О Владимире Набокове
Англоман, эстет, ненавидящий «толпу», под которой Набоков разумел простых людей, он был принципиальным сторонником чистого искусства (искусства для искусства). Отношение к Набокову среди коллег- писателей и критиков было и есть весьма неоднозначное. Куприн называл его «талантливый пустопляс». Внутренне бесплодным и несущем на себе барски-вырожденческие черты считал Набокова Б.К.Зайцев. Бунин, вначале восхитившийся творчеством Набокова, позже переменил к нему отношение, найдя в нём «блеск, сверкание и полное отсутствие души». В свою очередь, Набоков весьма критически относился ко многим российским классикам. В Достоевском он видел «журналиста», автора «полицейских романов», у любимого им Пушкина ценил не «картины русской жизни», а прежде всего «феномен стиля». Набоков презрительно отзывался о Шолохове, Солженицине, Пастернаке...
Я несколько раз принимался читать Набоковскую прозу. И в который раз понимал, что это не мой писатель. Красоты стиля, словесные изыски и при этом очень бедное содержание, и, я бы сказал, весьма убогие эмоции. А тут начал читать его стихи, и впечатление о Набокове кардинально переменилось. Ведь в стихах красота стиля и словесные орнаменты – это ценнейший элемент. А с этим у Набокова всё великолепно! Чтобы читатели почувствовали, как можно изысканно писать в общем на те же темы, на которые и мы пишем, приведу несколько его стихов. Причём далеко не самых лучших. Почти наугад.
ЛУННАЯ НОЧЬ
Поляны окропил холодный свет луны.
Чернеющая тень и пятна белизны
застыли на песке. В небесное сиянье
вершиной вырезной уходит кипарис.
Немой и стройный сад похож на изваянье.
Жемчужною дугой над розами повис
фонтан, журчащий там, где сада все дороги
соединяются. Его спокойный плеск
напоминает мне размер сонета строгий;
и ритма четкого исполнен лунный блеск.
Он всюду — на траве, на розах, над фонтаном
бестрепетный, а там, в аллее, вдалеке,
тень черная листвы дробится на песке,
и платье девушки, стоящей под каштаном,
белеет, как платок на шахматной доске...
18 сентября 1918
К РОССИИ
Отвяжись, я тебя умоляю!
Вечер страшен, гул жизни затих.
Я беспомощен. Я умираю
от слепых наплываний твоих.
Тот, кто вольно отчизну покинул,
волен выть на вершинах о ней,
но теперь я спустился в долину,
и теперь приближаться не смей.
Навсегда я готов затаиться
и без имени жить. Я готов,
чтоб с тобой и во снах не сходиться,
отказаться от всяческих снов;
обескровить себя, искалечить,
не касаться любимейших книг,
променять на любое наречье
все, что есть у меня,- мой язык.
Но зато, о Россия, сквозь слезы,
сквозь траву двух несмежных могил,
сквозь дрожащие пятна березы,
сквозь все то, чем я смолоду жил,
дорогими слепыми глазами
не смотри на меня, пожалей,
не ищи в этой угольной яме,
не нащупывай жизни моей!
Ибо годы прошли и столетья,
и за горе, за муку, за стыд,-
поздно, поздно!- никто не ответит,
и душа никому не простит.
1939, Париж
ИЗГНАНЬЕ
Я занят странными мечтами
в часы рассветной полутьмы:
что, если б Пушкин был меж нами -
простой изгнанник, как и мы?
Так, удалясь в края чужие,
он вправду был бы обречен
«вздыхать о сумрачной России»,
как пожелал однажды он.
Быть может, нежностью и гневом -
как бы широким шумом крыл,-
еще неслыханным напевом
он мир бы ныне огласил.
А может быть и то: в изгнанье
свершая страннический путь,
на жарком сердце плащ молчанья
он предпочел бы запахнуть,-
боясь унизить даже песней,
высокой песнею своей,
тоску, которой нет чудесней,
тоску невозвратимых дней...
Но знал бы он: в усадьбе дальней
одна душа ему верна,
одна лампада тлеет в спальне,
старуха вяжет у окна.
Голубка дряхлая дождется!
Ворота настежь... Шум живой...
Вбежит он, глянет, к ней прижмется
и все расскажет - ей одной...
1925
Если как прозаика, я бы не поставил Набокова в ряд с самыми крупными русскими писателями, то как поэта, его смело можно поставить в следующий ряд сразу после таких гигантов, как Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Фет, Некрасов, Блок, Есенин, Маяковский ...
Свидетельство о публикации №214120201148