Самаркандский гамбит. 2. Навои

     Утром я доел остатки дыни.
     Моё настроение напоминало настроение лошади, которую несколько лет гоняли, как сидорову козу, и внезапно отправили на незаслуженный отдых.
     Я выписался из заводской гостиницы и пришёл на автовокзал. Там я купил билет на рейсовый автобус в Навои и стал спокойно дожидаться объявления посадки. После того, как посадку в конце концов объявили, я подошёл к автобусу и был слегка удивлён – он уже был битком набит пассажирами. Моё место, естественно, было уже занято какими-то пацанами. Я сказал об этом кондуктору – красивому, высокому и весёлому парню, напоминавшего и узбека, и русского, причём, одновременно.
     Тот посмотрел на билет, как на какое-то чудо, быстро подошёл к пацанам, схватил одного из них за шиворот, а затем коленом подтолкнул обоих к задним сидениям автобуса. Все пассажиры весело и одобрительно загалдели. Я сел на своё место, чувствуя некоторую вину перед пацанами, и оглядел своих попутчиков.
Боже, кого здесь только не было! Как будто какой-то кишлак решил поменять место жительство. В основном это были женщины с бесчисленными выводками резвящихся детей. Мужчин почти не было. Моё внимание привлёк бабай в традиционном полосатом халате  на вате, подпоясанным красивым поясом, в кирзовых сапогах, весь в бороде и с чалмой на голове. Бабай доброжелательно и покровительственно переговаривался с подобострастными жителями кишлака.
     Наконец, появился водитель, что-то сказал, завёл двигатель, и мы поехали. Автобус неспешно передвигался по начинающей раскаляться степи, останавливаясь на редких остановках.
     Дети бегали по салону, что-то орали, причём на узбекском языке, потом ревели во всю глотку и получали любящие подзатыльники от своих мамаш.
     Во время стоянок одна часть кишлака с шумом и гамом, с поклашками в виде детей и вещей на руках и на спинах покидала автобус, а новая с гиканьем и свистом залетала в него и занимала освободившиеся места. Всё это напоминало мне общие вагоны пассажирских поездов, в которых я часто и подолгу пересекал необъятные просторы моей любимой родины.
     Я ехал и представлял, как увижу Милу, поближе познакомлюсь с её новым мужем и, если удастся, посмотрю на производство волокна, размещённое в этой Тмутаракани.
     Я всегда удивлялся логике чиновников наших московских – союзных министерств,  у которых горел в одном месте лёд. Им обязательно надо было разместить новые производства не в Российской Федерации, а на окраинах. Этим они поднимали уровень этих самых окраин, невзирая на то, что частенько там не было специалистов, способных освоить сложное производство. Таким образом была создана, например, гигантская промышленность на ридной Украйне, которая теперь использует созданную индустриальную мощь против этих самых «москалей». Сейчас молодому поколению трудно даже представить себе послевоенную разруху на Украине, подвергнувшейся нападению фашистов – и немецких и бандеровских. И поэтому совершенно невозможно представить, какие силы, материальные средства и финансы СССР были вбуханы в экономику Украины. Вспоминается один эпизод из военной истории нашей страны. После освобождения Донбасса в 1944 году одной из главных задач было восстановление шахт, разрушенных немецкими фашистами. Первому секретарю обкома КПСС республики Коми позвонили и сказали, что с ним намерен говорить товарищ Сталин. Секретарь провёл в размышлениях и беспокойстве всю ночь, ожидая звонка. Под утро раздался долгожданный звонок. Сталин очень торопился и сказал секретарю только три слова: «Донбассу нужен лес». Всё! Машина заработала в нужном направлении. Донбасс получил крепёжный лес для шахт. После войны на Украине была сосредоточена судостроительная промышленность СССР, авиационная и космическая отрасли получили невиданное развитие. Я, как химик, знал, что головной научно-исследовательский институт по бытовой химии был расположен в Киеве. Да только ли он один! Ничего не жалели для этой голой и разорённой республики. Экзальтированный Никитка Хрущёв в 1954 году в честь 300-летия навечного вхождения Украины в Россию даже отвалил ей такой лакомый кусок, как Крым.
     И огромное ей спасибо за ассиметричный ответ.
     Вообще, следует отметить, что за века своего существования Россия раздала неисчислимые богатства всем, кому ни попадя. Причём, самым удивительным было то, что чем больше мы пёрли в какую-либо страну, тем больше она нас ненавидела. Правда, ещё больше богатств вывезли из России бесчисленные захватчики, и даже такие друзья, как англичане, французы и американцы.   
     Конечно, развитие химии было необходимым и, как выражаются в математике, достаточным условием для процветания любой страны и любого региона. Эту аксиому мне вдолбили ещё в институте. Без сомнения, без продукции бытовой химии, удобрений, горюче-смазочных материалов нельзя никуда двигаться.
     Но размещение импортного производства синтетического волокна среди бескрайних хлопковых плантаций Узбекистана выглядело безумно даже по меркам того, советского, социалистического мышления. Кроме оборудования из-за границы в эти степи были направлены сотни специалистов из России, сырьё чёрти откуда, а сбыт волокна вообще не был продуман.
     Поэтому у меня кроме личного было как бы профессиональное любопытство к этому производству, размещённому в Навои. Я сидел, размышлял о проблемах, а в это время беспокойная толпа совершала свои набеги на транспортное средство. Лишь мы с бабаем тихо и мирно сидели на своих местах и, я – с ужасом, а он – с умильной улыбкой, наблюдали за приливами и отливами. Впрочем, иногда лицо бабая меняло своё благостное выражение на тревожное. Он периодически бросал опасливый взгляд на крафт-мешок, засунутый на полку прямо над его головой. Мешок иногда странно двигался, и из него доносился какой-то шорох, беспокоящий бабая.
     Я, наконец, понял, почему кондуктор так изумился при виде моего билета. Оказывается, здесь была своя, узбекская система оплаты туристических услуг. Она отличалась от социалистического порядка, к которому я привык в европейской части страны. Коротко говоря, таньга перекочёвывала помимо касс непосредственно из рук туристов в руки кондуктора, а потом – «всё выше, выше и выше». Это было очень удобно и объясняло причину почтения пассажиров к молодому кондуктору. Вероятно, поэтому бюджет Узбекистана, да и остальных среднеазиатских республик был всё время дотационным и ежегодно компенсировался бабками Российской Федерации. Впрочем, справедливости ради говоря, наши закавказские республики тоже не очень отличались в этом вопросе от среднеазиатских. Моей дорогой Кубани, хотя она и числилась Северным Кавказом, до них было далеко.
     Мои заумные рассуждения были прерваны визгом тормозов и резким торможением автобуса. Вся малолетняя братия, резвящаяся в проходе, с визгом и хохотом полетела вперёд. Слетел с полки и крафт-мешок бабая; и из него выпала огромная красивая курица со связанными лапами. Возможно, крылья тоже были связаны, но при толчке они освободились. Курица раскрыла их на всю ширину прохода, и всеми своими недюжинными силами стала сопротивляться падению. Случайно её связанные лапы коснулись чалмы бабая и острые когти  впились в её шелковистую ткань.  Курица рывком стянула чалму с головы и улетела с похищенным грузом в конец автобуса. Весь кишлак загляделся на происшествие и внезапно для себя увидел на месте чалмы голую, ослепительно сверкающую на солнце, башку бабая. Обалдевший автобус на миг перестал орать, а затем кинулся спасать чалму и задерживать похитителя. Бабай, вначале смущённый от случившегося, нашёл в себе силы прийти в прежнее состояние духа. Получив расхристанную чалму, напоминавшую широкий пояс, он стал медленно и торжественно, при благоговейном внимании зрителей наматывать её на голый череп по всем канонам ислама. Я тоже внимательно смотрел на процесс повязывания чалмы, понимая, что, вероятно, вижу это в первый и последний раз. Постепенно лысый, слегка растерянный старичок исчез, и на глазах у почтенной публики появился уважаемый аксакал. Воцарилась необыкновенная атмосфера единения. Даже я, чужак в этом кишлаке, почувствовал её торжествующую вибрацию, обычно неслышимую и невидимую в обычное время. Вероятно, такое чувство возникает у солдат, одержавших важную победу. 
     Аксакалу торжественно поднесли связанную по всем правилам курицу, он засунул её в тот же мешок и, не рискуя больше засовывать его на полку, поставил рядом – в проходе.
     Внезапно двигатель автобуса как-то странно затарахтел, взвыл, и затих. Автобус остановился, водитель открыл дверь, вышел и поднял дверцу позади машины, открыв доступ к двигателю. Все вылезли из автобуса. Немногочисленные мужики подошли к водителю и, заглядывая внутрь двигателя, стали строить догадки, что с ним случилось. Я тоже подошёл к знатокам моторов, но, поскольку в них не разбирался так, как остальные пассажиры, решил полюбоваться окрестностями. Природа, нас окружавшая, и впрямь была необычной. Ландшафт был довольно холмистый, с признаками растительности. Около шоссе мы с пацанами постарше обнаружили виадук, построенный на высоте человеческого роста, а кое-где и повыше. Виадук был изготовлен из округлых цементных коробов, представлявших собой как бы трубы, разрезанные вдоль по диаметру. Учитывая гористый характер местности, виадук, должно быть, был хорошо продуман и изготовлен с нужными уклонами. По нему спокойно текла вода из какой-нибудь Сыр-Дарьи или Аму-Дарьи. Я из географии знал, что именно эти реки текли по Узбекистану; об остальных реках я ничего не знал. Мы с пацанами нашли место, где до короба можно было спокойно достать, и стали обмываться чистой и приятной на вкус водой. Это было весьма кстати, так как солнце раскалилось похлеще кубанского. 
     Наконец водитель с помощью пассажиров справился с непослушным мотором, и мы продолжили свой путь. Через час я вышел из автобуса.
     Не прошло и дня, а я достиг Навои – города химиков Узбекистана.
     Адрес моих приятелей у меня имелся, так как моя жена не только переписывалась с ними, но пару лет назад даже посещала их. Я без труда нашёл пятиэтажный типовой дом и позвонил. Дверь мне открыл Альберт. Я спросил, дома ли Мила. Он узнал меня, слегка удивился и ответил, что Мила находится в отпуске и поехала к своим родителям.
     Я был в шоке. Моя гениальная задумка с треском провалилась. Я находился рядом с человеком, с которым меньше всего хотел бы находиться наедине.
Чтобы объяснить возникшую ситуацию, я должен вернуться в Ленинград, в студенческие времена, и теперь уже мысленно расхлебать ту любовную кашу, которая была тогда заварена. На последнем курсе я жил в одной комнате со своим лучшим другом Мишкой и ещё с одним одногруппником по имени Георгий. На одну из наших студенческих вечеринок этот Георгий пригласил красивую девицу Милу, которая училась на третьем курсе. Было видно невооруженным глазом, что между ними закрутилась нешуточная любовная метель. На следующую вечеринку осмелевшая Мила пригласила свою лучшую подружку, с которой у меня тоже началось что-то типа романа. У меня была какая-то генетическая предрасположенность к женскому обществу. Я с удовольствием слушал жужжанье девичьего роя, жужжащего о чём-то своём. Я как бы переносил на него свою бескрайнюю любовь к моей ненаглядной мамочке. Тот, последний год моей учёбы омрачился её смертью; и я мучился, не в силах рассказать о невероятной тяжести невосполнимой потери никому, даже верному другу. Впрочем, к тому времени я уже два года, как мучился ещё одной проблемой. 
     Я был отчаянно влюблён  в краснодарскую девчонку, красавицу и умницу, с которой общался только с помощью писем.
     Поэтому те отношения, которые возникли у меня с подружкой Милы, вызывали чувство раздрая – на испепелённом поле любви к моей мамочке прорастали сразу два ростка новых отношений с моими ровесницами.
     После окончания института и распределения почти треть группы была направлена на работу в приволжский город, на импортное производство синтетического волокна. Короче, почти вся наша комната общежития вместе со своими студенческими замашками перемещалась из Питера туда. Я, обдумав возникшую ситуацию, во время последних каникул - уже после окончания института - смотался в Краснодар, узаконил свои отношения с моей ненаглядной; и мы сдуру не остались в южном городе, а рванули в эту приволжскую глушь. Надо было строить коммунизм.
     Каково же было моё удивление, когда, приехав на производство, я узнал, что мой приятель Георгий тоже узаконил отношения с Милой. Эта влюблённая дурочка бросила институт и, как декабристка, рванула с ним в неустроенность.
Начальство нашего завода даже не могло предположить, что молодые специалисты переженятся, потом заведут себе детей и, главное, начнут требовать себе квартиры. Короче говоря, мы с Георгием, а также ещё одна парочка получили по комнате в трёхкомнатной квартире, переименованной в общежитие.
     Мой лучший друг Мишка тоже пошёл по моим стопам. В Ленинграде он оставил изнывающую от любви к нему девушку, а к Ляльке, последовавшей за нами, он питал только дружеские чувства. Про Ляльку я расскажу чуть позже. А сейчас могу только добавить, что она была влюблена в моего друга практически все годы, что мы учились в институте. На новом месте он нашёл себе жену, и его женитьба сразу разбивала, как минимум, два девичьих сердца.
     Георгий по секрету сообщил мне, что оставленная мной подружка Милы писала ей, что я разбил ей жизнь, и просила как можно больше узнать про ту, ради которой я совершил немыслимое предательство. Мила стала исполнять её просьбу и незаметно для себя тоже поддалась чарам моей кубанской красавицы. Постепенно совместная жизнь в одной квартире сдружили мою жену с Милой. Моей жёнушке, как женщине весьма проницательной, стало в конце концов известно моё беспринципное поведение. Меня извиняло только то, что своё предпочтение я отдал ей. Впрочем, эта была только моя точка зрения, ведь доказать свою любовь к ней я мог только своей преданностью.
     Между тем, отношения Георгия и Милы стали портиться; и дело закончилось разводом. На горизонте у Милы появился некий Альберт, который увёл Милу от семейного очага, а затем увёз в Навои. Я с огорчением наблюдал, как великая любовь, заставившая Милу покинуть Ленинград, развалилась. Альберта, как вы понимаете, я любить не мог. И вот он своей собственной персоной стоит на пороге узбекской квартиры и с удивлением смотрит на гостя из прошлого. 
     Альберт первым справился с удивлением, и пригласил меня к себе. До этого мы никогда не общались, так что его чувства ко мне не были отягощены – в отличие от моих. Поэтому пережить удивление при встрече со мной ему удалось раньше, чем мне пережить разочарование от того, что я не увижу Милу. Ночевать мне было негде, и я принял приглашение. Ну что же, я побывал в разных компаниях, и этот опыт общения может пригодиться мне и сейчас. Квартира у Милы и Альберта была двухкомнатная, по тем меркам неплохая, но давно не видевшая ремонта. 
     Альберт спросил, не голоден ли я. Я ответил, что неплохо было бы перекусить. Мы прошли на кухню, он достал кусок колбасы и нарезал хлеб.
Я достал из портфеля купленную в Карши бутылочку московской водки; и мы начали изучение друг друга. Не успели мы допить дар небес, как выяснилось, что Альберт – мировой парень, что любовь Георгия и Милы разбилась о взаимонепонимание, и что вины Альберта в их разводе нет. Я перешёл к интересующему меня вопросу: как обстоят дела на производстве синтетического волокна. Альберт отвечал уклончиво, но заметил, что производство работает хуже, чем в приволжском городе. Я знал, что в приволжском городе производство, по сути, доведено до ручки; и не стал дальше развивать эту тему. Один вопрос был решён – я не стану осматривать останки импортного производства. Я перевёл разговор на Самарканд. Он находился, можно сказать, на половине пути от Навои до Ташкента, из которого летал самолёт до Краснодара. Я решил сделать маленькую петлю и осмотреть этот необыкновенный древний город. Альберт рассказал мне всё, что он знал об этом удивительном месте, и моё желание разгорелось, как у московских чиновников, размещавших производства в самых экзотических местах.
     Утром я выяснил, что у Альберта – выходной и предложил ему провести какой-либо косметический ремонт в знак уважения к Миле и в качестве платы за гостеприимство. Альберт возражал, но после того, как я сказал, что он может преподнести ремонт, как проявление его любви к Миле, согласился. Ремонт, а, точнее, покраска чего-то облезшего, прошёл успешно, и в конце дня мы обмыли это мероприятие. Во время очередного чаепития я поинтересовался как бы половче попасть в Самарканд, куда предполагал отправиться утром. Альберт ответил, что из Навои туда каждый день летает самолёт.
     На следующее утро  я сообщил гостеприимному хозяину, что надо ехать в аэропорт. Альберт сказал, что отвезёт меня туда на своей автомашине. Мы вышли во двор, и он подошёл к новеньким «Жигулям». Я оторопел. В Краснодаре люди десятилетиями стояли в очереди на покупку этого чуда техники, а в каком – то Навои гастербайтер из России купил его, можно сказать, элементарно. Альберт внимательно осмотрел колёса, чуть ли не залезая под днище машины.
     Я поинтересовался, в чём дело, и владелец авто сказал, что местная пацанва любит подсовывать под колёса самодельные «ежи», изготовленные из деревянного бруска, пробитого во всех направлениях гвоздями.
     На этот раз «ежей» под машиной не оказалось, и мы спокойно доехали по пустынным улицам до навоинского аэропорта. Билеты на самолёт Навои – Самарканд были, я приобрёл один из них, и мы распрощались с обидчиком Георгия. Но теперь предубеждение в отношении Альберта у меня было сломлено, и я попрощался с ним по-дружески. «Самолётляр» взлетел, и не прошло и часа, как я спускался по трапу в аэропорту желанного Самарканда.