Александр Эдуардович. Часть третья

       Вызов забвению
(документально-художественная повесть)


       Александр Эдуардович. Часть третья         


       I. Задержание

       В начале июня 2012 года из УФСБ России по Новосибирской области я получила копии документов «уголовного» дела Александра Эдуардовича Осыховского, моего деда. По сравнению с делами его братьев оно содержало большее количество материалов и требовало большего внимания при изучении. Но всё по-порядку.
       В 1937 году сорокадвухлетний Александр проживал в городе Новосибирске по улице Ермака, 55, на его иждивении находились жена Елена и два сына. Взяли его 28 октября, то есть на шестой день после ареста сестры Анны. Так же, как в делах его братьев и сестры, в его деле я не нашла ни паспорта, ни фотографий. В копиях присланных документов отсутствовало также и постановление на производство обыска (имеется лишь протокол осмотра документов), хотя сам обыск был произведён через полтора месяца после заключения Александра под стражу.
Первым документом значится «Протокол задержания», согласно которому основанием для привода в милицию послужили показания двух свидетелей: некой гражданки Никитиной и некого лейтенанта «Рабоче-Крестьянской Красной армии» гражданина Зотова, который и доставил Александра Эдуардовича в 4-е отделение милиции города Новосибирска. Удивительное совпадение: в нужном месте и в нужный час оказался никто иной, как вышеупомянутый лейтенант милиции. Идя по улице Крылова, он и Никитина якобы услышали, как Александр «оскорблял вождя народов товарища Сталина». Фамилия лейтенанта, а также фамилия Никитиной в документах сохранились, но фигурируют без инициалов.
       В протоколе задержания «оперуполномоченный ОУР при 4 отделении гор. милиции Рабоче-Крестьянской Милиции УНКВД по ЗСК», фамилия которого вымарана – так и в последующих документах, – пишет (стиль и орфография сохранены): «28 октября 1937 года с ул. Крыловой был доставлен неизвестный гр(аждани)н, который назвался по фомилии Осыховский Александра Эдуардович (так в тексте) 1895 года рождения. При личном обыски ничего не обнаруженно. Последней в улеце вёл себя вызывающи с розличныме оскорбл(ениями), посему и основываясь на выши изложинном и руководствуясь ст. 100 УПК и церкуляром РКМ УНКВД по ЗСК, постоновил: гражданина Осыховского Александра Эдуардовича задержать и заключить его под стражу при КПЗ 4-го отд(еления) РКМ до выеснение личности.
Подпись задержанного: Осыховский.
Подпись оперуполномоченного ОУР» (неразборчива – Авт., Приложение №10).
       Попутно замечу, что название улицы в документах дела именуется по-разному: в одних – это улица Крыловой, в других – Крылова.
Помощник уполномоченного, рассмотрев материал о «подозреваемом в совершении произнесения пропаганды против вождя народов и приняв во внимание, что в целях установления его личности и сокрытия совершённого преступления» (так в тексте), вынес постановление о необходимости производства предварительного расследования по признакам ст. 58-10 УК (антисоветская агитация – Авт., Приложение №11). Александр в это время содержится в КПЗ Новосибирской тюрьмы.
       В этот же день товарищ оперуполномоченный вызывает Александра на допрос, протокол допроса выполнен в его интерпретации от первого лица.
«1937 года октября 28 дня, город Новосибирск, оперуполномоченный (того же отделения – Авт.) допросил гр-на нижи поименованного, который на первоначальное мной поставленные вопросы пояснил следующие: Осыховский Александр Эдуардович, 1895 года рождения, я – русский, а отец поляк, уроженец древня Молчаново Кривошеинского р-на ЗСК (Западно-Сибирского края – Авт.), из крестьян-бедняков, в данное время кустарь, проживающий ул. Ермака № 55».
Далее Александр рассказывает, а оперуполномоченный записывает (правка орфографии и пунктуации автора):
«По существу касающихся меня вопросов могу пояснить следующее: родился в семье крестьянина-бедняка. У меня есть два брата Осыховские – Николай и Григорий, проживают в селе Молчанове в колхозе или на заводе, точно не знаю. Я проживал совместно с братьями до 1915 года, отец умер в 1913 году. В 1915 году меня взяли на военную службу в Сибирский флот Царской армии. Прослужил до весны 1918 года, был демобилизован, приехал обратно домой в село Молчаново, прожил с месяц. После переворота – так как мы были против Колчака (видимо, интервенция Колчака названа переворотом – Авт.) – нас стали притеснять. Мы сбежали с Леоновым Михаилом Никитовичем, – где он сейчас живёт, неизвестно, – но работает где-то прокурором*.
 
       (* М.Н. Леонов во время ареста Александра проживал и работал на Украине).

       Скрывались мы в деревне Старая Галка, пробыли там до 15 декабря 1919 года, оттуда выехали в село Молчаново. Через несколько дней я поехал в город Томск, поступил в милицию, работал там до 1922 года. В партию вступал в Томске, будучи работником милиции. Уволился из милиции, поступил в губ(ернский) коммун(альный) отдел заведующим учёта распределения жилых помещений. Проработал с год, и меня перебросили на завод «Красное утро».
Вслед за этим Александр Эдуардович подробно перечисляет, в каких организациях работал, сообщает о том, что в 1926 году его исключили из партии, говорит об учёбе на курсах сырьёвщиков, о том, что долго болел воспалением лёгких. В его Трудовом списке причина исключения не указана, но в двадцатых годах изгнание из партии практиковалось широко. Об этом упоминает В. Шаламов в своих рассказах, этот факт подтверждается также и «Кратким курсом истории ВКП(б) 1938 года».
       «(…) ЦК провел большую работу по укреплению партии, организовав чистку партии в 1921 году. Чистка происходила с участием беспартийных на открытых собраниях. Всего в результате чистки исключено было из партии до 170 тысяч человек, или около 25 процентов всего состава партии. (…) Советский суд приговорил бухаринско-троцкистских извергов к расстрелу. НКВД привел приговор в исполнение. Советский народ одобрил разгром бухаринско-троцкистской банды и перешел к очередным делам»(19).
       На этом же допросе оперуполномоченный, якобы со слов Александра, делает запись о том, что задержанный оскорблял товарища Сталина, находясь в нетрезвом состоянии, и поэтому ничего не помнит. Оскорбление вождя народов в этой трактовке в деле Александра будет фигурировать и дальше, в том числе и на допросах в интерпретации уполномоченного, хотя в первичном документе (справке о задержании) об этом не говорится ни слова. Не зафиксирован этот факт и в постановлении о производстве предварительного расследования, а также и в приговоре о наказании, вынесенного спец. коллегией Новосибирского областного суда.
       В постановлении об избрании меры пресечения, принятом в день задержания, оперуполномоченный, «рассмотрев материал следственного дела гр. Осыховского Александра Эдуардовича, ОБВИНЯЕМОГО (выделено автором) в совершении пропаганды против вождя народов т. Сталина» и «принимая во внимание» его слова, что «в руководстве нам не нужно нацменов, а нужно русских, так лучше бы жилось», выносит вердикт: «Он будучи на свободе может помешать ходу расследования» (Приложения №№ 12,13). Таким образом, подозреваемый априори переведён в категорию обвиняемого.
       Постановление без согласия начальника отделения санкционировал помощник прокурора, его подпись неразборчива, фамилия отсутствует; подпись «обвиняемого» отсутствует также. Документ выполнен на машинописном бланке, его основное содержание впечатано с помощью пишущей машинки, но так бледно, что в копии текст не отобразился, и сотрудники архива приписали его от руки. На следующий день уполномоченный ОУР 4-го отделения вынес постановление о привлечении Александра Эдуардовича в качестве обвиняемого. Констатирующая часть постановления гласит: Осыховский «…проходил по улицы Крыловой и ПРОСЕБЯ ПУБЛИЧНО (выделено автором) всячески оскорблял вождя народов т. Сталина». Постановляющая часть резюмирует: «Привлечь по настоящему делу в качестве обвиняемого Осыховского Александра Эдуардовича, предъявив ему обвинение в совершении пропоганды против вождя народов товарища Сталина по ул. Крыловой при окружающех рабочех».      
       Документы один за другим настойчиво повторяют постулат «об оскорблении вождя народов», тем не менее, в каждом из них мы находим нечто новое. Выражение «про себя публично, при окружающих рабочих» в постановлении от 29 октября – одно из них, только как можно совместить понятия «про себя» и «публично» – непонятно. Если оскорблял «про себя», то товарищи Зотов и Никитина вместе с «окружающими рабочими» оскорблений не могли услышать в принципе, если «публично», то причём тогда «про себя».
   
       В этот же день уполномоченный вызвал обвиняемого на допрос, но своей вины в предъявленном обвинении Александр не признал. Несмотря на это, 31 октября принимается протокол об окончании предварительного следствия. Таким образом, на третий день после задержания мой дед был переведён в одну из новосибирских тюрем, скорее всего – в следственно-пересыльную, через которую во время сталинских репрессий прошли сотни тысяч репрессированных. Материалы его трёхдневного «дела» из 4 отделения гор. милиции РКМ УНКВД были переданы одному из следователей «Новосибирской Горпрокуратуры».

       II. В следственно-пересыльной тюрьме
 
       Согласно анкете, заполненной в следственной тюрьме, Александр Эдуардович родился 2 июля 1895 года в селе Молчанове Кривошеинского района Нарымского округа*.
       (* Дата рождения обозначена неверно, правильно – девятого июля).

       Происхождение – из крестьян, национальность – русский, с воинского учёта снят, особых примет не имеет. «До 1915 года жил в крестьянстве и работал по столярному делу. С 1915 по 1918 год служил во флоте царской армии», в 1918-19 годах принимал участие в партизанском движении против Колчака. Имел профессию «пушносырьёвщик», с 1920 года служил по найму в разных учреждениях города Томска. С 1923 года – член профсоюза сельхозрабочих (книжка № 431321), состоял на военном учёте, группа 27-й категории, запас Красного флота (военная книжка № 72).
       До революции Александр и его родители имели избу, родители занимались сельским хозяйством. На момент ареста в Новосибирске, по случаю болезни, Александр занимался кустарными работами и значился как неимущий. Не судим, образование низшее (в других документах – грамотный), женат, на иждивении жена и два сына (Эдуард и Леонид - примечание автора). Беспартийный, состоял в ВКП (б) с 1918 по 1926 годы, наград не имел. На семнадцатый день пребывания Александра Эдуардовича в пересыльной тюрьме следователь принимает постановление о «прист(уплении)» к следствию по его делу (Приложение №14).

       На тему следственно-пересыльной тюрьмы, отвечая на вопросы журналистов сайта «Тайга.инфо», историк Алексей Тепляков говорит: «В Новосибирске было не меньше четырёх тюрем в середине тридцатых годов. Но эта была самая крупная, и у неё был статус пересылки. Поэтому все, кто шёл на Колыму, кто шёл в лагеря Восточной Сибири, – они шли через эту тюрьму. Пересыльные тюрьмы в крупных областных центрах – это так называемые «этапы», через них этапировали заключенных. Это производилось десятилетиями – до начала пятидесятых. (…) Это была самая крупная тюрьма, она выполняла еще и функции следственной тюрьмы. Там не содержали тех, кто был приговорён к тюремному заключению, таких было не очень много, и для них существовали специальные тюрьмы. А вот новосибирская была – следственная и пересыльная. Человека после следствия либо расстреливали, либо отправляли в лагеря. Наиболее ценные арестованные (видимо со статьёй 58 – Авт.) содержались в здании современного ФСБ, а тогда НКВД, в подвалах. В этих подвалах сейчас архив».
       Из этого архива, полагаю, я и получила копию дела на своего деда. А когда наткнулась на сайт «Тайга.инфо» с интервью Теплякова, даже подумала, что в помещении хранилища, где лежало оно, в одной из камер во время следствия он и содержался.
       И далее Алексей Тепляков продолжает: «… в 1938 году в этой «пересылке» специально сделали так называемый «особый корпус» – весь второй этаж разгородили комнатами допросов. И там, в этих бывших камерах, которые стали кабинетами следователей, там проводились круглосуточные допросы. Чтобы справиться с огромным потоком арестованных, который был в 37-38 годах, там трудилось одновременно до ста следователей. (…) У них был жесточайший режим, всё управление работало, плюс им помогали курсанты из Москвы, пограничники, которые просто не давали подследственным спать. Нормальная такая была работа для начинающего чекиста, называлось «подсидка» – сидит и тормошит. Ну и орёт. (…) На сайте Министерства обороны размещён проект «Подвиг народа», и там выложены награды военнослужащих с описанием, за что они получены. Там есть такие награды – «Выполнял публичные расстрелы, что оказало мобилизующее воздействие». (…). Наверняка эти дела были потом пересмотрены, но награды назад у «особистов» не отбирали»(20).
       «В середине мая (2013 года – Авт.), – пишет «Тайга.инфо», – на стройплощадке в центре Новосибирска были найдены «множественные человеческие останки» (…). Они предположительно относятся к 1930-40-ым годам. (…) Год назад на этой территории снесли областной психоневрологический диспансер, в здании которого раньше располагалась пересыльная тюрьма НКВД. С 1929 по 1951 год через нее прошли сотни тысяч заключенных. По данным историков и правозащитников, предлагавших сделать на месте бывшей тюрьмы памятник жертвам репрессий, во дворе здания могли осуществляться массовые расстрелы.
       В настоящее время строительные работы на объекте, который региональные власти продали частному застройщику для возведения жилого комплекса, приостановлены до выяснения обстоятельств. Ранее новосибирские общественники обращались к региональным властям и правоохранительным органам с требованием расследовать гибель репрессированных. Они предложили открыть доступ к информации о расстрелах во дворе пересыльной тюрьмы, установить личности погибших, проведя экспертизу всех найденных останков, обнародовать эти сведения с помощью СМИ»(21).
       Приведена и реакция властей. Она такова: «Сейчас строительство приостановлено. Договор купли-продажи никогда не будет пересмотрен, потому что он заключен в рамках закона, ну а что там обнаружено... [это уже другой вопрос]»(21).

       III. Допросы и обыск

       Почти полтора месяца Александр находился в неизвестности, ожидая очередного вызова на допрос. За это время он передумал о многом. Ему вспомнился отъезд из родного дома в Томск, после того как в губернии восстановилась советская власть*, вспомнилась работа в городской милиции по хозяйственной части, куда он был определён Томским военкоматом; припомнились и годы жизни в Новосибирске.
       (* Декабрь 1919 г.)

       Но что бы не воспроизводила его память, перед глазами всегда стояли родители. «Хорошо, что отец не дожил до этих времён, – с горечью думал Александр, – он бы не вынес этого кошмара».
       Среди тёмной череды проходящих дней не было ни одного, чтобы не думалось о жене с детьми и о братьях с сёстрами. О том, что Григория власти начали преследовать ещё с 1932 года, он знал, – помнил, с каким упорством тот собирал разные справки и документы, чтобы доказать своё участие в партизанском движении во время колчаковской реакции. Знал, что брат арестован, хотя позднее, на одном из допросов, скажет, что это ему неизвестно. Но о том, что шесть дней назад арестовали сестру Анну и месяцем раньше зятя брата Григория, этого знать он не мог.

       Наступил декабрь. В ночь на восьмое он долго не мог уснуть. Память настойчиво возвращала его в те времена, когда с боевыми товарищами Михаилом Леоновым и Карлом Ильмером он и его братья боролись против колчаковцев за советскую власть. Вспомнил Александр и родную улицу, которая сельским советом в честь братьев Осыховских была переименована в Партизанскую. Вспомнил и сам себе задал вопрос – почему и за что они подверглись жестоким преследованиям, почему повторяют судьбу отца, репрессированного царской властью в 1864 году, и почему большевистская власть, которую он защищал вместе с братьями, обходится с ними так жестоко? Но пока приговор не зачитан, арестант всё ещё надеется на благополучный исход, тем более, если он невиновен. Надеялся и Александр.
Когда стал засыпать, из дверного волчка послышался окрик: «Кто на букву О – выходи!»* Лязгнул засов, дверь открылась. Он вышел, повернулся лицом к стене, руки – за спину. Надзиратель запер камеру и, толкнув прикладом, скомандовал:
– Пошёл!
       Допрашивал его всё тот же следователь Новосибирской городской прокуратуры, допрос проводился в ФЗИТК** Новосибирской тюрьмы.
 
       (* Известно, что на допросы арестантов вызывали либо по номерам, либо по начальным буквам фамилии.
** Фабрично-заводская(?) исправительно-трудовая колония).

       «В 1918 году, – говорит Александр, – меня хотел арестовать карательный колчаковский отряд, но я убежал. Ко мне присоединились Леонов Михаил Никитович – председатель горсовета Томска, Блымчик Иван (Балынчик – Авт.) – член исполнит(ельного) комитета г. Ленинграда и другие. С ними я ушёл на реку Галку Андорминской волости. Там нас собралось человек 50-60. Оружия мы сначала не имели». В заключение он сообщает, что при бегстве колчаковцев партизаны перехватили белых офицеров и, вооружившись, ушли в Молчаново.
Протокол допроса оформлен рукописью, его начало и окончание в соответствующих строках документа не проставлены, фамилия следователя вымарана, подпись обвиняемого отсутствует. В конце протокола значится: «Записано верно и мне прочитано». Не мной прочитано, а МНЕ ПРОЧИТАНО (выделено автором). Из этого следует, что наряду с показаниями обвиняемого следователь мог записать и прочитать (или не записать и не прочитать) всё, что угодно. При изучении документа я также обратила внимание на 13-й пункт, а именно: «в каких отношениях состоит (обвиняемый) с потерпевшим от преступления» (обвиняемый у нас Александр Осыховский – потерпевший Иосиф Сталин). В ответе прочерк. Возникает вопрос (наивный, конечно): что предусматривал этот пункт? Неужели возможность примирения между обвиняемым и потерпевшим? В других делах своих родственников такого пункта я не нашла.
       Рассмотрев собранный по делу следственный материал, этим же днём следователь вынес постановление о предъявлении заключённому обвинения «в преступлении» по статье 58-10 (Приложения №№ 15,16). Нужно сказать, что копия архивно-следственного дела моего деда содержит многочисленные пропуски документов. Так, между протоколом данного допроса (листы №№ 30-31) и постановлением о привлечении в качестве обвиняемого, принятого этим же днём (лист № 45), отсутствует 13 листов, и это самый большой пропуск. Всего из 69-ти обозначенных листов пропущено около 30-ти, многочисленные пропуски имеются и в других делах. Как объяснили сотрудники одного из архивов (по телефону), документы следственных дел по запросам родственников копируются и отсылаются не в полном объёме.

       Через шесть дней на квартиру Александра нагрянули с обыском. В качестве трофеев были изъяты его Трудовой список (аналог Трудовой книжки в СССР), справка о подпольной работе времён колчаковской реакции, отзыв Михаила Леонова о его работе с молодёжью, мобилизованной в колчаковскую армию, и два аттестата командира корабля «Чесма», на котором Александр проходил службу в армии. Больше ничего не нашли. Документы следователь приобщил к делу, сопроводив негативными комментариями по поводу перемены мест работы обвиняемого в течение последних 14 лет, а также привёл сомнения по поводу подлинности «Разных документов», хотя к инкриминируемому обвинению эти факты отношения не имели. Более того, эти факты говорят о том, что следствие велось с пристрастием, выходя за пределы обвинения.

       Привожу «Разные документы» с сомнениями «нар. следователя»:
       «1.Истрёпанная справка, несколько раз подклеенная, написана от руки чернилами, содержание её коротко следующее: «В 1918 г. Осыховский А.Э. открыто выступил перед крестьянами против колчаковской реакции, работал в большевистской подпольной организации боевых отрядов, преследовался колчаковскими отрядами, был приговорён к смерти, бежал за Бакчарское болото в лес, на реке Галке производил налёты на колчаковцев».
Имеется слабый оттиск гербовой печати и одна неразборчивая подпись (так в тексте).
       2.Отзыв, выданный членом партии с 1915 г. Леоновым, партбилет № 0697014 в том, что Осыховский работал во время колчаковщины среди мобилизованный молодёжи Молчановского района. При разгроме белой армии задерживал бегущих в тайгу офицеров в районе реки Галки и Андормы. Подпись Леонова засвидетельствована за секретаря ячейки энергетического цеха неизвестного завода Кудимовым и печатью.
       3.Аттестат, выданный Осыховскому линейным кораблём «Чесма» в том, что он за время пребывания на линейном корабле «Чесма» в звании электрика с 1|IV-1916 по 1/IV-1918 г. находился в заграничном плавании от Владивостока до Мурманска, работал добросовестно. Аттестат этот никем не подписан и не заверен.
       4.Аттестат того же корабля выдан Осыховскому тем же кораблём «Чесма» в том, что он был на этом корабле электриком и все возлагаемые на него обязанности исполнял добросовестно. Этот аттестат подписан командиром, председателем судового комитета и минным механиком и заверен печатью судового комитета». Конец цитаты.

       Не подтверждённые фактами сомнения «нар. следователя» звучат и в его постановлении о приобщении Трудового списка с «Разными документами» к делу. Согласно констатирующей части постановления, обвиняемый «с 1916 г. по 1918 г. был в заграничном плавании на линейном корабле «Чесма», после чего вернулся на родину в Молчаново Нарымского округа и во время колчаковской реакции в Молчанове отсутствовал, якобы скрывался, будучи преследуемый колчаковскими карательными отрядами, что явно вызывает сомнение». Конец цитаты.
       Сомневаясь в партизанской деятельности Александра и одновременно обходя вниманием тот факт, что в своих показаниях тот ссылается на свидетельство своего соратника по партизанской борьбе Михаила Леонова, номер партбилета которого указан в «Разных документах» (697014), следователь выдаёт желаемое за действительное. Его подспудное подозрение  звучит также и в словах по поводу заграничного плавания Александра, но и этот факт вместе с сомнениями следователя никакого отношения к предъявленному обвинению также не имеет. В то же время правдивость показаний Александра Эдуардовича подтверждается материалами гражданского дела его брата Григория, где член партии ВКП/б Леонов, давая справку Григорию о том, что последний помог ему скрыться от преследования колчаковцев за реку Бакчар, также указывает номер своего партбилета: 697014. Сговориться об одинаковых показаниях братья не могли, т.к. Григорий жил в Молчанове, был арестован там же и расстрелян за два месяца до ареста Александра в Новосибирске.

       Новый, 1938-й год, мой дед встретил на нарах следственно-пересыльной тюрьмы. Зиму ему предстояло пережить здесь. Она будет такой же суровой и морозной, какую он и его братья пережили в 18-19 годах во время борьбы с колчаковцами на земле Нарымского края.

       IV. Допросы с пристрастием

       Четырнадцатого января Александра Эдуардовича вызвали на очередной допрос (фрагмент в Приложении №17). В кабинет, куда его доставили, за столом сидел всё тот же следователь. Надо признать, что в отличие от текстов оперуполномоченных, проводивших первые допросы при задержании, записи «народного следователя» выглядят на порядок грамотнее, – мною проставлена лишь пунктуация.
       «В 1915 году, – продолжает показания Александр, – меня мобилизовали в царскую армию во флот. Служил я всё время на линейном корабле «Чесма», там учился на машиниста, но т.к. машинисты не требовались, меня использовали электриком. Демобилизовался в марте или апреле 1918 года. Во время службы был в заграничном плавании на востоке. По демобилизации, примерно в мае месяце при первой Советской власти, вернулся в село Молчаново. Через 2-3 недели случился переворот*: в село Молчаново прибыл колчаковский отряд карателей.
 
       (* Переворотом назван мятеж военнослужащих чехословацкого корпуса и местных отрядов белогвардейцев в конце мая 1918 года, в результате чего советская власть в Томске пала. Была восстановлена в декабре 1919 года).

       До прихода карательного отряда в Молчаново приехали из Томского совдепа (совета депутатов – Авт.) Леонов Михаил Никитович – зам. председателя Томского Совета, а также Дубельштейн, – он кажется был в финансовом отделе совдепа, и Карл Ильмер, кем он работал в Томске – не знаю, но был большим работником. Они пришли в квартиру моей сестры Пикулиной Анастасии Эдуардовны. К ней они пришли, потому что Леонов и Ильмер, будучи в ссылке (в царское время – Авт.), проживали у неё. (…) Мы провели совещание по поводу организации сопротивления колчаковским отрядам. Мне совещание поручило организовать ячейки отряда из кр(естьян) по Молчановской волости. Я был в деревне Майковой, пос(ёлке) Золотой, пос(ёлке) Фоминском и других, где проводил работу по организации отряда. (…) Спустя некоторое время, мы провели тайное собрание с завербованными в отряд. Таким образом, мы работали нелегально в течение лета 1918 и зимы 1919 года, но нас заподозрили и следили за нами».

       Далее Александр рассказывает о том, что весной 1919 года в Молчаново прибыл бронированный пароход «Ермак» с карательным отрядом. Отряд своим постановлением решил его, «Осыховского, повесить на мачту парохода и увезти висячим на мачте в Томск». Об этом Александра предупредил односельчанин – бывший сельский урядник, и он же посоветовал ему скрыться. «После чего, – говорит Александр, – я убежал на пашни, там пробыл недели две, а потом ушёл, т.е. уплыл на обласке под Кудрявый Осинник. Ко мне туда пришёл Леонов, с которым мы ушли за Бакчарское болото на реку Галку, – жили у Тиунова Ивана*, где он теперь, тоже не знаю.
 
       (* Тиунов Иван Алексеевич – проживал в д. Калинке Асиновского района Томской области. Арестован 2 августа 1937 г., расстрелян 19 августа 1937 г. Реабилитирован в июле 1959 г. (см. выписки из Книги Памяти в Приложении). В своих воспоминаниях М.Н. Леонов упоминает сына Тиунова – Петра Ивановича, – тем самым подтверждая показания Александра).

       Туда же пришли Вегман и Балынчик. Первый был из какого-то партизанского отряда, а Балынчик являлся членом Петербургского совета. Они имели (достали как-то) документы колчаковских военнослужащих и приехали на лошадях, там мы и познакомились. Работали у крестьян, вели агитационную работу и готовили организацию отряда.
К нам приехало много бежавших от Колчака, с которыми мы также вели работу. Всего нас было человек 50-60. После колчаковского краха мы задержали двух офицеров и пошли в село Молчаново, по дороге встретили колчаковский отряд – он шёл из Молчанова. Они, узнав о нас, убежали в лес. В Молчанове мы начали наводить порядок, и у нас стали неприязни с отрядом Хабарова, а посему мы выехали в Томск и больше в Молчаново не возвращались.
       В члены ВКП/б я вступил в 1918 г(оду), приняли меня в Томске в 1920-м, но стаж определили с 1918-го. На реке Галке меня знал Непомнящий Александр Николаевич, – он сидит со мной в ФЗИТК.

Вопрос: Вы утверждаете, что Леонов служил в Томском Совдепе?
Ответ: Да, утверждаю, что Леонов служил в Томске в Совдепе, это я знаю с его слов.
Вопрос: На допросе от 8/XII-37 вы показали, что вас пытались арестовать в 1918 году, но вы бежали, а сейчас вы показали, что это был 1919 год.
Ответ: Меня пытались арестовать несколько раз: и в 1918, и 1919 годах, но я убегал и скрывался.
Вопрос: Не служили ли Вы в колчаковских отрядах?
Ответ: Нет, не служил.
Вопрос: За что арестован ваш брат проживав(ший) в с(еле) Молчаново? (Имеется в виду Григорий, который к этому времени был уже расстрелян – Авт.).
Ответ: Мне неизвестны не только причины ареста, но и сам факт ареста я не слыхал.
Вопрос: В силу чего вы занялись контрреволюционной агитацией, направленной против Советской власти и членов правительства, что имело место 28/X-37 г. на улице среди публики?
Ответ: Никакой контрреволюционной агитацией я никогда не занимался, и этого не могло быть, т.к. я человек, лояльный Советской власти».
      
       Из допроса видно, что следователь делает попытку поймать обвиняемого на якобы противоречивых показаниях по поводу его преследования колчаковцами. Но как было указано выше, показания братьев  Александра и Григория в части партизанской деятельности против колчаковцев совпадают, хотя были показаны в разное время и в разных местах. Об этом же, спустя почти 30 лет, напишет в своих воспоминаниях и Михаил Леонов, поэтому недоверие следователя к информации заключённого не имело под собой основания. Кроме того, признание Александра о предупреждении урядника о его готовящемся аресте со стороны отряда Колчака, следователь тут же оборачивает против него, задавая подозрительные вопросы. Также не принимается во внимание и то, что пребывание допрашиваемого на реке Галке мог подтвердить А.Н. Непомнящий, находящийся в этой же тюрьме. Подпись обвиняемого на половине страниц рукописного текста вышеприведённого допроса отсутствует.
 
       Ознакомившись с протоколом допроса, я задала себе вопрос: кто такой Хабаров и почему у молчановских партизан возникла к нему неприязнь?
В воспоминаниях Михаила Леонова есть сведения о том, что отряд Хабарова был карательным. Об этом же говорит и Г.Г. Сударик – участник разгрома Колчака и один из организаторов восстановления советской власти в Молчанове, – его воспоминания опубликованы в местной газете «Знамя» первого сентября 2009 года.
     Иная точка зрения приведена в художественно-документальном романе «Справедливость бессмертия» писателя из города Рубцовска Александра Сухачёва. Согласно версии автора, Хабаров, находясь в рядах колчаковской армии, организовал отряд сопротивления. Отряд действовал самостоятельно в округе села Новокускова*, надеясь впоследствии сблизиться с партизанами.
 
       (* Около 500 км юго-восточнее села Молчанова).

       «Боевой путь отряда Хабарова, пишет Сухачёв, – закончился в Молчанове 23 декабря 1919 года. Здесь его застало известие о вхождении в Томск частей 5-ой армии Восточного фронта красных, в состав которой он и был вскоре включён в качестве стрелкового батальона. (…) Но с Красной армией у Хабарова не заладилось. Свалил тиф»(22).
       Из этого можно сделать вывод, что время тогда в Нарымском крае было архисложное, и разобраться сейчас в этих событиях можно только с помощью соответствующих документов.

       V. Приговор

       После допроса этим же днём «нар. следователь» оформил протокол об окончании следствия и объявил об этом обвиняемому Александру Осыховскому, после чего последний просил подвергнуть его «медицинскому исследованию на предмет определения здоровья». Протокол санкционировал «облпрокурор» Новосибирской области, просьба обвиняемого была оставлена без удовлетворения.
       Через две недели было вынесено обвинительное заключение, согласно которому Осыховский Александр Эдуардович обвинялся в том, что он «среди проходящей публики вёл контрреволюционную агитацию, направленную против вождей Советского правительства». 27 февраля 1938 года в воскресенье спец. коллегия Новосибирского суда утвердила обвинительное заключение «о предании суду» моего деда и постановила «дело слушать в закрытом судебном заседании спецколлегии в гор(оде) Новосибирске без участия сторон с вызовом обвиняемого и свидетелей по списку обвинительного заключения. Меру пресечения оставить прежнюю – содержание под стражей».
       Девятнадцатого марта специальной коллегией Новосибирского областного суда от имени «Российской Советской Федеративной Социалистической Республики» был вынесен приговор: Осыховского А.Э. на основании ст. 58-10, ч.1 УК подвергнуть заключению в Исправтрудлагерь сроком на пять лет с поражением в правах сроком на три года после отбытия основной меры наказания. «Приговор, – говорилось далее, – может быть обжалован в кассационном порядке в течении 72 часов с момента вручения копии приговора Осуховскому (так в документе) в Спецколлегию Верховного суда Р.С.Ф.С.Р» (Приложения №№ 18,19).
       Следует отметить, что в решении суда уже не упоминается об обвинениях, не имеющих отношения к «антисоветской агитации», то есть тех, которые в ходе следствия старались «пристегнуть» Александру оперуполномоченные и «нар. следователи». Это – и смена работы, и заграничное плавание на корабле «Чесма» во время службы в царской армии, и исключение из рядов ВКП(б).
Не согласившись с приговором Новосибирского суда, Александр Эдуардович направляет кассационную жалобу в Верховный Суд РСФСР, надеясь, что этот орган непоколебимо станет на стражу закона. Но он просчитался: специальная коллегия Верховного Суда РСФСР от 8 мая 1938 года определила: «доводы кассатора об отмене приговора по мотивам неверных показаний свидетелей не основательны, а потому приговор суда оставить в силе».
       После этого последние надежды на справедливость рухнули, и думать о будущем он не решался.

       VI. Этапом в Дальлаг. Непонятное исчезновение.

       Спустя три месяца после определения Верховного Суда, заключённый прибыл этапом в Дальневосточный исправительно-трудовой лагерь*, управление которого находилось в городе Хабаровске Дальневосточного НКВД.

       (* Дальлаг был организован в 1929 году, расформирован в 1938 (по другим данным в 1939-м).

       Шестого августа, в день прибытия, на него была заполнена карточка с указанием номера личного дела. Фамилия должностного лица, заполнявшего документ, не проставлена, подпись неразборчива. На другом бланке – «откуда прибыл, кем осуждён» – в графе «отделение-командировка-рота» – вписано: «Пвр* пункт, 3-е отд(еление), Д/л (Дальлаг).
 
       (* Пункт временного размещения(?)

       Под этой записью – другая запись: «стр(ока)(?) – 437». В графе – «прибыл» стоит эта же дата, то есть шестое августа 1938 года, в графе «убыл» – десятое августа этого же года. Слева на бланке штамп, на нём обозначено: «Перепись 1939, далее неясно, и внизу от руки – 437 стр(ока) (Приложение №20).

       В то же время ЦИТО УФСИН РФ по Хабаровскому краю* письмом № 27/41/1-с-15 от 15.09.2005 г. сообщил, что из Дальлага заключённый убыл в другой лагерь, название которого «непонятно».
 
       (* Центр инженерно-технического обеспечения управления федеральной службы исполнения наказаний Российской Федерации по Хабаровскому краю).

       Таким образом, в лагерь с «непонятным» названием Александр Эдуардович был отправлен почти через девять месяцев после прибытия в Дальлаг. Налицо нестыковка в датах, в связи с чем я запросила копию карточки. Получив, увидела, что название лагеря убытия – «Ратлаг»-«Раблаг»-«Хаблаг» – вписано другой рукой, и оно действительно непонятно. Рядом небрежно проставлена дата убытия: 1/5-39 (первое мая 1939 года). И всё – следы Александра Эдуардовича Осыховского странным образом исчезают, и полный провал в его судьбе. Напрашивается вопрос: что кроется за странной «непонятностью» в названии лагеря убытия?

       В документах имеются и другие нестыковки. Так, спустя почти два месяца после прибытия заключённого в Дальлаг, распределительный отдел лагеря направляет извещение об этом в адрес учётного стола спец. коллегии Новосибирского областного суда (№ 12770 от 01.10.1938 г.) В верхней части извещения штампом проставлена уже другая дата – «16 июля 1939 года» (снова, кстати, воскресенье). И снова вопрос, – почему штамп с этой датой проставлен позже обеих дат убытия, зафиксированных в его карточке? Не содержит ли ответ на этот вопрос разгадку к его странному исчезновению? Приложение №21).
В документальной повести «Записки сталинского зэка» Владимир Куземко описывает пребывание одного из узников в Дальлаге и последовавший затем его пересыльный этап по Охотскому морю на Колыму. «Ночью мёртвых, «закаченных» людей (укачанных штормом – Авт.) стали бросать за борт, – вспоминает узник. – Занималось этим человек семь из команды. Выбросили десятка полтора, если не больше»(23).
       Этот факт подтверждается также и воспоминаниями бывшего заключённого Дальлага Юрия Илларионовича Моисеенко, лагерника с десятилетним сроком. Он пишет о том, что в пересыльный лагерь «на морских судах «Джурма» и «Дальстрой» с четырёхярусными нарами в трюмах размещали страдальцев. Семь суток плыли до бухты Нагаево, где тогда уже строили Магадан. Рассказывали, что многие умирали в пути. Этих просто выкидывали в Охотское море, кормить рыб. Родным о их смерти не сообщали»(24).
       Так что же могло случиться с Александром Эдуардовичем? На ум приходит три версии.

Первая.

       Возможно, через Владивостокский пересыльный лагерь он был также этапирован в Магадан, где погиб во время пути: либо был выброшен за борт, либо уже в Магадане его выгрузили мёртвым. В книге «Левый берег» Варлам Шаламов пишет: «Мёртвых бросали на берегу и возили на кладбище, складывали в братские могилы, не привязывая бирок, а составив только акт о необходимости эксгумации в будущем». По свидетельству очевидцев, живущих в настоящее время в Магаданской области, брошенные могилы узников на её территории сохранились до наших дней. Есть кладбища, на могилах которых стоят только столбы со стёртыми надписями, а то и без них.
Через Владивостокский пересыльный лагерь прошли актёр Георгий Жжёнов, академик Сергей Павлович Королёв, писатели Евгения Гинзбург и Варлам Шаламов. В этом лагере умер поэт Осип Мандельштам.

Вторая.

       После реформирования Дальлага в 1938 году и образования вместо него других исправительно-трудовых лагерей, как то: Владивостокского, Хабаровского, Средне-Бельского, Бирского и Строительного Управления № 201, Александр Эдуардович был этапирован в один из них (или любой другой), где мог погибнуть от рук так называемых «блатарей», то есть воров, ибо они, по Шаламову, были в чести у государства, соответственно и у начальников лагерей. «Блатари» не работали на тяжёлых, мученических работах, наоборот они занимали мелкие административные должности в лагерях, а на их всяческие проделки, в том числе и убийства сокамерников, закрывались глаза. «В 1938 году, – пишет Шаламов, – блатные были открыто призваны в лагерях для физической расправы с «троцкистами»; блатные убивали и избивали беспомощных стариков, голодных «доходяг»… Смертной казнью каралась даже контрреволюционная агитация, но преступления блатных были под защитой начальства»(25). «Эти люди», (то есть осуждённые по 58-й статье – Авт.), – говорили лагерные инспекторы блатарям,  – «присланы сюда для уничтожения, а ваша задача – помочь нам в этом деле (…).  Блатари ответили полным согласием. Ещё бы! Это спасало им жизнь, делало их «полезными» членами общества»(26).

Третья.

       Новым судом «тройки» пять лет лагерей были заменены расстрелом, о котором родственникам не сообщили.
Все версии носят предположительный характер и нуждаются в проверке, но возможностей к этому мало, если не сказать, что они отсутствуют вовсе. Не думаю, что причина таинственного исчезновения Александра Эдуардовича Осыховского органам НКВД была неизвестна. Возможно, его перемещение в лагерь с «неизвестным» названием было придумано для того, чтобы ввести в заблуждение его близких.   
       Заключением прокуратуры РФ по Новосибирской области от 21 июня 1994 года мой дедушка был реабилитирован (Приложение №22). Но на этом поиски ответов на вопросы о его странном исчезновении я не закончила. По совету работника ЦИТО УФСИН по Хабаровскому краю я сделала соответствующий запрос в ФКУ «ГИАЦ МВД России»*, на что получила ответ: «Сведениями об аресте, судимости, нахождении в местах лишения свободы, в ссылке, высылке, на спецпоселении и другими данными в отношении Осыховского Александра Эдуардовича» данное учреждение «не располагает.
 
       (* Федеральный комитет управления, Главный информационно-аналитический центр МВД).

       В настоящее время (декабрь 2012 г. – Авт.) проводится проверка сведений о судьбе Осыховского А.Э. по учётам и архивным материалам органов МВД России на региональном уровне, а также МВД (полиции) государств-участников СНГ. Проведение проверки требует длительного времени. О результатах будет сообщено дополнительно».
Таким образом, остаётся надеяться и ждать.


http://www.proza.ru/2014/12/04/658