Дембель. Александр Иванцов

Из Авачинской бухты, что на Камчатке, нас выкинуло в Тихий океан, и мы сразу попали в хороший шторм. Шел декабрь 1973 года. На пароходе «Советский союз» до Владика шло три тысячи дембелей, их собирали по всей Камчатке, и это был последний рейс.

          Сначала хотели самолетами выкидывать до Красноярска, но оказалось все непросто. Летчики на военных транспортных самолетах для дозаправки приземлились в Магадане, потом непогода, потом они с аборигенами загуляли и на время потерялись. Поэтому дотянули до декабря, дальше было некуда.
          Медленно, крупными хлопьями, падал снег. Из репродуктора на столбе послышалось «Прощание славянки», и слезы навернулись на глаза. Началась погрузка. Большинство отъезжающих будет только во сне возвращаться сюда, а я, добираясь до Чукотки через восемь лет, решу плыть через Камчатку и еще на десять дней вернусь в эти края. В полку я встречу всего одного знакомого, вольного электрика. Он скажет, что никого нет, он последний, он меня узнает...

         Из нашего полка было одиннадцать дембелей, и мы старались держаться вместе. Хотя близко я знал только Сахарова, ефрейтора, и ветврача, Васю Илекина, из-под Куйбышева. Один наш чемодан был полностью забит «Стрелецкой», но до Владика смогли пить только трое, остальных свалила морская болезнь.
Это потом, а пока при выходе из Ачинской бухты зазвучало по репродуктору: «И окурки я за борт бросал в океан, презирал красоту городов и морей… И бразильских болот малярийный туман…». Все как сдурели, шарахались пьяные – ну, в общем, дембеля!

         Худо ли, бедно ли, долго ли, коротко ли, а дошли мы чрез трое суток до Владика. Перед Владиком все вылезли из кают «при орденах и медалях», все важные, Сахаров из нашего полка, вышел с дембельским большим чемоданом, на котором красовались переводные этикетки. И его рожа лоснилась, как масляный блин: ему только до Биробиджана, а нам - ой-ёй-ё-ёй! Зашли в бухту «Золотой рог», подали трап. Всё. Теперь - кто куда, как тараканы! Союз огромен, возврата нет!
Мне дальше по военному транзиту надо было ехать на поезде через Хабаровск, Улан-Удэ, Красноярск, Новосибирск на Бийск. В общем вагоне билетов не было, а в плацкарте надо было доплатить одиннадцать рублей. За душой, кроме шинели и вещмешка (рубашка, бритва, куча фотографий и писем, да радиоприемник «Альпинист»), ничего не было.
          Остальные десять как-то сразу обособились, и вместе с ними мой армейский дружок (койки стояли рядом) ветврач из под Куйбышева, Вася Илекин, по-моему, чуваш. Они, наверное, не смогли простить выпитого чемодана  «Стрелецкой». Поезд отходил в 11 вечера, а было утро, и впереди был день, чтобы найти в огромном незнакомом городе одиннадцать рублей. Но тогда люди были намного проще, да и мир не без добрых людей. И я пошел любоваться городом.

         Я стоял в центре города в солдатской шинели сорок шестого размера с вещмешком за плечами. Около крутился какой-то тип гражданской наружности (как сказал бы почтальон Печкин). Всё ходил и ходил вокруг, а невдалеке стоял и смотрел на меня мужик лет тридцати пяти. Потом этот тип подходит ко мне и называет мои имя и фамилию, мол, не вы ли это будете? Я говорю – я! А он продолжает – мы с тобой в Горно-Алтайске учились с первого по четвертый класс в областной национальной школе. И называет свою фамилию. А это, мол, мой дядя! Мы полгода были на путине и идем в ресторан «Золотой Рог» промочить пересохшее горло. А деньги, коих неимоверное количество, жгут ляжки!
И расспрашивает меня, а я ему отвечаю – мол,так и так, - после окончания института поработал самую малость в организации которая называется ГО – гражданская оборона, ну а по-настоящему – «Гуляй-Отдыхай»! Ибо, мое место по распределению оказалось занято. Ну вот, поработал, попил водки, пощупал баб и сказал себе: «Водку всю без меня не выпьют, вон ее сколько, баб всех не перещупают, и на мою долю останется, пойду-ка я в Красную Армию». И попросился куда подальше. В Барнауле на пересыльном пункте стояла передвижная радиостанция с солдатами срочной службы, и пока мы в ней гуляли, наши уехали в Венгрию, а меня воткнули в Волочаевский городок, в учебку, под Хабаровск. А потом на пароходе «Советский Союз» забросили на Камчатку. Теперь вот отслужил и в чине рядового возвращаюсь домой.

         Они меня обняли и повели к железнодорожной кассе, там взяли билет на вечерний поезд и дали восемьдесят пять (!!!) рублей денег (как хорошо, что я их свернул и положил в брюки, в пистончик, – это такой карманчик около пояса, куда влезет два пальца). И пошли мы в самый дорогой ресторан «Золотой Рог», при  этом дружно запев: «Увезу тебя я в тундру, увезу тебя к снегам…»

         Я так сразу и понял, что это ничем хорошим не закончится.

         Помните фильм «Место встречи изменить нельзя»? Перед тем как Жеглов в ресторане пытается взять Фокса. Обстановка в «Золотом Роге» была еще похлеще. Тоже офицеры, барышни, оркестр. Какие-то люди с золотых приисков, и в этом бедламе - советский солдат. Просидели мы недолго, часа два, и вдруг заходит патруль, видит:  сидит пьяный в доску не какой-то там капитан, а простой советский солдат, пьет коньяк и жрет икру. И еще - на кителе «поплавок» (значок о высшем образовании), а рядом комсомольский значок и 1-й разряд по стрельбе. Патруль это так разозлило, что я и мявкнуть не успел, не то чтобы проститься с потерянным и наконец-то бретенным одноклассником.
          В общем, доволокли меня до центральной губы с почестями, вместе с вещмешком, а дежурил там на мою беду какой-то полковник. И так я его заинтересовал своим видом и «поплавком», что он всё бросил и занялся мной. Тогда, сорок лет назад, еще в диковинку был солдат с высшим образованием.
         Перетрясли вещмешок – ничего предосудительного не оказалось. Даже дембельского альбома! Я ведь на пять лет позже пошел служить-то, и у меня все эти глупости-то давно перегорели. Посмотрели документы, поезд в 11 ночи, поезд Московский, билет до Новосибирска. Ну, и швырнули меня в какую-то камеру, а через три часа, когда немного пришел в себя, опять к полковнику. Я ему говорю:

- Вы меня отправьте до поезда, нужен я вам, я же дембель, хоть и пьяный до неприличности.
А он в сердцах:
- До завтра посадить здесь, чтоб неповадно было.
Я напоминаю:
- Денег у меня нет! - я ведь заспал и забыл, что в пистончике у меня заначка, думал, всё, сирота, а там целая зарплата! - Отправьте, ваше благородие, а то завтра за свой счет отправлять будете.

Это его так разозлило, что он велел принести бритвочку и срезать у меня с шинели погоны. "Мы тебя разжалуем!" - говорит, это солдата-то! Мол, солдат, а сидит в самом дорогом ресторане.

          На следующее утро в поезде, когда мы попили чаю и опохмелились, нервно хихикая, начала свой рассказ проводница: «Стою это я около вагона с флажком, поезд отходит через три минуты, смотрю - солдат в шинели и какой-то сержант с повязкой «патруль» идут, еле живые. А этот, вроде как солдат, а на шинели погон нету, и с вещмешком. И кто кого ведет – не понять. Подходят и спрашивают, наш ли это поезд? Значит, солдат уговорил «патруля» тоже с ним ехать. И только солдат начал залазить в тамбур, откуда-то появляется еще один «патруль», и сержанта с повязкой забирают, а иначе бы он тоже уехал в этом поезде».

         В точности не помню, но дело, видимо, было так. Попсиховал полковник, да и подумал: "Нужен он мне, солдат-то. Пусть едет, разжаловать я его при всех разжаловал, а вот погоны не отдам." Ну, и за час до отправки поезда позвал сержанта из патруля и сказал: "Посади в поезд." А по пути к вокзалу я обнаружил заначку, пистончик, значит, с деньгами,  и, видать, мы с сержантом-то приложились хорошо, раз не понять было, кто кого ведет.

         Ехали мы дружно, гуляли еще дружней. Вообще, надо сказать, по странному стечению обстоятельств в этом поезде «Владивосток - Москва» набилась интересная публика: дембеля, золотоискатели, люди с полными карманами денег с путины и зеки с Магадана и Колымы. Вот этот «винегрет» и ехал, и как только он «зафестивалил», то поезд сразу же стал неблагонадежен. Мама не горюй! И тут еще я на старые дрожжи опохмелился.

         Просыпаюсь утром – все на меня с ехидством смотрят. Разговелся, потом только стал улавливать: что что-то не то. А что не то – не пойму.
Потом один еврейчик из Биробиджана по фамилии Сахаров,  и говорит: «Иди уж к невесте-то!»
        Ехали, значит, мать с дочерью с путины, ну а Сахаров-то, не на свои же гулять, меня и просватал, пьяного, а я, видать, согласился, чтоб отстали. А те взаправду приняли. С Брянска они. И, как оказалось, взяли уже мне билет до Брянска. Правду говорят – язык мой враг мой!
Ну, думаю, придется ближе к Новосибирску деру давать, а то и вправду увезут. Вот уж действительно без меня, меня женили. А я только глаза открываю, тут тебе и стол накрыт. Так время и прошло. Приближалась станция Тайга, лучше пересесть здесь на поезд «Томск — Бийск», и как раз утро раннее будет.

         Я ночью в сортир – погоны с кителя перешивать на шинель, а в кармане рубль. Утром, чуть свет, станция Тайга, я, не попрощавшись, - вещмешок за спину и на перрон. И только поезд тронулся - в окошке «тещино» лицо, и билетом моим машет. Что, де мол, ты куда, «зятек» любимый? Потом они писали, звали к себе. Видать, понравился я им, а у меня еще ветер в голове. Наверное, из наших кто-то адрес-то дал.
           Я, как бравый солдат Швейк, взял под козырек, а «пьяный» поезд набирал обороты, унося кого куда. И неизвестна судьба людей из этого поезда. Кто на афганской сгинул, кого в союзных республиках на ремешки порезали, кого наши коррупционеры добили, ну, а кто-то честно прожил, пусть даже и нище, свою жизнь. Здесь уже не увидеться! Поезд понес их дальше, а я слез на этой станции – Тайга!

          Рубль в кармане, а я «не жрамши». Пошел на вокзал, в кассу, перекомпостировал билет на поезд «Томск - Бийск», который ночью проходил через станцию Тайга. Купил пару пирожков, и в кинотеатр - отсыпаться. До ночи далеко. После всех этих штормов и попоек – не был бодр, но был жив и молод, и вся жизнь была впереди! Бог хранил! Наверное, потому, что не носил камень за пазухой. Так, иногда отчебучишь по пьяной лавочке, так потом - провалиться бы пропадом.

          Томский поезд был похлеще нашего! Во-первых, по сравнению с нашим - нищий, а во-вторых, из томских лагерей возвращались «демобилизованные» зека, на бескрайние просторы необъятной Родины. Я как зашел, так сразу понял: не до жиру – быть бы живу. Гульба шла на славу, с ножичками. И подумалось: если в каждом поезде да через один так, что ж творится-то в России?  Сплошные лагеря да путина!
         Забрался я подальше, на третью полку, шинель свернул, и под голову, сапоги не снимаю. Внизу двое, в годах уже. Один достал сало и бутылочку, и говорит: «Слазь, солдатик». Да я бы и не стал слазить, но голодный был. А второй достает стакан и подставляет, а первый ему говорит: "Я тебя не звал, я солдатика угостить."

         И началось. Как говорил мой дружок, Вася Назаров,- «Мама мия»! Какие-то люди с огурцами, с бутылками. Зека поет: «Идут на Север – срока огромные, кого не встретишь, у всех Указ…» Ну, прямо Русь-тройка! Куда мчишь, поезд, Россию-Матушку, к какой погибели? И никто этого не замечает, а может, замечает, а выхода не видит?
         Этот мужик с мешком (вместо рюкзака) и с пилой-двухручкой, тряпицей замотанной – вот она Русь истинная, вот она, доподлинная. Из каких щелей вылезли эти люди, и куда их погнала судьба за лучшей долей? Видать поехал на шабашку куда-то и деньги, припасенные на пропитание, транжирить начал. В Новосибе стояли около часа, и он побежал за вином, так как вагон-ресторан закрыли – и мы его больше не видели. Половина нашей публики вылезла, и в поезде стало тише.

         Когда приехали утром в Бийск, отдали проводнице вещмешок, вернее, мешок с точащим из него огромным рубанком, да пилу-двухручку, тряпицей обмотанную. Вдруг объявится старик-то! А я деда своего, вечного таежника и плотника вспомнил, глядя на этот мешок и пилу-двухручку.
          А дед мой любимый не дождался меня с армии всего три месяца. Земля ему пухом! Когда провожал, заплакал, как-то по-стариковски, я еще подумал, потому что выпимши, а он, видать, чуял – навсегда!
Сколько мы с ним по тайге-то полазили, и всегда на всех всё делил поровну, хоть мы и пацаны были...

          Из Бийска до Горного транзита не было, и я взял такси. По приезду я всегда шел сначала к бабушке.
          Обнял бабушку! Прибежала мама! И всё! Началась взрослая жизнь!