10. Интерлюдия

Голые сучья, кажущиеся зимой спящими, тайно работают, готовясь к своей весне.
(Джалаладдин Руми)
_____________________________

Влада действительно сердилась: не на министра, да вообще ни на кого, и одновременно – на весь белый свет. Но успокаиваться принципиально не хотела. Это была спасительная, «спортивная» злость – она подгоняла и пришпоривала.

Правда, в таком состоянии хорошо действовать гладко, без помех. Иначе рискуешь споткнуться о мелочь и разразиться бешенством. А у Влады была как раз такая ситуация. Состав того зелья, что варила в Нью-Йорке, врезался ей в память, но что толку? Там не требовалась ни вода из семи родников, ни мандрагора, но достать даже порошок чаги или васильковые лепестки – тоже проблема ещё та.

Выскочив на улицу, она пробежала совсем немного и затормозила у магазина под аркой и башенками, что носил заманчивое название «Каравай». Здесь Алеся лакомилась перед началом занятий по испанскому и всё расписывала ей здешние кексы. Сейчас было не до того, и Влада звонила ей по другому поводу.

Занято.

Чёрт! Сглазила?

Дав зарок хранить спокойствие, Влада свернула за угол и совершила набег на аптеку. Теперь в руках у неё красовался салатовый пакет, а там болталась и пачка жаропонижающего, и шиповниковый чай, и три пакетика: ромашка, мать-и-мачеха и липа. Она снова набрала Стамбровскую:

- Алеся, с кем это ты болтаешь?

- Да я тебе звонила!

- Ясно. Одновременно. Ты где?

- Да уже у себя на Кнорина, а что? – Голос её прозвучал недовольно, будто её оторвали от важного дела.

- Беда. Похоже, придётся тебя нагрузить. Выручи, будь другом!

- А что стряслось?

- Вопрос первый: у тебя есть подорожник или ивовая кора? Ты же всё это собираешь и у себя держишь?

- Конечно. А что...

- Погоди, сразу второй вопрос: если я тебе суну небольшой список покупок, ты можешь метнуться и всё это раздобыть? Мы же сюда буквально как с луны свалились. А надо ведь даже на пару дней как-то устроиться.

- Да ладно, допустим. Ну, смогу я всё это сделать. Но ты, наконец, объяснишь, в чём дело? – Теперь она уже не скрывала раздражения.

            И тут боевой запал и командный тон у Влады иссяк.

- Не хочу расстраивать, но... в общем, министру очень плохо. Понимаешь, он всё вспомнил. Свою прошлую жизнь. И настоящее положение дел тоже узнал. И возвращение в наш мир на него ужасно подействовало.

- Но он ведь и раньше что-то припоминал, - нерешительно произнесла Алеся.

- Знаешь, - вздохнула Влада, - на уровне туманных видений, снов – ещё ладно. Что бы он ни говорил, но, живя в Ином Мире, он не мог воспринимать это всерьёз. А когда всё это здесь на него обрушилось... ворвалось, можно сказать... Мне было страшно на него смотреть. Я не представляла, что с ним такое может твориться. Я бы из окна бросилась на его месте. Да один момент мне и сейчас хотелось. Я же была последней сволочью, шутила и с тобой, и его подначивала, а ведь не знала, как это тяжело! Видишь ли, у него то, чему в современной медицине ни названия, ни диагноза нет. Зато с героями классических произведений такое случается – от горя и потрясений. «Нервная горячка», так сказать. Лежит в лихорадке, как тогда в Америке. Боец из него сейчас никакой. Но даже ведь не в этом дело. Просто ему очень больно, понимаешь?

На том конце провода повисло напряжённое молчание. Стамбровская была расстроена.

- Я тебе помогу, чем только можно, - как можно твёрже ответила она. – С травами сейчас подъеду, но вот за барахлом кого-то своего отряжу, может, потом заскочу. Извини, но у меня тоже такое, такое творится! Не могу. Мне надо быть дома и всем этим заниматься, но Влада, это не по телефону, скажу при встрече, но я не отлыниваю, пойми, это серьёзно, это наш шанс на спасение и победу!

Она обычно говорила медленно, а тут возбуждённо тараторила, лепя всё в одну фразу, как Муравская. При мысли о ней сердце неприятно сжалось: ведь министр только что в отчаянном бреду припомнил ещё об одном «предательстве» - ясное дело, о Васильеве*, значит, накипело, и у неё та же ситуация гадкая, блин, ещё и с ней разбираться...

Алеся вошла решительным шагом, направилась на кухню и бросила на стол разнокалиберные пакетики: подорожник, ивовая кора, валериана и... мате.
- Страшно подумать, что это за гремучая смесь, в самом деле, ведьминское зелье, - пробурчала Влада.

- Ну, ты же собралась импровизировать, правильно? Пропорцию сама определишь, заговоры и молитвы нужные отчитаешь – там и на эффект посмотрим, - пожала плечами подруга.

Потом она на цыпочках прошла в коридор и робко заглянула в гостиную.

- Н-да, - снова пробормотала Алеся. – Ну, если б я была коммунистом и узнала, что в прошлой жизни была монархистом, да ещё что при этом думала и делала, то меня б тоже накрыло.

Она тоже испытывала неловкость в проявлениях ласки и сострадания. Но Влада знала её манеру изъясняться и поняла, что она тоже переживает.

- Мне кажется, это даже с переживаниями не так связано, - извиняющимся тоном проговорила Влада. – Просто со здоровьем нелады, организм не выдерживает.

Алеся согласно кивнула. Вдвоём они замешали на кухне странный отвар, Влада осталась произносить формулы и доводить воздействие до ума, а Алеся в каком-то нетерпении выскочила и понеслась обратно, к себе на Парк Челюскинцев.

(Рассказывает Алеся Стамбровская)
 
Сначала был просто дикий шок и падение, после которого сразу соображаешь: сломала что-то или нет? Но упала я в итоге не из окна министерства, а с высоты метров двух, и не на тротуар, а на какие-то мусорные мешки. Вот это эпично! Девица в неизвестном мундире сваливается в помойку.

Паника насчёт возможных повреждений, конечно, мелькнула, но её вытеснил стыд и страх при виде глазеющих издали людей. Поэтому я просто подхватилась и трусцой припустила за дом, и уже на бегу поняла, что невредима. А по виду местности смекнула, что нахожусь где-то в Беларуси, ну, уж по крайней мере, на постсоветском пространстве. Прямым текстом спрашивать, где я, было немыслимо: посчитали бы сумасшедшей. Придуманные мной обходные вопросы тоже казались неуклюжими.

В итоге выручила память, опыт и просто вывеска. На ходу снимая китель, я вышла к неприглядному универмагу и дому быта. К ним надо было подыматься по ступенькам, внизу была остановка, и на ней я прочла: «Сокол-1».

Ну, прекрасно. Микрорайон за чертой Минска. Как же, помним! Я как-то поехала в аэропорт за злополучной посылкой в виде научной литературы. Вроде быстро справилась, но так хотелось поскорей домой, а погода была преотвратная: холод, морось, слякоть, туман - в общем, нелётная, я даже гадала, сколько рейсов тогда отменили. Мне сказали, что можно доехать до Сокола, а там в Минск – я решила, что околею, пока дождусь своего автобуса, и запрыгнула в тот, «первый встречный».

Лучше б я этого не делала. Потому что после петляния по глуши мы приехали в этот островок жилья средь непогоды, а автобус до города буквально показал нам хвост. Мне пришлось, скрипя зубами, ещё полчаса таскаться и ждать следующего.

На этот раз повезло больше, и на транспорт я села минут через десять. Перед этим от нечего делать позвонила Владе и чертовски обрадовалась её голосу в трубке. Наверное, обе мы обрадовались, обнаружив при себе телефоны, но дозвониться друг другу не надеялись.

Самочувствие казалось неопасным, но обескураживало. У меня кружилась голова, всё тело дрожало. Оно норовило так и растечься по сиденью. Под ложечкой уныло тянуло. Но это не помешало мне отключиться.

Не было долгой и мучительной борьбы со сном, которую я веду в транспорте при недосыпании. Не помню, как я провалилась. Помню само сновидение: откуда-то из уютного мрака навстречу мне выплывает не кто иной, как сам товарищ Вышинский. И смотрит на меня долго, внимательно, тепло, почти с обожанием! Во мне поднялось странное чувство влечения. Ну он же не виноват, что всё так сложилось, подумала я. Помню, как вглядывалась в его глаза, и они казались мне всё более человечными. Ведь он же как мой генерал! Для всех ужасный, а для меня – ласковый. Я подняла руку и начала гладить его по щекам. Прокурор молча прикрыл глаза и потянулся за моей рукой в поисках новой ласки.

Что-то ткнуло меня сквозь сон, испуг, возмущение – что-то не то! – я дёрнулась и проснулась, встрепенувшись на сиденье. Автобус как раз подъезжал к конечной.

Чёрт-те что. Приснится же такое. Явно от стресса: извращённые игры подсознания, мой личный театр абсурда.

Я вышла на автобусной станции и потащилась к Могилёвской. Там в переходе купила шоколадку, наспех хищно сжевала, в вагоне метро заснула почти мгновенно – на этот раз ничего не снилось. На синей ветке я опять спала, как Штирлиц. При выходе на свежий воздух я изумилась, насколько бодро себя чувствую. Может, опять нервы, взвинченность?

Дома я не свалилась спать, а поставила чайник, вынула любимое печенье с вишнёвым желе, замешала ударную дозу мате. Почему-то мне хотелось сохранить это изменённое состояние сознания, даже ценой насилия над организмом – но казалось, что в этом есть какое-то особое, божественное вдохновение, дрожь натянутой струны и лёгкое головокружение канатоходца.

- Ну что, с возвращением, - послышался знакомый голос.

Генерал стоял за моей спиной, непринуждённо опершись о стол.

- Аугусто!

Я не удержалась и, сияя, бросилась ему на шею.

- Тигруся!

Он ворчал, делал вид, что терпит и пытается увернуться от моих поцелуев и объятий, но вскоре оставил притворство, и стало ясно, что того он только и ждал.

- Ну что, рассказывай о своих похождениях, - велел он, садясь, затисканный и довольный.

Я не удержалась и финальным аккордом ущипнула его за усы, чем вызвала новую порцию ворчания и шлепок пониже спины. Дурашливо вскрикнув, я налила ему мате, пододвинула печенье и принялась за рассказ.

В принципе, он был более-менее в курсе дел. Кстати, оказалось, и с министром он знаком, и они даже несколько раз имели весьма приятные беседы об истории, геополитике и об искусстве. Так что на его личное отношение тоже можно было рассчитывать. Я изложила всё, что знала и думала о Вышинском и о текущей ситуации.

- Нам надо его прикончить, - кратко подвела я итог. – Кроме того, у меня к нему личные счёты – психологическое вторжение и попытки соблазнения, - пошутила я, скрывая неловкость, и рассказала о странном сне и своих двойственных чувствах.

Дон Аугусто смотрел на меня изучающим взором, подперев щёку рукой. На губах его играла смутная улыбка. Он словно любовался мной, как вазой, просвечивающей под солнечными лучами – а они действительно падали из окна за спиною. Его волосы в таком свете поблёскивали серебром, а мои – золотом. Молчание затянулось, а улыбка его становилась всё шире и загадочней. Я играла с ним в гляделки, но не выдержала этой внутренней дрожи и выпалила:

- Ну же, говори! Ты что-то советуешь?

Он и ответил не сразу. Боже, как он тянул время! Видать, для пущего эффекта. А в итоге изрёк:

- Тебе нужно применить свои способности и сделать то, что у тебя получается лучше всего.

Я переспросила:

- Ты о каком-то боевом заклятии?

Он покачал головою:

- Нет. Ты станешь неплохим воином, у тебя есть влечение. Ты станешь и приличным дипломатом, хотя характер у тебя слишком... переживательный, импульсивный, что ли. Но есть одно дело, которому ты отдавала все свои силы в последние годы, за что я тебе безмерно благодарен. Скажи, тебе нравилось писать обо мне? – И он хитро прищурился.

- О да, конечно же! Ты ещё спрашиваешь! Не считаю себя гением, но я вкладывала в свои произведения всю душу! – нетерпеливо заговорила я. – Я хотела быть твоей Моникой Мадарьягой**, твоим Хайме Гусманом***, я хотела... justificar****! – Не знаю, но у меня вырвалось именно это слово. – И тебя, и режим. Как говорится, подвести теоретическую базу, а если можно, то и экспрессии накидать.

Генерал расхохотался:

- Ну вот в этом вся ты! Подвести базу и экспрессии накидать! Чудно! Ну вот ведь подтверждение, что культурная дипломатия – это твоё! Тебе и сейчас нужно развернуться...

- И что сделать?

- Да ничего. Написать речь, после которой Вышинского захочется просто убить.

Я начала понимать. Рот у меня начал расползаться. В итоге я тоже – расхохоталась в каком-то полупьяном веселье:

- Так это-то?! У-у-у-у, это мы умеем! Дайте мне источник вдохновения, и я размажу его по стенке! Но только, только-то? И что с этим делать?

Генерал посмотрел на меня и произнёс:

- Такие вопросы решаются через кладбище. Когда ваш министр придёт в себя, он всё расскажет об обряде.

- Влада сказала, он не знает, что делать. Он ей так сказал.

- Да всё он знает! Он просто прикидывал, как лучше провернуть – мне его натура известна...

Я жадно перебила:

- А ты? Мне-то расскажешь?

- Нет.

- Громыко ответ! – огрызнулась я.

Генерал засмеялся.

- Ну, я не он. Я, так и быть, расскажу. Чтобы ты понимала, какова твоя роль. Видишь ли, существуют такие трудные ситуации, что живым их не под силу разрешить - из-за ограниченности сил, незнания, вероятности ошибки. И тогда приходится обращаться к мёртвым...

Чем больше он рассказывал, тем явственнее переполняла меня восторженная жуть.

И тут совсем некстати раздался звонок. Я подняла трубку, кое-как отбрехалась, тоскливо оглянулась на генерала:

- Мне надо ехать! А вдруг вдохновение пропадёт?!

- Не пропадёт! – усмехнулся он. – После того, что узнала – точно не пропадёт. Разозлись, как следует и пиши! От тебя всё зависит!

Я выгребла из шкафчика травы, на всякий случай кинула в сумку и мате, а когда вылетала из квартиры, генерал уже растворялся в воздухе, как Чеширский кот.

Я слетала как угорелая туда-обратно, а по возвращении заварила себе новую порцию травы и плюхнулась за ноутбук.

Мысли бежали, не останавливаясь ни на секунду, пальцы летали над клавишами, я строчила, правила, как одержимая, я изливала весь свой ужас, негодование, всю свою злость и любовь-ненависть, я плевалась огнём. А иногда вспрыгивала и начинала скакать по комнате, врубив музыку.

Он будет слитным с твоей тенью,
И твоим вторым "Я",
И всех толкать на измену,
И предлагать снова яд...

Не думай, что ты подменишь нашего министра, вражина. Такие фокусы не проходят.

...Затем застечиво щупать
Мой слабый пульс на руке
И в бесконечности щупальц
Мечтать о новом враге

За ущерб здоровью тебе тоже зачтётся, чёртов интриган. Все средства хороши, да?

Страшно, убегай!
Страх раскрыл свои объятья,
Эти берега
Вслед тебе несут проклятье

«Вся наша страна, от малого до старого, ждёт и требует одного: изменников и шпионов, продавших врагу нашу Родину, расстрелять как поганых псов!..». То-то и оно. Сука.


Круг не замыкай -
Это колесо Сансары;
Страшно, убегай!
Чувствуешь, запахло?

Считаю попсовыми эти восточные словечки: «карма», «сансара» и прочая. Но здесь – всё налицо. И вот сегодня-то круг разомкнётся.

Ты ранишь словом, как ядом,
Ты убиваешь строкой,
Ты добиваешь снарядом
И беспощадной рукой...

Я зверь. Я берсеркер. Боже, какое сладкое чувство, давно я так не упивалась негативными эмоциями и – пожалуй, чувством собственной значимости.

Это будет моя лебединая песня, чёрт возьми. И у меня почему-то не оставалось сомнений, что дело будет решено в нашу пользу. Потому что справедливость – вещь такая... Особенно если дело касается тонких материй и смерти.

Наконец я окончила текст и сохранила файл. Ф-фух.

Конечно, всё это будет переписано от руки на листе бумаги.

Кровью.
__________________________________
*Громыко не получил какого-либо систематического образования в области дипломатии и сфере международных отношений. В годы Второй мировой войны и позднее, вплоть до 1953 года учителем, наставником и старшим товарищем стал офицер Генерального штаба сотрудник Главного разведывательного управления военный дипломат Александр Филиппович Васильев. Андрей Громыко и Александр Васильев дружили семьями и часто встречались в роскошной квартире последнего в правительственном квартале в центре Москвы; там часто собиралось блестящее общество, и можно было обрести полезные связи. Однако когда в результате постсталинских «чисток» госаппарата Васильева в звании генерал-лейтенента отправили в отставку, Громыко немедленно прервал и никогда уже больше не возобновлял каких-либо связей - дружеских, а равно и официальных - со своим, теперь уже бывшим, учителем.
**Моника Мадарьяга Гутьеррес (1942-2009) – чилийский юрист, учёный, политический деятель. Занимала пост министра юстиции в 1977-1983 гг., в период создания и подписания Конституции 1980 г. Двоюродная сестра генерала Аугусто Пиночета.
***Хайме Гусман Эррасурис (1946-1990) – чилийский юрист, парламентарий, основатель партии Независимый демократический союз. Условно считается идеологом пиночетовского режима и стоит у истоков гремиализма в Чили: движение, близкое корпоративизму и вдохновлённое католической социальной доктриной. Советник Пиночета, принимал участие в составлении Конституции 1980 г.
**** Оправдывать; исправлять несправедливость (исп.)