Дневник полковника. Отрывок 10

Мама... Любимая мамочка... Незабвенная моя...
Вспоминать о ней радостно и одновременно грустно, забыть - невозможно.
С возрастом склонность к воспоминаниям приобретает, я бы даже сказал, несколько навязчивую форму.  Дня не проходит, чтобы не всплыл в памяти какой-нибудь эпизод из детства или юности. И появляется мысль, что в этом возврате в прошлое черпается ощущение собственной значимости, когда ты был важной деталью в каком-то очень сложном механизме, где всё взаимодействовало и функционировало в соответствии с предписанным Богом порядком. Со временем этот механизм поржавел, а потом и вовсе сломался, и только в воспоминаниях он по-прежнему цел и невредим. Сердечник, как и раньше, скрепляет все детали,  делая его работу слаженной и чёткой, и сердечник этот, конечно, мать.
Приходит осознание её значимости в твоей жизни и незаменимости. Хочется повернуть время вспять, чтобы еще хоть недолго побыть рядом, расспросить подробнее о том, как жила, о чём думала, чему радовалась.
Но сделать это, увы, невозможно. Пустоты незнания теперь  уже не заполнить ничем, даже предположениями.
Как сильно я любил свою мать, и как мало, оказывается, знал о ней!
Остались загадкой и детство её, и молодость, и чувства, и мысли.
И лишь о некоторых моментах, связанных больше с моими собственными ощущениями и воспоминаниями, я попытаюсь рассказать.


Родилась мама  в 1888 году, двадцать восьмого февраля по старому стилю. В описании её детских лет следует поставить жирный прочерк, ещё раз упомянув лишь о том, что была она младшей дочерью в семье Леонида Никифоровича Похорукова, рано лишилась отца и вместе с сёстрами воспитывалась матерью под "приглядкой" старшего брата Никиты.
Образования не получила, окончив два класса начальной школы.  Писала с ошибками, читала по складам, но умом от природы обижена не была, отличаясь сметливостью и рассудительностью. 
Замуж вышла рано, семнадцати лет.

А случилось это так.
Устроил Никитша вечеринку в честь своих именин. Приглашены были друзья-товарищи, среди которых оказался и молодой парнишка-гармонист Ваня Четвергов.  Увидел он юную семнадцатилетнюю девочку Маню и влюбился с первого взгляда.  Долго разбираться со своими чувствами не стал, сообщив родным, что хочет жениться.
На следующий день к Похоруковым заглянули сваты.
Спросили Маню, нравится ли ей Иван. Она призналась: нравится, тем самым дав согласие на брак.
Тут уж дело быстро решилось, мать и Никитша с радостью благословили жениха и невесту. 
Вскоре молодые венчались. Так, в 1905 году Маня Похорукова стала Марией Леонидовной Четверговой, "маленькой хозяйкой большого дома".

"Большим" дом можно было назвать с трудом. Был он одноэтажный, деревянный, так называемый "крестовый". Унаследован моим отцом от деда Василия Гавриловича и впоследствии основательно им реконструированный. В пору описываемых событий, состоял из двух комнат: горницы и кухни  площадью, примерно,  в сорок пять-пятьдесят квадратных метров, и сеней.
Вот в него-то и переехала после свадьбы молоденькая Маня, чтобы быть отныне хозяйкой.

Я еще расскажу о нашем доме,  а сейчас мне хотелось бы остановиться на описании маминой внешности.

Была она невысокого роста, стройная, в молодости худенькая, а в зрелом возрасте  -  приятной для глаза полноты.
В детстве она мне казалась красавицей, и я очень любил ловить её ласковый взгляд.
Глаза у  мамы были очень яркие, голубые, лицо белое и чистое. Густые каштановые волосы слегка вились. Она их заплетала в косу и закалывала на затылке деревянными гребешками с двух сторон, но маленькие завитки всегда выбивались из причёски на шее. Помню, мне, мальчишке, очень нравились эти завитки.
Когда она стала старше, волосы остригла и собирала надо лбом с помощью всё тех же гребней, только заменила их с деревянных на роговые.


Мама была женщиной весёлой, подвижной, общительной, отзывчивой, откровенной и, кое-когда, излишне доверчивой. Людям верила на слово, не сомневаясь в их честности.
В суждениях иногда выказывала некоторую прямолинейность, унаследовав эту черту от своего отца.
Трудолюбием отличалась исключительным. Как говорили братья, работала "до потери сознания". 

Постепенно семья разрасталась и дел становилось невпроворот. А ну-ка, попробуй накорми, да обиходь ораву из восьмерых детей, мужа и двух бабушек: матери и слепой свекрови!
Хлеб приходилось печь ежедневно, а для этого вставать ни свет-ни заря. Сначала нужно было просеять муку, завести опару, процедить её, а уж потом замесить тесто. Снова ложилась, но ненадолго, так как предстояло еще подбить поднимающееся тесто. Печь начинала часов в пять, чтобы к шести уже готовы  были калачи да булки.
Ох, и вкусные были! Ноздрястые, душистые! Понятное дело - уплетали мы их за обе щеки, ни крошки не оставляя на следующий день.
Стряпала мама также шаньги, лепешки и разные "кренделюшки".  К обеду часто жарила пирожки на масле, оладьи и блины.
А уж пельмени были её коронным номером!  Заготавливались они обычно впрок, при участии всей семьи и хранились затем в сенях в больших холщовых мешках
( к слову сказать, этот кулинарный навык я с детства освоил на отлично: пельмени у меня всегда получаются  не только вкусными, но и красивыми: все, как на подбор, одного размера, будто калиброванные).

Как-то раз, когда мамы не было дома, решили мы с братом Василием её порадовать  -  приготовить обед.
Наполнили угольный десятилитровый самовар водой и разожгли. Как только он закипел, достали из сеней замороженные, словно камень, пельмени и бросили их в горячую воду, не помешивая. Когда, по нашему разумению, они сварились, прикрыли самовар крышкой и стали поджидать маму.
Мама, наконец, вернулась, и мы с братом радостью сообщили, что обед готов. 
Та заподозрила неладное, но виду не подала. Когда же открыла самовар, только руками всплеснула.  Изнутри он был заполнен густой бесформенной массой.
Мы с Васей замерли в испуге, ожидая справедливого наказания.
Мама ругать нас не стала, напротив, похвалила за инициативу, но сказала, что впредь варить пельмени будет сама, а сейчас самовар нужно срочно очистить, пока домой не вернулся отец.
Так бесславно закончился наш кулинарный эксперимент.

Иногда мама брала нас с собой на реку, куда ходила полоскать бельё после стирки.
Эх, мама- мамочка... Какой же это был тяжелый труд! 
Не на кнопку машинки-автомата нажать, а тереть испачканное бельё, согнувшись в три погибели на рифлёной доске, елозя вверх-вниз, пока не сойдёт с него вся грязь.
Воды в колодце для полоскания не хватало. Да разве выполощишь в корыте начисто?  Вот и приходилось собираться на реку. 
Летом-то беда небольшая, можно даже самой в теплой водичке искупаться. А зимой? Мороз, снег, река замерзла...
Проделывала путь к проруби.
Руки стыли так, что сводило их до самых локтей. Но выбора не было, приходилось терпеть, а работу делать.
Да и это не всё.  Белье на морозе быстро леденело, а его надо по веревкам развесить, воду выстудить. Приходилось гнуть его коченеющими руками, колотить скалкой.
А дальше глажка. Когда утюгом, а когда всё той же скалкой - тут уж, что сподручнее было.

Ну, а если добавить к списку маминых обязанностей по дому мытье некрашеных дощатых полов? Ни швабр, ни пылесосов ведь не было. Чернеющие со временем доски приходилось периодически отдраивать специальным скребком и натирать самодельной олифой, приготовленной отцом из конопляного масла.
Вот такая нелегкая получалась уборка.
 
А когда в доме прибралась, всех накормила - напоила, садилась за прялку.
В деле этом маме большой помощницей бабушка Похоручиха была. Вместе они лён пряли, а потом ткали из него холст.
Помню, тянула бабушка нить, да песню пела...
Господи, что же это за женщины были такие?! 
Это какой силой нужно обладать, чтобы такой груз на своих плечах нести, да еще и песни петь?
Умом не понять - словами не объяснить.
Вот и не понимали мы, мальчишки, что штанишки нам мама шила из холста, который сама и ткала поздними вечерами,  а потом заплатки на них ставила, да штопала изодранные коленки.
Бедная мама, только Бог знает, как же она уставала! Трудно описать всю её семейную "науку". 

Что можно сказать о её материнстве?
Родить восьмерых детей, да еще в таких условиях  -  героизм. Она заслужила носить почетное звание "Мать-героиня". А если добавить к этому, что четверо её сыновей были защитниками Родины во время Великой Отечественной войны, и двое из них полегли на полях сражения, то, по моему глубокому убеждению, она заслужила это звание дважды.

Несмотря на непосильный труд, она всегда находила время и возможность каждого из нас приласкать, прижать к своей груди, обнять.
Когда мы повзрослели, начали бегать на танцы, знакомиться с девушками, поздно возвращаться домой, она всегда дожидалась, обязательно кормила и с большим интересом выслушивала наши сердечные тайны,  хотя время для этого было совсем не подходящим  -  ночь...

Как жаль, что мне пришлось уехать из родного дома, и о маминой жизни я больше знаю по письмам, рассказам и коротким дням отпуска, которые всегда проводил в Бийске.
Писала она часто, сообщая подробно о семейных новостях и скупо о своём житье-бытье. Я всегда отвечал без задержки и, как бы тяжело ни приходилось самому,  раз в месяц посылал деньги, чтобы она ни в чём не нуждалась. Это была моя ничтожная плата за её материнскую любовь и заботу.

Когда после войны жил я в Томске, решил как-то поехать за ней, чтобы привезти к себе погостить. Придумал веский аргумент: мол, собрались мы с Зиной отдохнуть на курорте, а квартиру оставить не на кого. По-другому её было не уговорить.
Так она первый раз выехала из своего родного Бийска.
Гостила у меня пару месяцев.
Утром, когда шёл я на службу, часто выходила проводить "до угла" и  всегда напутствовала словами:  "Ты уж, сынок, осторжно переходи  дорогу, не ровен час - угодишь под машину".
Хотя какие машины! Их вокруг не было, а она, волновалась, как за несмышлёного мальчишку.
Возвращаясь домой, я ещё с улицы видел её сидящей у окна, высматривающей, не идёт ли "сынок" с работы.
Такова была сила её материнской любви!

В 1967 году я переехал на жительство в Краснодар, где за несколько лет до этого обосновался младший брат Георгий.
Мы с ним решили забрать маму к себе, чтобы последние годы она была вместе с нами.
Та никак не соглашалась, но мы нашли единомышленницу  -  сестру Лизу. Ей удалось маму уговорить, и мы привезли ее в Краснодар.

Первые три месяца жила она у меня, следующие два - у Геры, а потом затосковала, стала проситься в Бийск.
Утверждала, что предчувствует скорый конец и мечтает быть похороненной рядом с Иваном.
Как ни старались мы маму уговорить, какие доводы ни приводили, всё было бесполезно. Она очень тосковала по дому и близким людям, говорила, что тяжело жить вдали от родного края.
Пришлось её просьбу выполнить, отвезти на Родину.
Через несколько месяцев мамы не стало.

Умерла  она внезапно и тихо.
Последние годы жили они вместе с дочерью Елизаветой. Старый дом снесли и дали им двухкомнатную квартиру. 
Семнадцатого февраля 1977 заглянула к ним навестить "тётю Маню" племянница.
Посидели, обсудили новости, а потом мама и говорит: "Идите, девчонки, к Лизе в комнату. А я пока отдохну немножко".
Пока "девчонки" беседовали  -  мама ушла, не проронив ни звука.
Было ей восемьдесят девять лет.
Прожила она жизнь долгую, тяжёлую, но достойную, упокоившись навеки в родной земле рядом со своим Иваном.

Вечная им память!