Дикая сказка о людоедах Тактенбаевых

                ПРЕДЫСТОРИЯ
                Короткая документальная пьеса:
Действующие лица: Игорь Игнатович – гл.инженер Управляющей компании.   Лена – диспетчер Управляющей компании.  Я – охранник из ЧОП.
- Лен! Кто пошёл на нижний тех.этаж десятого подъезда? – Зайдя в помещение «Диспетчерской службы» спросил я.
- В десятом? -  Лена аккуратно наморщила лобик. – А, эта, как её, Надя. Ну, уборщица.
- А фамилия у этой Нади есть? Или мне так и записать в журнале. Надя – уборщица? – Не без сарказма спросил я.
- Да говорила она, только я забыла. Разве их упомнишь? Язык можно сломать, - сказала Лена и недовольно фыркнула. – Я тебе что, академик? Да запиши любую, кто их читать будет. – Предложила она мне, беспардонно подталкивая меня этими своими словами на скользкий путь должностной халатности.
- Иди и напиши, Тактенбаева, - решительно приказал вошедший в диспетчерскую Игорь Игнатьевич.
- Ой, и откуда вы их всех помните?! – притворно восхитилась Лена.
- Игорь Игнатьевич, вы можете гарантировать мне, что её фамилия именно Тактенбаева? – С сомнением спросил я, помня об его особенности шутить с каменным лицом (привет, клише!) и с абсолютно невозмутимым видом.
- Да, да, именно Тактенбаева. Да и все они…Тактенбаевы.
 

                ДИКАЯ  СКАЗКА О ЛЮДОЕДАХ ТАКТЕНБАЕВЫХ            
          (детей до 18 лет и впечатлительных взрослых просьба не читать)

          Жила-была одна девочка. Звали её Надя. Надя Тактенбаева, из рода Тактенбаевых. Все мужчины этого рода были людоедами. Женщины этого рода были людоедками. Дети - людоедиками. Жили все Тактенбаевы в одном большом кишлаке. И поедали там всех не Тактенбаевых.  Но поедали аккуратно, рачительно. Те, не Тактенбаевы, успевали плодиться и множиться. Некоторые из них даже умудрялись дожить до пенсии. И все были друг другом довольны. Такая вот среднеазиатская идиллия.
          Проголодалась однажды эта Надя и пошла на базарную площадь. А на площади полно народу. И Тактенбаевых среди него тоже полно. «Тоже проголодались». – Подумала девочка Надя. И стоял в центре площади огромный волосатый, страшный и клыкастый человек. «Я трёх ваших людей съел и ещё съем сколько захочу! – Громко выкрикивал он. – И никто мне тут не указ! Потому что я самый сильный и самый страшный из всех Тактенбаев!» «Хорошо бы такого в мужья. – Подумала девочка Надя. – Только не прокормить мне его. По миру пустит». Заворчали, зашептались между собой остальные Тактенбаевы. Но никто ему возражать не стал. Побоялись. И только девочка Надя смело подошла к чужому Тактенбаеву и сказала: «Уходи прочь, чужак. Это наш кишлак. И люди здесь тоже наши. И есть их будем тоже мы. Не нарушай древних обычаев гостеприимства. Каждый чужой Тактенбаев может съесть только трёх человек. Так гласят наши людоедские законы». Одобрительно зацокали языками местные Тактенбаевы. «Ах, какая умненькая девочка Надя живёт в нашем кишлаке. Умненькая и храбренькая». – Так говорили они. Но пришлый Тактенбаев сказал другое. «Прочь отсюда глупая девчонка! Кого ты вздумала учить законам? Меня? Да я знаю их лучше всех вас вместе взятых! Только плевал я на них! И на всех вас! – Заревел он, выхватил из толпы ближайшего зазевавшегося не людоеда и тут же его проглотил. И заревел снова. – Ел, ем и буду есть! А если будете меня ещё законами вашими дурацкими попрекать, особенно миграционными, то и вас, остальных Тактенбаевых, тоже всех поем. Стану один жить в этом дурацком кишлаке! Потому что все вы уроды и трусы! Нет среди вас храбрецов и смельчаков! А если есть такой, пусть выходит со мной на поединок!»
          И собрались местные Тактенбаевы в круг и стали выбирать промеж себя смельчака. И девочка Надя стояла там. Но смельчака не выбирала, лишь крутила головой и внимательно слушала старших. И решили Тактенбаевы, что самый смелый среди них это одноглазый и одноногий старик Мустафа. Да и кому же другому быть смелым, как не ему, столетнему и вечно голодному? Так единодушно решили все Тактенбаевы. Сам Мустафа так не думал, но он всегда уважал мнение коллектива. Так был и в этот раз. Вышел он и стал против огромного чужака. И засмеялся тот. И тыкал в него пальцем. И плевался в его сторону. «Да мне этого одноногого старикашку и за людоеда почитать совестно! Уйди, а то растопчу!». – Так кричал он и топал своими ногами. Но одноногий Мустафа  не ушёл. И тогда старейшина местного рода Тактенбаевых объявил, что поединок начался.
          Чужак съел одного дехканина. И старик Мустафа съел одного дехканина. Чужак съел второго. И Мустафа от него не отстал. Остальные Тактенбаевы хватали зазевавшихся зевак не Тактенбаевых и подводили их к чужаку и Мустафе. Среди них зевак не было, все они были заняты делом. И девочка Надя хватала дехкан. Но к спорящим друг с другом Тактенбаевым их не тащила. Она сама поедала их под шумок. Чужак не смог съесть десятого дехканина. Даже надкусить не смог, не то, что проглотить. Оттолкнул его от себя прочь. Старик Мустафа схватил его и съел. И победно сверкнул своим глазом на оконфузившегося перед всеми Тактенбаевыми чужака. И сказал самый старший из Тактенбаевых; «Чужак, ты проиграл. И поэтому мы побьём тебя камнями». И людоеды Тактенбаевы громко захлопали в ладоши, одобряя его слова. «Ага, держи карман шире! Я не стану больше есть этих глупых тощих дрожащих дехкан! С этого дня я стану есть только людоедов!» - Заревел он, схватил одноногого Мустафу и действительно его съел. «Позор тебе, о, несчастный! Ты опять нарушил наши законы! Людоед не должен есть людоеда!» - Бесстрашно закричала девочка Надя и укусила чужака за ногу. «Ах ты, маленькая кусака!» - Взревел тот и съел девочку Надю. И сказал.- Маленькая, но не вкусная. Старик был вкуснее. Я всё могу. Кто не верит, пусть подойдёт ко мне поближе». Но никто к нему больше не подошёл. Ни другие людоеды Тактенбаевы, ни дехкане не Тактенбаевы. Так он был страшен и могуч. Но нашёлся ещё один смельчак, юноша – людоед по имени Рахмон. Он дано тайно был влюблён в девочку Надю. И даже подарил ей на День Людоеда одного толстого и вкусного проезжего купца. Но больше он ничего ей не дарил. Так как был этот Рахмон очень стеснительным и боялся, что его обвинят в педофилии. Но то, что чужак съел девочку Надю, его очень опечалило. И он забыл про свою стеснительность. «Подонок! Негодяй! Есть девочек – людоедок – это бесчестно!» - Так закричал расхрабрившийся Рахмон и бесстрашно бросился на чужака. Но тот съел и его. В два присеста. И с особым цинизмом. И спросил; «Кто следующий?»  Но следующих не было. Пусть и были среди них люди не робкого десятка, которые могли съесть за один присест гораздо больше одноного Мустафы. Но открыть свой рот на людоеда им не позволял обычай. И многие из людоедов даже принялись громко осуждать эту храбрость юного Рахмона, храбрость напрасную и вредную для всего традиционного людоедства. Громче всех возмущался его поступком старейшина Кышьтымышь. И тогда чужак схватил и съел его. И многие из дехкан тогда захлопали в ладоши. «Так им и надо. Много их, Тактенбаевых. Пока он их всех съест, мы успеем спокойно дожить до старости. И умереть как достойные люди. Окруженные заботой и под  горький плач родственников. Или случится чудо! И этот чужак подавится последним из наших Тактенбаевых. И мы снова будем жить как в добрые старые времена, когда их среди нас не было». – Так думали они. И стали дружно скандировать; «Слава могучему и ужасному Тактенбаю! Самому тактенбаистому изо всех тактенбаев!» И их он есть не стал. Потому что эти лозунги ему очень понравились.
          И тогда к чужаку подвели седую безымянную старуху. Потому что она сама попросила об этом людоедов. И те не смогли отказать ей в её просьбе. И сказала слепая людоедка; «Здравствуй мой сын Эдик! Я выплакала все глаза, дожидаясь встречи с тобой. И стала слепой безымянной старухой. Но я узнала твой голос. И моё сердце стало рваться на части. Во всём я виню только себя. Ты жил без материнской любви и ласки. И именно поэтому стал беспредельшиком и попирателем наших традиций. Одумайся и покайся! Ведь ты ешь своих братьев и сестёр! А если ты меня не послушаешься, тогда лучше съешь и меня: старую, слепую и постоянно голодную старуху. И пусть мои старые кости станут у тебя поперёк глотки». Так сказала безымянная старуха. И многие из Тактенбаевых, доселе эту старуху обижавшие, вдруг сильно её зауважали. А самые смелые даже несколько раз хлопнули в ладоши. Но все, и людоеды и не людоеды, подумали, что это её последние слова. Но чужак так не подумал. И удивился вслух; « Эдик? Мама? Но чем ты можешь это мне доказать? Ведь ты ничего не видишь!» «Но моё обоняние ещё со мной. От тебя сильно пахнет чесноком. И этот запах, я не спутаю ни с каким другим. Ты так пах всегда». – Пояснила ему старуха. «Но от всех нас пахнет чесноком. Это не может быть доказательством нашего родства». – Заупрямился прожорливый чужак. «Может. – Властным голосом перебила его старуха. – Чесноком от тебя пахнет в десять раз сильнее, чем от любого из нас!» И тогда чужак схватил одного зазевавшегося людоеда и обнюхал его с ног до головы. Но есть его не стал, просто отшвырнул в сторону. Затем он понюхал свою подмышку и едва устоял на ногах. Старуха его не обманывала. От него пахло чесноком в десять раз сильнее, чем от обнюханного им людоеда. Но этот Тактенбай был не только очень свиреп, но и очень недоверчив. Он обнюхал ещё одного людоеда. И ещё одного. Затем к нему выстроилась целая очередь Тактенбаевых. И он всех их обнюхал очень тщательно. И никого из них не съел. Съел только одного затесавшегося в очередь любопытствующего приезжего адвоката. «Теперь понюхай меня». – Попросила его слепая. И он это безропотно сделал. И снова едва устоял на ногах. И сказал: «Здравствуй, мама! Как хорошо, что ты дожила до этого дня и не умерла раньше времени. Знаешь, о чём я мечтал все эти годы?» - С нежностью в голосе и со слезами на глазах спросил ужасный Тактенбай. Прослезились и многие другие. И Тактенбаевы, и не Тактенбаевы.
          «Конечно, ведь я твоя мать. Все эти годы, сын мой Эдик, ты мечтал о том, как ты меня съешь». – Улыбаясь беззубым ртом, ответила старуха. «Это так»? – Спросил самый любопытный из Тактенбаевых. «Да, это так». – Подтвердил тот. «А ещё ты хотел узнать, почему мы оказались в разлуке». – Сказала слепая. И Тактенбай кивнул головой. И заговорил; «Не укоряй себя, моя добрая слепая мама, таким жестоким меня сделала не разлука с тобой. Таким жестоким меня сделал «Интернат №33 для детей с отставанием умственного развития» и лично его директор Ашот Израилевич. Да гореть в аду его и всем его потомкам и предкам». Но сказал он эти слова без ненависти, скорее, с печалью. «Не спеши, мой сын Эдик, делать мне комплименты. Сейчас я расскажу тебе всю правду. И твоя чёрная кровь заледенеет от неведомого тебе ужаса. И ты меня проклянёшь.  И съешь». – Сказала слепая мать ужасного Тактенбая. «Тогда не говори мне этой правды. Мама, зачем тебе это надо? Прожил я без этой правды тридцать лет, проживу и ещё». - С нежностью сказал окончательно насытившийся Тактенбай. «Нет. Я обязательно скажу всё это в назидание всем остальным нерадивым матерям. А дальше будь что будет. Но я  очень голодна. И боюсь, что не успею сказать тебе всей правды, умерев от голода». – Сказала старуха. И ужасный Тактенбай, не смотря на тяжесть в желудке, проявил завидную ловкость. Его слепая мать заговорила снова, только после того, как проглотила последнего из трёх схваченных им дехкан.    «Этот, последний, учитель русского языка и литературы, Павел Николаевич был самым вкусным. Я узнала его по запаху одеколона «Тет-а-тет». Ты выполнил свой сыновний долг. И вознаградил этим свою мать. Ту, которая так жестоко тебя предала. Слушай меня, мой несчастный Эдик! Слушайте и вы, Тактенбаевы! Я родила тебя без мужа. Сейчас на это смотрят сквозь пальцы. Тогда это было позором. Чтобы скрыть этот позор, я отвезла тебя в город и отдала буфетчице из привокзальной пельменной Фирюзе. Женщине подлой и жадной. Она продала тебе бездетной жене богатого доктора Цукермана. Но не дала мне за это даже мелкой монетки. И та три года выдавала тебя за собственного сына. Эдик, ты бы мог вырасти в этой зажиточной семье, получить хорошее воспитание и стать дантистом. И тогда бы моя совесть была чиста. Но жизнь распорядилась иначе. У Цукерманов тебя выкрали две цыганки, Роза и Венера. Они хотели продать тебя на органы в «Центр Срочной  Хирургии №23» анестезиологу Шушукову. И тогда бы я не простила себя до конца моих дней. Но Шушуков попал под трамвай и сделка не состоялась. Злые цыганки проиграли тебя в карты воровскому авторитету Шлифованному Бамбуку. Пока тот раздумывал, как поступить с тобой дальше, сделать из тебя вора – карманника или безрукого попрошайку у автовокзала, цыганка Венера украла тебя уже у него. Украла по моему приказу, так как во мне заговорили совесть и чувство материнства.  Розу, а затем и её, я съела, заметая следы. Но обратно в этот кишлак я тебя так и не принесла. Я обменяла тебя на базаре на пять чеков героина. Да, в то время я была наркозависимая. Впрочем, ведь и ты «сидел на игле»? – Эдик кивнул головой. – Это у нас наследственное. И тоже лечился у доктора Блюмменшкраля? – Эдик кивнул ещё раз. – Вот видишь, мама знает о тебе всё. Мир не без добрых людей. Много среди них, к слову, было и вкусных. И только от него, от наркобарона Тофика Героиныча ты попал в интернат к Ашоту…  «Ни хрена себе, Болливуд отдыхает!» - Громко восхитился не в меру образованный дехканин Юсупов. И тут же жизнью поплатился сразу за всё: и за образованность, и за несдержанность, и за сквернословие. «Значит, ты знаешь и то, что со мной вытворял этот садист и изверг в белом халате?» - Спросил людоед Эдик. «Не смей никогда больше повторять этих слов! – Закричала слепая мать и довольно звучно шлёпнула его ладонью по щеке. « Мама, за что? Я не позволю этого никому! – Поднимаясь с земли и отряхивая бархатные малиновые галифе, заорал обиженный сын. – Меня даже наш санитар Дурдырбеков никогда пальцем не трогал. Потому что я все их ему пооткусал!» «Мать имеет право на всё. Ашот тебя не мучил, так он лечил тебя от слабоумия. И вылечил на свою голову. Эдик, сын мой! Счастье моё и моя боль! Знай же, и трепещи, ты съел своего отца!» - Закричала слепая и попыталась отпустить ему ещё одну пощёчину. На этот раз Эдик был настороже. Его мать, промахнувшись, потеряла равновесие и упала на землю у его ног.
          «Я у твоих ног. Ты мой судья!» - Встав на колени, воскликнула слепая мать. «Мама, ты не поверишь, я подозревал об этом.  Не смотря на их жестокость и бесчеловечность побои Ашота … моего отца, приводили меня в экстаз. Я даже испытывал от них оргазм. Когда я был ещё маленьким, то думал, что это от моего врождённого садомазохизма. И лишь повзрослев, я прозрел. Мама, но почему он мне сам не сказал об этом сам? Я же спрашивал! И не один раз! А он только хлестал меня по голове своей тяжёлой кожаной плёткой и орал; «Молчи, людоедский выродок! Запорю! Всякому прыщу свой срок!»  «И он бы обязательно сказал. Но ты этого срока не дождался. Я просила Ашота, чтобы он рассказал тебе об этом в день твоего шестнадцатилетия. Мне в этот день исполнилось пятьдесят лет. Ему, сорок….» « Не исполнилось. Я съел его за три дня до этого. Тот, образованный, был прав. Это действительно какой-то мелодраматический Болливуд. Мама, моя милая слепая мама, зачем ты так? – Перебив её, сказал людоед Эдик и бережно поднял старуху с земли и отряхнул от пыли её джинсовый потрёпанный костюмчик. – Зачем ты всё это мне рассказала? Ты понимаешь, что этим прилюдным рассказом ты не оставила мне выбора? – Старуха задумчиво покивала головой. – Тактенбаеву могут простить многое. Но пребывание в интернате №33, никогда».
          С этими словами людоед Эдик поцеловал свою мать в лоб. И тут же её съел. После чего принялся поедать остальных людоедов. Местные дехкане ему в этом усиленно помогали. Некоторых Тактенбаевых они подтаскивали к нему. Наиболее строптивых и трусливых из них сами забивали камнями. Через полчаса в кишлаке оставался всего один Тактенбаев, Эдик. Но в этот миг у него разрезался живот. И из него выпала девочка Надя Тактенбаева с перочинным ножиком в руке. Эдика из милосердия добили камнями дехкане.  Все остальные Тактенбаевы задохнулись в чесночном животе Эдика. Девочка Надя не задохнулась там, по счастливой случайности. Только потому, что была его младшей сводной сестрой. Но об этом не знали ни Эдик, ни его слепая мать, ни сама Надя. Проголодавшаяся и расстроившаяся девочка тут же съела двух дехкан. Да и как её было не расстраиваться, ведь только что съели всю её родню. Оставшиеся дехкане её после этого крепко зауважали. И честно уважали почти год. До того дня, пока она не съела последнего из них, две тысячи четырнадцатого. Девочка Надя Тактенбаева за это время заметно подросла, возмужала и научилась мыть полы. Только после этого последняя из рода Тактенбаевых покинула опустевший кишлак. И уехала жить и работать Москву.
                МОРАЛЬ
          Никакой. Для особо ревностных её ценителей – на их собственное усмотрение.               
                31.10.14