От Закона о колосках до Колбасных электричек

                «Коли б у колбасы крылья,
                то б лучшей птицы не было»
                (см. словарь Даля).

Это были веселые времена. После нескольких радужных десятилетий под лозунгом: жить стало лучше, жить стало веселее - в магазинах Советского Союза кончились продукты, а в стране завелись диссиденты.
Юрий Владимирович Андропов, в бытность свою главой известного ведомства, говаривал: «Вот наделаем колбасы, и не будет у нас диссидентов». Очевидно, многолетнее пребывание на Лубянке помогло ему каким-то образом подняться до мысли, что колбаса в России – нечто большее, чем просто мясной продукт, для изготовления которого используются говядина, свинина, реже – баранина, а также кровь убойных животных и некоторое количество нитрата натрия, дабы продукт сохранял столь любимый в нашем отечестве красный, праздничный цвет.

Собственно изобилия еды на Руси никогда и не было, тем более, что чуть ли не половина населения сидела по тюрьмам и лагерям, где народ не баловали изысками русской кулинарии, но тут возникла просто аховая ситуация.
Дело в том, что во все времена народ активно подворовывал.
Когда великого русского историка татарского происхождения спросили ценители его трудов из-за границы:
- Как там у вас в России в последнее время?
Историк, нисколько не смешавшись, ответил:
- Воруют как и раньше…
Воровали все сословия, но простой народ не знал меры. Где что плохо лежит, ан уж нет. Вроде как и след простыл. Люди состоятельные те хоть меру знали - по своим понятия конечно. А эти совсем без понятия. Украдет и ходит кум королем, мол, не пойман не вор.
Кого только народ не обворовывал: и царя, и священнослужителей, и соседа, и даже себя.
Мотивы воровства варьировались от эпохи к эпохе. Например, некто Максимов А.Е. (1928 года рождения, русский, заключенный, Ленинградская область), отбывая наказание в режимной тюрьме, 16 марта 1953 г. говорил, что скоро придет Трумэн и освободит его, что все народы хотят мира, а Советская власть может только закабалять, что он с удовольствием принял бы американское гражданство, потому что там людей не мучают. В судебном заседании согласился с показаниями свидетелей и заявил: «Я сделался вором, но я в этом не виноват, <...> виновата в этом Советская власть. И правильно я делал, что говорил антисоветские лозунги». Ф.8131. Оп.31. Д. 38163
Как видно, пытались воровать даже у отца всех народов, но наш ирод рода человеческого был суров до неприличия.

Это он сочинил закон о «пяти колосках». Получивший печальную известность драконовский закон (точнее постановление ЦИК и СНК СССР) от 7 августа 1932 г. «Об охране имущества грсударственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности», названный народом законом о «пяти колосках», самым тесным и непосредственным образом связан с именем И. В. Сталина.
Необходимость разработки аргументировалась тираном следующим образом: «За последнее время участились, во-первых, хищения грузов на железнодорожном транспорте (расхищают на десятки млн. руб.); во-вторых, хищения кооперативного и колхозного имущества. Хищения организуются главным образом кулаками (раскулаченными) и другими антисоветскими элементами, которые стремятся расшатать наш новый строй. По закону эти господа рассматриваются как обычные воры, получают два-три года тюрьмы (формальной), а на деле через 6-8 месяцев амнистируются. Подобный режим для этих господ, который нельзя назвать социалистическим, только поощряет их по сути дела настоящую контрреволюционную «работу». Терпеть такое положение немыслимо. Предлагаю, писал Сталин своим сатрапам в Кремль из Сочи, издать закон, который бы:
а) приравнивал по своему значению железнодорожные грузы, колхозное имущество и кооперативное имущество к имуществу государственному;
б) карать за расхищение (воровство) имущества указанных категорий минимум десятью годами заключения, а, как правило, — смертной казнью; в) отменить применение амнистии к преступникам таких «профессий». Без этих (и подобных им), прозорливо предупреждал успешный менеджер, драконовских социалистических мер невозможно установить новую общественную дисциплину, а без такой дисциплины — невозможно отстоять и укрепить наш новый (преступный, по нынешним мерк) строй. Я думаю, что с изданием такого закона нельзя медлить».
И еще один аргумент был выдвинут Сталиным в качестве обоснования необходимости издания этого закона. «Декрет о колхозной торговле» несомненно в известной мере оживит кулацкие элементы и спекулянтов-перекупщиков,— писал он. Первые будут стараться смутить колхозника и подбивать его к выходу из колхоза. Вторые будут влезать в толпу и пытаться перевести торговлю на свои рельсы. Понятно, что мы должны искоренить эту мразь. Предлагаю поручить ОГПУ и его местным органам:
а) взять под. строгое наблюдение деревню и всех активных проповедников против нового колхозного строя, активных проповедников идеи выхода из колхоза — изымать и направлять в концлагеря;
б) взять под строгое наблюдение базары, рынки и всех спекулянтов и перекупщиков.., изымать, конфисковать и направлять в концлагеря. Без этих (и подобных им) мер невозможно укрепить новый строй и новую, советскую торговлю.
ОГПУ и его органы должна немедля взяться за подготовку своих сил к изучению врага. К операциям же можно приступать через месяц, не раньше».

26 июля Сталин пишет Кагановичу письмо, в котором окончательно определяет архитектонику будущего закона и содержание третьего раздела. «Я думаю,— считает он,— что целесообразнее было бы объединить в одном законе вопрос об охране колхозной и кооперативной собственности, равно как железнодорожных грузов с вопросом об охране самих колхозов, т. е. о борьбе с теми элементами, которые применяют насилие и угрозы или проповедуют применение насилия и угроз к колхозникам с целью заставить последних выйти из колхоза с целью насильственного разрушения колхоза.
Закон можно разбить на три раздела, из коих первый раздел будет трактовать о грузах железнодорожного и водного транспорта, с обозначением соответствующего наказания, второй— о колхозном и кооперативном имуществе (собственности) и соответствующем наказании, третий — об охране самих колхозов от насилий и угроз со стороны кулацких и других антиобщественных элементов с указанием, что преступления по таким делам будут караться тюрьмой от 5 до 10 лет с последующим заключением в концлагеря на 3 года и без права применения амнистии».

Таким образом, Сталин довольно четко аргументировал необходимость срочного принятия карающего закона, сформулировал его главную идею и основные положения, охарактеризовал содержание каждого из трех разделов. При этом он не только отдавал себе полный отчет в «драконовском» характере предложенных им мер, но и даже употребил сам этот термин, увязав его с «социалистическим характером» карательных акций, укреплением нового общественного строя. А излишний либерализм применяемых ранее мер наказания за воровство и хищения заклеймил как антисоциалистические, подчеркнув, что новый закон претендует на «изъятие или отмену» прежних законов.

Бросается в глаза юридическая несостоятельность предложенных карательных мер, в сущности, полное отсутствие дифференциации в I и II разделах в соответствии с тяжестью преступлений: как правило, смертная казнь, а «в виде исключения» — 10 лет тюремного заключения без права применения амнистии. Это уже максимальное приближение к военно-полевым судам, причем в условиях мирного времени, спустя 15 лет после установления советской власти. Сатрапы и угодники тирана были обязаны ежедневно докладывать, сколько колосков украдено с поля и сколько еще свободных мест оставалось в лагерях и тюрьмах. «Успешный менеджер» строго придерживался закона Паретто или Принципа 20/80, т.е. на 80 вороватых подданных должно было оставаться 20 мест. Непонятливым он объяснял, что при его расчете 60 должны были быть расстреляны в целях унавоживания могущества державы, которая росла год от года непомерно. То, что она при этом заваливалась на один левый бок, никто вроде как и не замечал в полном соответствии с психологией лизоблюдов в сказке Андерсена «Новое платье короля».
Собственно за счет бюрократии росло брюхо державы, а головные органы сокращались и скукоживались: экономистов заменили счетоводы, писателей - щелкоперы, философов – пропагандисты, рабочих и крестьян – стахановцы и порываевки.

Надо было что-то делать. Казалось бы прежде всего – накормить народ.
Но поскольку еды при гениальном импровизаторе хронически не хватало, то хватали для отчетности кого попало ради сохранности социалистической собственности. Были созданы в дополнение к войскам МВД и опричникам КГБ специальные отряды ОБХСС. Никто из них не сидел без дела: внутренние войска охраняли лагеря и тюрьмы, сексоты днем и ночью отлавливали для отчетности еще не повинившихся граждан, хищенцы стряпали документы на неповинных в расхищении социалистической собственности.
Никому не приходило в голову, что в общенародном государстве нельзя украсть у самого себя.

Но логики в этой системе искать было бесполезно: воровали все сверху донизу и снизу доверху.
Анекдот: Будут ли воры при коммунизме? Будут, если все не разворуют при социализме.
Утвердившийся строй назвать социалистическим могли лишь пациенты «кащенки».
Здровомыслящие граждане подзуживали: «Какие это стройки коммунизма, когда их строят заключенные за горбушку хлеба, уж очень дешево обходится»,
Но народ всегда говорил: «Хоть горшком назови, только в печь не ставь».
Дело дошло до того, что воровали зерно мешками кому не лень, а сидели бараками, т.н. политические, которые только возмущались законом «о пяти колосках», низводившим граждан до уровня подданных. А это уже сильно отдавало феодализмом.

Понимая, что при утверждении столь варварского социализма о коммунизме и мечтать не приходится, в законе по мере его реализации были смягчены, лучше стилистически отработаны некоторые формулировки и положения. Так, формулировка «карать.., как правило, смертной казнью» была заменена на: «применять в качестве меры судебной репрессии... высшую меру социальной защиты — расстрел»; исчезли такие выражения, как «драконовские социалистические меры», «искоренять эту мразь», «изымать и направлять в концлагеря» и др. Была несколько расширена и редакционно улучшена преамбула, правда в ней появился такой термин как «враги народа» по отношению к лицам, покушавшимся на общественную собственность, внесенный самим Сталиным в проект закона. Меры «социальной защиты» были дополнены указанием на то, что они сопровождаются «конфискацией всего имущества», а 10-летний срок лишения свободы назначался «при смягчающих обстоятельствах», причем подчеркивалось, что этот срок мог изменяться только в сторону повышения.

Однако вождь не спешил с публичным признанием своих заслуг, поскольку, видимо, не был уверен в поддержке его основной массой крестьянства. Более того, накануне публикации этого закона в печати, «Правда» (явно по указанию Сталина или Кагановича) напечатала речь С. М. Кирова на совещании руководителей районного звена Ленинградской области. В ней говорилось о необходимости поднять ответственность людей, «которые имеют отношение к колхозному и кооперативному добру». «Надо откровенно сказать, — подчеркнул С. М. Киров, — что наша карательная политика очень либеральна. Тут нам надо внести поправку». И далее, как бы от своего имени, хотя и зная о приоритете Сталина в этом вопросе, предложил: «Мне кажется, что в этом отношении колхозные и кооперативные организации пора приравнять к государственным. и если человек уличен в воровстве колхозного или кооперативного добра, гак его надо судить вплоть до высшей меры наказания. И если уж смягчать наказание, так не меньше как на 10 лет лишения свободы».

В феврале 1933 г., в докладе на 1 Всесоюзном съезде колхозников-ударников Каганович не упустил случая вознести до небес значение этого позорного законодательного акта. «Закон ЦИКа и Совнаркома от 7 августа 1932 г. об охране общественной собственности,— заявил он,— великий закон. Такие законы живут десятками и сотнями лет!». Не забывал о своей акции и Сталин. Уже через три дня после публикации закона, 11 августа 1932 г., он писал Кагановичу: «Декрет об охране общественной собственности, конечно, хорош и он скоро возымеет свое действие. Также хорош и своевременен декрет против спекулянтов (он скоро должен быть издан). Но всего этого мало. Нужен еще декрет от ЦК к партийным и судебно-карательным органам о смысле этих двух декретов и способов проведения их в жизнь. Это совершенно необходимо. Скажите, кому следует, чтобы подготовили проект такого письма. Я скоро буду в Москве и посмотрю».

17 августа 1932 г. Сталин дает строгое указание о необходимости развертывания широкой и длительной кампании в связи с реализацией закона об охране социалистической собственности. Газета «Правда», по его мнению, «ведет себя глупо и бюрократически-слепо, не открывая широкой кампании по вопросу о проведении в жизнь закона об охране общественной собственности. Кампанию надо начать немедля. Надо: а) разъяснять смысл закона по пунктам;
б) критиковать и разоблачать те областные, городские и районные организации (а также сельские), которые стараются положить закон под сукно, не дав ему хода на деле;
в) пригвоздить к позорному столбу тех судей и прокуроров, которые проявляют либерализм в отношении расхитителей грузов, колхозного урожая, колхозных запасов, кооперативного имущества и т. п.;
г) публиковать приговоры по таким делам на видном месте:
д) мобилизовать соответственно своих корреспондентов, проинструктировав их и печатать их корреспонденции:
е) хвалить и поощрять те организации, которые стараются добросовестно проводить закон и т. д. и т.п.
Кампания эта должна быть систематическая и длительная. Надо долбить систематически в одну точку, чтобы заставить наших работников повернуться «лицом к закону» об охране общественной собственности».
Редакция «Правды», разумеется, вняла голосу генсека, отрешилась от «бюрократически-слепого» поведения, начала «долбить в одну точку», дабы побудить судебные органы и прокуратуру «повернуться лицом» к неправедному закону.

Получалось, что вождь вел свой народ от дикости к деградации минуя цивилизацию, поскольку только ленивые народы не объявляли себя социалистическими. В какой-то момент появилась Ливийская социалистическая джамахирия и Бирманский социалистический союз, не говоря уж о Боливарийской социалистической Венесуэле. Короче все континенты, кроме Антарктиды, были замусорены идеями коммунизма и социализма, на сталинский манер. Это при том, что Карл Маркс предупреждал, что невозможно построить коммунизм в отдельно взятой стране. Наш главный эпигон марксовых идей придумал название социалистической республики, хотя Бернштейн и Каутский утверждали, что придумывать ничего не надо, поскольку в рамках социал-демократии прекрасно прорисовывается государственная структура, гармонизирующая противоречие интересов капиталистов, рабочего класса и крестьянства. Но даже подслеповатая Каплан не смогла остановить неистового вождя большевиков.
В его голове укоренился чудовищный план: уничтожить капиталистов и крестьян, организовать из люмпен пролетариев шайки бандитов, предоставить им чрезвычайные полномочия и… что произошло дальше знает любой школьник – в стране начался голод, унесший миллионы сельских жителей. Особенно пострадало крестьянство черноземной Украины.

В итоге всякого рода прихвостни и комбедовцы жировали в бывших дворянских и кулацких усадьбах, а другие жили впроголодь в огромном лагере, который эти самые прихвостни называли сначала социалистическим, а когда раскрыли до неприличия свои рожи и жопы – так, например, на фотографиях одного из диктаторских подхалимов наивысшего пошиба, трудно было определить, где та или иная часть раскормленного тела, - стали называть коммунистическим.
Трудно себе представить, чтобы сын учителя смог бы осуществить всю эту чудовищную мешанину в головах людей, обезумевших от крови и голода, и тогда возникла фигура честолюбца с гипертрофированным представлением о человеческой нравственности и морали. Все во имя власти, во имя безраздельного господства. Даешь стране рабов коммунистического режима Великого кормчего!

Но для этого надо было выкорчевать так называемую ленинскую гвардию: всех этих слюнтяев и спецов, бухариных и тухачевских, бабелей и бебелей…
Нефедов Н.Т. (1930 года рождения, русский, образование 5 классов, прежде судим, электромонтажник дорожного строительства Северо-Донецкой железной дороги) 22 февраля 1953 г. в ресторане станции Артемовск ругал Сталина, хвалил Рыкова… Дело: Ф.8131. Оп.31. Д. 43247
Развязанный в стране террор по степени изуверства и лицемерия не знал себе подобных в мировой истории.
Луобикис Б.С. (1926 года рождения, литовец, грамотный, прежде судим, заключенный Минерального лагеря) в феврале 1953 года передал освободившемуся из лагеря Скурбутонису для последующей пересылки матери и знакомой девушке два письма, в которых он… писал, что ему лучше находится в лагере, пока в Литве господствует «красный чум» т.е. советская власть. Дело: Ф.8131. Оп.31. Д. 71075

Но Краткий курс ВКП(б) по-прежнему конструировал лагерно-казарменную перспективу: «Теперь - экономический кризис почти во всех промышленных странах капитализма. Теперь - сельскохозяйственный кризис во всех аграрных странах. Вместо «процветания» - нищета масс и колоссальный рост безработицы. Вместо подъема сельского хозяйства - разорение миллионных масс крестьянства. Рушатся иллюзии насчет всемогущества капитализма вообще, всемогущества североамериканского капитализма в особенности. Все слабее становятся победные песни в честь доллара и капиталистической рационализации. Все сильнее становятся пессимистические завывания насчет «ошибок» капитализма. А «всеобщий» шум о «неминуемой гибели» СССР сменяется «всеобщим» злобным шипением насчет необходимости наказать «эту страну», которая смеет развивать свою экономику, когда кругом царит кризис...»
21 августа 1932 г. «Правда» поместила специальную подборку материалов под заголовком «Расхитителей социалистической собственности врагов народа — к суровой ответственности». Сообщалось, в частности, о том, что группа единоличников села Большие Ключи Ульяновской области систематически похищала хлеб с колхозных полей. Выездная сессия крайсуда разбирала дело на месте.

Один из крестьян — Ямщиков был приговорен к расстрелу, остальные — к различным срокам лишения свободы (). Приговор, как сообщал корреспондент газеты, «был встречен колхозниками с одобрением». В сводке ОГПУ, составленной в конце августа 1932 г., отмечалось, что в колхозе «Пролетарская диктатура» Краснодарского района Северо-Кавказского края группа объездчиков обнаружила на полях пятерых женщин, срезавших колосья пшеницы. Охранники дважды стреляли в них. Одна из женщин была смертельно ранена, оставшиеся в живых пойманы и отданы под суд. На полях колхоза станицы Белореченской было задержано несколько подростков, срезавших колосья» (Зеленин И.Е. «Закон о пяти колосках»: разработка и осуществление. // Вопросы истории, 1998, № 1.).

Увы, это было вынужденное воровство голодающих людей, растивших и убиравших хлеб, но не получавших от колхоза даже того, чем можно было прокормить себя и своих детей. Ведь, все забиралось ради выполнения провозглашенной Сталиным «первой заповеди». Н. Кириллович, живший в Житомирской области Украины, вспоминал: «Мне было 11—12 лет, и я увидел страшный голод. Нас в семье было 5 детей, голодных, начали пухнуть. Мы питались, чем могли... Мать нас, детей посылала собирать в поле колоски... Этих спасительных колосков хлеба не разрешали собирать».
 Сталин, вернувшийся из отпуска, председательствовал на Политбюро и лично докладывал по данному вопросу. Была создана комиссия в составе «правоведов» И. Акулова, А. Винокурова, А. Вышинского, Булата и П. Красикова, которым было поручено подготовить соответствующий проект и представить на утверждение Политбюро в пятидневный срок. Основные установочные положения этого документа были утверждены решением Политбюро 16 сентября 1932 г., а полный текст «Инструкции по применению постановления ЦИК и СНК СССР от 7.VIII.32 г.», подписанной председателем Верховного Суда СССР Винокуровым, прокурором СССР Красиковым и заместителем председателя ОГПУ Акуловым, — несколько позже. Снабженная грифом «секретно», она в конце сентября стала рассылаться на места.
«В изъятии установленного порядка,— гласила инструкция Политбюро,— утверждение приговоров к высшей мере наказания по делам, предусмотренным декретом ЦИК и СНК СССР, вступает в силу немедленно по утверждению их Верховными судами союзных республик... Верховным судом СССР... Коллегией ОГПУ... в течение 48 часов». И еще: «Прекратить печатанье в газетах отчетов о судебных заседаниях по делам о хищениях и сообщений о вынесенных приговорах».

Широкая гласность по этим вопросам, за которую сначала так ратовал Сталин, как выяснилось, была ни к чему, особенно в связи с крайне негативной реакцией на карательные акции в стране Советов за рубежом. Политбюро обязало Верховный суд СССР и ОГПУ два раза в месяц сообщать о количестве привлеченных по делам о хищениях и осужденных с указанием применяемых мер «социальной защиты».
Винокуров, Красиков и Акулов в окончательный текст инструкции ввели оговорку, допускающую применение мер репрессий, установленных законом за преступления, совершенные до его издания, «в случае, когда они имеют общественно-политическое значение». Известная правовая норма «закон обратной силы не имеет» была в данном случае отброшена. Жесткие меры против хищений общественной собственности (социалистической) отнюдь не распространялись на личную (частную) собственность граждан. «В ведении сельских общественных и колхозных судов,— говорилось в Инструкции,— оставить лишь дела о преступлениях против собственности колхозников и единоличников». После принятия инструкции применение карательных мер в деревне, особенно в период хлебозаготовок, резко усилилось.

Прокурор РСФСР и заместитель наркома юстиции РСФСР Вышинский, выступая в августе 1933 г. с докладом в Комакадемии «Год борьбы за социалистическую собственность», вынужден было признать, что допускались «крайности» при применении декрета от 7 августа 1932 г., «стали бить декретом за 2 снопа, за 2 десятка колосьев, за 2,5 кг муки и т. д.». И привел такие примеры: была осуждена целая семья за то, что удила рыбу из реки, протекавшей мимо колхоза, на Северном Кавказе за 12 колосьев приговорили 65-летнего Дорохова на 10 лет, а Кривенко 66 лет и Рудченко 60 лет — получили столько же каждый за 2 кг. зерна».
В этой связи особенно цинично звучит одно из высказываний Кагановича во время его поездки на Северный Кавказ. Выступая 23 ноября 1932 г. на расширенном заседании бюро Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) с докладом «Задачи Северо-Кавказских большевиков в борьбе за хлеб и укрепление колхозов», он утверждал, что половина урожая в крае была расхищена. А «формы воровства весьма разнообразны... В июле и августе на колхозных и совхозных полях появились «парикмахеры» (смех), ножами и ножницами срезавшие колосья. Другие поступали осторожнее, колосья не срезали, а засовывали стебли в мешок и там отряхивали зерно. Колос оставался целым, но пустым». Характерна и реакция партийных функционеров на термин «парикмахеры», изобретенный докладчиком.
 Но режим зверел не по годам, а по месяцам: Первые итоги применения «великого закона» были подведены уже на январском 1933 г. пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в выступлении наркома юстиции РСФСР Н. В. Крыленко. «Считаю себя обязанным, — начал свою речь нарКом, — дать отчет ЦК о том, как за истекшее время (менее чем за 5 месяцев, Сталин, видимо, спешил с подведением итогов) выполняется Закон от 7 августа 1932 года». «У многих не укладывалась в сознании постановка в Законе о двух мерах в отношении хищения — расстрел и десятилетняя изоляция. И вот борьба с этими предрассудками, с непониманием, с недооценкой значения этого политического акта продолжалась первые месяцы особенно остро и до настоящего времени еще не завершена». Далее Крыленко привел данные на 1 января 1933 г. по РСФСР—- всего было осуждено по этому закону 54645 человек. «Казалось бы,— комментировал он,— достаточно внушительная цифра». Но высшая мера,— «одно из основных мероприятий, чтобы ударить по классовому врагу.., по тем, кто идет за ним — применена на сегодняшний день в 2100 случаях», главным образом в деревне. «Разбор этих цифр дает еще более малоутешительную картину». Принцип, как видим, такой— чем больше осуждено, а тем более расстреляно,—тем лучше. И вроде бы закон позволял, но: «У нас есть так называемая 51 статья Уголовного Кодекса. Эта статья дает право суду... в исключительных обстоятельствах применять более мягкую меру». И вот результат: по данным на 1 ноября 51 статья была применена судами в 40% дел. «На местах, — возмущается нарком, — проявились не только непонимание, но и прямое смазывание этого закона, его политической роли, его политического существа... Один народный судья мне прямо сказал: «У меня рука не поднимается, чтобы на 10 лет закатать человека за кражу колосьев».
«Мы же сталкиваемся тут,— теоретизировал Крыленко,— с предрассудком и традициями старых форм правовой буржуазной мысли, что этак нельзя, что обязательно судить должно не исходя из политических указаний партии и правительства, а из соображений «высшей справедливости». Нарком, насквозь пропитавшийся большевистской идеологией, дает единственно правильный ответ носителям буржуазных предрассудков: «Мы ответили, что требования политической необходимости должны быть выполнены». Иначе говоря, «политическая целесообразность» (в понимании партийной элиты) выше элементарной человеческой справедливости. Этим и определялась сущность закона о «пяти колосках».
Крыленко правильно понимал, что от него требуется. Он заверил, что положение будет исправлено, дальше все пойдет как надо, как следует из закона. «На сегодняшний день,— порадовал он членов пленума, лично Сталина и Кагановича, — мы имеем систематическое нарастание дел» (видимо, имелось в виду прежде всего расстрельных дел). «Репрессия должна быть усилена». И при этом особые надежды он возложил на политотделы МТС и совхозов, о задачах которых докладывал на том же Пленуме выступавший перед ним Каганович. «Политотделы, — подчеркнул Крыленко,— должны опираться на органы принуждения, на органы репрессий в борьбе с классовым врагом».
Свою лепту в устранение ошибок внес прокурор РСФСР и заместитель наркома юстиции РСФСР Вышинский. Солидаризируясь со своим начальником по наркомату, он тоже посетовал на то, что сначала декрет от 7 августа 1932 г. «срывался, смазывался», поскольку суды пользовались статьей 51-й У К РСФСР, дававший им право в виде исключения смягчать предусмотренную законом меру наказания, причем делалось это «не в исключительных случаях, а как правило». У них, негодовал Вышинский, «не поднималась рука» осудить крестьянина на 10 лет за кражу хлебных колосков. Вышинский расценил эти действия судей как «громадную политическую недооценку декрета» и в свою очередь позаботился, чтобы были «своевременно приняты меры к исправлению этой ошибки».

Вскоре после Пленума ЦК ВКП(б) был созван Пленум Верховного Суда СССР, специально рассмотревший вопрос «О применении Закона от 7 августа 1932 г. об охране общественной (социалистической) собственности». В принятом постановлении разъяснялось, что закон «имеет целью добиться ликвидации хищений социалистической собственности», чего можно достигнуть «только при твердом и неуклонном проведении его в жизнь». «После нанесения главного удара,— прогнозировали авторы постановления,— случайные неустойчивые элементы из трудящихся отхлынут от хищений, а кулаки, спекулянты, жулики и др. будут раздавлены». И, конечно же, категорическое требование: «Нельзя применять ст. 51 У К РСФСР, так как это применение несомненно ослабило бы удар, дало бы лазейку не применять исключительного закона и распылило бы его предупреждающее действие. Равным образом нельзя применять ст. 162 УК РСФСР и соответствующих статей УК других союзных республик, а также условного осуждения» (Государственный архив Российской Федерации, (ГАРФ), ф. 3316, оп. 25, д. 246, л. 1—2.).
Положение «стало исправляться». 10 февраля 1933 г. председатель Верховного Суда СССР Винокуров в докладной записке Президиуму ЦИК СССР представил более полные данные о применении судебными органами закона от 7 августа 1932 г. на 15 января 1933 года. Согласно этому документу, по РСФСР всего было осуждено 64907 человек, из них к высшей мере наказания— 2298, или 3,6%, к 10 годам лишения свободы 19 792, или 30,5%. В целом по стране было осуждено 103 тыс. человек, из них (по разработанным данным о 79 060 осужденных) к высшей мере наказания приговорено 4880 человек, или 6,2%, к 10 годам 26 086 человек, или 33%. Из общего числа осужденных по стране больше всего приходилось на колхозы (62,4%), затем на железнодорожный транспорт (13,2%), совхозы (9,4%), единоличников (5,8%), промышленность (4,9%). Стремясь оправдать действия репрессивных органов, Винокуров пояснил, что большой процент осужденных к 10 годам единоличников и колхозников (68,2) якобы «свидетельствует, что суды нанесли крепкий удар по мелкособственническим элементам, не изжившим частнособственнической психологии».
Но властям все же приходилось считаться с подлинной реакцией крестьян на эти карательные акции. А эта реакция была далека от той, о которой сообщалось в печати, в частности, корреспондентами газеты «Правда». Секретариат Президиума ЦИК СССР и ВЦИК, анализируя письма крестьян, поступившие в конце 1932 — начале 1933 г., пришел к выводу, что в них «особое внимание уделялось Закону от 7 августа 1932 г.» «В них был сплошной вопль, требование отменить его, так как он направлен против крестьян, ворующих от голода». Письма обычно заканчивались «угрозами по адресу советской власти и указаниями на то, что крестьянская война поможет выйти из-под ее владычества».
В сводках ОГПУ о положении в деревне в конце 1932 г. также сообщалось, что росло противодействие крестьян хлебозаготовкам, происходили их выступления в форме «групповых и массовых волынок, забастовок целых бригад и колхозов» и «воспрепятствования вывозу хлеба». При этом в первую очередь назывались основные зерновые районы — Северный Кавказ, Украина, Нижнее Поволжье, ЦЧО, в которых начал распространяться массовый голод. В Киевской, Винницкой и Харьковской областях выступления крестьян сопровождались избиением представителей районной власти.

На Северном Кавказе среди населения распространялись призывы «быть начеку и готовиться к организованному выступлению против Советской власти». «Повстанческие настроения», как свидетельствовала одна из сводок, охватили «наиболее неустойчивые элементы единоличников, колхозников и даже бывших красных партизан».

В то же время с начала 1933 г. масштабы и характер крестьянских выступлений постепенно меняются. Под влиянием жестоких репрессивных мер (в том числе и на основе применения закона от 7 августа 1932 г.), беспощадных расправ с противниками колхозов и хлебозаготовительных реквизиций, но главным образом в связи с углублением голодного кризиса, открытые выступления крестьян ослабевают, приобретая характер пассивного сопротивления. Пришло время правящей элите подумать об ослаблении репрессивного режима в деревне, тем более в условиях подготовки и проведения весенних полевых работ. 27 марта 1933 г. Президиум ЦИК СССР принимает закрытое постановление «Об итогах применения Закона от 7 августа 1932 г.». В этом постановлении почти сенсационно выглядит критика этого закона, точнее «судебная Практика его применения», ибо «не разграничены случаи хищения (воровство), в отношении которых должен применяться закон, от случаев мелких краж, в отношении которых должны применяться меры социальной защиты». Судебно-прокурорским органам предлагалось «дела о мелких единичных кражах общественной собственности, совершенных трудящимися из нужды, по несознательности и при наличии других смягчающих вину обстоятельств, разрешать на основании соответствующих статей У К Союзных республик (ст. 51 УК РСФСР и соответствующих статей УК других союзных республик)».


Именно так местные суды начали действовать (по своему разумению) сразу же после публикации Закона от 7 августа, но затем после грозных окриков наркома юстиции Крыленко и прокурора Вышинского, санкционированных январским Пленумом ЦК 1933 г., восторжествовали «дух и буква» закона. А 8 мая 1933 г. в секретной директиве-инструкции Сталина— Молотова, направленной' всем партийно-советским работникам, органам ОГПУ, суда и прокуратуры, оформленной вскоре как постановление ЦК ВКП(б), были даны указания «прекратить, как правило, применение массовых выселений и острых форм репрессий в деревне», поскольку «три года борьбы привели к разгрому сил наших классовых врагов в деревне», «мы уже не нуждаемся в массовых репрессиях, задевающих, как известно, не только кулаков, но и единоличников и часть колхозников». Были приняты меры по прекращению массовых депортаций крестьян, упорядочению производства арестов и о разгрузке мест заключения (тюрьмы не выдерживали такого наплыва «преступников»!).

По свидетельству Вышинского, к 1 июля 1933 г. по постановлению коллегии НКЮ было отменено от 50 до 60% судебных приговоров, вынесенных в соответствии с законом от 7 августа 1932 года. Сталинское руководство вынуждено было несколько ослабить репрессивный режим в деревне. Закон о «пяти колосках» постепенно утрачивал свое устрашающее значение. Напомнила о нем в 1936 г. 131 статья Сталинской Конституции формулировкой о том, что расхитители общественной собственности «являются врагами народа».
Попытки реанимации этого закона делались в первые послевоенные годы, когда в связи с возникшим голодом, как и в 1932—1933 гг., распространились массовые хищения и «разбазаривания» зерна в колхозах и совхозах. Основная причина та же — хлебозаготовки по принципам продразверстки, крайне низкая обеспеченность сельских производителей продуктами питания. Во второй половине 1946 г. Совет Министров СССР и ЦК BKП(6) приняли два постановления (27 июля и 25 октября) «О мерах по обеспечению сохранности хлеба, недопущения его разбазаривания» и «Об обеспечении сохранности государственного хлеба», во исполнение которых Министерство юстиции СССР дало указание судебным органам применять к виновным меры наказания, предусмотренные законом от 7 августа 1932 года. По неполным данным, уже осенью 1946 г. было осуждено за хищение хлеба 53,4 тыс. человек, из них 36,7 тыс. приговорено к лишению свободы на 10 лет и больше, 35 человек — к расстрелу.

4 июня 1947 г. был издан Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об уголовной ответственности «за хищения государственного и общественного имущества», которым предусматривалась известная дифференциация мер наказания: за кражу или растрату государственного имущества давали от 7 до 25 лет лагерей, колхозного или кооперативного имущества— от 5 до 12 лет. А в итоге «колхозник, укравший мешок картошки», стал, по признанию лагерного начальства, едва ли не главной фигурой ГУЛАГа.
*   *   *
Когда в 1953 году тиран скончался, народ было решил, что теперь то уж наладится снабжение населения продовольствием, особенно в сельской местности.
Куда там, в 1960 году Хрущев отменил сорта мяса: грудинка, ребра и кости стали в магазинах по одной цене.
Это при том, что за кремлевской стеной потребляли колбасу, сделанную по спецпроизводству на Микояновском мясокомбинате. О существовании костей, требухи и ливера они там и не подозревали. Получалось так, что вся страна работала не при коммунизме, а на коммунизм за кремлевской страной. Чтобы граница не была столь разительной, в пределах Москвы власти попробовали реализовать нечто наподобие развитого социализма.

В партийных документах так и писали: страна, мол, начала строить развитый социализм. Получалось, что тиран своими титаническими усилиями умудрился свести ленинский социализм к сталинскому неразвитому. А поскольку о степени развитости и говорить не было принято, то единственное о чем можно говорить в рамках марксовых идей: была создана система лагерно-казарменного коммунизма на основе законов военно-полевого времени.

То бишь, народ как ни в чем не бывало подворовывал, с ехидцей наблюдая как пауки пожирают друг друга в банке и делая ставки на следующую жертву режима. Чтобы народ, который к тому времени не верил богу, поверил во всю эту большевистскую бесовщину и не выступал на парадах и демонстрациях, то каждому лояльному режиму посулили отдельную квартиру, ну а нелояльному, как исстари повелось на Руси, отдельные нары в многолюдных камерах и бараках. Изуверство обещания состояло в том, что строительство квартир сокращалось, а число нар росло.

С какого-то момента весы истории государства покачнулись: нелояльные и голодные стали перевешивать подкормленных лояльных. И тогда высший руководитель страны заявил, что мы можем многократно истребить население земного шара. Тут-то народ и призадумался. Шутка ли, кругом все разворовано и скомуниздено, а жирные неразворованные куски земной поверхности в далеких странах будут сметены с лица земли. Некоторые шустрые сообразили, что насчет уничтожения других стран это еще бабушка надвое сказала, а тем временем проклятые капиталисты и буржуины шарахнут по жирной Москве.

Поскольку на местах кроме пусковых установок ракет и танков ничего не было (а что украдешь с военной техники, разве что пулемет «Максим», так к тому времени их сняли с вооружения в Советской Армии), народ, обходя стартовые установки и ракетные дивизионы стороной, попер в столицу за продуктами и барахлом. Ехали на чем попало: на автомобилях, грузовиках, зимой на санях, летом на мотоциклах и велосипедах.
Столкнувшись с таким всенародным порывом строителей коммунизма, уверовавшим, что все вокруг колхозное, все вокруг моё, власти подтянули войска МВД, пограничников КГБ и сотрудников ОБХСС к границам Москвы и закрыли доступ в столицу.
Единственное, что не учли мудрецы из Кремля, которые устроили себе безмарксовый коммунизм за кремлевской стеной – это бойкие железнодорожные электрички, которые снабжали социалистический мегаполис рабочей силой из ближнего и дальнего Подмосковья.

Дело в том, что в то время как вся страна пребывала в полуфеодальном, полувоенном состоянии с времени отмены крепостного права в 1861 году, в границах Москвы утвердился социализм, которому завидовали и Швеция, и Израиль, а тем более Рязань. Московские улицы прибраны, дома покрашены, витрины магазинов омывают струи минеральной воды, любой желающий может купить с часу до двух дня бутерброд с черной икрой. Именины сердца! - мог бы воскликнуть Манилов из поэмы Н.В.Гоголя «Мертвые души».
Если бы не все эти туляки, калужане, рязанцы, липчане и воронежчане. С утра в обед и после работы они сносили товары с полок магазинов, укладывали их в мешки и рюкзаки, и айда на московские вокзалы брать с боем междугородние электрички.

С 1985 у рязанцев появилась традиция: по прибытии на вокзал, перед отъездом домой для полноты ощущений непременно надо было выпить оранжевого лакомства – фанты. Побывать в Москве и не выпить фанты?! Бумажный стаканчик оранжевой газировки стоил 20 копеек. Деньги большие. И вместе с тем мало кто ограничивался одним стаканчиком. Как правило, брали пару. Удовольствие стоило дороже, чем пачка «Родопи» или «Стюардессы». Некоторые умудрялись фантой наполнять свои термосы. Везли детям. Например, мне всегда в дорогу маленькая дочь наказывала, чтобы я ей непременно привез фанты и еще вкусных «сасачек» (так она называла карамель «Театральную»).
Самое интересное начиналось после Коломны. К этой станции и зимой и летом в душных вагонах замороженное мясо оттаивало и начинало течь. С верхних металлических полок начинал кровоточить дефицит. И дамочки, сидевшие у окошек, нередко вдруг вскрикивали на весь состав: «Мужчина, ваше мясо течет?» Однажды вот так предательски потек мой импортный гусь.
В 24 года, первый раз за всю жизнь, в родной столице увидел, что гуси продаются не только на рынке, но и в обыкновенном магазине. Да какие гуси – импортные, с цветными наклейками. Потрошеные. Мраморно-желтого цвета. И цена – 2 рубля 20 копеек за кило. Конечно, я соблазнился. «Такая удача бывает только раз в жизни», – подумал я. И купил гуся. Килограмма на четыре оказался гусь. Героически дотащил его до вокзала. А он, предатель, во время поездки в вагоне электрички потек. Да как потек – дамочке на плащ. Это мне повезло, что в московский продуктовый вояж одевались попроще. Не в парадное. Вначале попутчица долго ругалась. А когда узнала, что это не мясо, а гусь, попросила показать кулинарную птицу и рассказать, где в Москве таких продают. Что мною и было сделано.

С некоторых пор пульс Москвы начал учащенно биться: ночью наблюдалось некоторое затишье, но с семи утра, когда начинали прибывать первые электрички, которые москвичи с ненавистью называли «колбасными», артерии города набухали как у гипертоников. Главное, у москвичей возникли трудности. Какой-нибудь туляк подсуетился к открытию магазина прорвался к прилавку, а москвич-то спит долго, как-никак сибарит, считай, все потомки Обломова, никак уж не Штольца. Короче, москвич по большей части видел полки очищенные туляками и прочими смердами до того как…

Назревал кризис: пушки вместо масла народ жрать не хотел: боялся подавиться. Если бы хотя и то, и другое. Но пушки мазали изнутри, мазать снаружи было нечем, так что искусство народных умельцев варить щи из топора оказалось невостребованным.

Народ потянулся было к топору в Новочеркасске, но из центра поступил приказ: стрелять из пушек, смазки не жалеть. Совок приуныл: денег пруд пруди (за кремлевской стеной их печатали в бешенном количестве, чтобы хоть как-то притупить бдительность голодранцев, одаривая их цветными бумажками с изображением лысого человека; получение этих дензнаков в кассах предприятий и учреждений народ не без ехидства называл зряплатой, поскольку трудился на голодный желудок спустя рукава, но отоварить советские деньги, как в недалеком прошлом керенки было не на что. Народ словно подталкивали к воровству, но воровать стало нечего. Правда, участились лихие нападения на мясокомбинаты и овощехранилища, но тут был поставлен все тот же трехслойный заслон из МВД, КГБ и ОБХСС.

Чтобы члены КПСС не роптали, наталкиваясь на заслон, охранявший закрома родины, им стали выдавать пайки: бутылка водки, батон колбасы и килька в томатном соусе, иногда, правда, без соуса, а в собственном соку.
Когда и рыба кончилась, народ все спрашивал Армянское радио: Чей сок в банке без кильки? Может это слюни голодных жителей Подмосковья? Но на такие вопросы даже Армянское радио не в силах было ответить.

Некто Зернов С.А. (1903 года рождения, русский, образование 6 классов, кладовщик на заводе, г. Ярославль) в 1949-1953 гг. говорил, мол, по радио рассказывают, что у нас всего много, а на самом деле ничего нет, цены снизили на то, чего не покупают, помогают другим государствам, а самим не хватает, «в колхозах жизнь плохая, люди живут хуже чем скот», американский рабочий живет гораздо лучше советского, «в Америке живут свободно, можно критиковать правительство, там несколько партий».

Ладно Армянское радио, Кремль молчал, словно воды в рот набрал.
Народ брал на абордаж электрички в обе стороны: «собакам» предпочитая «попугаев». Одни останавливались, как собака, у каждого столба, другие пролетали мимо с десяток промежуточных станций. На «попугаях» стремились сократить время в пути пока замороженные мясо или рыба не растают, а вареная колбаса не позеленеет.

Потому и предпочитали колбасу вареную, а еще лучше копченую.

Втихаря власти приняли решение укоротить маршруты междугородних электричек: владимирскую пустили только до Петушков, савеловскую – только до Талдома, Киевскую – до …, рязанскую – до …, тульскую … калужскую - … и прочее. А сами города такие, как Москва, объявить «режимными», то есть наглухо закрыть от пришлых. Приезжего народу от этого в Москве меньше не стало, но ошалевшая публика в погоне за жратвой, подобно Веничке Ерофееву, как только начинала искать Кремль, неизменно попадала с помощью вездесущей московской милиции или на Курский вокзал, или в кутузку.
В московской кутузке долго не держали: оберут бедалагу, окатят ледяной водой, мол, знай как досаждать столичным жителям и… спозаранку на один из московских вокзалов. Здесь его передавали железнодорожной милиции, а та уже определяла товарный поезд, которым неудачливый путешественник водворялся в родные края: тульские, калужские или воронежские. Если бедалага не имел при себе паспорта и не мог внятно произнести свой адрес жительства, то его в багажном отделении почтового вагона отправляли на 101 км, где и выпускали на все четыре стороны, кроме московской, получалось не на четыре, а всего на три, но и этого голодному бедалаге надолго хватало.
Стали наблюдаться вспышки настроений, связанных с ожиданием близкого конца света.

Надо сказать, что они периодически наблюдались и в дореволюционной России в крестьянской среде, особенно связанной с крупными сектами (молокане, духоборы). Авторитетнейшие исследователи русского крестьянства XIX века Н. М. Дружинин, А. И. Клибаков отмечали непосредственную связь этих вспышек с подъемами крестьянского движения и значительную роль в нем участников упомянутых сект и раскольников.
XXII съезде объявил, что коммунизм будет через 20 лет, во всяком случае, именно так воспринял народ речи Н.С.Хрущева. К обещанной коммунистической перспективе люди относились по-разному. Сотрудник таджикского геологического управления И. П. Зайцев летом 1953 г. сказал, что построение коммунизма его, как и всех простых людей, не интересует, это выдумка руководящей верхушки, раньше попы уговаривали народ терпеть ради загробного царства, а теперь эти функции выполняют заместители начальников по политчасти и секретари парторганизаций; в том же году кондуктор из Челябинской области заявил просто, что «при коммунизме будут все сволочи и все растащат»; по мнению заключенного, высказанному весной 1957 г., «если бы был жив Сталин, то весь бы Советский Союз он обнес колючей проволокой и давно бы подошел к коммунизму. По писанию [...] сказано, что советская власть просуществует 40 лет, а потом к власти придет Америка»; житель г. Запорожья в 1959 г. на избирательном бюллетене написал, что «коммунизм, царство загробное и небесное — миф»; наконец, 7 ноября 1982 г. на стенах зданий в поселке Дивногорск Красноярского края (там шло тогда грандиозное строительство Красноярской ГЭС) были обнаружены надписи: «Раньше нам сулили загробное царство, а теперь загробный коммунизм».
 Загробный коммунизм – мечта красно-коричневых из партии Полозкова и Тюлькина – смутил многих, народ стал вострить лыжи из партии лицемеров и прохиндеев.

Загробный коммунизм начал утробно отзываться от заутрени до обедни.

А поскольку от водки народ так и не смогли отвадить, а может и лукавили – наоборот приваживали, как-никак ханжи и двурушники, то с какого-то момента без закуски народ стал быстро хмелеть и сильно спиваться. Феномен колбасы в России – едва ли не религиозный, во всяком случае, он сродни символу веры: российский подданный никогда не знает, что в нее, колбасу, накручено, наверчено, нарублено, идут ли в ход туши специально и именно для этой цели убиенных животных или же не специально и, может быть, совсем не для этой цели, а как-то по-другому, – и тем не менее потребляет продукт, истово веруя, что, потребив, не перейдет в мир иной.

Дело в том, что пока на московский престол не взошел ставропольский деятель сельского масштаба алкогольная зависимость захлестнула страну.
Коммунистическая пропаганда захлебывалась народной блевотиной. Получалось, что строитель коммунизма готов послать кого угодно и что угодно за бутылку водки. Советские дензнаки обесценились. Тем, кто их совал, могли запросто дать по морде. В Европе, так и вообще выпучивали глаза, мол, что это за чудеса типографского искусства. Монгольские тугрики с дыркой брали охотнее, чем советский рубль в странах народной демократии. Этот эвфемизм был специально придуман для стран, которые принимали к оплате советские дензнаки, особливо, червонцы с лысой головой вождя мирового пролетариата.
В панике Кремль и печатал-то деньги на экспорт, как посылают танки в процессе экспорта революций в слаборазвитые, а то и недоразвитые страны.

А тут не страна, а целый союз народов Европы и Азии перешел на жидко-конвертируемую валюту: поллитровка.
Еще хорошо, что народ худо-бедно различал такие варианты как «сучек», «коленвал», «столичная» и коньяк.
В коньяках русский народ никогда не разбирался, поэтому оценивал его по количеству звездочек от одной, до пяти, хотя ходил анекдот, что независимо от наклейки все они заполнялись из одной бочки. И что характерно, никто из русских никогда не жаловался на несоответствие звездочек на этикетке и качества содержимого бутылки, поскольку всегда запивал коньяк водкой, отчего ни нёбо, ни пищевод не способны были различить не только сорта коньяка, но и отличить коньяк от водки после второго стакана последней.

Последний стакан алкаши никогда не помнили, помнили только что закусывал после второго. Чем закусывали не помнили, потому что все средства массовой пропаганды убеждали, что после первой русские люди не закусывают.
Дело шло к социальному взрыву, поскольку народ скопился в Петушках, Талдоме и тому подобных городах на подступах к Москве, там же ночевал, там же употреблял купленное накануне, а спозоранку устремлялся в Москву, забывая, что надо бы посетить рабочие места на заводах столицы. Но поскольку очереди с каждым днем становились все длиннее, то светового времени суток хватало лишь затем, чтобы купить батон колбасы и тушку селедки.
Самые ушлые алкаши и бывшие лагерники снимали квартиру или жилой угол в радиусе 101 км и периодически совершали набеги на продуктовые магазины столицы теперь уже на рабочих электричках.

Некоторые - самые отчаянные - приезжали в Москву с последней электричкой и, пресмыкаясь всю ночь в скверах и подворотнях, утром оказывались первыми к открытию магазина. Не зря Венечка Ерофеев называл это время самым бессильным и позорным временем в жизни своего народа.

Укорениться таким как Венечка в Москве было практически невозможно. Город был как бы на осадном положении, прописка поделила людей на своих и чужих. Появились так называемые звездуны – люди, которые приехав со 101 км, например, Савеловской дороги, закупали продукты, перебирались уже с Казанского вокзала до Ильинского Погоста, там выходили и ехали обратно, потребляя закупленные в Москве продукты; снова возвратившись на Казанский вокзал, закупали кое-какие продукты, переезжали, например, на Рижский вокзал, погружались в электричку до Волоколамска, отсыпаясь и потребляя продукты. На конечной станции выходили, отправляли свои естественные нужды на местном вокзале, в частности, отсыпались днем и вечером последней электричкой. ехали обратно в Москву.

Деньги при этом ханыги приобретали попрошайничеством, мелким воровством и такелажными работами в привокзальных магазинах и ларьках.
Свои накопления звездуны-ханыги держали в камере хранения одного из вокзалов, или во всех сразу, в зависимости от овеществленности этих самых накоплений. По крайней мере сберкассами они не пользовались.

Если деньги в Москве кончались, то звездуны демонстративно «нарушали» паспортный контроль, и милиция выпроваживала их на 101 км за казенный счет.
Особая лафа для бомжей и звездунов наступила при бездумном осуществлении антиалкогольной компании. Магазинам разрешалось начинать продажу с 11 часов дня. Как только наступал этот самый «час петуха», к прилавкам пробивался деклассированный элемент, который отоваривался по полной программе: две бутылки водки, бутылка «Шампанского» и бутылка коньяка в одни руки. На всех естественно не хватало, - это была отличительная черта, так называемого советского социализма, бомжи и звездуны растекались по другим магазинам, снося последние остатки спиртного, так что, когда столичный пролетарий вырывался из ворот и проходных своих предприятия, город выглядел слегка опустошенным как по части продуктов, так и, особенно, по части вино-водочных изделий.
 Звездуны к обеду или к ужину оттягивались к вокзалам и уже в российской глубинке использовали непотребляемые излишества шампанского, коньяка и, порой, бутылку водки, как объект товарно-денежных отношений, - попросту говоря, спекулировали столичными «пузырями».
Началась было борьба со спекуляцией. Но вскоре выяснилось, что рядовые сотрудники всякого рода репрессивных органов сами были не прочь, совершить любой обмен на бутылку водки: в ход пошли ремни, фуражки, обмундирование, патроны, а потом и пистолеты.

Народ все чаще стал выходить на добычу продуктов и выпивки с холодным и огнестрельным оружием.
Анекдот: Парня-спортсмена приняли на работу в милицию, выдали пистолет, предложили получить в кассе аванс. Он недоуменно спрашивает, а почему так мало ему заплатили. Непонятливому объяснили: Так тебе же пистолет выдали. Ты думаешь, зачем…

Перевод Москвы и других крупных городов в разряд «режимных» быстро привел к патологическому искажению структуры рабочей силы не только в самих этих центрах, но и на периферии, где таких ограничений не было. Москвичи-специалисты, в особенности молодые специалисты - выпускники вузов, стали пытаться любыми средствами остаться в Москве, понимая, что, однажды уехав, более они сюда не вернутся. Статья 306 Гражданского кодекса устанавливала, что при отъезде лица с места постоянной прописки на срок более 6 месяцев оно автоматически теряет право на эту прописку (за исключением случаев, так называемого, «бронирования» площади при выезде за границу или по вербовке в районы Крайнего Севера).

В результате периферия стала быстро ощущать недостаток квалифицированных специалистов, которые могли бы туда приехать, не будь они скованы боязнью навсегда потерять Москву или другой крупный центр. Целью введения системы «режимных городов» было, по-видимому, прежде всего стратегическое рассредоточение населения, предотвращение появления мегаполисов. Второй целью было справиться с серьезным жилищным кризисом в городах. Третьей - последней по счету, но не по важности - было установление контроля над нежелательными элементами в городах-«витринах», посещаемых иностранцами. Такой контроль был впервые введен еще в сталинский период, в 30-е годы, когда неопубликованные инструкции ввели ограничения для лиц, отбывших заключение по печально знаменитой статье 58 УК РСФСР (а в ряде случаев и для членов их семей), а также для отбывших наказание за тяжкие преступления (хотя бы и не политические). Однако главным объектом, на который были направлены эти инструкции, были все-таки жертвы 58-й статьи.
* * *
Будучи добропорядочным гражданином своей страны, я всегда беру билет на переполненную электричку для поездки на дачу - садовый участок в шесть соток на 101-ом км - и втискиваюсь в переполненный вагон, который еще не успели посетить контролеры. Когда же они стремительно входят в вагон, то безбилетники вскакивают, как ужаленные, с мест и бросаются, давя друг друга, наутек.
Я чинно сажусь на освободившееся место и гордо предъявляю свой билет.

Вот и байке конец, а кто прочел – того можно назвать чтун и ведун.

Для особо любознательных можно сказать, что как только сняли колючую проволоку по периметру советской стороны, так продукты появились в изобилии, ну, прямо как в марксовом коммунизме, разве что из названия страны исчезло слово социалистическая.