Няськин реализм

Лица:

Анастасия Фролова, женщина тридцати семи лет, по образованию бухгалтер, работает помощником диспетчера автобусного парка, в юности даже писала стихи под именем Февральской Анестезии, разочаровалась в жизни после ухода четвертого своего "постоянного" сожителя, так и не дождавшись заветного "выйдешь?". После разочарования, что называется, "пошла по рукам", водители назвали ее ласково Няська, а ее причинное место соответственно "Няськина писька", иногда шутливо "Писькина Няська". Няська запила, закурила, потеряла два зуба, талию и привлекательность, но в итоге нашла свое счастье.

Розик, Фамилия не запомнилась, сорока лет таджик, Няськино счастье. Не образован, приехал в Киров работать таксистом, влез в долги, купил Форд. Разбил его, еле расплатился и остался без денег и работы. Разочаровался в жизни, повис на шее у Няськи и отдался восточной лени. Прибрал Няськину письку к рукам, отбив у уставших и наглядевшихся водителей автобусов.



Вечер, телевизор тоскливо кричит, Няська щелкает семечками и сплевывает в пакетик, развернутый на пухлой ладошке. За диваном, на котором она расположилась, стоит кресло, повернутое к окну. На нем Розик с красивой сединой в висках углубился во внутреннее созерцание. Лениво проползают мимо его взора вопросы. "Розик, тебя накажет Аллакх за твою лень или нет? Розик, а разве он тебя уже не наказал, посмотри в каком месте жить ты стал?" Розика затрясло, он вспомнил холодные щеки Няськи, когда она пришла с улицы. Морозный воздух. Мысль перешла на Нясю, он даже не смотрел на нее, но вспомнил всю, с головы до пят. Это воспоминание согрело его, тепло возникло между ног и поднималось, начав щекотать горло. Он сглотнул.

Вдруг фильм оборвался, заунывные тона сменились бравадой рекламы. Няська развернулась и продолжила тянувшийся уже второй час разговор:

- На кой черт она ему сдалась? Он ее и отдал, потому что выбросить жалко было.

Розик опять не успел перестроиться на чужой для на него язык и, как это часто случалось, ничего не понимал из произносимого Няськой. Надо сказать, без двух зубов она сильно шепелявила. Выпученные глаза Розика сконцентрировались на кидаемой из стороны в сторону груди Няськи, прикрытой широкой футболкой в катышках.

- Я позвоню Николаю Сергеевичу, знаешь, он не откажет. Щедрый он, что ли... Ты застыл чего? Синяки мои под глазами высматриваешь? Это пиво дурацкое, пухнешь от него как...

Николай Сергеевич - второй постоянный сожитель Няськи, раньше был просто Колей, любил порядок и заправлял по утрам постель после сражений мужского и женского начал, там происходивших. Стал Николаем Сергеевичем, когда устроился на хорошую работу и вырвался из вязкого мира кировских заводчан и заводских столовых, начал летать на отдых заграницу. Окончательно оформился Сергеевичем после того, как подарил Няське всю обстановку своей старой квартиры при переезде. Об обстановке и была речь. Точнее, о старой советской стенке из шкафов, назойливо пустовавшей и просившей наполнить себя хрустальной посудой и старыми книгами. Книг и посуды не было, была пыль, которую Няське приходилось еженедельно протирать по субботним утрам, когда ей было по-особенному отвратно после выпитого пива. Очередным, сегодняшним утром Няська и решила продать стенку. Дело было за малым, получить благословения Николая Сергеевича.

Впрочем, ощутив мягкое тепло и покалывание на груди от взгляда Розика, она уже для себя решила позвонить в понедельник. Успеет придумать благородную цель продажи. Тут внезапно ее рассуждения прервало возвращение на экран кинофильма. Тепло с груди юркнуло куда-то под сердце, Няська развернулась на диване и уставилась в экран.

Розик снова начал тонуть в своих думах. Он силился вспомнить, не допивал ли пиво за Няськой, когда та уснула? Или это было просто желание, и он поборол его? Тогда почему утром бутылка была пуста, что так расстроило Няську? Ведь он помнил, что проходил мимо. Страх охватил Розика. Не пил же он пива! Язык и нутро затрепетали. Нет, ведь точно не пил! Ведь правда? Если уже и пил, то почему ему теперь не начать побираться, жалкому ничтожеству. Потерявшему свой род и свою веру. Снова засвербило в паху. Возбуждающее чувство стыда. Да, он нарушил. И никто, возможно, не узнает. Розик засунул вспотевшие ладони подмышки, словно спрятал. Взглянул на Няську. Она окаменела, только слышно было, как свистят ее замазанные смолой легкие. Видимо, развязка.

Розик снова обмяк, вспомнив, как вчера, в пятницу, половину дня пролежал в остывающей ванне. Он так нежился. Встав из ванной, он наблюдал, как капли воды бежали с его плеч по черным жестким волосам, покрывающим выпирающее пузо. Раньше он был достаточно плотным, но подтянутым. И только прозябание дома у Няськи уже несколько месяцев подряд начало утяжелять и округлять его.

Все же он не хотел больше идти на работу. Неудача сделала невозможной саму эту мысль. Он не умеет ничего другого, никогда не умел, кроме как водить автомобиль. Оказалось, что и водить он умел плохо. Что он тогда вообще? Песок пустыни, сухой колодец, хромая лошадь. Грустно.

Начались титры. Няська плакала, растроганная концовкой фильма Михалкова "Солнечный удар". Ей хотелось тут же и сейчас жалобно заскулить о нелегкой судьбине русского человека, о своей тяжелой доле. Она обернулась,  позади сидел только мрачный Розик, сдвинувший мохнатки бровей. Но он был совсем не возвышенно мрачный. Эх, нет никого. Няська вздохнула и вытерла свободной рукой слезы, затем сложила пакет с шелухой и подсунула его под ножки дивана так, чтобы было заметно и наступить было сложно. Завтра уберет. Сказала как бы для себя:

- Я ему завтра позвоню, продадим стенку, одежды купим, джинсы...

Затем она задумалась, что же не так. Что-то гложет ее, Няську? Что делает ее пьяные сны такими неспокойными. Это пустота за спиной. Нет, дело не в Розике, он и не должен заполнить что-то другое, чего сейчас не заполняет. Розик на своем месте. А вот думаешь, думаешь, может еще кого-то хочется? Маленького мальчика, малютку. Такусенькую, милую-премилую. Ребеночка.

Няська замерла на секунду. На лице ее в перегонки играли дрожащие морщинки и отсветы телевизионного буйства. Ребеночка. Пока не поздно. Сейчас. Розик - счастье, но нужно больше счастья. Чтобы одевать его в белую формочку, как солдатика. И катать на карусели. В этот миг все Няськины огорчения куда-то провалились, пропали ее автобусно-амурные и диспетчерские невзгоды.

Розик вздрогнул, когда телевизор щелкнул и потух. Возлюбленная его стояла перед ним с пультом в руке, кусая губы. Он вжался в кресло, но когда она медленно прошла мимо и опустилась на кровать в противоположном углу, Розик был уже на ногах. Он снимал с себя футболку. Настя делала то же. Выкарабкавшись из хлопкового плена, они столкнулись взглядами. Она была в тумане мыслей, родившихся из ниоткуда планов и переживаний. Розик, наоборот, весь заострился, стал более собранным, шаги его стали пружинить, он сам стал сжимающейся пружиной. Накручиваются секунды, одна, две, три.

Я жертва.

Мне стыдно.

Забудусь.

Возьму свое.

Пусть будет.

Все будет сейчас.

Они легли рядом, мир тут же погас. Свет не выключили. Выключи свет. Два напряженных шага, щелчок, два шага обратно.

Сейчас.

Мир снова погас.

Вдвоем, пора, нужно.

Никто не узнает.

Целуй, еще целуй, еще.

Мы только вдвоем.

Сегодня, никогда, но сегодня.

Ближе, еще ближе, ближе!

Руки с короткими пальцами, на костяшках иголки волос. Короткие пальцы захватывают бледную кожу. Отпущенная, кожа розовеет, горит, исходит потом. Глаза не видят ничего. Не открывай. Шорохи. Простынь сползает. Вот она, Анастасия. Наверху, на потолке. Летит. Лети же, лети! Падает.

Тихо. Тише. Тишина. Они рядом. Почему-то оба смеются. Счастливые. Настя бормочет.

- Почему тебе всегда так нравится?

Розик еще собран, но вот он уже устает, холодеет, раздувается его черное брюшко.

- Потому, я люблю смотреть тебя, моя цветочек...

Няська прыснула. Он так серьезно и громко это сказал.

- Ты просто жутко ленивый, моя ленивая розочка.

Он улыбнулся и безмятежно закрыл глаза. Ничего не осталось от напряженного, хваткого, внимательного Розика. Теперь он - море, возвращающееся в свою постель после бури.

Спать. Засыпают. Посвистывает холодный ветер за окнами, но здесь и сейчас тепло, уютно.

Няська встает. Темно. Глубокая ночь. Сначала ванная, с головы до ног, как можно спать таким? Хочется пить. Ах, да, она допила все пиво прошлой ночью. Почти бессознательно. В этот же час. Кран сначала слегка гудит, а потом дает сладковатую воду. Вода наполняет спящий желудок и плещется там, как в кувшине. Няська садится за стол и берет пачку сигарет. Перед тем, как зажечь ее, откашливается. Искра, еле слышное шипение газа. Огонь погас. Настя смотрит на обе свои руки - одна с сигаретой, другая с зажигалкой. Сигарета не зажжена. Удивительно. Ладони раскрываются. Щелчок по столу. Пальцы, ее собственные пальцы закапываются в волосы. Дума, тяжелая, серьезная.

Впрочем, лучше лечь спать. Завтра, все завтра. Все планы. Завтра. Ложится. Щеки разгораются румянцем, так неожиданно. Душно...

Розик разворачивается к ней и из глубокого сна произносит - Настенька.

А он еще не знает. Скоро она его погонит. На работу, на улицу. Сонного быка, пахать поля, разгребать плотный снег русской зимы. А он не знает. Знает она, и все предрешено. Спи, Розик. Анастасии снятся малютки офицеришки в белой форме. И снится стенка Николая Сергеевича. А за ней - старые обои. А у нее есть планы, много планов.