Как и должно бывать

Тысячу лет назад я был плечистым и выносливым землекопом, и,
встретив однажды в мрачных подземельях святых пустынных мест
светлую фигуру мудреца, спросил, в невыносимой и усталой боли вопрошая:
 - Почему мне так тяжело? И земля мягкая, и лопата острая,
а сил нет никаких больше. Может быть, я слишком глубоко копаю?

И он ответил: - Работа ожидает от тебя поддержки, а не подаяния,
дружеских улыбок, а не кривую ухмылку, и жаждет не ранить раздражением,
но успокаивать тебя.
Если же ты ищешь и ждёшь от неё сладкой лести,
безудержного веселья и томной неги, то тяжесть твоих проваленных
предвкушений будет вечно давить на твои плечи.

После той встречи, что бы я ни делал, я уже не выяснял у работы придирчиво,
кто из нас двоих могущественнее, и лишь смиренно просил её показать мне всё,
на что она способна, заранее и навсегда признав её победителем.
И мне было легко.

Пятьсот лет назад в южном море я отважно нырял за жемчугом, и,
встретив однажды в морской пучине след святого человека, задал, наконец,
ему вопрос, терзавший меня годами:
 - Отчего мне так легко? Я встаю до восхода солнца,
целый день не дышу под водой, засыпаю лишь глубокой ночью
под перевёрнутой лодкой на берегу, и у меня не отнимается сил
и не уменьшается желаний. Может быть, я неглубоко ныряю?

И мудрец издалека ответил:
 - Работа просит у тебя великодушного одобрения её любых,
даже крошечных успехов, а не осуждение неудач и не насмешку над неловкостью.
Она ожидает жарких обещаний не расставаться с ней даже во сне,
а не грозных проклятий о неверном выборе,
и любит беспрекословное повиновение её приказам.
Если же ты не слышишь её молчаливых и укоризненных призывов,
то ты не разглядишь и награду за свои труды.

С той поры, чем бы я ни занимался, я прислушивался и присматривался
к работе, как к стуку сердца и дрожанию ресниц своей возлюбленной.
И мне было тяжело.

Сто лет назад я был поэтом счастия и веры,
и в тщетных муках творческой бесплодной скуки воззвал к отверстым небесам,
досель молчащим и взиравшим строго в мои упрямые глаза:
 - Почему моё занятие так серо, невзрачно и беспомощно?
Разве я не могу работать с радостным взглядом и так отчаянно,
будто от этого занятия зависит моя жизнь?
Может быть, я пишу слишком мудрёные стихи?

И небеса рассказали, утерев мои беспомощные слёзы исписанными,
исчёрканными и измятыми листками, неживыми лжесвидетелями ночных бдений:
 - Работа желает, чтобы ты, взяв её за руки,
умело кружил в танце и уверенно вёл за собой,
останавливаясь в нужный для неё момент, давая ей передохнуть,
и снова брался за дело, не сводя с неё взгляда восторга,
и не сбивал с ног ударами жалкого уныния.
Если же ты берёшься за работу, как за дырявую корзину, набитую змеями,
и мечтаешь только о побеге с арены трудолюбивых человеческих героев,
не в силах дать работе того, чего она жаждет от тебя веками,
то всякая работа и занятие в твоих глазах и памяти останутся
пыльными и тоскливыми клубками разорванной давнишней паутины.

Сейчас я не знаю, кто я есть и что со мной происходит,
но чем бы я ни занимался, во имя работы делаю только то,
что требуется именно этой работе, зная, что любая настоящая работа
жутко ревнива и не потерпит никакой иной в своём присутствии.
И даже самую малую и невинную мысль о другой работе или ином занятии
я не пускаю на свой порог прежде, чем бережно провожу за несколько кварталов
успешно завершившую все свои планы насчёт меня её усталую предшественницу.
И мне бывает так, как и должно бывать.
И всё.

22.11.2014г.