Анна Эдуардовна. Часть вторая

       Вызов забвению
(документально-художественная повесть)


       Анна Эдуардовна. Часть вторая

      
       I. Шестидесятилетняя «шпионка»

       В семье прадеда из всех репрессированных детей Анна была старшей, она родилась 28 января 1878 года в деревне Нижне-Майково Томской губернии. Григорий был моложе её на 15, Александр на 17 и Николай на 20 лет. Арестовали Анну через четыре месяца после ареста Григория, на момент ареста ей было около 60-ти лет. Её дело, как показано выше, УФСБ по Томской области мне не выслало, мотивируя тем, что «Колмакова-Осыховская (Колмакова-Осуховская, Колмыкова-Осыховская) Анна Эдуардовна* в представленной копии архивной справки не указана в качестве дочери Осыховского Эдуарда», поэтому – сообщалось – «предоставить копии документов архивного уголовного дела не представилось возможным». Сообщалось также, что фотографии арестованных Осыховских и их паспорта в уголовных делах отсутствуют.
 
       (* В двойной фамилии Анны работниками НКВД допущены ошибки – отсюда три варианта его написания).

       Согласно выписке из церковной ведомости, Анна в 1913 году была замужем за Колмаковым Иоанном Васильевым 37-ми лет, с которым имела двоих детей: девятилетнего Михаила и двухлетнего Ермолая**.
       (** Кроме Михаила и Ермолая, у Анны была ещё дочь Елена, но она в церковной ведомости не упоминается. Проживала в Санкт-Петербурге).

       В этой ведомости она с семьёй – так же, как и её замужняя сестра Анастасия Эдуардовна Пикулина, тоже с семьёй, – значилась под другим номером, нежели остальные дети их отца Эдуарда. Однако по отчеству обе сестры были «Эдуардовы», и год рождения каждой соответствовал действительности. Но эти факты УФСБ посчитало недостаточными и по этой причине копию дела Анны не выслало, ограничившись лишь краткой справкой, в которой она значилась одинокой. Действительно, с момента посещения церкви и до её ареста прошло 24 года, и что случилось в семье Анны за это время, почему на момент ареста она значилась одинокой, – предугадать невозможно.
Судьба её мужа и судьба их детей также неизвестны.

       Краткая справка об Анне Эдуардовне из УФСБ РФ по Томской области:

       «В соответствии с документами дела № П-2979 Колмакова-Осыховская (Колмакова-Осуховская, Колмыкова-Осыховская) Анна Эдуардовна, 1878 (1877) г.р., уроженка с. Молчаново Кривошеинского района Нарымского округа Западно-Сибирского края, полька, гражданка СССР, беспартийная, образование – неграмотная, из крестьянской семьи, одинокая. На момент ареста проживала по месту рождения, род занятий – крестьянка-единоличница. Арестована 23 октября 1937 г. Нарымским окружным отделом УНКВД СССР как активная участница контрреволюционной «Польской организации войсковой», проводившей шпионско-диверсионную работу против Советской власти (в Книге Памяти арест Анны обозначен 22-м октября – Авт.). Содержалась под стражей в тюрьме в г. Колпашево. Постановлением Тройки УНКВД СССР по Новосибирской области от 14 декабря 1937 г. № 540 по ст. 58-2-6-8-11 УК РСФСР приговорена к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор приведён в исполнение 8 января 1938 г., сведения о месте расстрела и захоронения в архивном уголовном деле отсутствуют. Определением Военного трибунала Сибирского военного округа от 10 февраля 1959 г. А.Э. Колмакова-Осыховская реабилитирована».
       Известно, что во время ареста младшего брата Николая в его доме в ящике письменного стола была найдена фотография Анны. Это произошло 15 февраля 1938 года, и в это время её уже не было в живых: шестидесятилетнюю «шпионку и диверсантку», расстреляли за месяц до ареста Николая.
       В документе под грифом «секретно» с названием «Всех арестовали» приведён один из списков «Польской организации войсковой», участники которой якобы занимались шпионско-диверсионной деятельностью в Кривошеинском районе Нарымского края. В их числе значится и Анна Эдуардовна Колмакова-Осыховская.

«№ 35
СПРАВКА
Нарымского окротдела НКВД на арест жителей Кривошеинского района как участников польской контрреволюционной организации
22 октября 1937 г. г. Колпашево.
Следствием по делу вскрытой и ликвидированной на территории Нарымского округа Новосибирской области контрреволюционной шпионско-диверсионной, повстанческо-террористической «Польской организации Войсковой», созданной по заданию польских разведывательных органов установлено, что в названную контрреволюционную организация входили проживающие в Кривошеинском районе Нарымского округа следующие лица:
1. ЯСИНСКИЙ Иван Станиславович
2. ЧЕРНЫХ Станислав Иванович
(…)
10. КОЛМЫКОВА-ОСЫХОВСКАЯ Анна Эдуардовна (выделено автором)
(…)
17. КИСЕЛЬ Иван Осипович
 
Начальник Нарымского окр. отдела НКВД ст. лейтенант госбезопасности Мартон
Арест санкционирую: Прокурор Стариков
Архив УФСБ Томской области. Д. П-2979*. Л.2. Заверенная копия. Машинопись.
Все указанные в списке 17 человек арестованы в 1937 г. и расстреляны» (14).

       (* Дело П-2979 расшифровывается, видимо, как «Поляки-2979»).

       С.С. Мартон в 1937 году возглавлял Нарымский окружной отдел НКВД. Согласно следственному делу № 3503, 12 сентября 1938 года в Новосибирске ему самому было предъявлено обвинение как активному участнику «контрреволюционной правотроцкистской организации». Арестовали Мартона в январе 1938 года, освободили в июле 1939-го «в связи с прекращением следствия». Ему предъявлялись в частности обвинения в его якобы препятствии к арестам некоторых лиц, но позже было доказано, что никаких препятствий он не чинил и поэтому был оправдан(15). Прокурор Нарымского края Стариков представлял в то время государственное обвинение.


       II. Вершители судеб. Эффект бумеранга.

       Не прошло и двух десятилетий со времён политического насилия, как по меткому выражению Варлама Шаламова, «жизнь поменяла масштабы». В связи с реабилитацией жертв репрессий на скамье допрашиваемых оказались теперь сами каратели, учинявшие расправы над невинными людьми во время террора. Некоторые протоколы их допросов из ранее засекреченных архивов благополучно перекочевали на просторы электронных ресурсов. В них, в частности, фигурируют «Польская организация войсковая» и контрреволюционная кадетско-монархическая организация, в которые якобы и были вовлечены мои родственники. Так, допрашиваемый А.В. Смирнов – соратник Ульянова, Лукичева, Калинина, Худякова и Резникова, вершивших дела и судьбы в окружном отделе НКВД Нарымского края, – прямо говорит о том, что «к «Польской организации войсковой» причисляли в основном поляков», что «на этот счёт тоже были указания свыше» и что «показания одного обвиняемого подгонялись под показания другого».
       Здесь следует остановиться и сказать, что 11 августа 1937 года в Москве Ежов подписал оперативный приказ № 00485, согласно которому органам НКВД предписывалось «С 20 августа начать широкую операцию, направленную к полной ликвидации местных организаций «ПОВ» (Польской организации войсковой – Авт.) и, прежде всего, ее диверсионно-шпионских и повстанческих кадров в промышленности, на транспорте, совхозах и колхозах. Вся операция должна быть закончена в 3-х месячный срок, т.е. к 20 ноября 1937 года». Предписывалось также «после утверждения списков в НКВД СССР и Прокурором Союза приговор немедленно» привести в исполнение, то есть осужденные по первой категории должны быть расстреляны, по второй – отправлены в тюрьмы и лагеря, «согласно нарядов НКВД СССР». И далее – «Прекратить освобождение из тюрем и лагерей оканчивающих срок заключения осужденных по признакам польского шпионажа»(16).
       Существует точка зрения, что польская операция была одной из самых масштабных национальных операций во время эпохи Большого террора. Это объяснялось якобы тем, что Польша на протяжении 1920-30 годов рассматривалась – прежде всего Сталиным – как потенциальный противник, и это могло стать основной из причин репрессий поляков.
       Привожу фрагменты допроса бывшего сотрудника уголовного розыска Нарымского окружного отдела НКВД Смирнова Александра Васильевича, «1903 г. рождения, уроженца г. Верхотурье Свердловской области, гражданина СССР с низшим образованием, русского, из служащих, проживающего в г. Томске, ул. Вершинина № 27 кв. 2. Допрашивал старший следователь следственного отдела УКГБ по Томской области старший лейтенант А.И. Спраговский.
11 апреля 1956 г. г. Томск»

Фрагмент первый

ВОПРОС – Вы работали в бывшем Нарымском окр(ужном) отделе НКВД?
ОТВЕТ – Да, работал.
ВОПРОС – Какой период времени?
ОТВЕТ – С 1932 по 1944 г.
ВОПРОС – В качестве кого Вы работали в 1937-1938 гг.?
ОТВЕТ – В 1937-38 гг. я работал начальником отделения уголовного розыска Нарымского окротдела милиции.
ВОПРОС – Вы принимали участие в расследовании дел на участников контрреволюционных организаций, ликвидированных в 1937-1938 гг. бывшим Нарымским окротделом НКВД?
ОТВЕТ – Да, принимал.
ВОПРОС – В чем конкретно выражалось Ваше участие?
ОТВЕТ – В допросах отдельных лиц, привлеченных к уголовной ответственности за участие в контрреволюционных организациях.
ВОПРОС – Какими материалами располагали Вы о существовании в Нарымском округе контрреволюционных организаций, в причастности к которым обвинялись арестованные граждане?
ОТВЕТ – По тем делам, где я принимал участие в допросах арестованных, имелись постановления об избрании меры пресечения и предъявления обвинения того или другого арестованного к какой-либо контрреволюционной организации и его практической деятельности. Другими материалами при допросах я не располагал. Были ли таковые в окротделе, я не знаю.
ВОПРОС – На основании каких материалов производились аресты граждан?
ОТВЕТ – Не знаю. С таким документами я знаком не был.

Фрагмент второй

ВОПРОС – Допрошенные в качестве свидетелей бывшие сотрудники Нарымского окротдела НКВД ФИЛИППОВИЧ Сергей Федорович и ДОЦЕНКО Иван Пантелеевич показали, что допрос арестованных и привлеченных по настоящему делу, осуществлялся ими по схеме, выработанной руководством окротдела, а показания обвиняемых в протоколах фиксировались необъективно, то есть протоколы писались по стандарту. Это верно?
ОТВЕТ – Возможно, они и получали такие указания, но я лично никакой схемы не видел. В практике тогда протоколы допроса писались с учетом данных на других обвиняемых, т. е. учитывались показания вербовщика и завербованного. Записи производились, конечно, не со слов обвиняемого. Обвиняемые же, как правило, говорили «пишите всё, что хотите» и подписывали протоколы. В то время был такой порядок ведения дел.
ВОПРОС – Следовательно, признательные показания обвиняемых о причастности их к контрреволюционным организациям и о их практической деятельности измышлялись работниками следствия?
ОТВЕТ – Да, на этот счет были соответствующие указания руководства окротдела и Управления НКВД.

Фрагмент третий

ВОПРОС – Вам предъявляются для ознакомления архивно-следственные дела № 674741 и 797451 на участников так называемой «Польской организации войсковой». Протоколы допроса этих обвиняемых напечатаны на машинке и подписаны обвиняемыми. Показания всех обвиняемых носят однообразный признательный характер. Соответствуют ли они действительности?
ОТВЕТ – По этим делам допрос обвиняемых производился таким же образом как и по предыдущим. Судя по тому, что протоколы печатались на машинке, трудно сказать, сам ли я допрашивал этих обвиняемых. Вероятно протоколы были составлены другими работниками, а я их подписал. Признательные показания всех этих обвиняемых, конечно, нельзя считать объективными. Помню к «Польской организации войсковой» причисляли в основном поляков. На этот счёт тоже были указания свыше.
ВОПРОС – Вы сознавали преступный характер ведения следственных дел таким образом, как об этом Вы сейчас показали?
ОТВЕТ – До тех пор, пока не начали арестовывать самих сотрудников НКВД, я считал, что борьба с контрреволюцией, как об этом гласили приказы и указания из центра, ведется законно. (…) Дела вели упрощенным способом, что в то время считалось правильным. Допросы свидетелей, очные ставки, сбор каких-либо доказательств не практиковались. Достаточно было признательных показаний обвиняемого. С точки зрения сегодняшнего дня при расследовании дел в 1937-1938 гг. конечно допускались грубейшие нарушения соцзаконности.
 Допросил: п/п ст. следователь следотдела УКГБ при СМ СССР по Томской области ст. лейтенант Спраговский
Верно: подлинный в арх. след. деле № 4648 ст. след(ователь) Подпись [Спраговский]
Архив УФСБ Томской области. Д. П-2612. Л. 612-615. Заверенная копия. Машинопись(17).
       -----

       Не обошли стороной репрессии и самих работников НКВД, уже тогда осознавших чудовищную жестокость террора, развязанного властями против собственного народа.
Новосибирский историк А.Г. Тепляков в книге «Машина террора. ОГПУ-НКВД Сибири в 1929-1941 году» рассказывает: «Оказавшись в тюрьме, многие чекисты считали себя уже не связанными корпоративными отношениями с НКВД и откровенно рассказывали сокамерникам, чего им следует ожидать. Бывший начальник Ачинского окротдела ОГПУ К.П. Болотный, арестованный в сентябре 1937 г. на Алтае, в камере «всячески убеждал арестованных не сознаваться, заявляя, что всё равно будут расстреляны. Предупреждал о могущей иметь место камерной подсадке агентуры и т. д.». В Кривошеинском районе Нарымского округа оперуполномоченный Н.А. Черных «высказывал сожаление по адресу арестованных врагов народа и клеветал на методы следствия» (…), а попав за решётку, знакомил заключённых с методами следствия и уговаривал отказываться от показаний*.
 
       (* Черных Николай Андреевич, 1899 г.р., русский, помощник оперуполномоченного Нарымского окротдела НКВД. Проживал в Колпашеве, арестован 20 января 1938 года по обвинению в контрреволюционной деятельности. Приговорён к 15 годам ИТЛ и 5 годам поражения в правах. Реабилитирован 4 декабря 1991 года (из Книги Памяти по Томской области).

       Чекисты в тюрьме отваживались и на серьёзные заявления, могущие, в частности, подорвать даже знаменитые открытые процессы. (…) Арестованный начальник Томского ГО НКВД И.В. Овчинников писал следователям: «Да, безумная обстановка 1937 года, безумное проклятое время, тот психоз, которым были охвачены все мы, лишили разума и обрекли с неизбежностью рока на действия, которые возведены сейчас в преступление... [...] Я был поражён установками на размеры операции, на упрощённый порядок следствия... переживал тогда жуткие минуты страшной внутренней борьбы, примерял свою совесть и рассудок, не согласные с этой операцией, с необходимостью выполнения долга службы, диктуемого сверху, со ссылкой на Москву, но бороться с этой линией УНКВД не смел, т. к. думал, что раз Москва требует, значит так надо, значит я оперативно и политически отстал, не вижу того, что видно с московской колокольни, на которой сидел Ежов. [...] Все ссылки на него [со стороны УНКВД] я понимал прежде всего как ссылки на указания ЦК ВКПб). В этом ярком заявлении, – пишет далее А.Г. Тепляков, – тем не менее, отсутствует объяснение того, почему Овчинников так искренне поддерживал соревнование по количеству арестов»(18).


http://www.proza.ru/2014/12/03/1333