Шурок

Вместо пролога ненаписанного пока романа...

Весной 77-го года смыло мост возле деревни Шишки (ударение на втором слоге). Катастрофы вселенской не случилось: два дома  всего лишь остались за речкой, не велика беда.
Один сразу на взгорке, как от останцев моста подниматься. В ней цыгане поселились. Сколько их жило в доме, никто не знал. Одно слово – табор.
В другом конце деревни изба лесника Василия по прозвищу Шурок.
Когда в Шишках ферма была, когда на ней доярки да скотники трудились, колхоз мост ремонтировал. А для перекатных цыган да «короеда», числящегося в городском лесхозе, восстанавливать мост председатель посчитал нецелесообразным.
Цыгане не очень расстроились. Свились-собрались, и нет их.
Лесник попытался со своим начальством вопрос решить. Мол, не хочет он свой дом оставлять и дело. И ответ получил, что работник он лесхозу нужный, а потому ему дело и в городе найдётся.
Дом у Василия Шурка добротный. На фундамент поставлен. Клеть рубленная. Двор большой по площади да к тому же и крытый. В нём и «Беларусь» Василий ставил. А кроме того ещё мотоцикл с коляской. И ещё место оставалось для разного инвентаря да деревенского инструмента.
Перед домом Шурков (если от речки идти) проулок спускался к ручью. Когда в деревне насчитывалось больше десяти хозяйств, мужики перегородили ручеёк невысокой плотиной. Чтоб в половодье не снесло земляную насыпь, закопали в тело дамбы трубу. Через неё избыточная масса воды сбрасывалась из пруда. Когда в Шишках уж остались две семьи, дамбу размыло.
У лесника же постоянная надобность была ездить на другую сторону ручья, где находились его основные лесные угодья. Василий построил мостик – основательный и крепкий. Даже «Беларусь» с тележкой лесин проезжал по нему.
На берегу самодельного прудика банька у Шурков. Напарившись, можно было прямо из неё сигануть с мостков летом в прохладу вод, а зимой в полынью.
Не хотелось Василию покидать дом и хозяйство. Ведь работе его отсутствие моста не мешало. В сторону села, до которого чуть более трёх километров, поля – леснику они не интересны. Нужда закупить продукты в селе тоже не очень досаждала: велосипед есть. Через речку перенёс его по узеньким переходам в пять жёрдочек; на взгорок поднялся и кати по просёлку. Хочешь с ветерком, хочешь неспешно, будто в усладу себе.
Год прожили Шурки в одиночестве, а следующим летом засобирались на городское житьё. Сын Василия должен в школу идти с первого сентября. Это обстоятельство и подтолкнуло семью лесника на переезд. Можно было ещё потянуть с переселением: начальная-то школа и в селе была. Для молодых ног три версты не расстояние, но потом-то уже надо было в городе доучиваться и жить в интернате. Какой же родитель такое пожелает своим детям. Ведь следом за сыном Васей через два года предстояло уже и Танюшке дорогу в школу торить.
Василий беды не видел особой, что детям надо будет ходить в школу в одиночестве, а после жить «в антернате».
– Други-то учатся, и не чё… – пытался он отстоять свою лесниковскую «правду» перед женой Зоей.
Жена сразу в слёзы: мол, и так столько лет «дыре да заточении прожила, дак ето же и детям уготовано…» Однако, быстро смахнув слёзы, выносила жёсткий приговор.
– Да ни в жись!
По воле бабы всё и вышло. Однажды утром выгнал Василий свой трактор со двора, за час нагрузили полную телегу вещей. Зоя с сыном решили добираться до села пешком, дальше ехать автобусом до города. Танюшка плакать стала и упросила их оставить её побыть в доме, пока отец вернётся за оставшимися вещами.
– Я с папой посля приеду… Я с Дуней да Бяшей попрошаюсь.
Танюшка и раньше оставалась одна дома на целый день, потому родители пошли ей навстречу. Мол, поиграй напоследок в своём доме.
– Уж, верно, не придётся ишшо кодда… – погрустнел Василий Шишков.
– И пусь радуёца, што с людями будёт жить… – Зоя, наоборот, радовалась предстоящим переменам в жизни.
Осталась Танюшка одна в доме. Собрала игрушки, которые не брали в город, и принесла на кухню. Села на пол перед печкой и стала для игрушек «домик» строить – аккурат против подпечка, где лежали ухваты.
Девочка будто прощалась с игрушками. Что-то им говорила ободряющее: дескать, когда подрасту, то приеду к ним жить.
– А, может, раньче заберу, если мама позволит…
Когда заурчал под окном подъехавший трактор, Танюшка составила игрушки в берестяное лукошко. И не только своих козлёнка Бяшку и  тряпичную куклу Дуньку, но и Васькиного пластмассового командира с пистолетом в руке, будто призывающего солдат в атаку.
От порога Танюшка обернулась и помахала остающимся жить в опустевшем доме куклам. Очень ей жалко было оставлять Дуню – куклу сшитую ещё баушкой. Тане сперва не понравилось такое имя, но баушка Шура пояснила, что так звали её матушку.
– Имя баскоё, не серчай… А подрастёшь, дак, может, и свою девку эдак назовёшь.
Танюшка баушку Шуру любила и пообещала, что и куклу будет хранить, и дочечку свою тоже назовёт Дуней, когда капусту начнёт высаживать в своём огороде. И вот такой оборот: оставалась Дуня. Уж очень не нравилась эта «тряпичная дешёвка» Зое. Она, как только услыхала, что дочь самодельную куклу берёт, взвилась: «Не хватало ишшо таку Дуньку  в город везти…». Однако увидела слёзы дочки, сжалилась: «Мы те настоящщу купим и с глазами моргаюшшыми, и с одёжой цветастой, как у Зыкиной…»
Пока Василий загружал последние вещи в тракторную тележку, Танюшка сидела на лавочки и болтала ногами. Ещё глазела на слетающихся в стаи галок и едва удерживала себя от того, чтобы не побежать за ними, крича во всё горло: «У последнёй галки гнездо горит! У последней галки гнездо горит…»
Не побежала. То ли не решилась, то ли побоялась, что отец соберёт вещи, да и уедет без неё...