
Его мечты прервали громкие детские голоса.
- Что-то ребятня  расшумелись, думать мешают!
Гена  выглянул. Шум стоял  за домом, который 
 стоял ближе к калитке, начиная целый ряд  бревенчатых изб,  в  которых жили семьи  высшего военного  состава.  В палисадниках уже во всю цвела сирень, капельками крови на зелени лужаек смотрелись некрупные тюльпаны. Улица была разделена посередине узкой полоской посадок рябины и черёмухи. И таким деревенским  уютом веяло от этих домов, цветов и деревьев, омытых дождём, что у Гены защемило сердце.
- Скорее бы домой! Скоро у старшенькой сестры свадьба, а я с женихом не знаком. Правда, фотографию его Надюха прислала, но это всё не то. Надо же поговорить, понять, что за человек, что ждёт сестру. Хотя разве всю жизнь можно увидеть, только начав её? Вон отец – четверть века с мамой прожил, а вильнула хвостом, поманила какая-то городская молодуха, и он всё бросил, всё забыл.
Гена ещё раз выглянул на улицу, ничего  интересного не увидел и опять  окунулся в свои  мечты.
- Солдатик, помоги! – услышал он женский запыхавшийся  голос.- Электрик  срочно  нужен! Позвони  в часть или сбегай!
- Так у меня  связи  нет.  На этом  посту   телефон без  надобности! А уйти с  поста, я не имею права.  А что случилось?
Женщина  досадливо  махнула  рукой  и куда-то побежала. Из-за  дома  выбежали несколько  ребятишек.  Гена их подозвал и стал  расспрашивать.
- Да, ничего не произошло! - скороговоркой проговорил мальчишка  лет семи. – Около колонки лужа  огромная. А в ней провод  лежит  и дымится. Вот мы и начали прыгать через него. А тётя Оля вышла, увидела, да как на нас  заорёт. И разогнала  всех, а сама убежала. Электрика, говорит, надо  позвать. А  дядя Сеня  уже пьяный. Мы его звали, а он говорит: « Воскресенье!  Имею право!  Брысь отсюда!» Да, вон  тётя  Оля  его  тащит! -  и ребята побежали  им на  встречу.
Вдали показалась  женщина, подходившая к  Гене. Она  толкала перед  собой  упирающегося  мужика, который  громко  матерился  и  периодически  повторял:
- Нулевая это фаза! Так тебя в качель! Выходной  отнимают, фашисты-ы-ы! Так тебя…! – Витиеватость  его  ругани была непередаваемой.  – Нулевая-я-я! Отстань! Что  пристала?
Они  скрылись  за домом.  Крики  усилились. Гена не сдержал любопытства. Оглянулся, нет ли какого начальства поблизости, и побежал следом. Завернув за угол дома, он увидел, что все стоят по краям огромной лужи. Со столба свисал провод, второй конец которого был отсоединён от ремонтируемого  соседнего дома и валялся в воде. Вокруг провода вскипали пузырьки, весело подпрыгивая, бурля воду и превращаясь в белый лёгкий парок.
- А ну, отошли все от лужи – скомандовала женщина и открыла калитку в палисадник. Дети неохотно  зашли за низкий аккуратный заборчик из низкого ярко окрашенного штакетника.
Электрик, продолжая костерить всех и вся, схватил стоящую около дома лопату и попытался пододвинуть провод ближе к краю лужи. Он подцепил провод штыком лопаты и резко рванул его на себя. Провод подпрыгнул, как живой и, спружинив, свободным концом ударил дядю Сеню по лицу. Тот вскрикнул, уронил лопату и, защищаясь, второй рукой схватился за провод, пытаясь его оттолкнуть от себя. Но вдруг зашатался и упал в воду. Всё произошло в считанные секунды. Гена даже не понял, что случилось. Только жуткий женский вскрик объяснил ему, что дядя Сеня уже мёртв. Электрик лежал навзничь в луже, слегка подёргиваясь, чернея лицом. На его груди, как змея, лежал провод и продолжал парить. Заплакали испуганные дети.
- Господи, господи, господи… - причитала женщина, прижав руки к груди и сильно побледнев, – что делать – то?
- Так ток надо отключить – почему-то прошептал Гена.
Женщина не расслышала и повернула к нему заплаканное лицо, одновременно досадливо махнув руками на ревущих детей, чтобы замолчали. Гена ещё раз повторил, но даже сам себя не услышал. Гену бросило в жар. Голос пропал. Он попытался откашляться и снова что-то сказать. Бесполезно. Ни одного звука не вылетело из его рта. Он с силой напрягал голосовые связки для крика, но ничего не получалось. Женщина с удивлением смотрела на него. Дети притихли, пытаясь расслышать его слова. Гена досадливо махнул рукой и побежал в штаб. У  дежурного он схватил лист бумаги и написал. «Скорее! Нужен электрик. Семёна убило током у дома подполковника. Там дети. Скорее!»
Через два дня Семёна Ивановича похоронили. Лужу засыпали песком. Провод убрали ещё в день трагедии. А Гену положили в госпиталь. Его тщательно обследовали, но претензий к его организму не было. «Практически здоров» - написано было в его медицинской книжке. А голос не восстанавливался. Врачи разводили руками:
- Последствия шока. Только время покажет,  насколько глубоко поражены голосовые центры головного мозга.
Пока Гена лежал в госпитале, пришёл приказ о демобилизации. Гена приехал к себе в Новинки и узнал, что его любимая Ника, с которой он так ждал встречи, вышла замуж за Юру и уехала. Юра окончил военное училище, стал лётчиком и получил направление куда-то на Север.
- Почему же мне никто ничего не сказал? – написал Гена, сидящей рядом матери.
- Не хотела тебя волновать, сынок. Знаю ведь, что ты Нику любишь. Да и они оба знают, поэтому может быть, и не сообщили и уехали подальше от твоих глаз.
- Не знаю чем помочь тебе. Но ведь у тебя есть профессия.  Заработаешь деньги, найдём специалистов-врачей, которые помогут тебе восстановить голос. Ты главное духом не падай.
Так Геннадий Воронин стал механиком-наладчиком ткацкого оборудования. Время тянулось медленно. Работа не нравилась. Хождение по медицинским учреждениям результатов не давало. Редкие свидания с женщинами сердца не задевали. Стал прикладываться к рюмочке – не помогло, бросил. Однажды возвращаясь с работы, у самой калитки Геннадий встретил Глеба Михайловича, который направлялся к нему домой.
- Ну, здравствуй, здравствуй, мил человек. Совсем забыл старика. Не зайдёшь, не  проведаешь. Наслышан о твоей неприятности. Вот решил зайти посмотреть на мужчину, который духом  слаб. Что жизнь кончилась? Замкнулся. Как сыч, дома сидишь, горе своё пестаешь, себя жалеешь. Не перебивай! – он сердито оттолкнул блокнот, в котором Гена что-то пытался написать.
- Я с предложением к тебе пришёл. В клубе организован  вокально-инструментальный ансамбль. Нужен хороший гитарист. Тебя ребята ждут. Согласен?
Увидев, как засветились радостью глаза у парня, Глеб Михайлович удовлетворённо кивнул головой и, попрощавшись напоследок сказал:
- Давай, не тяни. Сегодня же и приходи. Теперь вечера опять заполнились музыкой. Концерты их группы всё больше и больше привлекали зрителей. Солисткой была жена пианиста из их ансамбля. Год назад они поженились, и сейчас она была в положении на пятом месяце. Животик на её худеньком теле уже становился заметнее с каждым днём, и надо было срочно найти замену.
И опять выручил Глеб Михайлович.
- Ребята, ко мне в хор пришла девочка. Ей скоро восемнадцать лет. Голосок – ну, как родничок. И красивенькая. Прослушайте, посмотрите. Зовут её Полина.
Полина пришла на следующий вечер. Высокая статная с копной тёмных, распущенных по плечам, волос. Глаза были настолько чёрными, что почти не различался зрачок. Она очень уверенно спела  несколько песен из репертуара ансамбля. Все единодушно приняли её в  свою команду.
Геннадий очень стеснялся своей немоты, и старался не присутствовать ни на каких вечеринках. После концертов, не задерживаясь, ехал домой. В присутствии Полины он смущался ещё больше. Она ему очень нравилась. Да и Полина оказывала ему знаки внимания. Однажды  после концерта она подошла к нему.
- Гена у меня к тебе просьба. У моих родителей завтра Серебряная свадьба, и мне хочется создать им настоящий праздник. Будет много гостей. А настоящей музыки нет. Только магнитофон. Помоги мне. Твоя гитара и мои романсы будут им подарком. Ты завтра свободен?
Гена кивнул и протянул ей руку.
- Ой, спасибо тебе, Геночка! Давай составим репертуар и немного порепетируем. Ты не против?
Гена расчехлил гитару и, тронув струны, немного поправил настрой. Репетировали до тех пор, пока дежурный вахтёр не пригрозил отключить свет.
Они шли по ночной Москве. Над Москвой-рекой поднимался туман. Вокруг жёлтых уличных фонарей мельтешила мошкара, привлечённая обманчивым светом. Гулко цокали Полинины  каблучки. Она зябко передёрнула плечами. Гена скинул свою вельветовую курточку и накинул ей на плечи, слегка приобняв. Полина повернулась к нему и, взяв обеими руками его голову, прижалась к  губам. Гитара мешала. Аккуратно прислонив её к парапету набережной, он обнял Полину, волнуясь, задыхаясь от радости и нежности. Ему хотелось сказать столько слов любви, он захрипел, закашлялся. Но Полина приложила палец к его губам.
- Не надо слов. Я всё вижу и без слов. Я люблю тебя и хочу быть всегда рядом.
На следующий день Гена пришёл к Полине домой с огромным букетом тюльпанов, оборвав все цветы в своём и соседском палисаднике. Он прямо перед дверью положил  букет, нажал на звонок и заиграл свадебный марш Мендельсона. Полина, распахнула дверь, смеясь подняла с порога цветы, чмокнула Гену в щёку и подвела к улыбающимся родителям.
- Вот, мои дорогие, это – Гена. Он самый хороший из всех смертных, самый талантливый из всех музыкантов. Я хочу выйти за него замуж. Ты возьмёшь меня в жёны, Геночка?
Гена залился краской, закивал как-то невпопад. А у бедных родителей улыбки сползли с лиц. Они молча посмотрели друг на друга, потом на Полину, которая уже схватила Геннадия за руку и потащила в комнату, где были накрыты столы и часть гостей примостилась на диване у телевизора, с увлечением следя за происходящими событиями в каком-то телесериале.
Праздник удался, Полина весь вечер была рядом с Геной. Он аккомпанировал ей, играл по просьбе гостей, которые иногда дружно, иногда в разнобой пели популярные мелодии. Потом все вышли на улицу и почти до рассвета гуляли в Коломенском парке.
Гена не спеша укладывал гитару в новый футляр, который ему подарили сёстры на день рождения, дожидаясь Полинку, решившую переодеться для прогулки в более подходящий для прохладного вечера наряд. Неожиданно он услышал разговор двух женщин, убирающих посуду со стола:
- Представляешь, наша дурёха собирается замуж за
этого глухонемого. Не спорю, он конечно талантлив, но ведь – урод! А если дети такие же глухонемые будут?
- Тише, ты. Он же не глухой. Он всё слышит, говорить только не может. А Полинка взбалмошная. Ей, что в голову взбредёт, тут же ей подай или сделай. Её надолго не хватает – скоро остынет. Да и родители не дураки, не допустят такого брака.
Тяжело стало на душе Геннадия. Он хотел сразу же уйти домой, но Полина почувствовала его настроение. Она всё время была рядом, держала его за руку. А на прощание прижалась к нему всем телом и так крепко поцеловала, что все горькие мысли улетучились.
Как родители не отговаривали Полину от брака с немым гитаристом, она всё равно твердила:
- Люблю, люблю, люблю.
В июле сыграли свадьбу. А  через девять месяцев Гена взволнованный ходил под окнами роддома и каждые полчаса подходил к окошку «Справочная», умоляюще глядя на дежурную.
- Слушайте, Воронин, успокойтесь, ради бога. Рожает она, рожает! Идите домой. Приходите завтра. Врачи у нас хорошие. Всё будет нормально. Не переживайте!
Всю ночь Гена просидел в больничном парке, а когда утром потянулся на работу медперсонал, он опять подошёл к справочной.
- Ну, поздравляю вас, Воронин. У вас родился сын - 4 килограмма, 52 сантиметра. Богатырь!
- Сын! – закричал Гена. Собственный голос оглушил его. Он замолчал оторопело и уже тише повторил:
- Сын!
И опять он услышал свой уже забытый голос. Слёзы полились по щекам дружными ручейками.
- Боже мой! Полинка! Сын! – он говорил  и говорил, слушая звуки голоса, как бы пробуя их на вкус. Они перекатывались на языке, в мыслях, звучали то громко, то шёпотом.
- Полинка-а-а! Сы-ы-н! Счастье!