В начале дней

                Жене

Костя, мальчик семи лет, присел на корточки. По деревянным доскам, настланным по земле, поперёк, чёрной липкой полоской ползали муравьи. Они сталкивались друг с другом, пробегали мимо, тащили белые крошки, падавшие с костиной булки, бросали их и подбирали другие. Муравьи уходили в трещину между досками и снова поднимались с другого края, по зелёному, тёмному мху, проводить по которому было приятно кончиками пальцев, как по мягкому полотенцу. Костя встал, прошёлся по доскам, переступая чёрных муравьёв, сорвал красную выпуклую тёмными шариками ягоду и положил в рот, приятный её сок потёк в самую глубину, и она заскрипела на зубах.
Вдоль солнечной дощатой лавке, торопился одинокий муравей, он вилял и кружил, поворачивался и бежал в противоположную сторону. Костя присел на лавочку, облизнул палец и оставил им мокрый след. Муравей стал тыкаться ошарашено по кругу и кружить. Где-то по просёлочной пыли резко и неприятно прорычал мопед. Мальчик отвлёкся и поднял голову... Петька... подумалось ему. С другого конца доносились звуки дробилки и во всю стрекотали кузнецы. Вспомнив о муравье Костя опустил голову, но там никого уже не было и след от слюны просох.
Костик снова встал, залез на лавку и приподнялся на цыпочках. Далеко-далеко за садом зеленело мокрой травой футбольное поле. Там, прорвавшись через забор, паслись коровы. Ему вспомнилось, как он убегал с ребятами от них под гору, в пыльных тряпичных тапочках, съезжая по мелким камушкам, радостно голося и визжа.
Потом Костя немного спустился в огород, колючие кусты цеплялись и царапались, а ступенек совсем не было видно. Он прошёлся ещё вниз, осторожно отводя ветки отходившей смородины, но тут из-за кустов на него вылетел шмель, столкнулся с ним и, громко жужжа, отскочил. Костя вскрикнул и бросился обратно, оцарапав руку.
Выбравшись наверх, Костик потёр царапину. Маленькими набухшими капельками проступила кровь. Он подошёл к дождевому баку, поморщившись, обмакнул брезгливо кончики пальцев в воду и размазал кровь по руке.
По воде ржавой огромной бочки скользила водомерка. По краям её, колыхаясь, путешествовали вкруговую истончившиеся лепестки, скелетики листвы и размякшие веточки. Всё это источало гнилой запах и пугало. Петька, мальчик, живший в другой части дома, на день Купала, крича: „Едрить, холодина какая!“, залезал туда и, стоя в ней по пояс, прыгал, добавляя к каждому прыжку какую-то скороговорку. На слове „ОХ!“ Петька погружался в бак с головой, а потом через пару секунд выпрыгивал от туда словно мячик и, отфыркиваясь, начинал свой ритуал заново.
Костя зашагал вокруг дома, равнодушно прошёл кусты гороха, которого за длинное лето уже объелся, мимо сваленных у сарая шершавых и опасных досок, пахнувших волнительной теплотой и завораживающих гнилью и свежестью. Там внутри сарая, приоткрыв неподатливую кривую дверь и посмотрев вверх, в самый угол, можно было рассмотреть еле различимое в мерцающей темноте старое осиное гнездо. Словно забинтованное, оно выделялась своими твёрдыми округлыми контурами из-за сарайного мрака. Намочив мокрой травой сандалии, Костик подошёл к песочнице и сразу вспомнил Галю, большеголовую и черноглазую соседскую девочку, с которой они  рыли здесь песочные туннели и строили баррикады. Несколько дней назад за Галей приехал большой дядя в скрипящей куртке и с чёрными усами. «До следующего лета жди, жених», - усмехнулся он, когда Костик выбежал за калитку, чтобы помахать ей рукой и посмотреть, как Галю усаживают в бордовую пыльную машину. Да и сам Костик скоро поедет в город. Пойдёт в школу, наденет горчичные резиновые сапоги, синий комбинезон и красный с паровозом шарф. Будет слушать завораживающий собачий лай по ночам и провожать глазами бледные полосы света от фар по потолку, складывать на стульчике вещи перед сном, строить из книжек домики, а по утрам, держась за руку мамы, собирать и потом сжимать в кармане гладкие и мокрые каштаны. 

Запахло липой. Костя поднял голову. В этом году он узнал, как пахнет липа, и слово «липа» узнал.... ЛИ-ПА.... как он знал дуб — Д-УУ-П, Йель.. а ещё О Йха.... Здесь, под липой, они с Галей зарыли клад, жестяную коробочку из-под чая, куда положили значок с Леопольдом, великолепные голубые пуговицы, две конфеты Барбарис и собирались на следующий год его раскопать.
Он закрыл глаза и медленно, с остановками, стал носом втягивать сладкий расточавшийся липовый запах. Костя закружился, рассмеялся, открыл рот и с упоением стал его вдыхать и заглатывать. Кружась, ноги его за что-то зацепились, и он упал. Очки его слетели, и ему теперь нужно было лезть за ними и вытаскивать из под забора. Когда он нагнулся, то увидел облепленную жуками-солдатиками калитку, кишащей от них бугристой и подвижной массой. Ему нравилось, что их называли солдатиками, как нравился и их красный цвет, и чёрные пятнышки, они были не большими, не маленькими, они не жужжали и не жалили, они не ползали по квартире и не лезли в твою жизнь
За забором кто-то пробил в медный колокол. Перебирая губами воздух и вздыхая, прошло стадо, возвращавшееся с лугов и шатавшееся теперь по деревне. Молодой чёрный бычок, крича отрывистым фальцетом, поворачивался в разные стороны, тёрся об соседние заборы, с хлопотом вздрагивал ушами и бил хвостом по грязным, облепленным слепнями, бокам. Коров Костик боялся. От Петьки он наслышался самых разных историй о таранящих и подымающих на рога быках, об отжёвывающих уши коровах и о мальчике, что пошёл пасти коров и не вернулся. Всё это Петька рассказывал тихо и таинственно, сидя в темноте на лестнице веранды, с включённым фонариком, который он подносил к своему лицу, раскрывал широко освещённый рот и делал: „УАААА!!!“ А ещё Петька курил, и у него были спички, которые он тоже засовывал горящими себе в рот и доставал из него уже потушенными.
Как-то раз, в самом начале лета, Петька позвал Костика с собой. Сказал, «пацаны у Карпухина в четырёхэтажке собираются». «А Галю возьмём с собой?». «Ага, и тётю Капу тоже прихватим, ты что дурак, Костик?». Костик покачал головой, закрыл калитку и засунул руки в карманы.
Когда они подошли, около подъезда уже сидели ребята. Тут же из подъезда вышел и Карпухин. Он прошёлся по кругу и пожал всем руку. Она была тёплой и шершавой. Затем все стали спускаться в подвал. Костик с Петькой шли последними. Какой-то резкий и неприятный, горький запах волновал Костю. Он старался не дышать, но постоянно запинаясь, ему приходилось для равновесия набирать носом воздух, и горечь вновь проникала и душила. Вдруг они остановились, потому что впереди остановились остальные.  Карпухин стоял с фонарём. Костик оглядывался по сторонам и не мог ничего разглядеть. Все смотрели куда-то вверх и молчали.  Костик посмотрел туда же. Наверху были трубы, обёрнутые зачем-то в вату, свисавшую грязными лохмотьями, от трубы отходила верёвка,а на верёвке что-то болталось, мокрое, обвисшее, похожее на костины мягкие игрушки, которые мама иногда сушила на верёвке, закрепляя их разноцветными прищепками.
Когда они шли обратно, скользя  ногами по щебёнке, Петька был злым и нахмуренным. Ещё выходя из подвала, он толкнул Костика в спину и грызанул: «Шевели поршнями». Он шёл, опустив голову, глубоко дышал и то  и дело шаркал по посыпанной мелкими камушками дороге.
- Петь, а зачем Карпухин щенка повесил?
Петька молчал.
- Пеееть?
-Да пошёл ты, - не поднимая голову крикнул Петька. Он прошёл ещё несколько шагов с Костиком, но вдруг рванул с места и побежал в сторону дробилки, хлопая резиновыми пыльными тапками об грязные маленькие пятки. Он убежал и не  появился даже вечером.

И сегодня его снова было не видать. Рано утром, когда за пугающим белым дымом скрылась вся лежащая внизу деревня, оставив лишь острые куцые еловые и пихтовые вершины на холмах, сквозь чуткий и зябкий утренний сон, Костик слышал, как хлопнула глухо калитка и задырчал мотор. А потом в спешке, с полузакрытыми глазами, в намокших от росы и скользящих по траве, тапочках, он бежал к деревянной, ненавистной ему с самого приезда, будке и чувствовал, как путался в разряженном горьком воздухе резкий и обволакивающий запах  бензина.
Пройдя бабушкин палисадник, Костя наконец дошёл до качелей, что стояли далеко отодвинутыми в глубине двора. Он присел на дощечку и, что есть сил, оттолкнулся ногами от земли. Качели заскрипели и поплыли по воздуху. Костик стал сосредоточенно повторять знакомые движения. Он поджимал и вытягивал ноги, наклонялся вперёд и прижимался к спинке качелей, но, почувствовав как внутри, надуваясь большим пузырём, что-то щекочет его, он расслабился, закрыл глаза и почувствовал лишь врезающиеся в него и убегающие вновь потоки тёплого сладкого воздуха. Футбольное поле вдали сменялось устланными по земле длинными досками, пестрота бабушкиного сада верхушками пихт и сосен, а скрип качелей и собственно своё дыхание колокольным боем в церкви, где-то далеко внизу.
Однажды он был в этой церкви. Ему дали свечку, и он долго стоял, осторожно держа её обеими руками и смотря прямо на огонь. Потом его подтолкнули, забрали свечку и положили на голову тяжёлую необыкновенно пахнущую ткань. Он слышал плач других детей и где-то совсем близко мягкий и низкий голос, в который он вслушивался, но не понимал. Затем тяжёлую ткань сняли, его подняли на помост и окунули лицом в воду, Костик испугался, и слёзы покатились по щекам, падая в чашу и смешиваясь с водой. А дальше вновь кто-то взял его за руку и куда-то повёл…

- Костик, — позвала бабушка — да-мой

Он спрыгнул, потревожил пыль и побежал, оставляя позади скрипящий маятник раскачивающихся качелей. Дома было тихо, зябко и пусто. В коридоре пахло мылом и сухим укропом, свисавшим с тугих бельевых верёвок. Тут у окна была его постель. Мальчик прошёл по полосатой дорожке к двери, отворил её и прошмыгнул на кухню,
Весь стол у бабушки был в муке. Она месила тесто, взбивая его, словно подушку.
- Бабушка, можно я?
- Руки помыл?
- Они чистые,   —   ответил с неохотой Костик, но зная бабушку, уже протянул руку к умывальнику и зачерпнул рукой в мыльницу. Она оставила тесто и налила тёплой воды.
- Весь день проколобродил по двору, в песке возился, а руки чистыми остались....
Костик слушал её краем уха, опуская и поднимая холодный рычажок рукамойника
-... Микробов везде понасобирал, в дом принёс.., — рычажок скрипел «И-и-и»..  —  Вот глисты в животе заведутся, будешь знать, как бабушку не слушаться, —  звучал всё ещё над головой её голос.
Обтирая руки полотенцем, он вновь подошёл с столу.
 - А теперь можно?
Бабушка поглядела на него внимательно и, улыбаясь, отступила
- Ну, иди, попробуй!
Костя впервые в жизни дотронулся до теста. Оно было липким...
-Живое, — прошептала бабушка. Руки Кости стали аккуратно утопать в нём и увязать, словно в паутине.
Потом он нагнулся и понюхал его, повернул голову на бок и прислушался. Тесто молчало.
Бабушка поставила на стол миску. Костик выпрямился, сел на табурет,  подобрал ноги и стал жевать.

После ужина мальчик прошёл по коридору вглубь дома, заглянул в комнату c двумя кушетками и столом по середине. Над кроватью висел золотистый с оленями ковёр, над ним тёмная фотография, с белыми круглыми лицами неизвестных ему молодых людей. На подоконнике резко тикали часы, об стекло жужжала  и билась муха. Костя взял гладкую, тёмную, бабушкины руками отглаженную, палочку, забрался на стол и приоткрыл белую в трещинках форточку. Муха вылетела.
После, приподняв клеёнку, Костик открыл ящичек в столе, вытащил от туда карты и понюхал. Он обнаружил их ещё вчера и теперь больше всего на свете любил именно их. Старые, но упругие, они помещались в две костины ладошки маленьким четырёхугольным кирпичиком. А когда он быстро перебирал их, сдавливая на одном конце, то они приятно шелестели и шлёпали друг об друга.
Засунув карты в карман, мальчик спрыгнул со стола и вышел из комнаты.

Заходившее солнце, отразившись несколько раз от всевозможных стёкол, жестянок во дворах и окон, просочилось через лежавшие на подоконнике недозревшие  помидоры, маленькие в прожилках дыни и ослепило Костю. Он оскалился всем лицом и потянул жёсткие бабушкины занавески. По окну вверх карабкалось укропное семечко. Костя привстал на кровати, облизнул пальчик и обвёл того кружком. Семечко добежало, отшатнулось и упало вниз. Мальчик осторожно отодвинул шершавую дыню, увидел маленькое поворачивающиеся в стороны насекомое и подтолкнул его несколько раз. Оно перевернулось и застыло. Костя подтолкнул его ещё раз, оно не шевелилось, но спустя несколько секунд ожило и снова торопливо поползло. Костик азартно улыбнулся, обслюнявил вновь палец, желая провести им вокруг насекомого, но вдруг вздрогнул, почувствовав под пальцем надломившийся хруст. Он медленно отвёл руку и удивился, вновь увидев насекомое, оставшееся как и раньше оцепеневшим тёмным выпуклым пятнышком стоять на месте. Как и прежде Костя подтолкнул его пальцем, потом ещё и ещё, но семечко не двинулось. Он подождал и снова дотронулся до него ногтем, потом нагнулся к нему близко и подул. Семечко отлетело ближе к окну, но так и не побежало. Тишина зазвенела и зависла на одном каком-то самом высоком тоне. А Костя всё сидел согнувшись на кушетке, среди серо-голубых страшных сумерек и потемневших салфеток на окне и тыкал осторожно, тупо, первобытно кончиком маленького в заусеницах пальчика в обездвиженное хитиновое семечко хлебного жука.

Июль-декабрь 2014, октябрь 2015