Царство небесное. Часть 4 - Дорога в рай

Сижу на берегу озера, сова кричит, луна освещает лесную опушку, шерстная перекидка с лошади греет плечи. Чуть позже, перед рассветом здесь все застелет ноябрьским туманом, так что утром схватиться инеем на ветках, на нетронутых еще птицами ягодах. Здесь не чувствуется привычного запаха дыма от костров, от жарящегося, текущего жиром мяса, шкварчащего каплями на углях. Не слышно голосов. Оказывается, я привык к этому. Где – то глубоко, иногда, мне кажется, во мне движется ощущение, что я жил иначе, что пил из фарфоровых чашек, что просыпался когда уже давно светит солнце, и по паркету, по широким лестницам с витыми перилами спускался к завтраку в застекленную столовую, пахнущую накрахмаленной скатертью и только политыми растениями в кадках, к накрытому белым столу. Мне отодвигали стул и пока накладывали в узорную тарелку с золотым ободом свежий завтрак – я смотрел в окна на ухоженный сад.
Прогоняю от себя оцепенение, вызванное не то воспоминанием, не то грезой, думаю о том, что если бы это было правдой – променял бы я эту дикую, праведную свободу на жизнь в роскошном доме и по распорядку? Или так нельзя, и встав раз на путь разбоя, убив и ограбив десятки людей, покалечив не одну сотню уже нельзя просто так раздать награбленное, уйти от своих и зажить богатой и надменной но спокойной жизнью?

Еще я думаю о том, как же попадают из Царства небесного сюда, никто ведь не спускается длинными вереницами с орбиты, не идут лунные караваны, груженые белым кружевом, жемчугом, серебром и кувшинами с росой. Они просто по утру приходят в город на ярмарку или маршируют отрядами, появляются на встречах. Нет никаких специально построенных дорог, ворот, нет никакой таможенной службы между тем и этим. Пробовали подкупать, безрезультатно, пробовали пытать пленных, но им проще умереть, чем выдать тайну, они раскусывали яд, который держат во рту во время служения на земле, сбрасывались с обрыва, кидались на сабли, но не говорили о том, как пришли. Я общался с купцами, с трактирщиками, с женщинами, которые водили дружбу с пришедшими оттуда, но они только удивлялись и глядели на меня не понимая, как будто вопрос откуда их знакомцы взялись – вовсе не приходил им в головы.

Я смотрю на отражение луны и плывущих облаков в гладкой поверхности воды, мысли о русалках и том, что летом вокруг этого озера весело проводить время с утопленницами, принимать от них холодные, мокрые поцелуи и венки, затмеваются острыми, ускользающими мыслями о том, то вход туда может быть проще, чем золотые ворота, открывающиеся на заре рубиновым ключом, вставленным в пустые глазница мертвого ребенка. Что может быть – для входа вовсе не надо никуда взлетать. И зря я обошел столько городов, слушая сплетни и ища знающих людей, которые могли бы подсказать о дороге туда. Что вход – вот он – в небо ведь можно и нырнуть. Тогда любой водоем, река, озеро, кадка для полива может стать воротами. Я боюсь поверить в эту догадку, скидываю плащ, укрываю задремавшего коня накидкой, отстегиваю тяжелый ремень, оставляю кожаный жилет, если не верная догадка – что ж, поплаваю, если потону, то надеюсь не пропадут без меня мои ребята и устроят поминки как положено – с красными свечами, с вырезанием на стволе дерева моего лица, которым смогу я смотреть вокруг даже с того света, с горячей, сумасшедшей девкой – жрицей, сыплющей через пальцы в костер песок. А если верная – то что ж, посмотрим, что у них там, на небе.

Меня захлестывает азарт, я отступаю назад и с разбегу кидаюсь точно в отражение луны, только и думая, что о Царстве небесном. Вода холодным, жидким стеклом ударяется о меня, оглушает, застилает глаза. Я резко понимаю, что это зря и просто одетым в ночь полез в омут, но звуков не слышно, вода – чернее мертвого глаза, и так жутко, и в то же время словно кто то близкий, которого я не помню, накрывает ладонью лоб и говорит – спи. И глаза не закрываются даже, закатываются, голова становиться тяжелой, клонит вбок шею, повисает бессильно, и все тело тянет, вминает в мякоть подушек, только кружится где то воспоминание о том, как кружило меня в ледяной, горной реке, промывая раны водой, смешивая кровь со льдом и каменной крошкой, задевая поломанные кости, а потом накрывает мягкой темнотой под тяжелыми, старинными елями. Меня качает. Мне мягко и светло, не хочется открывать глаза, но свет бьет по векам, я закрываюсь рукой, отворачиваюсь, мне кажется что со своими в лагере, в пестром шатре, который кто то зачем то раскрыл раньше времени. Хочу выругать засранца, открываю глаза и вижу луг. Теплый ветер качает светлые травы с мелкими, белыми цветами, пахнет как будто знакомой медуницей, но с привкусом озона, слышен шум листвы на деревьях. Я сажусь, оглядываясь, смотря на бледно – голубое, почти серебренное у краев небо и совершенно синее, звездное – над головой.

Мне нужна одежда, я поднимаю с шеи платок, закрывая лицо, думаю, как никого не убить и не напугать, что бы слухи о незнакомце не пошли. Тут явно следят за пришельцами. Понимаю еще что был безрассудным, не сообразил, как назад выбираться и если здесь утро – то там то, внизу – тоже может быть. И найдут моего коня, уведут, а на меня махнут рукой, ну пропал кто – то и пропал, края то не мои, да и застрять я здесь могу надолго, или даже угодить в заключение, если здесь заведен такой обычай.

Совсем близко виден город, на холмах, огромный, светящийся белым светом, с высокими стенами и острыми башнями, кружевной резьбой по камню, в которой играет солнце. Вокруг города разрастаются новые районы из тех, кто не дошел за ворота, или кто поставляет молоко, мясо, овощи в город, а выращивает здесь, во всяком случае, для меня – на то похоже. Я обхожу по краю, высматривая огород позапущеней, пробираюсь по нему, с удивлением смотря на серебристые листья растений и беловатые плоды. На веревке сохнут вещи, еще влажные, то ли только постиранные, то ли с ночи отсырели. Сдергиваю себе брюки с рубашкой, не по размеру, наверно, зато светлые, в отличие от моей черной и красной одежды. Хочу оставить взамен пару монет, потом понимаю, что может и не в ходу здесь такие, да и тревогу, опять же поднять могут. Подумав, оставляю маленький драгоценный камень, дорого, конечно, но зато обмен, я не нарушаю правил. Переодеваюсь, снова отойдя через луг в рощу, сжимаю зубы, понимая, что хоть и достаточно тепло здесь – я отсырел и продрог. Заправляю широкие, в светлую полоску брюки в сапоги, натягиваю рубашку, пряча под ней цепочки с украшениями, оставляю себе оружие, остальное же укрываю под валуном и отправляюсь в город. Окраина как раз проснулась, к воротам двинулись повозки и люди, вместе с которыми я вхожу через ворота, в Главный город Царства небесного, о чем нам кричат в приветствии стражники.

Вымениваю сначала молока с хлебом у торговки, улыбаясь в ответ на ее приветливую улыбку и сетования о том, что слишком худой и еще и уши проколоты. Мне смешно от того, что примерно это же я слышу и на земле, когда выбираюсь на ярмарке в мирном виде или гощу в дальних деревнях, представляясь усталым путником. Потом подбираю одежду себе по размеру, штаны, рубашку, куртку, смотрю всюду, все пытаясь понять – видится ли мне, или я и правда сюда добрался? Касаюсь пальцами гладких стен, полощу ладони и лицо, умываясь в источнике, жадно пью чуть солоноватую воду, закрывая горящие от яркого света всюду глаза. Щурюсь на натертые до зеркального металлические плиты, наблюдаю за караульными и часовыми, за простыми обывателями, стараясь перенимать их манеру двигаться и говорить. Здесь чуть медленнее все, люди не спешат, роняя, толкаясь, крича, как это бывает у нас на базарах, кто – то богаче без брезгливости смотрит на тех, кто беднее. И зачем им наши земли, если и здесь прилавки ломятся, люди покупают, продают, общаются и видимо им и так хорошо. Находясь здесь сложно поверить, что кто – то посылает войска вниз.

Я думаю о том, что надо бы остаться здесь, наняться на работу, перебираю мысленно что я умею делать, киваю, стараясь не разговаривать, что бы не привлечь внимание к моему нездешнему говору. Двигаюсь вслед за большинством, к месту, откуда звучит музыка и слышен хорошо поставленный голос, разносящийся над толпой. Не иначе как кто – то из правительства выступает. Меня не отпускает ощущение, что я то ли все это уже видел, то ли видел людей на площади, мне кажется – еще немного и я забуду о том, откуда и кто я. Осматриваюсь, вспоминая наши ярмарки и ночевки в пустующих избах, когда на кровать лучше было не ложиться – потому что на ней кто то мог умереть, и приходилось, счистив паутину и набросав тряпок спать на лавке или на полу, пока я думаю об этом – люди передо мной немного расступаются и становится хорошо виден подиум, на котором находятся говорящие. Мои глаза встречаются с ее, так резко, как будто совпадают два механизма, заточенные друг для друга. Она такая тонкая, в расшитой парче, длинные, золотые волосы, нежная кожа, на которой появляется румянец от того, что она смотрит на меня, а я – на нее. Глаза светлые, ясные, голубые. Я вспоминаю, что у меня такие же, и мне не раз говорили, какая это редкость. Чувствую себя слишком неуместным, огромным, грубым, грязным, по сравнению с ее чистотой. Так много эмоций и ощущений, которые всего на короткий миг но перекрывают все вокруг. Вот значит, как оно бывает. Улыбаюсь ей слегка и отступаю в толпу, теперь точно нужно задержаться здесь, и я даже понимаю в качестве кого.