Лёгкое платье из льняного полотна лимонного цвета

               
                "...Не знаю, решена ль
                Загадка зги загробной,
                Но жизнь, как тишина
                Осенняя, - подробна".
                Борис П а с т е р н а к

               
                1.       


        В общем, ему нужен был револьвер. Этой  ночью Игнат Савельев решил, что дальнейшая жизнь не имеет смысла. К тридцати годам ему опротивело всё, в том числе он сам себе опротивел. Фотография Весты и её пятилетнего сынишки просто определила наконец степень этой противности. Раньше он почему-то верил, что ничего страшного не случилось, что есть шанс дождаться чего-нибудь хорошего, что можно начать жить сначала столько раз, сколько захочется. И вот фотография стукнула Игната по кумполу и показала длинный язык: то есть рак на горе не свистнет, медведь давно сдох, помидоры завяли, дальше ничего не будет. Ты просто вонючий труп, Савельев!   Тупоглазый, ротозявый и противный!

        Чуешь, как воняет?

        Говённо воняет, чую!

        Так что револьвер был просто необходим.

        В реальности короткая предыстория идеи самоубийства была не так уж и коротка. Три года - приличный срок. А короткая - потому что каждый час и каждый день из этих трёх лет были полны до краёв счастьем, похожим на детское беспамятство. Только поэтому. 

        Однажды пятиклассник Игнат Савельев, возвращаясь домой из школы, был атакован приступом необъяснимого, абсолютного счастья. Вокруг всё исчезло, люди, улица, дома, автомобили на перекрёстке растаяли в пустоте, память тоже опустела, и мальчишка с портфелем существовал только сейчас - и вот это «сейчас» в секунду убило небольшое мальчишеское прошлое, швырнув мальчика в сверкающее настоящее. Игнат запомнил на всю жизнь тот необъяснимый случай беспамятства и свободы от всего.

        Запомнил беспамятство! Оксюморон топорный, что и говорить, но так оно и было. Беспамятство, осевшее в его памяти на всю жизнь. Дорога домой, перекрёсток, предстоящие уроки и завтрашняя контрольная по математике, и вдруг раз! - и ничего этого нет.

        Теперь это повторилось и растянулось на три года, тридцатилетний пятиклассник всё шёл и шёл из школы домой, не помня и не понимая себя от счастья.

        А звали её Веста, двадцать шесть лет, муж, сын, двухкомнатная квартира в «хрущёвке»» на 11-й Парковой, полным полна коробочка и деталька пригнана к детальке, как на космическом корабле. Всё нужно как воздух, но лишь до волшебного обморока беспамятства.

        Так вот, короткая предыстория.

        Киносценарист Игнат Савельев застрял на месяц в Доме отдыха кинематографистов "Репино". Прозрачная Карелия, призрачный Финский залив, большинство номеров пусты, потому что ноябрь, не сезон и вообще холодно. До Питера рукой подать, автобусом или на маршрутке полчаса, не больше. Возможность в любой момент прекратить отдых как-то располагала именно к отдыху. Игнат сначала привыкал к тишине, через пару дней сел за отложенный сценарий, а потом решил не заниматься мазохизмом и просто впал в безделье. Завтракал, обедал, ужинал и спал, а днём шлялся по песчаному берегу, куря одну сигарету за другой и глядя на мутно-палевые неполноценные волны северного недоросля.

        Тут, на берегу, они и познакомились. В столовой отдыхающие сливались со столами, тарелками, запахами и звуками кухни и любопытства не вызывали. Пришли, поели, ушли. А вот одинокая женская фигурка среди песков и воды уже была соринкой, попавшей в глаз. Тем более что девушка, кажется, не то закалялась, не то топилась. Закатав джинсы, она стояла в ледяной воде, ярко-синий свитер с приспущенными, как у куклы Петрушки, рукавами, на берегу белели снятые кроссовки и ёжилась брошенная оливковая куртка-парка. Игнат поравнялся с утопленницей и, сам того не ожидая, громко спросил:

        - Очумели? Простынете насмерть.

        Девушка повернула к нему лицо и объяснила:

        - Цыпки на ногах. А тут вода полезная. Йод и ещё какой-то минерал, на «ф» или на «ш», не помню. А вы Савельев?

        - Есть немножко.

        - Мне ваши сценарии нравятся. Особенно последний, про слепого художника. Яркая вещь. Только такого не бывает. Вы про себя написали и многое переврали.

        Киносценарист опешил. Чтобы утопленница с цыпками так, с одного разворота, припечатала его здесь, в Доме отдыха, безоружного и расслабленного, такого он не ожидал. Стоял столбом и дожёвывал давно погасшую сигарету.

        Девушка выбралась на берег, стряхнула с мокрых ступней песок, опустила штанины и попросила:

        - Подайте мне куртку, гений!

        И теперь Игнат помнил, что счастливое беспамятство началось в тот миг, когда он помогал утопленнице надеть парку, и когда рассмотрел её лицо с бровями-ласточками, весёлыми карими глазами бесёнка-отличницы, с изящным, гречески-идеальным носом, с широкими скулами и аккуратным, мягко уложенным ртом, и когда забыл, где он и зачем. Её лицо было неброским, светлым и давно знакомым. Откуда?

        Это была загадка, которую он так и не разгадал.

        Да, ещё были светло-коричневые волосы, какой-то каштановый взрыв на голове, пряди в разные стороны, одна на одну и одна поперёк другой, но это было столь художественно и естественно, словно они так и начали расти в восторге и в сумбуре, когда ребёночек появился на свет, и никто никогда с той поры, кроме самой природы, их не трогал.   

        - КолИтесь, что я там переврал? - киносценарист балдел от происходящего.

        - Такое бывает, если струсишь. Вы кое-что про себя поняли, но замандражировали, когда пришло время писать сценарий. Сказали «а», а на «б» смелости не хватило. И кончили сценарий не тем, с чего начали. Но всё равно гениально. Веста!

        Он автоматически пожал протянутую уверенную холодную руку и забыл назвать своё имя. А Веста предложила бежать в столовку и напиться горячего чая, чтобы не умереть от ноябрьского дрына. Она так и сказала «дрына», имея в виду холод. Холодрыгу. Савельев не понял сразу, но записал слово в блокнот, профессиональная привычка, куда денешься. У мужиков дрын - это дубина, а у Весты - холод. Игнат позже восхищался. Правильно, пробрать до костей можно и тем, и другим.

        Веста работала редактором на киностудии Горького. Игнат стал часто заезжать к ней, в игрушечный кабинетик на четвёртом этаже, который она называла "каморкой тёти Клары".

        - Что за топоним?

        - Клара Бекетовна, главный редактор, сейчас лежит на сохранении. Ждёт второго буратинку. А так мы с нею вместе снимаем стружку с вас, сценаристов.

        - Ясен перец. Выжигаете лес для благородного сева.

        -  И не говори. Палили бы эту макулатуру с наслаждением, - девушка многообещающе, как кошка мышку, погладила ладонью стопку лежавших на столе сценариев. -  Но нельзя. И очаг на холсте, если помнишь, нарисованный.

        Однажды Савельев случайно оказался в районе Парковых улиц. Забарахлила старая «шестёрка», он залез ей в брюхо, выяснил, что на свече окислился колпачок. Надо было потихоньку ползти домой на Таганку, но он вдруг позвонил Весте, она рассмеялась и позвала его в гости. «Умоешься, чай-кофе-поболтаем. А муж с сыном на даче».

        Чай-кофе-поболтаем…

        Игнат рассказывал ей о своём новом сценарии. Идея простая - власть, превращающая человека в животное. Герой - следователь. Умный, хитрый, жестокий. Делает карьеру и по пути с наслаждением уничтожает людей. По ночам ему снится, что он Нерон, поджигающий Рим. Крики, паника, смерть, а он тихонечко идёт по улицам в служебном мундире следователя и плачет, то ли от жалости, то ли от счастья. Потом он работает в Следственном комитете Генеральной прокуратуры и там…

        - В финале съедает труп своего врага, Генерального прокурора.

        - Такое не возьмут.

        - Ничего не возьмут. Пусти, я оденусь, сварю, наконец, кофе!

        Вот тебе и поболтали. Чай пропустили, теперь «камбэк» к кофе.

        Веста встала и, накинув халатик прямо на голое тело, ушла в кухню. Загудела кофемолка, поплыл аромат кардамона, значит, там мелют «Бурбон» или «Типику», индийский зерновой экстаз. Савельев лежал под одеялом, закрыв глаза, и погружался в счастливое беспамятство. Если верить настенным «ОЧЗ» с медным маятником, влюблённые не отрывались друг от друга больше трёх часов. Темнело и комната становилась бескрайней. И вся жизнь превращалась в океан: толща воды, горизонт по кругу, небо и что-то там за небом, пустота или космос.

        «Куда ж нам плыть?..»

        Бреясь по утрам, Игнат видел теперь в зеркале не бледное расплывающееся пятно физиономии неврастеника, а острый треугольник бойца-спартанца с воинственным прищуром серых стальных глаз, волевой переносицей и подбородком-скалой. Принимая душ, с гордостью отмечал, что у него есть бицепсы и трицепсы, бугорчатый пресс и всё что полагается ниже, помолодевшее и очень даже ничего; а волосы на груди и ногах, прежде напоминавшие плохо растущие серые кустики, превратились в чёрную шерсть хищника. 

        У Весты ему больше всего нравились глаза, горевшие тем ярче, чем дольше в них смотришь, и ноги столь идеальной красоты, словно их создали не мама с папой, а божественные мастерские по рисункам классиков Античности и Возрождения. Описать словами их было невозможно, как мускулатуру Давида Микеланджело или пластичность Венеры Боттичелли.  Работу вершили не мозги, а пылающие губы, руки, страсть и душа, всё горело в этой топке часами и никогда не сгорало.

        Сок жизни стекал по их судьбам и не собирался иссякнуть.

        Это и была настоящая любовь?    

        «…Не знаю, капитан!»

        Так прошло три года.

                2.


        Муж Весты, который оказался модным писателем фэнтези и киберпанка, взял и купил двухэтажный домик недалеко от Сант-Арканджело, на юго-востоке Италии. Теперь они жили среди красного песка, многоруких олив и солнца, муж появлялся в Москве, чтобы получать гонорары и заключать новые договоры с издательствами, сын посещал русскую гимназию, а Веста сидела в Интернете и, судя по всему, была счастлива.

        Савельеву казалось, что он привык к разрыву их жизней, географическому и телесному. Но в ту ночь, получив на свой мейл фотографию от Весты, он понял, что это не разрыв, а землетрясение, обрушившее его жизнь в бездну. Битый час он рассматривал фотку на экране монитора, пил её глазами и всем телом, закуривал, молчал, а внутри всё дрожало и стонало, и надо было что-то со всем этим делать.

        Они сидели на велосипедах, Веста и сынишка, собрались куда-то на прогулку и, видно, муж щёлкнул их перед отъездом. На девушке было очень стильное и простое платье, льняное, лёгкое и солнечное. Короткие рукава, прирасстёгнутый воротничок, крохотные пуговички-клапаны, а внизу… Короче, девушка немного развернулась к объективу, руки лежат на руле, а внизу треугольник разошедшегося подола, одна нога распахнула этот треугольник, чуть-чуть коленом вперёд, бедро и колено полыхают чистотой и той самой Боттичеллиевской пластикой, дразнят - и как-бы всё случайно, сами-то вы не раз садились на велик, чего тут понимать, как вышло, так и вышло, бывает и позабористее. Веста умела не перешагивать опасную черту. Красота манит, когда она случайна, и кроме тебя её как бы никто не видит. Тебе - дар небес, а остальным - солома в сарае. И всё случайно, всегда само собой, не нарочно.

        Ну а дальше опять бездна, прОсранная жизнь, никого и ничего впереди,  и себя жаль до чёртиков, ещё две выкуренные сигареты и - где достать револьвер или пистолет?

        Дальше бред трансформировался в трезвую расчётливость самоубийцы. Распотрошив с хирургической терпеливостью книжный шкаф, Савельев нашёл то, что искал - затрёпанную телефонную книжку столетней давности. Перешелудил её и на страничке «п» среди «поликлиник» и «пивняков» увидел «Пеликанов Василий Фиксанович, Новоясеневский проспект, 2, квартира 77». Дядя Вася, двоюродный брат мамы, был полковником танковых войск в отставке. Поселившись с женой и дочкой в Москве, он пару раз приезжал к ним в гости на Таганку, хвалился большой пенсией и наградным «ПМ», который ему вручили за какие-то сверхудачные манёвры в Полесье. Игнат не знал, как вытащит у дяди пистолет, но был уверен, что добравшись этой ночью до дядиной квартиры, сумеет ловко совершить кражу и тогда…

        В необыкновенном возбуждении, похожем на пролог истерики, Савельев бегом спустился в круглосуточный магазин под домом, затарился поллитровкой «Посольской» водки, сел в свой «Опель Антара»» (ну да, год назад продал распадавшуюся на винтики-шпунтики «шестёрку» одному бомбиле и, взяв кредит, осилил немецкий кроссовер) и покатил в сторону Тёплого Стана. В два часа ночи дороги были пусты, навигатор быстро вывел безумца на Новоясеневский проспект, так что буквально через двадцать минут он остановился во дворе длинной панельной двенадцатиэтажки, на углу которой светился электрический синий квадрат с белой цифрой «2». На улице было странно тихо и темно. Игнат подумал, что, возможно, кто-то всевидящий и всезнающий, притаившийся в этой тишине и темноте, ждёт исхода. Мысль о таинственном наблюдателе возбудила киносценариста ещё больше, кожа у него на лице омертвела, застыла, словно покрылась ледяной коркой, под которой мелко-мелко вздрагивали лицевые мышцы. Его била нешуточная дрожь, бутылка едва не выскользнула из руки. Игнат заставил себя несколько минут постоять возле машины, по возможности успокоиться и вспомнить, о чём любит болтать дядя Вася.

        «Застрелиться легче, чем к этому подготовиться», - подумал он, подходя к нужному подъезду. Неплохая мысль для возможного сценария.

        Он, правда, не учёл, что писать после самоубийства уже не придётся.

        Домофон долго зудел, так как в квартире «77» никто не реагировал. Наконец, в динамике щёлкнуло и плоский мужской голос спросил:

        - Кто там? Чего надо?

        - Мне нужен Пеликанов Василий Фиксанович.

        - Ты на часы посмотри, козёл! Половина третьего ночи! И не звони сюда больше, долболобина!..

        Савельев ещё раз нажал на кнопку домофона. По опыту киносценариста, привыкшего выслушивать всякое на редакционных советах и в кабинетах студийных начальников, он чётко знал, что говорить нужно на том языке, который предлагает собеседник, только брать градусом выше и терпеливо ждать, когда важный пузырь сдуется. Киксанёшь - сотрут в порошок и даже не поморщатся. 

        Он быстро вытер нос тыльной стороной ладони и вдруг понял, что держит бутылку за горлышко, как гранату. 

        - Ты не понял? - рявкнул домофон. - Я сейчас спущусь и размозжу твоё тупое долбало!

        - Это ты меня не понял, мУде на блюде. Я поднимаюсь с нарядом полиции и проверяю, сухие у тебя подштанники или уже нет. Позови полковника Пеликанова, быстро! 

        После секундной паузы домофон зашушукал просительно:

        - Так товарищ полковник восемь лет назад продал эту квартиру нам, Копыткиным, и с семьёй своей уехал.

        - Куда?

        - Не могу знать, товарищ… Товарищ…

        - Тамбовский волк тебе товарищ! Ладно, спи пока спокойно, Копыткин. Отбой!

        Пустой и смертельно уставший, Игнат сидел в машине и, словно маленький мальчик, водил пальцем по лобовому стеклу. Сначала на стекло ложились вертикальные и горизонтальные зигзаги, потом пошли треугольнички, квадратики, нолики и крестики, крестики, крестики… Ну а дальше само собой стало вырисовываться «Веста», «Веста», «Веста», «Весталка», «Весточка», «Весть»…

        Конечно, надо было ехать домой. Не было дяди Васи - полковника в отставке, не было пистолета, не было воровства наградного оружия и выстрела в висок или в рот. Была жизнь, и надо было жить, а для этого забыть поскорее электронное письмо из Сант-Арканджело, думать о том, что имеется сейчас, и перестать плавать в хаосе прошлого, так и не превратившегося в космос будущего.

        Савельев откупорил бутылку «Посольской» и стал жадно пить водку из горлышка, уже понимая, что никуда отсюда не уедет. В конце концов, одну ночь можно провести абсолютно пьяным в машине. А завтра ничего уже не будет, кроме похмелья, рвоты и страшной головной боли. Никто ни в чём не виноват, никому ни за что не стыдно, никто никого больше не любит, потому что никому никого не стоит любить.

        Можно писать говённые сценарии и выдавать их за вспышки гениальности, и только один единственный человек поймёт, что писать про любовь без любви нельзя, что от пущенной в лоб или в рот пули не умирают, а лишь убивают пулей свою неспособность любить, умирают единственно от любви, так как она и есть самое страшное оружие и самое великое лекарство для тех, кому посчастливилось обжечься любовью.

        Игнат не заметил, что давно спит. Ему снилось, что он мальчик и едет на велосипеде по чистой асфальтированной дороге, витиеватому узкому загородному шоссе, плавно текущему среди садов с апельсиновыми и оливковыми деревьями.  В воздухе пахнет цветами, миртовым деревом и морем, которое вот-вот должно было показать свою синюю спину за поворотом. Мальчик с удовольствием крутит педали и всем телом пьёт воздух и солнце, пронзающие этот мир.

        Проехав дорожный указатель с надписью «Италия», мальчик свернул на мягкую грунтовую дорогу, ведущую через поле с выгоревшей травой к береговому обрыву, из-за которого поднималось во все стороны небо.   Он сбросил скорость и мягко подъехал к краю обрыва, за которым начинался спуск к морю.
 
        С самого верха берега Игнат увидел девочку в жёлтом коротком платье, стоявшую босиком у кромки прибоя и глядевшую в морскую даль. На песке лежали белые босоножки и красивый серебристо-алый велосипед. Мальчик свистнул и завопил отчаянно и весело:

        - Ве-е-ста-а!

        Девочка обернулась и махнула Игнату рукой: давай спускайся, чего ты там застрял? Мальчишка вцепился в руль, ногами толкнул себя и велосипед вперёд, бросил ступни на педали и покатил с горы, стремительно набирая скорость.  Переднее колесо звенело и шипело, вверх взлетали фонтанчики красного песка, сверкали спицы, синее небо и золотое солнце стояли на месте, а море летело навстречу, с бесконечными грядками изумрудных волн, с белоснежным прибоем и с фигуркой девочки на самом его краю.

        Рано утром жильцы дома номер 2 по Новоясеневскому проспекту увидели стоящий во дворе кроссовер «Опель Антара»» со спящим мужчиной на переднем сиденье. Руки лежали на руле, словно водитель куда-то ехал и никак не мог остановиться. На его губах застыла счастливая мальчишеская улыбка, как будто во сне мужчина увидел и догнал, наконец, то, о чём мечтал с самого детства.    

       


                декабрь 2014 года, Москва