Глава 20 из романа княж-погост

                Комнаты длительного  свидания
         

               
                В контрольно-ревизионное управление ЦК КПСС
                г. Москва, пл. Ногина, 6, подъезд 2.
 
           Копия:                В Прокуратуру СССР,
                Отдел по надзору за деятельностью  исправительно-
                трудовых учреждений МВД СССР.
                г. Москва, Кузнецкий мост, 14.

          Копия:                В Политический отдел ИТУ МВД СССР,
                г. Москва, Колхозная пл. 4, приёмная.
                осужденного  Спилвы Видевудса Герардовича
                по ст. ст. 184. Ч. III;  165, ч. I; 167 и 172 УК УССР
                на срок 7 лет лишения свободы; 1941 г. рождения,
                уроженца г. Кулдиги Латвийской ССР

                Сопроводительное письмо

               Настоящим направляю документальные материалы, раскрывающие    
         должностные и уголовные преступления против личности, 
         совершенные работниками  Учр. КЛ-400/4 и ИТК –15, а также
         военнослужащими  в/ч 6589  (пос. Вежайка Усть-Вымского р-на Коми
         АССР,  169140)  за 2-ое полугодие 1976 года:
1. «Дело об изнасиловании путем угроз и шантажа жены 
         осужденного Истомина В.В. (личное дело № 88482) в комнате
         длительного свидания прапорщиком Лахоней, сержантом Грушей
         (в/ч 6589) и нарядчиком ИТК-15 осужденным  Захидовым Махмудом
         Захидовичем  (л.д. № 88170, ст.ст. 117 ч. III  и 102 ч. III – осужден за
         изнасилование с особой жестокостью и смертельным исходом 
         на срок 12 лет лишения свободы)». На 4- листах, 8 стр.
2. «Дело о групповом  изнасиловании военнослужащими в/ч 6589
         жены осужденного  Легласа Н.М. (л.д. № 88627), уведенной обманным
         путем  для нелегального свидания с мужем и запертой  сержантом
         Чурило в подсобном  помещении хоздвора на двое суток».
         На 3-х листах, 6 стр.
3. «Дело о сексуальных домогательствах в отношении жены
         осужденного Двойниченкова А.И. (л.д. № 69186) со стороны  зам.
         начальника колонии по режимно-оперативной работе  Азарова В.П.».
         На  2-х листах, 4 стр.
4. Информация о торговле детьми. О насилии над детьми в
          социально-неблагополучных семьях.  О детской  проституции и о
           сексуальной эксплуатации несовершеннолетних  в корыстных целях. 
           (Информация прапорщика Совы  - в/ч. 6589;  осужденного
           Емельянова В.С. – л.д. 71326;  осужденного Авдеева В., дневального
           комнат для свиданий, – л.д. №82883;  расконвоированного 
           осужденного Парфенова В.П., экспедитора лесоповала, –
           л.д. № 80845.             На 6-ти листах, 12 стр.
                Выражаю надежду на то, что  направленные мною документы будут  тща-тельно рассмотрены и по ним будут  созданы специальные комиссии, которые смогут без предвзятости, объективно во всем разобраться и принять соответствующие меры по наказанию виновных работников МВД и их приспешников – уголовников-рецидивистов. В случае формального подхода к делу со стороны  высших исполнительных органов  за-являю, что сделаю всё возможное, чтобы  оригиналы и копии данных  документов стали  известны Европейской комиссии по правам человека (Страсбург, Франция), обществен-ной организации «Международная амнистия» (Брюссель, Бельгия), а также  лауреату Но-белевской премии, русскому писателю А.И. Солженицыну.
  08 марта 1977 г.                Спилва В.Г.


Для служебного пользования. За пределы
                подразделения  -  не выносить!

Учр. КЛ-400                Заместителям начальников ОИТК-ИТК
05 марта 1977 г.               по политико-воспитательной работе
№2/31


г. Микунь
Коми АССР               
                УЧЕБНЫЙ ПЛАН
политических занятий с осужденными по разъяснению материалов XXV съезда КПСС в марте-мае 1977 года.   

Темы:
1. XXV съезд КПСС – новый этап на пути создания коммунистического  общества в СССР. – 1 час (март).
2. Экономическая политика КПСС,  основные задачи десятой пятилетки.
3. Повышение качества выпускаемой продукции на предприятиях лесных ИТУ – 3 часа (март).
4. Идейно-воспитательная работа. Тесное  слияние политического и трудового воспи-тания осужденных – наглядный результат нынешнего подъема  социалистического соревнования в лесных ИТУ – 2 часа (апрель).
5. Самовоспитание осужденных. (По материалам брошюры Высотиной А. и Мутанского В. «Педагогическое руководство самовоспитанием осужденных». М., Политотдел ИТУ МВД СССР, 1973 г. – 1 час (май).
6. Морально-нравственное возрождение  осужденных: «На свободу и к семье – с чистой  совестью и с любовью!» – 1 час (май).

Начальник Политотдела Учр. КЛ-400
Полковник                А.С. Боковиков



      Оксана Истомина, молодая и весьма обаятельная жена осужденного Виктора Истомина, приехала на свидание к мужу в первый раз. Собираясь в  долгий путь, очень волновалась, боялась ехать в  страшные, неведомые, глухие места. Но в дороге выяснилось, что всюду жизнь и что она в своей беде не единственная, что вместе с ней в скором поезде дальнего следования едет очень-очень много жен и матерей в сумеречную глухомань северных зон.
      Гостиница таежного поселка была битком забита  родственниками осужденных. Её встреча с мужем  было отложена на сутки. С трудом нашелся  для неё  уголок  в семимест-ном номере. Было тесно и шумно, бестолково и нервно, но зато рядом с Оксаной  оказались бывалые женщины, хорошо изучившие эти места и неплохо знающие местные нравы и за-коны.
      В гостинице Оксана впервые  ознакомилась с Правилами  проведения свиданий осуж-денных с родственниками. Из правил, утвержденных аж самим министром внутренних дел Щелоковым, она узнала, что  родственникам осужденных запрещается  проносить в комнаты для свиданий  спиртные напитки и наркотики, холодное и огнестрельное  оружие, химиче-ские и легковоспламеняющиеся вещества, игральные карты и порнографию.  Правила за-прещали передачу  осужденным  наличных денег, изделий из драгоценных металлов, граж-данской одежды, обуви, географических и топографических карт. Запрещалось также  всту-пать в контакт с другими осужденными, приглашать их в комнату, принимать от них письма, жалобы, документы внутреннего  служебного пользования.  Родственникам осужденных за-прещалось проникать без сопровождения надзорсостава на территорию жилой зоны, захо-дить  в жилые и служебные помещения. Родственники осужденных могли пройти для бесе-ды с руководством  только в штаб колонии и то  в сопровождении дежурного помощника на-чальника колонии (ДПНК) или прапорщика, ответственного за соблюдение режима и порядка в комнатах для проведения  длительных свиданий. Ни в коем случае, ни под каким предло-гом, без всяких исключений,  не разрешалось проникновение в комнату свиданий других осужденных (кроме дневального). Правила обязывали строго  следить за этим лиц, ответст-венных за соблюдение режима содержания осужденных. Соседки  по номеру щедро поде-лились с Оксаной  своим печальным опытом,  оглушив её  робкую, наивную, доверчивую душу разными  жуткими  историями из жизни  северных лагерей, выдавая легенды и вымы-сел за быль, а быль за небыль и вымысел.
      В их бесхитростных  рассказах-исповедях звучала только одна нота - нота верной, без-заветной, женской, материнской любви и верности. И  была в них полная безнадежность – нести покорно до смерти свой крест, без  каких-либо шансов  дожить до счастливых времен,  не ожидая  ни похвалы, ни осуждения, ни благодарности. А шустрая, крепко сбитая, яркая блондинка  Алена Валетова подсказала Оксане,  с кем из местного начальства нужно иметь дело, а с кем вообще ничего не иметь и избегать таковых за версту. Она всё  и всех знала, выдавала себя за важную персону, от которой  здесь многие зависят, говорила, что при же-лании она любого местного начальника может  так прищучить, что он на коленях ползать будет. Она крепко сжимала кулачок и хвасталась Оксане: «Они  вот где у меня! А некоторые здесь!» - поглаживая другой рукой   низ живота  смеялась Алена. Она была  непоседой. Час-то выбегала из гостиницы с какими-то баулами в поселок, а потом  возвращалась в номер   с чувством  выполненного долга. К ней  в номер  тоже приходили какие-то люди, холеные и прилично одетые, один военный купил у неё джинсы «Монтана», а две местные женщины, явно жены важных чиновников, приобрели  за бесценок импортное нижнее белье и редкост-ную косметику…
       «Деловая!» – восхищенно говорили ей вслед одни. «Спекулянтка и прошмандовка!» – презрительно отзывались о ней другие.  Она была на шесть-семь лет старше Оксаны и не скрывала своей зависти к ее молодости и свежести.  «Эх, мне бы твой  возраст, ладно сби-тый станок и длинные ноги! Здешние мужики любят свежатинку, ухоженное тело и разные импортные причиндалы свежатинку, ухоженное тело и разные импортные причиндалы к не-му – черные чулки, ажурный пояс и почти прозрачные трусики!  С этим тебе цены не будет!  Деньги здесь под ногами валяются! Их надо только с умом  уметь поднимать!  Тут можно на одном  стриптизе бешеные деньги загребать, а если открыть  приличный  подпольный  дом свиданий, то за год станешь миллионершей.  Баб здесь  навалом и девочки не против, нуж-на только надежная крыша. Правда, зачастили сюда   на доходный промысел молодые бывшие зэчки.    
       За эти годы посадили много  торговок и фарцорщиц, мошенниц и мелких воровок.  Когда они освобождаются, то на родину   не спешат – кто их там ждет, кому они там нужны? На материк надо ехать с большими бабками, а где их  взять?   На личном счету – кот наплакал, только на дорогу в один конец и  хватит. Вот они и едут к мужикам в лесные лагеря, здесь у вальщиков и лесозаготовителей деньжата крутятся приличные, да и общак подкидывает… А летом здесь, Оксана, вообще  жуткая  конкуренция и цены на баб  резко падают. Летом здесь промышляют студентки вузов и техникумов. Все молодые заразы, рисковые…  Неко-торые  увозят с собой  приличные бабки, а многие уползают отсюда чуть живыми без копей-ки…».
         А когда Оксана пошла  с ней в умывальник, чтобы  освежиться и прихорошиться перед свиданием, Алена Валетова назвала имена начальников и влиятельных зэков, с которыми можно иметь дело. Их оказалось не так много: из начальства – капитан Азаров и майор По-тетюрин, прапорщик Лахоня и сержант Груша, начальник  ДОКа и  нижнего склада Чутуев, а из зэков – нарядчик зоны Махмуд по кличке Малыш и комендант зоны, он же заведующий  столовой Ларькин, ну   и,  конечно же, заведующий  сапожной мастерской ИТК-15 Валетов, мастер сапожного дела, один на всю округу, на весь Усть-Вымский район… «Малышу мо-жешь дать не раздумывая.  Обходительный мужик, человек слова!  Твой  благоверный будет за ним, как за каменной стеной. А дашь сержанту Лахоне, будешь иметь  внеочередные  свиданки и сможешь в зону приносить все, что угодно, хоть  атомную бомбу», – решительно  заверила Оксану Валетова. 
      Далее она дала сжатые, но убийственные характеристики офицерам МВД.  По её сло-вам, все они были пьяницами, развратниками, болтунами, тупыми мужланами.
      Исключением оказался новенький замполит ИТК-15 Антонов.  Алена посоветовала Окса-не ни в коем случае не доверяться  незнакомым людям. Здесь  у всех  наметанный глаз на неопытных и доверчивых женщин. Им ничего не стоит  заморочить голову молодой женщи-не, выдавая себя за какого-нибудь важного начальника, от которого зависит судьба её мужа.  С такими опасно садиться в машину  и  выезжать на лесоповал. Там, в тайге, без защиты влиятельного покровителя, она «подвергнется насилию со стороны конвоя и заключенных». Видя, что Оксана смущена и напугана её россказнями,  Валетова успокоила её: «Не бойся! Все будет хорошо, если  будешь умницей!  Кстати, ты мне понравилась, и я для тебя  вы-шибла самую лучшую комнату! А я буду с Валетовым в маленькой  комнатке рядом с тобой!  Вот так, соседушка!»
      Супруги Истомины  обнялись  только вечером, после отбоя.  Встретились именно в той самой комнате, о которой накануне так восторженно  рассказывала Оксане всезнающая пройдоха  Валетова.  Это на самом деле оказалось довольно просторное помещение, явно предназначенное для свиданий отцов семейств со своими многочисленными чадами и до-мочадцами.  Комната была самой крайней от вахты, тихой,  так как одна стена была глухой – капитальной  (ею являлся  сруб этого длинного барака) и только другая  правая  -  была фа-нерной,  обклеенной  дешевыми, выгоревшими от времени  и порядком замызганными обоями.  Через эту чисто символическую перегородку были слышны почти все звуки, изда-ваемые соседями. В комнате  Истоминых стояли три панцирных кровати с прикроватными тумбочками,  три немного расшатанных и в жирных пятнах стула, обеденный стол с набором необходимой посуды, накрытый чистой, но прожженной  по краям скатертью; у входа,  рядом с вешалкой,  висело средних размеров настенное зеркало. В комнате не было умывальника, до туалета нужно было идти длинным коридором мимо других комнат к выходу, к вахте… на глазах у солдат, прапорщиков и офицеров. Но эти неудобства испытывали все без исключе-ния, а посему с ними было легко смиряться, воспринимать как должное.
      Слава Богу, что  умывальник есть в отдельной комнате и туалет чистенький, всегда вы-драен до блеска бывшим матросом Балтфлота и военным юристом осужденным Авдее-вым… Для этих мест условия для длительных свиданий  можно считать вполне сносными, даже приличными. (В каком состоянии находятся общественные туалеты, в таком же со-стоянии пребывает и общество, как бы оно ни кичилось своей  духовностью и культурой.
      Какой у тебя туалет, такой и театр, и двор, и квартира, и село, и город, и даже страна. Это может подтвердить любой из нас, кто имел глупость  взять в разгар зимы на работе го-рящую ристическую путевку, чтобы совершить автобусное турне по «Золотому кольцу» Рос-сии. Но бывают иногда и исключения. Таковым   являлся туалет комнат  длительных свида-ний ИТК-15 . Именно  с него новый замполит,  лейтенант Антонов,  и начал капитальный ре-монт свиданки,  и благоустройство  её комнат и подсобных помещений.)
      После длительной разлуки, томительного ожидания встречи и всего пережитого Оксана и Виктор Истомины  волновались, спешили обменяться новостями, рассказать друг другу то, о чем при  всем желании нельзя было  написать в письмах, – впечатлениями от пережитого горя, воспоминаниями.
      Молодые, нетерпеливые и горячие, они вели себя так, будто боялись, что эта волшебная встреча вдруг прервется и не будет впереди уютных, райских трех суток…   Торопливым и сумбурным был их удивительно вкусный и сытный семейный ужин,  сумбурными и торопли-выми, жадными и краткими были их ласки. Счастливые и занятые друг другом, они давно перестали замечать часы и, войдя в ритм, все  чаще становясь единым целым, уходили в беспамятстве в иной мир,  мир блаженства и неги, где нет ни времени, ни пространства. Ко-гда  они успокоились  и немного пришли в себя, наступило утро, а им казалось, что еще не наступила полночь. Конечно же,  такая  глухота и утраченное чувство времени были вызва-ны бурными ласками, страстным диалогом  –   шепотом  -  любовной абракадаброй, понят-ной только  влюбленным и возбуждающей только партнеров… 
      Но как только прекратились любовные игры и супруги Истомины, разомлевшие и успоко-енные,  затихли под одеялом, в их  ставшим вдруг реальным маленький мирок  ворвались чужие сторонние звуки. С вахты, что примыкает к туалетам комнат свиданий, доносился слегка приглушенный говор солдат, смех, прерываемый легко различимой и внятной грязной бранью, за окном резко хрустел снег под валенками нескольких, а за  фанерной тонкой пе-регородкой скрипела  не переставая кровать, слышался  придушенный смех Алены Валето-вой. А когда койка неутомимых соседей смолкала, то раздавался скрип передвигаемой ме-бели, явственно были слышны понукания Валетова, возражения  Алены, шлепки друг о дру-га голых тел, стоны и завывания, и снова наступала маленькая пауза,, и мужской голос что-то требовательно приказывал. К шуму   за перегородкой присоединились краткие грязные реплики и ржанье солдат за окном, топтание  на снегу нескольких пар ног… Значение всех этих звуков стало медленно доходить до сознания Оксаны,  и она испуганно спросила у му-жа:
      – У наших соседей Валетовых, у них там… что, окно      не   зашторено?…      Они, что?  Они  «этим»  занимаются на глазах у солдат?
       – Да, не просто так, а за деньги!  Не обращай внимания,    дорогая…
      Чтобы как-то приглушить эти мерзостные звуки, они с головой накрылись плотным, теп-лым одеялом, прижались, их ноги и руки переплелись, Виктор стал нашептывать Оксане всякую милую любовную чепуху,  сумасбродные фантазии  и неисполнимые мечты. Просил  стать ее  волшебницей и ведьмой, колдуньей, владеющей гипнозом, чтобы  увезти его с со-бой отсюда на свободу, или превратить его в эмбрион и вынести через вахту в своем чреве.  Оксана  смеялась над его бредовой чушью и иногда  поддерживала игру, заявляя, что в лю-бом случае постарается вынести за пределы зоны его живую частицу, что волшебниками им нужно стать вместе, что  вдвоём  легче достичь   осуществления задуманного... 
      – Видит бог, нам так хорошо, - шептала ему на ухо Оксана, – чувствую, знаю, что  в один из наших трех дней я все-таки основательно подзалечу  и уеду отсюда уже не одна.  Со мной под сердцем уедешь ты в образе маленького-маленького, совсем крошечного сущест-ва, совсем невидимого.  А теперь спи,  милый! Вот увидишь, я тебя спасу! Обязательно спа-су! И ты больше  не думай о плохом. Все будет хорошо. Мы снова будем вместе. И никогда  не будем расставаться! Я обязательно спасу тебя, вытащу из этой ямы!
Под ласковый, нежный, материнский шепот жены Виктор стал  медленно погружаться  в блаженное забытьё, в котором  легкие, непонятные грезы  постепенно стали  сменяться сном.
……………………………………………………………………………………………………………….
      Во сне уже давно наступила весна и во всю мощь буйно цвела сирень. По зеленому ши-рокому проспекту шли люди. Они были одеты почти по-летнему, но выглядели еще озабо-ченными и по-зимнему хмурыми. Людей было много, и каждый думал о своем, был занят только одним собой, каждый угрюмо спешил по своим делам. И лишь несколько ярких  ран-них «бабочек» жадными взглядами тщетно искали в толпе живой ответный взгляд мужчины, еще не утратившего интереса к противоположному полу.  Весна ликовала, а люди не умели радоваться, отвыкли радоваться жизни. А вот Истомину во сне было легко и весело.  Внут-ренний голос  вдохновенно нашептывал ему бодрые советы, наставлял, предупреждал: «Не  комплексуй, Витя! Расслабься! Ты посмотри на этих людей! Как они заземлены, как прижаты к земле! А ты –  легкий, почти воздушный! Таким тебя сделала Оксана!  Не веришь?  От-толкнись от земли,  и ты взлетишь  на  несколько метров. Ведь тебя  Земля притягивает  к себе в семь раз слабее, чем остальных! Оттолкнулся?  Вот, видишь, и взлетел!  Смотри, под тобой верхушки деревьев!  Ты высоко над домами! В небе веди себя так, как будто ты  в во-де. Можешь лечь на спину и плыть, а можешь парить, как птица, над городом… 
      Бойся  только троллейбусных проводов и линий электропередачи… И частных вертоле-тов тоже! Ты не веришь, что в СССР есть частные вертолеты? Есть!  Им запрещено летать над городом?  Чепуха! Можно! А теперь низко пролети над толпой, – продолжал  твердить и приказывать внутренний голос: – Пролетел? Не заметили? Ерунда?  Не огорчайся –  так устроены эти люди.  Они не увидят тебя. Занятые вечной борьбой за хлеб насущный, они устали от веры в чудеса и надежды на их свершение. Они твердо усвоили, что чудес не бы-вает, а если они и случались когда-то по уверению летописцев прошлого, то все это выдум-ки искусных мечтателей, желавших украсить свое муравьиное существование… Чудо отвле-кает их от повседневных забот, заставляет задумываться, тревожит уснувшую душу… Смотри,  в гуще толпы идет ищущая  иного яркая изящная женщина. Заметил?
      Её трудно не заметить. Так вот у неё есть все, о чем мечтает всю жизнь каждая простая советская женщина: красота, здоровье, машина, дача, здоровые  и красивые дети, любящий  богатый  муж-чиновник, но все чаще  и чаще болит её душа и жизнь кажется неполной.  Мо-жет, этой женщине не хватает твоей   легкости и свободы, дара полета вольной птицы?  А посему будь щедр,  доставь ей удовольствие,  и радость прикосновения к чуду – пусть  к ее стройным ногам упадут с неба самые лучшие в мире цветущие ветки сирени! Ну, что тебе стоит? Такой пустяк! О, ты уже это сделал? Молодец!  Да! Да! Видишь, она схватила их на лету и прижала к груди…
      Она заметила тебя!  Вот видишь, нас замечают только тогда, когда мы что-то отдаем людям. Видишь, как осветилось  благодарной и милой улыбкой её прежде строгое  лицо?  Вот она уже машет рукой, как будто бы зовет тебя! Вам не по пути!  Помни это!  Взлети вы-ше над землей, но будь осторожен. Знай,  что те,  кто имеет власть над людьми-гражданами, не прощают тому, кто слишком высоко реет в небесах!  Всегда помни легенду об Икаре…» 
      Истомин внял своему внутреннему голосу,  и послушно взмыл над крышами громадного города.  Но большая высота холодила сердце, вселяла тревогу и нарастающее чувство опасности. Да и сам волшебный полет стал зависеть не только от усилий самого летуна, но и от воздействия внешних сил.  Воздушный поток подхватил невесомого Истомина и понес к центру города, к серым высотным громадам правительственных   зданий, которые легко уз-навались по присущей  только им особой угрюмой архитектуре, по чопорной ухоженности газонов, по громадным стоянкам для черных служебных автомобилей.
На флагштоке одного из зданий, самого мрачного и величественного, трепыхалось гро-мадное красное полотнище, почти дотла истлевшее и выгоревшее от солнца, дождей и мо-розного ветра.  Истомин снизился,  почти вплотную приблизился  к нему и заметил, что оно все было в дырках, как  побитая молью женская шаль… Полотнище еле-еле держалось на флагштоке, и казалось, что вот-вот оно сорвется и улетит. «Почему  его так долго не меняли на новое?» -  задал он самому себе вопрос, и уже хотел было прикоснуться к нему, как вдруг в небе неожиданно застрекотал неведомо откуда  появившийся  черный, как ночь,  военный вертолет.  «Берегись! –  снова шепнул  ему внутренний голос:
   –  Берегись!  Тебя заметили сильные мира сего. Они решили тебя убить!  Лети меж домами, только у самой земли, между деревьями ты можешь спастись!»
Истомин нырнул в глубокий колодезь замкнутого высотными домами внутреннего двора.  Но черный вертолет продолжал преследовать его. Дверца железной, хищной стрекозы от-крылась, и в дверном проеме показался громадный детина в камуфляжной форме.  На ногах у него чернели высокие  кованые ботинки, лицо же было скрыто черной  маской с прорезями для глаз.  Таких диковинных солдат в непривычной униформе Истомин видел  только в до-кументальной кинохронике времен вьетнамской войны и на порнографических открытках, где палачи в черных капюшонах пытали  в застенках инквизиции юных соблазнительных ведьм.  Гигант в камуфляже уселся на порожек  открытой кабины и стал  хладнокровно рас-стреливать  стремительно снижающегося Истомина. Тук! Тук! Тук! – методично работал не-известного образца  крупнокалиберный пулемет. Детина в черной маске был  метким стрел-ком, и  пули одна за другой насквозь прошивали Истомина.  Но он чудесным образом не умирал, не  видел ран и не чувствовал  боли.  Только сжималось от ужаса и начинало тупо болеть бедное сердце…  «Спустись на землю и иди как все!  Затеряйся в толпе!» –  продол-жал давать советы внутренний голос.  «Тук! Тук! Тук!» – продолжал свое губительное дело  пулемет… И здесь Истомин вдруг  вспомнил рассказ одного  зэка-москвича о летающих стрекозах, которые иногда бывают невидимыми, о бессмертных душах, витающих в разных эпохан. Во времени-пространстве…
     «Тук! Тук! Тук! – загрохотала хлипкая дверь, и за ней раздался до боли знакомый всей зоне голос: – Витёк! А Витёк!  Ты уже дрыхнешь? Витек, дорогой, ты уже кемаришь? Открой, дорогой, дело есть!
 Истомин дернулся и проснулся.  Встрепенулась и Оксана…
      – Ну, надо же! И здесь мне не дают покоя! Сучье! – испуганно и зло произнес Истомин и крикнул нежданному гостю: - Погоди минутку!  Дай одеться!
       Нервно, как на подъеме, он вскочил с постели, натянул на голое тело штаны и бросился к двери.  Дрожащими руками сбросил крючок, повернул дважды ключ, чуть приоткрыл дверь, давая понять всем своим видом, что не намерен впускать  столь позднего визитера.
      – Витек, ты меня не ждал?  Ой, как плохо!
      – Я жду тебя завтра! Надо же понятие иметь! Приходи завтра, лады?! Уже поздно – жена спит.
      – Завтра никак не могу, Витек! Завтра не могу, дорогой! Завтра на зоне дежурит Красав-чик-замполит, завтра на вахте стоит хреновая смена,  завтра – глухо, завтра как в трубе…  А вот сегодня все свои ребята, все схвачено. Пусти на полчасика до смены караула….
      Истомин не отпуская дверь, тихо обратился к жене:
      – Ксаночка, солнышко, оденься!  К нам случайный гость на минутку    пожаловал.
      Минутка,  она и есть минутка, да и полчасика – тоже не время.  Пустячок! Оксана схвати-ла мигом со спинки стула свой легкий воздушный халатик и набросила его на голое тело. Собрала  в охапку нижнее белье и сунула интимное  богатство под подушку.  Еще раз бегло окинула взглядом комнату, не забыла ли еще чего-нибудь, подошла к зеркалу, спешно по-правила расческой сбившиеся волосы  и сказала:
– Входите! Добро пожаловать!
       Истомин отпустил дверь, и в комнату ввалился громадный живой комод-бегемот - рос-лый, холеный, с гладко выбритым лицом, резко  пахнущий одеколоном «Шипр» мужчина лет сорока, а может, и чуть больше. Он был похож  немного на грузина, чуть-чуть  на цыгана-молдаванина,  немножко на грека, с большими выразительными глазами и ярким чувствен-ным ртом. Он  вошел в комнату, чуть не упираясь головой в потолок, и буквально  заполнил  своей громоздкой фигурой всю комнату.  С ласковой, сладкой улыбкой он смотрел на полу-одетую, духовитую, как свежеиспеченный хлеб, Оксану:
– Доброе утро!  Будем плотно знакомиться… Меня зовут Захидов
Махмуд по кличке Малыш.  Я – нарядчик зоны, для зэков – второй человек после  начальни-ка лагеря. Да, что я говорю – Витек знает и, видно, уже рассказывал…
      – Очень приятно! Меня зовут Оксаной! Будем знакомы!
      – Оксаной зовут? Вай-вай! Какое красивое имя! И сама красивая,
стройная, как березка светлая – пальчики оближешь! Ох, Витюха! Ох, повезло тебе, –  стра-стно заворковал  нарядчик и, обращаясь только к ней, продолжил:
      – А я, Оксана, в гости пришел не с пустыми руками, а со своим   молочком.
       Нарядчик зоны достал из-за пояса две бутылки и  пошел к столу. Громко выставил на него, как две гранаты, армянский коньяк. Не спеша, по-хозяйски стал раздеваться:
      – Я ненадолго, до подъема! Сейчас сядем, выпьем, покалякаем подушам в домашней обстановке и разбежимся, каждый по своим делам…
      Махмуд повесил бушлат и шапку на вешалку и протопал  к столу.  Присел, развалился по-барски на стуле,  закрыл блаженно глаза, вздохнул громко, раздул ноздри, втягивая теп-лый,  интимный воздух комнаты  и выдохнул расслаблено:
      – Хорошо! Замечательно! Пахнет женщиной и любовью! Вот он –рай! Вот – блаженство! Ради этого и стоит жить!  Верно, Витюха!
      – Верно, верно! Но  может, Захидович, не будем пить, а? Повяжут нас менты, лишат сви-дания, меня в кондей спрячут, -  просительно прошептал Истомин,  - пей сам за наше здоро-вье, а Оксаночка тебе сообразит вкусный закусон…
      – Ты, Витек, меня обижаешь! Очень обижаешь дядю Махмуда! Сегодня до подъема нас некому вязать. ДПНК Потетюрин и его дружок майор  Курганский  лежат мертвецки бухими.  А наши верные стражи Лахоня и Груша  - мои верные ребята, мои братаны… В эти часы в зоне я   хозяин и больше никто!  Тебе нечего и некого бояться, Витек!  Да, уже поздно. Вы  по глотку набаловались друг с другом – вам сейчас не до меня. Но вы- то,  черт вас дери, целый день дрыхнуть будете!  К вечеру запашок изо рта улетучится, как сон, как утренний туман, и все  будет путем!  Оксаночка, зорька ясная, накрывай стол!  Малыш гулять будет! Будем есть, пить, любить, веселиться! Один раз на свете живем!
– У меня все есть, все готово! Вот лимончики, апельсины, шпроты из
заказа на работе… салаты есть.  Но мы уже, Махмуд, наелись, нам уже ничего в рот не ле-зет, –  услужливо и заискивающе  зачастила Оксана.
– Я вижу, что вы, ребята, всем наелись,  и самым главным тоже, -
цинично хохотнул нарядчик и сменив  смех на деловую угрюмость, сурово  заметил: – Вы сыты, а я  то нет!  Я во всех отношениях голодный, черт возьми! Ничего, вам тоже коньячок армянский не помешает даже на полное брюхо. Это уж я знаю!  Коньяк возбуждает, а тебе, Витек, в эти  сладкие дни очень-очень много сил потребуется…  Жена-то  у тебя – вон какая!
      Оксана стыдливо закраснелась, а Махмуд ловко  откупорил бутылку армянского:
      – Где посуда, Оксаночка?  А, вот, вижу, вижу!  Итак, я буду пить из кружки, а вы, ребята, из стаканищ!  Накрывай, хозяйка, скатерть и вперед с песнями!
      Ах, этот проклятый, прозрачный интимный халатик без пуговиц! В него можно было толь-ко запахнуться и потуже подпоясаться ленточкой-поясом! Ведь Оксана брала его из дому для предстоящего свидания, только ради мужа! Чтобы быть желанной и обольстительной. Всякой дуре известно, что мужчин возбуждает не откровенная нагота, а полунагота, приот-крывающая в женщине какую-то тайну, которую надо  постоянно, неторопливо разгады-вать… При малейшем движении, когда приходится что-то делать, наклоняться над тем же самым столом, пояс ослабевает и халат начинает предательски распахиваться.  Ну ладно, полбеды, когда расходятся его полы и обнажают ноги, бог с ним, но когда  почти целиком обнажается  грудь, когда чуть ли не видны соски, это уже слишком!  Пояс она завязала на два узла, а что толку?!  В сущности, она сидит за столом с двумя мужчинами почти голая! Ведь этот зверь может и в самом деле подумать, что именно для него она накинула на голое тело свой полупрозрачный польский халатик!
      – Хороша! Ох, клевая у тебя девка, Витек, –  восхищенно  произнес Махмуд, когда уви-дел приоткрывшуюся  грудь Оксаны, - она  у тебя  девочка-школьница, десятиклассница! Мне бы такую!
      – Захидович, прошу тебя, выпей сам! –  снова  завел  свое  Истомин, – так уж и быть, я выпью с тобой немного.
      – А Оксана будет?
     – Нет, - смутился Истомин, -  в её семье со спиртным   было строго… Притом она много лет  занималась в балетной школе…
      – Ах, ты! Ах, ты! Какие мы нежные! Знаю я этих, балериночек! Начинают с шампанского, а кончают коньяком в чужой постели! Ты знаешь, как у нас, на Востоке, относятся к обидчи-кам гостя! Уважь меня, братан, уважь!
       Нарядчик зоны решительно и метко  наполнил емкости ароматным напитком:  супругам плеснул в стаканы по сто грамм,  себе – чуть больше.
      – Вы с ума сошли, Махмуд! – опешила Оксана.
      – Нормалек, дорогая, для сытого желудка такая децелка  не страшна! Махмуд  хочет вы-пить  с вами за тех  прекрасных женщин, которые идут на подвиг, жертвуя своей невинно-стью, чистотой, честью и даже своей жизнью! За таких женщин и требую выпить до дна!
        Махмуд чинно чокнулся со всеми, медленными глотками выпил содержимое, закусил маленькой долькой лимона.  Истомин, закрыв глаза, выпил залпом, Оксана же слегка пригу-била, задохнулась от обжигающей жидкости, смешно замахала около рта  тонкой, изящной ладошкой, а правой рукой потянулась к графину с водой.  Проклятый синтетический халат  оттопырился и полностью открыл грудь! Ах, ты боже мой! Как все некстати!
      – Э, нет, Оксана, у нас это имеет одно название – фуфло гнать!  За мой тост в честь женщин надо пить до дна!  Не выпьешь до дна – обижусь и на тебя и еще больше на твоего муженька!  Понятно?  Вот, бери лимон, надкуси его и пей коньяк. На! Бери из моих рук, ку-сай, а теперь выпей! Вот так! Вот так! Умница! Выпила?  Ну, как?!  Захорошело? Да! А те-перь ешь лимон вместе с коркой  и заедай без хлеба шпротами…
      За тонкой фанерной стеной  послышался сдавленный игривый женский  смех, а за ним последовал ритмичный  скрип кроватной сетки.  За окном, извне, там, где  проходит  пери-метр зоны, послышался  скрип снега  и приглушенный мужской говор…
      – Во,  какой сеанс Валет дает! С самого ранья с   женой       физкультурой занимается! Геракл наш ненаглядный! Герой наш неутомимый…  Ширнул себя и свою Аленку, и крутит, режиссер вонючий, свой живой порнофильм перед солдатами! А чего?! Деньги из всего можно делать. Вот  он и делает! И себе удовольствие,  и другим тоже. Винт – великая  вещь. Винт – это сила. Только от него можно окочуриться, – с иронией и нескрываемым чувством  зависти  произнес Махмуд.
      – Винт? Что такое «винт»?» – снова полюбопытствовала Оксана,
чтобы  как-то отвлечь внимание мужчин от оргий, происходящих за стеной.
      – Это новый вид наркотика. Самопал, одним словом. Он действует на  баб и мужиков как конский возбудитель и даже сильнее… Мужик  после винта может ублажать в течение четы-рех часов два десятка баб, а бабам после винта нужен  целый взвод солдат, и тех будет ма-ло – от «винта»  у них, у баб, возникает бешенство матки… Ясно, дорогая?
      – Ясно, –  прошептала вконец смущенная  Оксана.
      – Алена сама по себе горячая девка, даже без наркоты. А мой дружок  Валет после таких свиданок отлеживается в санчасти…
      Скрип кровати за стеной становился все громче, женский смех  сменился стонами и оха-ми, страстными мольбами о пощаде. Жадный взгляд нарядчика застыл на обнаженной шее Оксаны. Она почувствовала  этот звериный  взгляд, смутилась и, чтобы как-то разрядить об-становку, неожиданно для себя предложила мужчинам выпить.
      – А чего не выпить?! – обрадовался Махмуд, – выпить очень даже! Ведь,у меня, ребята, к вам дело есть!
      Наполняя коньяком емкости, нарядчик неловко задел  тарелку с салатом, она упала на пол, но не разбилась.  Когда супруги Истомины стали суетиться, Махмуд незаметно бросил в стакан Виктора белый шарик, который мгновенно растворился.
      Выпили еще по пятьдесят граммов. Громкий скрип кровати за стеной  стал затихать, к стонам женщины присоединилось животное мычание  мужчины, хлипкая перегородка вздрогнула от глухих ударов. Послышались звуки передвигаемой мебели и властные указа-ния мужчины: «Садись  ко мне на стул спиной! Вот так! Как в прошлый раз! Ты, что уже за-была? Вот так!  Раздвинь ноги! Они должны видеть тебя всю! Вот  так! Ласкай себя пальчи-ком!  Вот так!  А теперь поехали! Делай движения медленно. Вот так!   Выпяти груди! Вот так!  Корчись от страсти, делай вид…  Ты же умеешь!  Давай, давай, давай,  подскакивай на мне!»
– Ну, Валет, дает стране угля!  Солдаты после такого кино месяц
спать спокойно не смогут, - заметил Махмуд.  Ироническая улыбка мгновенно спала с его лица.  Он весь как-то сжался, подтянулся и очень жестко, абсолютно трезво посмотрел на смущенную Оксану, задал  ей страшный вопрос:
      – Оксана, ты знаешь, что твой муж проиграл мне в карты  четыре  месяца назад ровно пятьсот рублей?  Деньги немалые. Карточный долг – дело святое, дело чести!  Читала, на-деюсь, у Лермонтова поэму  «Казначейша»? Так вот, там муж гусару  проиграл и свой дом, и свою жену…
      – Да. Я знаю, – чуть слышно прошептала она, - он мне об этом  писалв письме, а сегодня рассказал во всех подробностях. В письме он  просил достать деньги и привезти их сюда…
      – Ты их привезла?
      – Нет.
      – Почему?
      – Не могла накопить такую сумму. Живу с мамой, она  учительница…
С трудом наскребли мне на дорогу и на продукты, – пролепетала Оксана.
      – А зачем ты тогда приехала? Без денег? Без мамки?
      – А зачем маме сюда со мной ехать?
      – Твоя мама - товар, товар – это деньги. Сколько лет твоей мамочке?
      – В этом году исполнится сорок лет. А в чем дело?
       – Дело в теле, – с юмором произнес нарядчик и продолжил: –  Она у тебя баба в соку? Еще не развалина?  Ты же у нее одна дочка, один ребенок. Мужа, как я знаю, нету, а раз так, то она у тебя баба еще до конца не использованная…
      – Махмуд, я не понимаю…  То есть я догадываюсь, но … Вы что, на ней думаете женить-ся? Купить ее таким образом?  В счет долга? -  продолжала мучиться  в своих догадках Ок-сана.
      – Какая ты еще дурочка! Тебе надо было взять её с собой!  Ясно?  Ты  меня еще не по-няла?  Так поясняю.  Я бы твою мамочку запустил в жилой барак к зэкам… по десять рублей за каждый вход.   Баба от сорока до пятидесяти лет оценивается  тут в червонец! Ясно?  Или не ясно? Твоя мамка пропускает в бараке через себя  семьдесят мужиков за ночь и по-сле трудовой вахты отдает мне пятьсот рублей, а себе оставляет две сотни на дорогу и на безбедную жизнь в течение месяца.
      – Вы с ума сошли, Махмуд! –  опешила Оксана.
      –  А чтобы было все в порядке,  тебе надо было привезти с собой пятьсот рублей, - отве-тил нарядчик - А ты на что рассчитывала, приезжая сюда?
      – Я  хотела поговорить с вами, Махмуд, попросить по-человечески об отсрочке долга. Может быть, я смогу продать что-нибудь из наших вещей, занять в долг, но ведь  для этого нужно время. Я  к следующему свиданию обязательно соберу нужную сумму. Я надеюсь на ваше понимание. Но нельзя же так по-звериному…
       – Отсрочка картежного долга? – деланно изумился Махмуд, –  Какая  к  черту  отсрочка, какое такое понимание? О чем ты тут базаришь,  овца наивная?! Да я и так поступил благо-родно, когда дал согласие  ждать долг твоего мужа целых четыре месяца! Я даже не вклю-чал счетчик!
      – Какой такой счетчик? – спросила Оксана.
      – А разве Витек тебе не рассказывал, ясноглазая моя? Нет? А жаль.  Обычный счетчик, как на такси – время идет и денежки капают! Таксист ждет, и ему даже выгодно, когда ты за-держиваешься в постели с любовником. Оксана, дорогая моя, у нас речь идет о картежном долге, а  его надо отдавать по первому требованию.   Здесь в лагере законы суровые, зако-ны зоны.  Душу свою в заклад отдай, мать родную убей, а долг отдай. Не можешь отдать, тебя зарежут тут, как поросенка, или сделают девочкой, и будешь девочкой  весь свой срок, чтобы избавиться от своего долга, живя в петушином бараке. Ты меня понимаешь?
      – Начинаю понимать, - сквозь слезы прошептала Оксана, - но… Но неужели,  Махмуд, вы не дадите моему мужу еще одну отсрочку?
      –  Нет! – категорически ответил Малыш, – я и так нарушил Закон зоны, дав  на раскачку четыре месяца. Если я дам ему еще полгода, то вся зона меня  перестанет уважать. Надо мной и так уже братва смеется!  Твой муж  не мальчик, он знал, на что шел, когда садился играть. Он должен отдать свой долг именно сегодня…
      –  Но он думал, что игра идет не на деньги, а просто так, для развлечения…
      – Ах, сладкая моя Оксаночка, запомни, что в зоне никто никогда и ни  с кем не играет в карты за просто так!  За просто так давали только русские бабы после войны, когда мужиков было очень мало.
      –  Но ведь для моего мужа  можно сделать   исключение…    Он ваш друг…
      – Нельзя, – отрезал Махмуд, – он  кто?  Мой родной брат или сын?
Друг? У меня таких друзей тысячи! Оксана, слушай меня внимательно, я сегодня решил включить счетчик! Мне не хочется, чтобы меня не уважали, чтобы надо мной смеялись. За-помни: вовремя не оплатишь,  обойдется дороже во сто крат!
–  Но у меня,  кроме денег на обратный билет, нет ни копейки! - отчаянно вскрикнула Оксана. – У меня нет выхода! Мне нужно время!
      За фанерной стеной раздался звериный вой, кроватная сетка дважды взвизгнула и на-ступила благодатная тишина.
– Что же нам делать? – заплакала Оксана.
– Ну, выход всегда есть!   Нет денег, но есть товар. Его  только надо суметь продать  подороже. Продай  товар, и будут деньги.
– У нас нет никакого товара…
– Есть товар, - перебил её Махмуд, – есть и притом  весьма неплохой, ничуть не хуже, а может и даже лучше, чем там, за стеной…
–  Это ужасно!  Это… Это… -  задыхаясь, холодея от ужаса, заплетающимся языком пролепетала Оксана, -   Вы мне предлагаете  заниматься проституцией в этом поселке, что-бы набрать   пятьсот рублей…
–  Ну,   зачем   так   грубо   передергиваешь.   Чтобы заработать в поселке такую сум-му, надо иметь большой опыт, определенную закалку, ну и суметь  определить себе самую высокую цену… Некоторые важные и видные дамы отдаются  за стакан вина, а некоторые - за двадцать пять и за тридцать рублей, хоть и похожи на бледные поганки. Но ты, Оксана, слабенькая, нежная, неопытная… Тебе остается только одно – суметь себя как можно подо-роже оценить…
– Витя! Ну что же ты молчишь?! Ты слышишь, что этот тип говорит? –   с отчаяньем обратилась к мужу Оксана. – Ну, скажи что-нибудь!  Неужели в этой жизни могут быть такие   мерзкие законы и такое отношение к людям? Неужели  я не человек, а живая туша, живот-ное?
      –Слышу, Ксаночка, слышу. Пусть он говорит! Может, потом что-нибудь нормальное ска-жет, -  вяло отозвался бледный, как полотно,  Истомин. Это были его последние слова, про-изнесенные в состоянии уходящего рассудка.  Вскоре  он стал чувствовать в себе то, чего прежде  никогда не испытывал.  Голова его стала стягиваться каким-то  невидимым желез-ным обручем.  Он с удивлением   обнаружил, что его сознание стало перемещаться  в об-ласть живота, все ощущения и мысли протекали там,  внизу, «под ложечкой», и при этом го-лова не принимала никакого участия.
      Он еще не спал, даже не дремал, а грезил. Он стал видеть самые яркие, самые светлые   картины   своего детства, но  в этом прекрасном прошлом  он действовал и поступал, как взрослый. Истомин не знал, что стал жертвой химических опытов лагерного мага, алхимика- травника Фон-Барона, который  предложил нарядчику за немалые деньги наркотический по-рошок – «емелю»,  то есть порошок высушенной и обработанной  омелы, которую  исполь-зовали в своих  целях  древние жрецы-друиды, древние  германцы и галлы. Он не знал, что омела парализует спинно-мозговую нервную систему, отключает волю, и сознание вынуж-дено  функционировать  через симпатическую  нервную систему и ее мозг – солнечное сплетение…  Это  обнаружится потом. А сейчас Истомина бил озноб, он что-то продолжал лепетать и уходить в другой мир…
    – Ты что там бормочешь, Витек?! Я сейчас с твоей женой буду  базарить, а не с тобой, придурок!  Оксана, а Оксана, с тобой дядя Махмуд говорит!  У меня времени мало, не тяни бодягу, скажи мне: «нет» или «да!» Купцу  Махмуду понравился твой товар – пушнинка  высшего качества.  Я буду  с тобой нежен и ласков, как супруг и даже лучше. Буду ласковым, обходительным, нежным. Все останется между нами троими… Мамой своей клянусь… Все будет как в могиле!  Ты испытаешь большое удовольствие с двумя мужиками!
–  Нет! Нет!  Не надо!   Я не могу!  – навзрыд заплакала Оксана. – Я с ума сойду от все-го этого, под поезд брошусь! Повешусь! В суд подам! Что ты сделал с моим мужем?  Чем его отравил? Вон! Уходи отсюда! Боже мой! Ну, за что? За что?  Вон отсюда, грязный чучмек!  Не видела тебя всю жизнь,  и видеть не хочу!
      Истерика Оксаны не возымела на нарядчика никакого воздействия. Казалось, что он ждал этого, чуть ли ни запланированного режиссером  жизненного спектакля, эмоциональ-ного  взрыва.
      – Это твое окончательное решение, Оксана?  Ты   всерьез   решила выгнать меня отсю-да? – спокойно спросил её Махмуд,  поднимаясь из-за стола.
      – Да! Да! Да! Ну,  неужели  ты думаешь, что я соглашусь?! – отчаянно  прокричала Окса-на.
      – Жаль. Очень жаль, что  мы не нашли общего языка. Я ухожу. Но, уходя, я скажу вам, ребята, что  вас ждет, когда  наступит новый день. Через  капитана Азарова  я вас, голубчи-ки родные, лишу свидания. Ты, Витек, сегодня же загремишь в кондей на пятнадцать суток за распитие спиртных напитков и употребление наркотиков. Витек, ты меня слышишь? Нет? Уже отключился? А ты, целочка с золотой каемочкой, будешь выдворена отсюда в двадцать четыре часа за пронос  в комнату свиданий  сильнодействующих  наркотических средств. Об этом  факте  будет сообщено по месту твоей работы, и  местные  органы  займутся тобой вплотную. Там, у себя, в ментовке, они  тебе такой допрос учинят, что ты еще  будешь вспо-минать о дяде Махмуде!  Они тебя, там, в ментовке, на уши поставят и используют от всей души! А здесь, в комнате, надзорсостав устроит генеральный шмон, вызовут  женщину-врача, исследуют тебе все внутренние органы  и обязательно где-нибудь, под матрацем или  под плинтусом, найдут пакетик дури… Это я тебе гарантирую, дорогая… Наркота будет об-наружена в использованном  презервативе, или еще где-нибудь... около матки...
      Махмуд решительно направился к вешалке и стал  медленно одеваться. 
      –  Махмуд, стойте! Не уходите! Ваша,  взяла! Да, у нас  сейчас нет выхода! – отчаянно вскричала женщина и обернулась к мужу, - А  ты, что молчишь?  Скажи мне хоть слово! Дай мне совет!
      Истомин молчал, он грезил, он был уже очень далеко отсюда,  где-то в Гималаях, а  Махмуд  уже нахлобучивал  шапку вольного образца.
 Оксана бросилась к нарядчику:
      – Не уходите, Махмуд, умоляю вас!
Махмуд внимательно посмотрел на неё – она была прекрасна! Насквозь просвечивал почти прозрачный халатик, обнаженная женщина в голубом нейлоновом облаке стояла перед ним! Искоса он посмотрел на Истомина.  Тот сидел бледный, с закрытыми глазами,  пот струился по его белому лицу – он был в психическом ступоре.   Оксана обнажила груди…
      – Вот так бы давно! Умница, Ксаночка! Умница, девочка! И что зря  хипишевать, зря нер-вы мотать друг другу!  Они и так у всех нас ни к черту!
      Махмуд неторопливо разделся, снял зэковскую куртку с нагрудной биркой,  обнажив свой могучий волосатый торс:
      – Однако  жарко здесь, – буркнул он и добавил: – Хлобыстнуть бы еще  немного для храбрости коньячку, Оксаночка? А?  Я ведь тоже волнуюсь, не меньше тебя, киска!
      Истомина он уже не замечал, он перестал для него  существовать. Он видел перед со-бой  только красивую женщину, на пятнадцать лет моложе его, юную, свежую, видел только её одну. Налил себе треть кружки, столько же плеснул и ей…
      – Выпей, а  то ты совсем трезвая…
      Оксана молчала, дрожащими руками  схватила стакан и выпила содержимое, как воду. Встала из-за стола, медленно подошла к кровати, развязала поясок на  халате и легла на постель, вытянула ноги, закрыла глаза, затихла в ожидании предстоящего. Махмуд раздел-ся догола и сел на кровать у ног Оксаны. Нежно снял её руки с груди, распахнул халатик.
      – Не бойся меня,  деточка, дай я на тебя полюбуюсь. Малыш нежный,
Малыш страстный. Какие  у тебя маленькие грудки и розовые сосочки, девочка!  Ты еще не рожала, да? А какая у тебя фигурка, как у Венеры!  Какие ножки длинные и стройные, как ки-парисы.  О, какой у тебя холмик золотистый.  Ты, оказывается, здесь рыженькая, вот уж ни-когда бы не подумал.  Волосики сусальным золотом отливают.  Ну, давай, давай, раздвинь ножки. Малыш тебя сейчас поцелует, приласкает… Не бойся!  Откройся мне, ну, откройся!
      Оксана на ощупь  достала из-под подушки бумажный пакетик с продукцией  баковского завода резиновых изделий  и, не открывая глаз протянула его Махмуду. Малыш взял недо-уменно пакетик, брезгливо посмотрел на него и швырнул его к ногам  неподвижного, остек-леневшего  Истомина:
      – Не люблю лизать сахар через стекло, дорогая…
      Он навалился  своей громадной тушей на хрупкую женщину.  Панцирная сетка взвизгну-ла, затрещала и прогнулась почти до самого пола.  Оксана оказалась похороненной  на дне жаркой ямы и стала задыхаться под тяжестью тела Махмуда и его  страстных поцелуев.  Чудом,   увернувшись от его влажного  пьяного рта, она  крикнула:
      –  Я задыхаюсь, пусти, мне нечем дышать! Нет! Нет!
      Малыш понял свою ошибку.  Резво встал на ноги, выдернул из-под головы Оксаны две подушки, приподнял, словно пушинку, безвольное тело женщины и  положил их ей под пояс-ницу. Тело женщины изогнулось дугой, живот вздыбился над постелью, а голова опрокину-лась вниз на кучу нижнего белья. Махмуд  взобрался на койку, встал на колени, двумя рука-ми уперся в металличскую раму койки:
      – Я не буду больше на тебя ложиться, Ксаночка, я сейчас вспомню
армию, как я на занятиях  по физподготовке отжимался на земле.  Ты сейчас будешь моей землей, а я сеятелем!  Вот так, девка! Вот так!
      Весь ужас и нереальность происходящего  была в том, что Махмуд вслух комментировал  все свои мельчайшие интимные действия, как будто озвучивал фильм…  И насилие  под это  воркование  как бы перестало быть насилием…
      –  Расслабься,  кисанька,  расслабься,  дорогая,   уж   очень  ты   тугая и тесная, а Ма-лыш большой, длинный и толстый.  Малышу трудно.  Малышу не хочется тебе делать боль-но. Ксаночка, розочка золотая,  подними вверх ножки! Вот так! Молодчинка, забрось их мне на плечи! Вот так!  Ах, умница, ты все умеешь,  все можешь.  Еще раздвинь ножки. Вот так!  Вот так!  Вот и вошел Малыш в тебя!  Вот мы встретились! Глубже! Еще глубже! А вот те-перь, родная, и здравствуй, желанная моя! Как у тебя там жарко, влажно, уютно и сладко!  Малышу там хочется быть всегда!  Всегда! Ты слышишь меня?  Всегда!  Малыш с мамкой поцеловался, а теперь поехали… Ух как хорошо, ух, как туго, ух, какая у нас  необъезженная девочка…
      Кроватная сетка надрывно заскрипела. Чужое, страшное, громадное, инородное тело стало  нагло вторгаться в женщину. Оксана заплакала,  вначале тихо заныла, а затем заску-лила.
      – Ну, что ты, глупенькая, ревешь, что плачешь? Всё идет нормально!
Мы встретились  - и полный ажур!  Смотри, как Малыш хочет тебя!  Лучше помогай дяде Махмуду, помогай! Вот так! Вот так!  Выгнись еще больше! Вывернись мне навстречу… Вот, вот, вот, умница! Ух, какая ты глубокая, сладкая, ягодка моя!
      Душа Оксаны плакала, она рвалась из тела, мучительно хотела с ним расстаться.  В эти страшные минуты вынужденной близости она возненавидела свое тело, вызывающее  по-хоть у  двуногих животных,  причину всех ее мучений.  Как плохо, унизительно и страшно быть красивой женщиной, быть вещью, игрушкой, товаром… А тело  помимо её воли  про-должало работать,  отзываться на движения могучего самца, и мелькнула между тем мысль  сразу же после этого соития  броситься под поезд, повеситься или отравиться!    «Все про-ходит, – шепнул Оксане внутренний голос и ехидно добавил: - Но не все забывается!» Не все забывается! Да! Да! Но вскоре мучительные мысли Оксаны были отброшены  прочь на-чинающей  пробуждаться плотью. У нее, темной и неведомой, были свои законы:  сладость физического насилия, сладость силы были для нее выше  душевных мук.
      Махмуд сделал маленькую паузу. Снял с плеч ноги Оксаны и стал прижимать их к ее плечам, чтобы колени легли ей на грудь.
      – Но мне так будет больно! – прошептала Оксана.
      – Будет больно, но и будет сладко!  А ну, поехали! Давай! Давай!
      Махмуд снова  стал отжиматься. Койка снова отчаянно заскрипела,  и сквозь этот рит-мичный скрип стали слышны ритмичные  хлопки двух животов. Неожиданно для себя Оксана перестала плакать. Её душа то ли улетела, то ли замолчала, устав бороться с темными си-лами возбужденного чрева…  Оно, проклятое и ненавистное, стало вдруг сладостно отзы-ваться  на работу  чужой инородной горячей плоти…
      Оно возжелало  этого насилия, оно даже  - о ужас! - хотело, чтобы все было еще грубее, еще больнее…    Вот, оказывается, когда просыпается  в  женщинах  пещерная самка, кото-рую берут силой самые сильные. Вот она, истинная страсть,  и истоки так называемой   любви! 
      Вот так и беременеют  и рожают потом самых стойких и агрессивных человеческих ще-нят и маленьких сучек!  А Махмуд страстно и добротно трудился. От этой мощной работы низ живота Оксаны окатился  сладостной волной. Стало наплывать жаркое, темное, грозное.  Казалось, что  черная грозовая туча зависла над изможденной от жажды  землей и вот-вот прольется  над пыльной пустыней.  Тёмный  Эрос Княж-Погоста овладел телом Оксаны. И оно, это тело, помимо её воли  стало жить и действовать по закону матери-природы…  Ста-ло  двигаться в такт движениям мужчины, делать круговые движения, стало ловить его се-мя…  Горячая волна внизу живота стала нарастать. Оксана  замычала, а  потом застонала. И стала выть, никого не стесняясь. Она  выла точно так же, как  выла недавно за стеной же-на осужденного Валетова. Она стала метаться по постели, крутить головой, закатывать гла-за, сжимать до хруста пальцев в кулак  конец влажной простыни.  Безумное, животное на-слаждение заслонило перед ней все, весь мир, все сущее сосредоточилось в ней, там, внут-ри, где в чудовищной  концентрации энергии, во тьме, во  влажной жаре должна зародиться новая  жизнь. Плотина  страсти прорвалась, и воды жизни хлынули. Оксана вскрикнула и мертвой хваткой сжала своими крепкими длинными ногами бедра Махмуда!  Ну, что же ты?!  Ну, давай же, давай!   Я не могу больше! Тот несколько раз сильно ударил её животом, за-скрипел зубами и рухнул на потную Оксану.
      Так, слившись в одно целое, они  и лежали  несколько минут  кряду,,  два изможденных зверя,  вцепившись мертвой хваткой друг в друга,  и слушали стук двух бешеных сердец.  Наконец, Оксана разжала ноги и шепнула:
      – Отпусти меня. Поднимись! Ты меня раздавишь!
      Махмад откинулся на спинку  кровати и стал любоваться телом Оксаны. Стыдливость вернулась к ней, она попыталась прикрыть наготу краешком выбившегося одеяла, но  на-рядчик резко пресек её робкое движение, сдвинул её длинные ноги, сжал их в своей руке и, как ребенок, зачарованно, с акцентом прошептал:
      – Вэнэра! Вынэра прэкрасная. Розовый пэрсик…
       Потом Махмуд раздвинул ноги Оксаны циркулем, долго смотрел   на  раскрытое лоно, склонив набок голову:
      – Скажи, а почему у тэбя здесь волосики на пробор? Ты их здесь
расчесываешь, да?
      – Делать мне больше нечего, – смущенно прошептала Оксана, - они  уменя сами так растут… Ещё чего… И так сойдёт…
Она почему-то перестала бояться этого зверя-ребенка, даже почувствовала над ним  какую-то власть.
    – А ты мне минет сделаешь? – просительно прошептал Махмуд.
    – Да, –  безропотно и послушно ответила Оксана.
      Она  не стала противиться этому мужику. Самое страшное  позади, она переступила по-рог.  А это все – пустяк!  Пусть ею любуется,  и запомнит ее такой,  какая она есть, пусть за-помнит надолго, и, вспоминая эту злополучную ночь, он выполнит обещанное. И все будет хорошо.  Она посмотрела на Истомина. Он сидел на прежнем месте, положив голову на стол, и было  непонятно, жив он или умер… Чем они отравили его, что подсунули? Почему он ни на что не реагирует? Махмуд сразу же перехватил взгляд  Оксаны и, продолжая гла-дить её бедра,  сказал:
      – Вот    видишь,    в  каком    он   глухом   ступоре,   а   всему    виной
наркота! Ты не волнуйся, пройдет время,  и он оклемается! Это бывает.
      – Я надеюсь, что рассчиталась с тобой сегодня за все его долги? Что тебе еще надо? Минет? Согласна!
      – Половину суммы сейчас я тебе скостил, Оксана!
      – А почему не полностью? Ведь я на всё согласна!
      – Ах, ты,  хитрая торговка! Очень дорого ты себя оценила!  Тебе что,сейчас пятнадцать лет или ты  целка? Ты – обыкновенная молодая баба, тебе двадцать один год!  С таким, как у тебя, соблазнительным станком тебе красная цена – двадцать пять рублей, и не больше! Ты меня понял
      – Нет! – откровенно призналась  Оксана.
       – Вот  дурочка! – простодушно рассмеялся нарядчик. -  Привожу тебе живой пример.  Через полтора часа из зоны, из барака шестого отряда, выведут  одну бывшую стюардессу. Она на пять лет старше тебя, но бабец что надо, тебя за пояс заткнет! Отсидела две трети срока за убийство на почве  ревности муженька-летуна. Недавно вышла из лагеря.  Так вот, она с каждого мужика за один вход  берет четвертак! За четыре часа напряженной работы эта мадам имеет полторы тысячи рублей! Она – профессионалка! А ты! Ты -  слабачка! Ты подо мной, одним мужиком, сломалась и  кончила!  Да ты за двести пятьдесят рублей долж-на была обслужить как минимум десять-пятнадцать мужиков?  Тебе ясно  или нет?!
      –Ясно, Махмуд…   Какой  кошмар,  – прошептала Оксана, - неужели она смогла пройти  через шестьдесят мужиков?!
      – Да, смогла!  Но тут свой секрет.   Дело в том, что эта хваленая бикса обслуживала се-годня рабочий барак, а там  мужики, ослабленные работой и скудной пищей… Многие, кто  вкалывает  на лесоповале, несколько лет не знали женщин.  Они голодные. Такой мужик увидит голую  бабу в черных чулках, притронется к ней и готов… Отваливает потом ночь ко-ротать.  А двадцать пять рублей он уже отдал… Ясно?! Лады, хорош базарить! Сколько ос-талось у нас, Оксана, времени?! Ого!  Время поджимает! Давай бери малыша в рот, и мы  поехали! Давай, давай, быстро!
      К счастью,  все быстро кончилось. Оксане было все противно, но она  прошла  и сквозь эту мерзость, хотя… хотя… Махмуд резво вскочил, протянул дружески руку Оксане, помог ей встать с койки. Она  пыталась запахнуться в халат, но он толкнул её, голую, к столу.  Уселся рядом,  открыл вторую бутылку коньяку. Оксану пошатывало, но сильного опьянения она не чувствовала. Её шатало от любовных игр, они были  ужасны, но  что-то в них было… необычное. На миг к ней  вернулась практичная  рассудительность, чувство ответственности за себя и за мужа, желание любым путем решить свою проблему.   Она глубоко задумалась, не замечая, сколько ей  в стакан плеснул Махмуд терпкого коньяка.  Выпила легко  и с на-слаждением… Мужик, как ей показалось, насытился,  больше её трогать не будет, и это  хо-рошо!  Он уловил её настроение:
       – Ты задумалась о второй половине долга?
       – Да! Что я еще должна тебе сделать? 
       – Я на все согласна, только бы быстрее все это закончилось. Как скажешь, так  и сде-лаю… Только  не мучь больше меня. Хорошо?
      – Лады, дорогая!     Значит,  ты на   всё   согласна!?  Тебе понравилось? 
      – Ах, хватит тебе надо мной изгаляться! Ты ведь сам знаешь, как  я к этому отношусь!  Это ужасно!  Этого не забыть до конца жизни!
      –  Жизнь тоже сама по себе  ужасна! Разве не так? Хочешь, сейчас ты будешь иметь де-ло сразу с двумя мужиками?  Ощущения самые потрясные? Вот увидишь!  Такое  может быть у тебя только раз в жизни!
      – Ты с ума сошел!  Не хочу!
      – Дура!  Заработаешь двести пятьдесят рублей и получишь море удовольствия!
      – Не хочу!
      – Молчи! Тебе понравится и с двумя… Мы будем меняться, тебе
будет очень хорошо…  Вот увидишь!
       И когда нарядчик произнес эти последние слова, в дверь комнаты  свиданий требова-тельно и решительно  постучали. Да,  дверь в суматохе  была не закрыта на крючок!   Вошел прапорщик Лахоня,  рослый парень лет двадцати пяти, не по летам грузноватый, крупноли-цый, белобрысый и довольно пьяный.  Оценивающе и пристально  он посмотрел на  сжав-шуюся за столом голую Оксану, беспомощно прикрывающую  руками обнаженную грудь, по-дошел к Истомину,  похлопал его по плечу, приподнял его голову за подбородок, посмотрел ему в зрачки и презрительно  пролаял:
      – Обкурился дури, что ли?! А ну, очнись!  Наркота, вонючая!
    – Не курил он здесь! – вступился за Истомина нарядчик. – Мы здесь даже ни одной сига-ретки с ним не выкурили! Ты что, дурак?! Если б мы курили, то здесь вонища была бы,  зна-ешь какая?!  А мы здесь с Оксаной своими  делами занимались. Давай  раздевайся! Нечего бодягу разводить.
      Лахоня, раздувая ноздри, втянул в себя сладковатый запах человеческой плоти.
      –  Да, дух здесь стоит отменный!  Как на пункте осеменения молодых
лошадок, – заливисто заржал  прапорщик, посмотрел пьяно и озорно на Махмуда и уточнил: – Сколько палок бросил, кобель старый?  Небось,  штук шесть?  Выпить дашь?
      – Выпить не дам! Уже хорош!  Перебьешься!  Тебя и так уже шатает! На тебя и на Грушу  комбат уже давно зубы точит! Кончай базар, Лахоня, давай вот этим телом займемся!  Смотри, какой молодой бабец за столом  сидит и нас ждет!   Хочешь?! Щас мы все офор-мим, стонать будешь от кайфа!
      – А за это тело уплочено?
      –  Уплочено! Уплочено, дурак! – передразнил Лахоню Махмуд.  - Двести пятьдесят ряб-чиков уплочено! Вот сколько стоит эта молодая пушнинка!
      –  Ух, ты! Какая дорогая!  Она что,  вся из золота сшитая? –  восхищенно присвистнул Лахоня и спросил: - Мы её на шконке разложим или на полу?
      –  И то и другое отпадает. Койка узкая и продавленная, я уже имел дело на ней, устал, как собака… Давай разложим её на столе – так всем удобно будет.
      Лахоня схватил Истомина за шиворот и бросил на вторую застеленную койку. Глаза Ис-томина, не мигая, смотрели в одну точку.  Прапорщик опытным движением  вырвал из-под него простыню, ловко  скрутил её в жгут и стал  привязывать  неподвижное  тело  к койке.
      – Лахоня, ты что делаешь?  Зачем ты его связываешь? С ума сошел? –
стал  заступаться за Истомина Махмуд.
      – Молчи, старый кобель!  Не учи ученого!  Я знаю все ваши зэковские
зехера…  Когда мы будем забавляться с его женой, тут он нас, как ягнят,  и зарежет.  Прямо на своей жене! 
      Привязав Истомина к койке, Лахоня еще раз посмотрел на невменяемого  зэка   и  про-бубнил подозрительно:
      –  Чем-то ты его, Махмуд, накачал, смотри,  как бы он к утру не окочурился.  Ей-богу, ты  подсыпал ему порошок в коньяк…
      – Не боись, Лахоня! Лучше снимай штаны! -  бодро ответил нарядчик,
ловко сметая со стола посуду и разную снедь на соседние тумбочки.  Перетащил стол в центр комнаты, бросил на него матрац и подушку. Потом помог Оксане подняться со стула и велел ей лечь на стол, подложил ей под бедра ватную,  плоскую подушку,  а пятки женщины поставил на его край,  раздвинул колени и самодовольно отметил:
      – Все готово, Оксаночка!  Рабочее место подготовлено,  теперь дело за  тобой! Дядя Махмуд тебе будет подсказывать в ходе работы, как   себя вести. Не бойся, еще немного, дорогая.  И мы будем квиты.
      – Ой, какой бабец разлегся!   Какая красивая! Ты смотри,  Махмуд, у
нее и между ног все ухожено и прилизано! Вот это класс! Это не зэковские мамки-давалки, кошелки старые, изношенные, - в пьяном  восхищении просвистел Лахоня.
      – Напрасно  Лахоня, ты так  плохо отзываешься о зрелых русских бабах. Сорок лет  - ба-бий  зрелый цвет!
–  Да уж, скажешь, козел черный. Сам, чай, на молоденьких лезешь, а мне на уши лапшу вешаешь, - ухмыльнулся  сладостно Лахоня и стал  деловито спускать штаны: - Ты лучше скажи мне,  кто из нас  будет сзади, а кто спереди?
–  В чем вопрос, Лахоня! Ты входи как обычно, а я… выбрал свой вариант – Оксана  мне уже  сделала минет.  Потом  поменяемся, если ты  этого очень хочешь. Лады?
–  Лады! -  легко согласился Лахоня и широко раздвинул  ноги  Оксаны. Махмуд при-близился  к запрокинутому лицу женщины, нежно  положил её руки себе на бедра и шепнул:
–  Только не кусайся, хорошо?  Прошу тебя– работай язычком.  А будет тошнить, вы-пей  глоток  коньяка.  Вот он рядом.  Понятно? Хорошо, умница!  Ну, что, Лахоня, поехали в рай!
      –  А я уже поехал! Только она, зараза, тугая, как резина! – самодовольно заржал Лахоня, и груди Оксаны заколыхались, как волны, в такт движениям пьяного  насильника.
      –  Давай вместе, Лахоня!  Ясно?  Ты входишь, и я вхожу – и так все время, пока не кон-чим!  Ясно?  И,  прошу тебя, девушку не кусать, не щипать, не бить.  Чтобы  никаких ран, кровавых засосов и синяков на ней не было!
– А что тут непонятного!  Понял тебя, Махмуд, понял, –  огрызнулся прапорщик и, пых-тя усиленно,  заработал как паровоз.
– Не части,  дурак! Медленнее!  Лови кайф  с балеринкой. Ты же не в уборной траха-ешься с какой-нибудь шалавой, а с красивой девочкой.  Ну, давай медленно, но с чувст-вом… чтобы ей самой  захорошело.
      Истомин  продолжал оставаться вне времени, привязанный к койке.  Он
делал слабые движения руками, пальцы то сжимались, то  разжимались.  Для Оксаны время тянулось мучительно  медленно, а для  двух  насильников время летело стремительно.  Распятая на столе женщина, ошалевшая,  раздавленная  происходящим ужасом,  старалась думать о своем… Вот, оказывается какова плата  за то, чтобы отдать вторую половину дол-га!  Махмуд, как и ее муж, тоже должник этих нелюдей в форме.  Только свои долги  Махмуд отдавал  её телом.  Значит,  Малыш все заранее предусмотрел: и день и час, и жертву для  возвращения  своих долгов… Вот так здесь за счет наивных доверчивых овец и наживают себе  капиталы начальство МВД и его  уголовные  прислужники - на покупку  легковых ма-шин, дач, квартир,  наживают деньги  уголовники ради  скорейшего  своего освобождения. Сколько взяла с мужиков эта зэчка-стюардесса за одну ночь?  Полторы тысячи? А сколько же заработал на ней, Оксане, Махмуд, предлагая ее  надзорсоставу в качестве живой взят-ки?  Они все здесь продажные твари, они всегда будут  закрывать глаза на аферы Махмуда с наркотиками,  спиртным и проститутками. Уже ясно, что и комнаты длительных свиданий они превратили в доходные  дома терпимости,  а гостиницу поселка - в блат-хату для свод-ников и наркоманов,  для спекулянтов и взяточников.  Они, эта шайка,  увозят обманным пу-тем  наивных женщин в тайгу и насилуют их там,  как хотят, и берут деньги с голодных зэков за несколько секунд животного наслаждения. Боже мой! Боже мой!  Зачем ты создал такую жизнь? Да когда же они, скоты, кончат свое гнусное дело?  Когда?  Когда этот Лахоня пере-станет  терзать ее тело и  больно мять груди, когда  пресыщенный ею Махмуд изольется  своей сладкой молокой?
      А Махмуд находился на высшей ступени блаженства.  Он – бывший,  один из самых из-вестных лидеров  комсомола  республики,  имевший  в свое время  целый гарем из комсо-мольских активисточек и даже девочек-школьниц, он – сын известного партийного бонзы, он – всюду лидер!  Волей судеб оказавшийся бесправным и униженным за тюремной решеткой, он и здесь,  в глухих русских краях, снова обрел власть над людьми, снова стал   хозяином чужих человеческих судеб, и самые лучшие, самые  красивые  русские  женщины отдаются  ему  в разных формах и позах,  умирая от стыда и позора…
      Вот она, интеллигентка, девочка,  почти дочка, ублажает его на уровне самых лучших притонов  Запада, делает ему минет,  и делает это  добросовестно, потому  что она  умница, она понимает, что у него,  Махмуда, есть  самое главное в жизни – власть!  А слаще власти нет ничего на свете! Будет власть, будут и деньги, и женщины. Ах, если бы видели эту кар-тину все его враги! Они бы от зависти сдохли!  Но он еще вернется в свою республику. Он отрубит своим врагам головы и  детородные органы, он изнасилует вместе  со своей  охра-ной их молодых жен, юных дочерей и даже  внучек!  Для этого кайфа он даже  способен ор-ганизовать  маленькую локальную войну!  А что? Идея хорошая, идея-нормалек!  А прапор-щик Лахоня, наслаждаясь тугим молодым женским телом, тоже кайфовал от сознания  своей значимости в этом мире.  И действительно, что  имел бы он, оставшись работать трактори-стом в своей  родной деревне  Пишвановке?  Какова бы была его жизнь, если бы  он не свя-зал свою судьбу с войсками МВД?  Да если бы он остался жить в своей деревне, он или  спился бы уже, или  загремел бы сюда, в лагерь. 
      Он,  Лахоня, всеми презираемый в деревне  паренек, двоечник и хулиган, выгнанный из девятого класса районной  школы, непутевый шалтай-болтай, который чуть было не изнаси-ловал  в лесу двенадцатилетнюю девочку-соседку  Пелагею, уж точно  кончил бы  свою жизнь плохо.  Но даже если бы и не так, ладно, даже если бы все шло  нормально, как у лю-дей, кем бы он был сейчас в Пишвановке? В лучшем случае ударником социалистического труда и обладателем  вымпела  за успешно проведенную  жатву в своем районе, мужем и отцом двоих-троих сопляков…  Мужем  быстро отяжелевшей  на сельских  работах бабы, вечной  ворчуньи,  всем и им особенно недовольной… А здесь, на Вежайке?  Здесь он – Че-ловек и Начальник!  А это для мужика самое главное! Вот она,  бывшая балеринка, лежит на столе, и он, Лахоня - её хозяин!   Он её сейчас вывернул наизнанку, она  его вся  целиком, он может с нею делать все,  что захочет,  и она не пикнет, ибо он – Начальник!  А вот жена,  извините меня, жена начнет кочевряжиться, корчить  из себя  благородную даму. А эту и других я могу  мять  и терзать,  как моей душе угодно… А что?  Баба для этого и создана!  А иначе зачем нам, мужикам,  мучиться  из-за  этих лоханок  вонючих?!
– Ну, как у нее там,  Лахоня? – полюбопытствовал нарядчик.
– Тугая стерва, молодая…  Аж взмок весь.
- Меньше пить водяру надо. И да будет тебе известно, она ни разу не рожала и  не делала аборт.  А вообще, Лахоня, у каждой  бабы своя  анатомия, как и у нас,  мужиков…
      – Какая к черту анатомия… Тугая она, зараза, все время меня  из себявыталкивает. Мо-жет, поменяемся местами, Махмуд? Надоела мне эта доска с пухом, давай ротик попро-бую…  Может,  мы ее заставим Родину  любить?!
- Давай! Раз ты  так хочешь. Я сейчас заставлю стонать ее от страсти. Малыш  большой и толстый,  продеру так, что взвоет! А ты что? Ты – червяк!  Ты – гриб–тонконожка! Нет,  неда-ром белые сучки едут к нам на юг искать настоящий  кайф…
      Глаза Истомина стали оживать. Сумеречное  прежде состояние  сменилось  реально-стью, муть стала рассеиваться, и происходящее напротив него на столе приобретало  некие черты.  Сквозь пелену увидел  он голую жену.  Тело Оксаны было зажато с двух сторон дву-мя голыми мужчинами, оно содрогалось от их движений как  живой кусок мяса… Кровь стала приливать к лицу Истомина, забрезжили в глубине  мозга  мысли одна безумней другой.  Инстинктивно он стал  освобождаться  от пут. До его слуха стали доходить слова  насильни-ков, циничные реплики и грязные  ругательства. А когда Махмуд поменялся с Лахоней мес-тами, послышались  стоны жены. Даже  не  стоны, а ее  стесненное животное   мычание.
      –  А ну ори, сука!  Я кому сказал, ори! – зло шипел Лахоня, больно  выворачивая Оксане уши.
      –  Ну и тупой же ты, Лахоня! Она не может орать, у нее рот тобой  занят! Она может только мычать. Давай лучше сейчас все трое закончим свое дело одновременно.  Оксаноч-ка, ты слышишь меня? Да? Сейчас я поднапрягусь. Вот так! Вот так! Давай, Оксаночка, ра-ботай! Молодец, умница! Вот так!
      –  Щас она у меня заорет. У меня все орут! А ну, глотай, сука, мою молоку! Да ты что, падла, делаешь? Ты что плюешься?! А ну, глотай,  я кому сказал! Я тебя научу диету  ха-вать!  Все глотают, и ты, кишка интеллигентная,  проглотишь! Куда морду воротишь? А ну глотай, сука!
Махмуд сделал два резких удара о живот Оксаны и застонал:
      – На бэри, дорогая, бэри всего дядю Махмуда!  Все вылил, что было.
      Оксана содрогнулась в конвульсии, застонала, а потом  заплакала. Изо рта   хлынуло содержимое желудка.  Брызнуло мощной струей прямо на спущенные брюки Лахони…
      – Вот паскуда! – взревел прапорщик. - Она, Махмуд,  блеванула мне на штаны! Где я их замывать буду?!  Я ей щас матку наизнанку выверну! Я ей, дай, щас руку по локоть запущу и ее, суку, выверну! Это она мне назло сделала, сучара, прошмандовка московская!   Я ей щас сиськи откручу!
      Взбешенный Лахоня, подхватив замаранные штаны, бросился к Махмуду. Но тот,  закон-чив наслаждаться, оттолкнул прапорщика от себя:
      – Не хипишуй, Лахоня! Уймись! Зачем девку уродовать?!  Она, дурак,  новенькая, еще не опытная. У нее это первый раз в жизни… с двумя  здоровыми мужиками. Подожди. Закон-чится свиданка, она  тебе  еще даст  в нормальной  обстановке. Лады?!  А сейчас пришли сюда сержанта Грушу.  Он тоже голодный, и Оксанка быстренько его накормит…
      Изрыгая страшные ругательства, Лахоня выскочил из комнаты. Ему  на смену пришел сержант Груша.  Брезгливо сморщился от густой вони, подозрительно посмотрел на  непод-вижно лежащую на столе Оксану,  и спросил:
      – Она… еще живая? Вы ее тут, мудаки, еще не уморили?  Вся  облеванная, оплеван-ная… Махмуд, а почему я должен быть всегда последним?  Зачем ты мне подсовываешь уже использованный товар?  Нехорошо!
     –Живая она. Живая! Давай поторапливайся! Она ждет тебя, - зачастил нарядчик, уклоня-ясь от последнего вопроса сержанта, - не волнуйся, интеллигент хренов!  После  свиданки с мужем она тебе даст, где сам захочешь. Хоть под елкой!
      – Не хочу под елкой и сосной! Хочу здесь! В человеческих условиях! – оскорблено про-изнес сержант, взял  чистое вафельное полотенце и стал вытирать  тело и лицо бесчувст-венной Оксаны. Помял  груди, убедился, что соски набухшие, провел  рукой по ее животу. Убедившись, что на  прикосновения женщина реагирует, вздрагивает, стал степенно спус-кать брюки.  Он уже приступил к делу, но у него ничего не получалось. Он стал нервничать и суетиться.
      – Высоко, Махмуд, я  не достаю… Я не могу войти!
      – Выдерни подушку из-под ее задницы, дурак, и будет  всё нормально, сразу же доста-нешь… и войдешь!
     Груша так и сделал…
      Взгляд Истомина упал на соседнюю тумбочку. Там лежал  складной нож. Именно этот нож и привел его в чувство. Первым желанием Истомина было зарезать насмерть и наряд-чика и сержанта.  Потом пойти на вахту  и убить  Лахоню, взять и перерезать  ему горло.  То-гда на нем будет висеть  три трупа, из них два - ментовских… Будет срок и  весьма солид-ный, а скорее всего – вышка! Смерть –это хорошо! Улучив минутку, когда Груша и нарядчик забавлялись с Оксаной, он сделал попытку освободиться, но предательски заскрипела  сет-ка кровати, и  Махмуд обернулся:
      –  Очухался,   Витек?   Вот и хорошо!     А  Оксана  уже  почти  расплатилась за твой должок! Видишь, – жива, здорова, ни одного засоса, ни  одной ссадины на ней нет! Ни одна судмедэкспертиза ничего  на ней не найдет!  А ты боялся, дурачок! Сейчас сержант Груша  кончит – и все! Расход по домам! Ксанка у тебя молодец, умная баба!  И с долгом рассчита-лась, и нас с тобой породнила. Еще децелку потерпи. Еще немного осталось. Вон  уже сер-жант в судорогах корчится…
Сержант Груша замычал, смачно выругался:
- Тугая зараза, но вкусная… Мне бы ее завтра!  Ух, я бы оттянулся от души.
- В чем вопрос, сержант, оттянешься. За Оксаной не заржавеет. Сочтемся, брат, сочтем-ся! Через двое суток ты будешь ее иметь всю-всю…
      –Спасибо! – буркнул Груша, и было непонятно,  кому он выражает свою благодарность – то ли Оксане, то ли Махмуду.  Поднял штаны, застегнул их и скрылся за дверью, как будто его и не было здесь.
Махмуд помог Оксане  подняться со стола, шлепнул ее шутливо по заду
и спросил участливо:
      – Ну как, жива?  Чего молчишь?  Измучилась, синяки  под глазами. Не горюй.  Все в по-рядке - должок списан. Твоего мужа устрою на легкую и прибыльную работу, будет жить в зоне, как король! Кроме  очередных свиданий,  будут ещё у Витька  и внеочередные. Будешь умницей - и у тебя появятся  солидные бабки, какие есть у жены Валета! Я тебе с ребятами буду тысячу рублей отстегивать за твои услуги. Уж очень ты, Оксана, хорошая! И муж будет доволен, и ты, дорогая, будешь вся в шелках и в деньгах. Такая красавица, а живешь в ни-щете! Безобразие! Одевайся, родная! Что ж мы голые стоим?!
      – Мне нужно  помыться…
      Махмуд, одевшись, порылся в своем внутреннем кармане бушлата, достал  оттуда  вчетверо сложенную бумажку и протянул Оксане:
      –  Спрячь  в ксиву!    Здесь   указан   адрес   одного   очень уважаемого    московского чэ-ловэка.  Вернешься домой, зайди к нему. Он очень богатый человек, и если  ему  пригля-нешься  – будешь вся в золоте  ходить.  Он даст тебе денег на дорогу сюда и на сносную жизнь.  Будешь  возить сюда деньги общака…  Скажи ему, что дяде Махмуду ты очень по-нравилась…
– Не ввязывайся в это дело, Оксана! Тебя заставят возить сюда и наркотики! И эти уго-ловные суки вместе с ментами тебя же сдадут! –вдруг неожиданно трезво и резко  заговорил Истомин. - Оксана, ты же видишь – это бандиты!  Бандиты и  скоты! С ними надо бороться  их же методами! Я понял! Я все понял!
Махмуд как будто только сейчас заметил Истомина.  Удивленно посмотрел на него и пробурчал:
      –  А ты что встреваешь, Витек? Разве я с тобой базарю? У меня  дело с твоей женой. Ты теперь, брат, со мной крепко связан. У нас с  тобой может быть общий сын полка, дорогой…. Не забывай об этом! И если у меня будет ребенок, я  все силы положу на то, чтобы он  вы-рос нормальным человеком! Тебе  ясно, или нет?  Без меня ты тут подохнешь, как собака! А будешь зарываться, тебя  убьют!  И не смей в зоне хипишь поднимать!  Понял?! Или ты со  мной, или без меня!  У тебя, Витек, нет выхода! Ты у меня в руках!
Не прощаясь, гордо подняв голову, хмельной и пресытившийся нарядчик, в  бушлате на-распашку, шагнул за порог комнаты свиданий. Он жил уже своей жизнью, он уже был там, на плацу, где  тысяча и двести душ ждала его разнарядки -  куда идти работать, чем занимать-ся и что иметь за проделанную работу…
Истомин вышел из комнаты вслед за нарядчиком. Там, в дальней стороне
коридора, была видна вахта. Прапорщик и сержант Груша, матерясь, безуспешно пытались привести в чувство ДПНК Потетюрина и его дружка майора  Курганского.
      Истомин окрикнул Махмуда, и тот обернулся:
– Ну, чего тебе? Что ты ко мне клеишься?
-Махмуд! А, Махмуд!  Ты ошибаешься! – проговорил тихо Истомин.  - У меня есть выход! Я все просчитал! Я нашел выход.
-Да? – ехидно спросил Махмуд. - Это очень интересно, Витек!  Ну, образумь меня,  глупого…
      Только сейчас нарядчик обратил внимание на необычайно громадные, черные, как у кошки, расширенные зрачки Истомина, в них горело бесстрашное безумие. Неужели   спе-циалист зоны по зелью и ядам Фон-Барон дал ему, Махмуду, не то, что надо? А может, дал не ту дозу?  Почему Витёк так быстро оклемался? А? А может,  в омелу был добавлен кусо-чек мухомора, убивающий в человеке страх смерти? Так делали, помнится, древние готы, каждый воин съедал щепотку мухомора и  бесстрашно кидался  на копья римлян. А может, омелу надо добавлять в вино, а не в коньяк? А?  А может,  омелу надо  давать  на полуго-лодный желудок, а лучше на голодный? А? Кто знает?  Но Фон-Барон обещал, что после та-кой дозы человек будет лежать пластом от четырех до шести часов! Вот  какая накладка вышла! Что теперь делать? А?  Но уже было поздно...
      – Вот он – выход, и самый надежный, дорогой Махмуд!  Ты Оксанку будешь помнить да-же на том свете! – крикнул Истомин и дважды по самую рукоять вонзил нож в живот наряд-чика. - Ты  будешь долго подыхать, Махмуд!
       – Витек! Падло! Ты что сделал? А? Мне больно, сука!  - согнулся пополам нарядчик и стал падать на пол.
– Мне тоже, Махмуд, больно! – просвистел злобно Истомин и изо  всех
сил двинул ногой в пах нарядчику. Тот сник, но в полубреду еще что-то, сквозь чудовищную боль, продолжал бормотать:
– Сука! Интеллигент вонючий…  Неужто ты  меня победил? Победил!
Вот уж и не ждал…  Как больно, как больно… Ну, какая-нибудь зараза, помогите мне! Мне больно!
      Махмуд несколько минут  корчился на линолеумном полу коридора, а потом затих. На вахте ничего не заметили,  продолжая будить пьяного ДПНК Потетюрина. Махмуд валялся на полу, его одежда пропиталась кровью. Кровь стала стекать на пол.
      Первое в жизни убийство окончательно отрезвило Истомина, хмель вылетел мгновенно, осталось только гневливое безумие. Он вытер кровь об одежду нарядчика и решительно на-правился к вахте, чтобы зарезать еще двоих насильников. Но какая-то  внезапно возникшая мысль остановила его, он резко повернулся кругом и пошел в свою комнату.
      Там он тщательно вытер об тряпку окровавленный нож, скомкал в одну кучу несколько газет, сгреб со стола  обрызганную спермой скатерть.   Вещественные доказательства должны быть налицо!  Со смятыми газетами он выскочил в коридор, подсунул их под тело-грейку нарядчика и поджег. Гори ярким пламенем, дорогой нарядчик! Газеты вспыхнули и вместе с ними вспыхнула  окровавленная тряпка. Истомин локтем вышиб два стекла из окна комнат свиданий, чтобы была тяга и быстро вернулся в свою комнату.
Оксана в халатике лежала на постели. Её продолжало тошнить, она  с трудом  сдержи-вала рвотные позывы. У неё даже  не было желания  смыть с себя липкую грязь, настолько она была  измучена насильниками. Чтобы  избавиться от тошнотворного привкуса горохово-го супа во рту, она,  не вставая, протянула  левую руку к недопитой бутылке коньяка, остав-ленной на тумбочке нарядчиком, и прямо из горлышка сделала несколько глотков.  Стало легче, она закрыла глаза  с желанием забыться, уснуть и  никогда в этой жизни не просы-паться.
      Истомин же, как заведенный кем-то механизм, медленно, основательно, неслышно  за-крыл дверь на ключ, набросил крючок, достал из сумки жены авторучку и лист тетрадной бумаги, что-то  быстро написал на нем, сложил вдвое и положил его  на  тумбочку.  Потом решительно сбросил со второй кровати матрац, вспорол его с узкой стороны, вытащил це-лую полосу  ваты и вспушил  ее так, чтобы вата  нормально тлела и давала много дыма.   Поджег матрац со вспоротого торца и тлеющим концом пододвинул его под дверь в широ-кую  щель. Протащил по полу свободную  кровать и приставил к двери.  К кровати пододви-нул обеденный стол.  Получилась  пусть хилая, но баррикада.  Вытер пот со лба. С тумбочки схватил бутылку и выпил из горла остатки ко коньяка…  Потом  открыл форточку. Создалась тяга,  вата стала быстро тлеть, и едкий  дым широкой  полосой  двинулся  в коридор.
–  Оксана, ты жива? – видя смертельную бледность жены, встревожено спросил Исто-мин.
–  Чуть жива. У меня все болит. Все тело и…  внутри… Я не знаю, как буду жить  даль-ше… Они все будут показывать на меня пальцем, говорить обо мне  всякие гадости…. Боже мой! Боже мой!
– Они, Оксанка, запомнят тебя до конца своей вонючей жизни. Точнее они постараются тебя забыть, но им это не удастся, да-ра-га-я! – со злобой передразнил речь Махмуда  Ис-томин. - Мы  с тобой  им всем устроим  сейчас такое юридическое Бородино, какого не ви-дели ни французы, ни немцы!
– Что ты задумал? – равнодушно спросила Оксана. –  По-твоему, все мои
мучения были напрасны?
– Нет, конечно,  нет! Мы сейчас им отомстим.  Мы добьемся  с тобой «справедливости и законности», которыми это вся  эта  мразь кичится!
– Что ты натворил?  Откуда запах дыма?
Но Истомин не успел ответить на ее вопрос. За него ответили звуки, явственно и резко раздавшиеся за дверью. Там, в длинном коридоре, в огне корчился  очнувшийся от боли на-рядчик зоны.  Пламя от зажженных Истоминым газет  уже охватило бушлат.  Теряя сознание от боли в животе,  поняв, что может сгореть, этот всесильный, могучий, не измотанный страшным физическим и  умственным трудом баловень судьбы, случая и номенклатуры, этот  советский супермен-коммунист,  ощутил себя обычным, беспомощным существом и, превозмогая боль, завопил:
– Помогите! Помогите!
В первый раз в жизни он нуждался в помощи людей, которых всех без исключения пре-зирал. Смерть находилась где-то рядом. Он сделал несколько нелепых движений, чтобы  затушить горящую телогрейку, но пронзительная боль  заставила его затихнуть, шепнув зловеще: «А ну, тише, вошь человеческая!»
      Едкий дым от ваты, наконец, унюхали «бдительные стражи порядка», услышали вопли нарядчика  и бросились на помощь своему кунаку. И Лахоня, и сержант Груша, и даже  ниче-го  еще не понимающий  ДПНК Потетюрин,  наконец-то  разбуженный  своими  сослуживца-ми.
      За хлипкой фанерной дверью послышался грохот тяжелых сапог, раздались панические крики людей, не способных быстро и решительно принимать срочные меры…
– Горим! Горим! Нужно вызвать пожарную машину!
– Нарядчика убили! Махмуда подрезали!
– Звоните в санчасть! Он умирает!
– Он сгорает, а не умирает!  Тушите его!
– Неси огнетушитель! Да не пенный, дурак! Углекислотный, маленький!
– Звони в санчасть! Давай ведро воды! Горит комната номер четыре, там, где Истомин с женой!
Оксана приподнялась  с  кровати, увидела у дверей комнаты жалкую баррикаду, тлею-щий матрац и волнами уходящий под дверь дым и с тоской  в голосе спросила мужа:
– Что ты опять натворил?
–  Я, Оксана, сейчас легонечко подрезал кишечник нашему нарядчику! Но этого никто не видел, и никто ничего не слышал! Сейчас мы с тобой, родная, будем держать оборону и за надругательства над собой запросим самую высокую цену! Назначать ее ты будешь сама! Деньги, суд, разжалованье, позор и тюрьма!  Сейчас мы  даем им  выбор, а не они нам! По-няла?! Или нет?
     – Боже мой! Ты сейчас убил человека?! Что ты наделал! Что ты наделал!? Как ты смог!? Ты с ума сошел! Да! Да! Ой, ой, что же делать? Мы погибли!
      – Нет, мы еще не погибли! Мы будем бороться! Я убил не человека, а  двуного скота! Я убил чучмека,  нацмена-комсюка!  Мы будем бороться! – зловеще гудел голос Истомина.
      – Господи, как бороться?! Как?  Как с ними бороться? Их вон сколько много!  Они  все здесь  начальники! Даже сержанты, прапорщики и солдаты! Мы что,  сгорим здесь в знак протеста?!  Они убьют нас, и никто  за нас не заступится!
– Сгорим не мы, а они. Они породили эту систему, и пусть они в ней и подыхают вместе с нами!
– Ты уверен, что  мы выиграем?
– Уверен,  Оксана! Я оклемался,  мои мозги работают  исправно!
– Можно ли верить твоим мозгам?  Зачем ты играл в карты с  этими  шулерами?
–  Оксана, я тогда ничего не понимал! Не знал, что они  такие мерзавцы! Они меня охо-мутали, обманули, завлекли! Они знали, что у меня нет денег, знали! И я им об этом честно сказал. Но теперь я все понял!  Прости меня!  Я хочу отомстить, и сейчас нам надо действо-вать вместе.
– Хорошо! – согласилась жена.
На вахте кто-то включил радио, а может, оно само  включилось.  На полную громкость заиграл Гимн Советского Союза.  Кто-то  крикнул:
– Да выключите вы эту блевотину! Пошлите кого-нибудь в санчасть,  чтобы забрать на-рядчика! Вызовите по телефону Музыченко и Азарова! Ну,  что-то же надо делать, мудаки! Что вы смотрите, что уши развесили, олухи? Будем объявлять подъем или чуть повреме-ним?!
Первым из всех зэков услышал суету на КПП и заметил дым, валивший
из комнат для свиданий, дневальный-истопник штаба колонии. Он бросился будить спящего в красном уголке замполита Антонова. Изо всех сил стал барабанить  в дверь:
– Гражданин лейтенант, проснитесь! Вахта горит!  Гражданин замполит,
проснитесь! Свиданка горит!
Через несколько минут коридор наполнился гулом солдатских сапог, кашлем задыхаю-щихся от дыма людей. В дверь комнаты  Истоминых яростно постучало несколько кулаков. Только эта дверь была закрыта, остальные  комнаты были распахнуты настежь, и там стоя-ли полуодетые испуганные родственники. Только из-под двери комнаты Истоминых  уходил в коридор ядовитый дым!
–  Истомин, открой!  Ты горишь! Истомин, ты жив! Не валяй дурака,  открой! Это ты под-резал Махмуда? Истомин, открой, иначе взломаем дверь!
– Только попробуйте, суки трусливые! Сразу же завалю ножом первого,
самого смелого! – прокричал через дверь Истомин.
– Истомин, открой, хуже будет, - раздался за дверью требовательный  Лахоня.
– Хуже тебе будет, Лахоня, если взломаешь дверь! Я решил сгореть с женой заживо в вашей  вонючей  лагерной помойке, вместе  с вами, паскуды!  Сейчас зажгу все белье и спа-лю вашу  зону, лишу вас, трутни жирные,  непыльной работы!
–  Мы вызовем сейчас пожарную машину и зальем тебя с женой  ледяной водой! – стал угрожать  сержант Груша.
–  Очнись, пьяный ублюдок!  Вначале при таком  морозе сумей завести  свою пожарную машину! Да  в ней сейчас вода замерзла!
–  Что ты хочешь, Истомин?! – раздался трезвый голос начальника караула, который пришел на смену.
– Я хочу сделать заявление замполиту этого лагеря лейтенанту Антонову и начальнику Политотдела КЛ-400 полковнику  Боковикову!  Требую также, чтобы при этом присутствовал осужденный Вилли Спилва  как главный свидетель! Если через пятнадцать минут их не бу-дет, я спалю к чертовой матери  всю вашу блатхату! Вам ясно, гумозины ментовские?!
– Успокойся, Истомин! Сейчас мы их вызовем по телефону! Не дури, иначе я вызову сю-да  батальон, и возьмем тебя штурмом вместе с женой!
–  Меня можете взять штурмом,  но ее не возьмете, она вольная! Она подаст на вас,  ментовскую  шелупонь, в  Верховный суд!  И жалобу в КГБ! Вам ясно?
Внезапно появившийся на вахте замполит Антонов вызвал у всех изумление  и магиче-ский  ужас.  Прапорщик Лахоня на минуту оторопел и, заикаясь, спросил:
–  Товарищ лейтенант, откуда вы?  Мы только что звонили вам домой. Телефон не отве-чал…
–  Оттуда! – указал замполит на небо и хмуро спросил Лахоню: - Что случилось?  Отчего дым? Почему  вы пьяный в стельку? Почему ваши брюки мокрые? Вы что,  по бухалову об-мочились?
–  Никак нет! – бестолково зачастил Лахоня. - Все было нормально. Смену сдал, смену принял, как всегда…  Но вот осужденный Истомин подрезал нашего нарядчика и поджег свою комнату… Одним словом, обкурился и сошел с ума…
–  А каким образом нарядчик зоны  оказался в комнате  свиданий? Кто его пропустил? Какое он имел право нарушать внутренний  распорядок колонии?  Я еще раз спрашиваю, кто его пропустил?  ДПНК или вы?
–  Нет, не я, товарищ лейтенант! Я долго говорил по телефону…  Может, кто-нибудь из солдат. Выясним… Да, и еще, товарищ лейтенант… Осужденный Истомин закрылся, всяче-ски  оскорбляет надзорсостав и  офицеров МВД, требует для переговоров лично вас, пол-ковника Боковикова и этого латыша, осужденного Спилву.
      – Вы звонили домой полковнику Боковикову?
– Да! Он обещал быть с минуты на минуту…
– Вызывали по радио осужденного Спилву?
– Никак нет!
– Почему?
– Да как же можно? Да еще по радио на всю зону!
– Пошлите срочно за Спилвой дневального комнат свиданий!
– Да как же можно? – упрямо твердил Лахоня.-Как можно вот так, на равных, ставить полковника МВД с зэком?  А еще…
– Что еще?
–  Ещё Истомин требует, чтобы с ним общались только через открытое окно комнаты свиданий со стороны  запретной  полосы…
– Ну и что? У вас что на запретке находится секретный  объект?
– Нет!  Но работникам колонии не положено, да еще с зэком…
– Не вашего ума дело! Ишь, не положено!  А водку пить на службе положено? А, Лахоня? Да еще в комнатах для длительных свиданий? Водку жрать положено с осужденными?
– Не положено, товарищ лейтенант. Только с разрешения командира батальона,– про-должал упрямо бубнить Лахоня.
– Дурак!  А ну, исполняй приказ, болван!
      Из выбитых окон комнат для свиданий и из дверей вахты продолжал валить сизый дым…  Вскоре к  КПП, запыхавшись, подошли скорым шагом полковник Боковиков, капитан Азаров, начальник оперчасти ИТК-15 старший лейтенант Виноградов и начальник  колонии майор Музыченко… Лахоня доложил обстановку. Начальствующие лица посуровели.
–  Отведите нас с лейтенантом Антоновым на периметр, к окну  осужденного Истомина, –  приказал комбату полковник Боковиков. Офицеры приблизились к самому крайнему  окну с  открытой форточкой.  Не доходя до нее несколько шагов, полковник Боковиков заметил у окна супругов Валетовых плотно вытоптанный снег, кучи окурков, желтые плевки.
      – Это еще что тут за табун жеребцов топтался? – спросил Боковиков сопровождающих его капитана Азарова и Лахоню. Азаров, густо краснея, молчал, а Лахоня,  пьяно заплетаясь языком, промямлил:
      – Не могу знать, товарищ полковник. Может, солдаты батальона?    Я был на вахте, ни-чего не видел…
     – Я могу знать. Точнее, догадываюсь, товарищ полковник. Здесь всю ночь были раздви-нуты шторы, и солдаты  смотрели в окно живой  порнографический  фильм… Это моё упу-щение,  товарищ полковник. Я постараюсь во всем этом разобраться, - пояснил начальник оперчасти.
–  Здесь надо будет всем разбираться и не  один день. Здесь и  капитану Азарову надо приложить много усилий, как ответственному за режимно-оперативную работу…
–  А солдаты батальона мне не сынки родные, мне  и зэков  хватает, -огрызнулся  капи-тан Азаров.
      – О солдатах я вам ничего не говорю, капитан. Я только думаю,  почему
осужденный Захидов во второй половине  ночи оказался в комнате длительных свиданий. С чьего ведома? Кто его пропустил? Однако  этим  мы будем заниматься позже! А сейчас я буду вести переговоры с осужденным Истоминым.
Группа  офицеров приблизилась к открытой форточке, и замполит Антонов, склонясь над низким окном, пропел своим мелодичным голосом:
–  Осужденный Истомин, замполит ИТК-15 и начальник  Политотдела Учреждения КЛ-400 согласны  выслушать ваше заявление. Только вначале  просим вас затушить постель-ное белье и дать возможность другим осужденным проводить свидания в нормальных усло-виях.
      Истомин подошел к форточке и спокойно заявил:
      – А почему здесь нет главного свидетеля переговоров  осужденного Спилвы? Где он?
– Вот он! – указал замполит Антонов на идущего вдоль запретной линии Спилву
–  Я исполню все ваши условия, гражданин начальник, но после того, как  вы исполните  наши условия.  Первое  – пусть у окна останетесь вы, полковник Боковиков и осужденный Спилва, а  вся эта  ваша пьяная шушера   уйдет вон. Ей пора заниматься разводом на рабо-ту.  Второе   -  мое свидание с женой ни в коем случае не прерывать и продлить его еще на двое суток, для того чтобы моя жена, изнасилованная  нарядчиком зоны, прапорщиком Ла-хоней и сержантом Грушей,  могла  за эти дни прийти в себя, пройти медицинский осмотр и дать соответствующие показания независимому от местных бандитов-офицеров МВД сле-дователю из  Микуни или  Сыктывкара…  Вам ясно?  Вещественные доказательства и вещи  для  медицинской экспертизы я ещё не сжег,  и сжигать не собираюсь…
–  Слушайте, Истомин, но мы не уполномочены продлевать вам дни свидания с женой. Это вправе делать только начальник колонии майор Музыченко, - важно возразил полковник  Боковиков.
–  Гражданин полковник, не надо мне лапшу на уши вешать!  А  то вы  не знаете, что с сегодняшнего утра  Музыченко уже не начальник колонии! Это же дураку ясно! Тут многие  погоны полетят, смею вас заверить!  Мы с женою вам всем такую козу заделаем, что век помнить будете!
–  Не надо меня пугать, Истомин. Хорошо, быть по-вашему! Пишите заявление о про-длении свидания на имя начальника КЛ-400/4,  и я его здесь же, на улице, подпишу и пере-дам вам в окно. Только потушите  постельные принадлежности и не травите дымом людей. Кроме того, когда мы  расстанемся, напишите заявление и подробно  изложите в нем обо всем, что произошло ночью. В дни свиданий мы будем вызывать  вас с женой в следствен-ную часть в штабе колонии. Если все, что случилось здесь, – правда, то виновные будут  строго наказаны. Даю вам слово офицера!
– Да, какие вы тут все, в задницу, офицеры!   Один, два и не больше, а остальные, так, говно собачье!  А слово ваше  не стоит  даже горсти  половы! –  выкрикнул  из окна Истомин и добавил, обращаясь к свидетелю Спилве. – Вилли, всё слышал, всё запомнил? Выручай, друг!
Истомин    молча    захлопнул   форточку,    положил   на    тумбочку подписанное Боко-виковым заявление о продлении свидания и стал ногой  тушить тлеющий  матрас.  Разобрал баррикаду, спокойно вышел в умывальник за водой. На  вахте стояла новая смена и насто-роженно  смотрела на него. Супруги Валетовы, слыша его шаги, сидели  смирно и не высо-вывались.  Они все слышали и со страхом ждали вызова в штаб, где им в любой момент могли прекратить свидание и даже завести на них дело…
В зону  с пронзительным ревом въехала  санитарная  мотодрезина. Не   прошло минуты, а  она умчала по узкоколейке бледного, как смерть, сникшего и беспомощного, некогда гроз-ного и всевластного  нарядчика Махмуда. Потом начался, как обычно, развод на работу, на-чалась сызнова унылая, бездарная жизнь. Но случай в «свиданке» и пожар на КПП стал достоянием  всех и многих взбудоражил. А поэтому, чтобы не дразнить гусей и не  делать лишнего шума, решено было экстренное совещание  начальствующего состава колонии и управления провести в поселке, в Учреждении КЛ-400…
Совещание началось в два часа  дня. К этому  времени у его участников были на руках все необходимые  документы: заявление-жалоба осужденного  Истомина и  его жены в ад-рес Микуньской прокуратуры, на имя начальника  Косланспецлеса генерала МВД Машкова; прилагались показания прапорщика Лахони и сержанта Груши, несколько весьма любопыт-ных  документов оперчасти и служебная записка замполита зоны лейтенанта  Антонова… Открывал совещание руководитель  Учреждения КЛ-400 полковник Мешков. Во вступитель-ном слове он метал громы и молнии в адрес администрации колонии. После  гневных  речей наступила пора выработки оптимальных решений. Предать это дело гласности, или пред-ставить его незначительным, бытовым происшествием и тем самым сохранить  честь  мун-дира?..
– Каковы  ваши предложения, уважаемые  товарищи офицеры? – обратился к присутст-вующим полковник Боковиков.  Наступила тишина. Её нарушил  агрессивный полупьяный, скандальный голос капитана Азарова:
–  У нас еще нет  одного главного документа – показания самого  нарядчика зоны Мах-муда!  Может,  эта Истомина, целочка с золотой  каемочкой,  ему  дала с согласия мужа?! Такое  на моем веку уже было!  Может,  Махмуд дал ей мало денег?  А может, ей не  хвати-ло двух мужиков,  она и решила пригласить еще двоих? И тоже за деньги? Знаю  я этих мо-лоденьких и невинных! Вот скоро наступит весна, и они к нашим зэкам хлынут толпой, одна невинней другой! И почти все, клянусь вам, из педагогических институтов  Котласа, Сыктыв-кара, Инты и даже  Воркуты. А есть и выпускницы  этих вузов! Набалуются тут с нашими го-лодными мужиками, гребанут денег, а  потом  толкуют на уроках о нравственности в русской литературе!
–  Хватит, капитан! Прекратите! Давайте по существу дела, и не  разводите тут всяких антимоний! Махмуд Захидов сейчас на операционном столе и молит Аллаха, чтобы тот по-временил с его встречей в раю с прекрасными  гуриями.  Будет он жив или нет – это вопрос времени, а оно нас поджимает… Что  касается студенток, то мне это не интересно! Речь идет сейчас об изнасиловании жены осужденного  в официальном для всех месте – в ком-натах   длительных  свиданий, за  которые вы, капитан Азаров, нынче и отвечаете!  И давай-те без обобщений!  Слушая вас, начинаешь верить, что  все женщины – проститутки  и что, кроме денег, их в этой жизни ничего не интересует! У вас у самого есть жена и молодая дочь! Что же, и они такие продажные, как Истомина?
–  Моя дочь не шатается по лагерным зонам за мужем-уголовником! Ещё чего не хвата-ло, чтобы она  вышла замуж за такое дерьмо! – огрызнулся капитан Азаров.
–  Короче! – перебил его Боковиков. - Ваши предложения! Конкретные, реальные и без всякой предвзятости!
–  Надо Истоминой заткнуть глотку деньгами!  Чтобы она не доводила это дело до Моск-вы! Пусть обойдется жалобами  в местные органы власти, а мы здесь все уладим! – реши-тельно ответил Азаров, - Можно начинать с ней  переговоры с пяти тысяч рублей, а если за-кочевряжится, закончим десятью тысячами! Это же  машина «Волга»! Что ей еще надо?!  А если не выйдет, взять её на шантаж через местных уголовников…
–  Один уголовник Махмуд уже взял её на шантаж и чем кончил? А где и у кого взять та-кие бешенные деньги?
–  У Чутуева, начальника нашей  лесной биржи. Это самый  богатый человек в нашем по-селке и во всем подразделении. Он торгует  пиловочником и  лесом-кругляком направо и налево. Он замешан в сбыте спиртного и наркотиков, даже торгует живым товаром на ниж-нем складе! В прошлом году была высокая комиссия из Москвы по жалобам осужденного Спилвы и нашла за  Чутуевым много нарушений закона…  Поэтому у Чутуева рыльце в пуш-ку. Тогда это  все обошлось малой кровью, но сейчас, если он не выделит деньги для Исто-миной, мы  его прищучим. А еще есть деньги у майора  Курганского, нашего интенданта,  на-чальника ЧИС. Это он подвел своими махинациями  мою жену под растрату! И если её от-дадут под суд, я этого ворюгу лично пристрелю,   как собаку! – стал кричать  капитан  Аза-ров.
–  Тише! Тише! Успокойтесь, капитан! В вашем предложении есть  здравое зерно, но не все же решают  одни деньги! Существует еще и общественное мнение,  а информация об этом деле  дойдет до людей, негативно относящихся  к нам  и ко всей   системе МВД.
–  Информацию об этом деле надо глушить! – закричал капитан Азаров. – Я ведь прак-тик, а вы, не в обиду будет здесь сказано, почти все здесь – «замполиты», идеологи, теоре-тики…
– Товарищ капитан, – обратился вежливо к Азарову замполит Антонов. -
Но  как и какими средствами мы можем  «глушить информацию» того же самого осужденно-го Спилвы?  Убить его?  Отправить в другую колонию? Но для этого же надо иметь мотивы! И под каким предлогом мы можем отправить осужденного Истомина в другое подразделе-ние, если дело получит огласку?
–  А на этот вопрос, лейтенант, у меня ответа нет. Я академий в Москве не заканчивал.  Вы там изучали  УПК, гинекологию, психологию, психиатрию, высшие материи, а я что?  Я всю жизнь в дерьме вожусь  и, как видите, жив-здоров,  ещё не повесился!
–  Я предлагаю, товарищи, назначить осужденного Спилву нарядчиком колонии ИТК-15, – тихо произнес замполит Антонов, – пусть  он займется  большим нужным делом, и у него, соответственно, будет мало времени для написания  жалоб. Человек он  грамотный, разви-тый, хорошо разбирается в производстве, знает контингент… Спилва будет хорошим по-мощником начальника колонии.
–  Вы с ума сошли, лейтенант! Вы думаете, что, дав Спилве должность,   заткнете ему рот?  Да  он же наш идеологический враг! Он найдет столько  фактов для  своих кляуз, что  Прокуратуре СССР   от них десять лет будет тошно! – взревел капитан Азаров. – Спилва нам всю колонию на уши поставит! Здесь вспыхнет бунт, а нас всех отправят за пролив Ма-точкин Шар, где взрывал водородные бомбы  антисоветчик, академик Сахаров!
–  Мы  уклонились от темы. У кого есть еще предложения по вопросу  сегодняшнего за-седания? Ни у кого? Жаль! А между прочим, если мы сегодня ничего не решим, то  многим из нас скоро будет  плохо! Очень плохо! Режимно-оперативная работа в колонии находится  на  низком уровне,  - сделал вывод начальник  управления. – Даже  по имеющимся у меня на руках скудным документам, можно сделать вывод, что в колонии и в батальоне процве-тает система подкупа,  взяточничества,  спекуляция остро-дефицитными товарами в обмен на  противозаконные  услуги, широкое распространение наркотиков и спиртных напитков. Это – безобразие! И это не где-нибудь на задворках Америки или Англии, а у нас, в стране Советов!
–  Ещё чего мне не  хватало – отвечать за солдат батальона и вольнонаемных всего по-селка, - встрял капитан Азаров. - Да, сегодня ночью был заброс наркотиков, но я же  один за всеми не могу уследить! Спрашивайте с командира батальона и со старшего лейтенанта оперчасти колонии Виноградова!
–  И спросим! – грозно нахмурил брови начальник  подразделения полковник Мешков. - Как не спросить, если заброс  осужденным спиртного и наркотиков шел по трем направле-ниям – через периметр зоны во второй половине ночи,  через комнату  свиданий,  через ру-ководство нижнего склада!  А наши доблестные оперативники, юные  шерлок-холмсы, в это время прохлаждаются у себя дома с женами…
–  Что же прикажете нам и днем и ночью не спать?  У нас тоже своя жизнь, мы тоже  лю-ди! – возразил главный оперативник Виноградов.
–  Совесть надо иметь, когда приходите в кассу за зарплатой!  Вы, кстати, установили, Виноградов, кто именно  принес в жилую зону наркотики?
–  Да, товарищ полковник!  Установлено наблюдение за сбытчиками… Сейчас планирую через подставных лиц запутать в эту сеть пресловутую Оксану Истомину. Когда она увязнет в деле с наркотиками, я  вам гарантию даю, что она замолчит до конца своих дней… после  отсидки в женской колонии усиленного режима!
–  Нет! Так дело не пойдет! Наркотой могут заняться  следователи из Сыктывкара и даже из Москвы, из КГБ СССР! – опять встрял капитан Азаров. - Самый лучший вариант – это мой! Только деньги!  Поверьте мне, только на  подарки и деньги клюют глупые бабы, моло-дые и старые!  Вот увидите, отцом своим клянусь, ей понравятся деньги. И она, эта длинно-ногая молодая  кишка, за ними еще разочек приедет, а уж тогда мы из нее эти деньги выши-бем! Просто надо взяться  покрепче за мошну Чутуева и Курганского! И дело будет в шляпе!
Начальник  учреждения и начальник Политотдела КЛ-400 промолчали, как бы давая по-нять всем собравшимся, что не осуждают предложение Азарова, но и не дают официально-го согласия на выдвинутый капитаном вариант.
–  Виктор Филимонович, а что ты молчишь?  Ты у нас пока начальник ИТК-15! Выскажи свои соображения, а мы  послушаем, - обратился Боковиков к майору  Музыченко. Тот сидел какой-то отрешенный и безучастный, казалось, что ему  происходящее было уже  неинте-ресным.
–  Мне нечего сказать. Я во всех этих вопросах никогда не был докой! Вы мне лучше скажите, товарищ полковник, мне завтра  выходить на службу или нет? Я же не дурак, все вижу  и  все понимаю!
– Обязательно выходить в зону, майор Музыченко! Кто вам сказал, что вы уже отстране-ны от должности, что вы наказаны или разжалованы? Для следствия   потребуется минимум две недели, а там посмотрим…
      – Куда уж смотреть, - вяло пробормотал Музыченко, –  и так все ясно: моим преемником будет майор Грязнов. Если, конечно, не  ликвидируют  нашу колонию как отдельное подраз-деление…
–  Какую-то ерунду  городите, Музыченко, – вспылил Боковиков, – лучше перейдем с ва-ми к производственным вопросам, в  которых вы, как я знаю, большой дока…
Поговорили о производстве, о лесозаготовительных участках, об экипажах лесовозных машин, об устройстве новых лежневых дорог там, куда нельзя ни при каких условиях проло-жить узкоколейку, и о прочих пустяках – об убийстве осужденного Рафикова, об умышлен-ном поджоге штабеля с пиломатериалами на нижнем складе с целью укрыть недостачу го-товой продукции, о производственном саботаже на промучастках и выведении из строя  тех-ники для срыва производственного плана. Здесь майор  Музыченко был на  высоте, но уже не так, как прежде. И все понимали, что Музыченко долго в начальниках зоны  не удержать-ся. Многие  из присутствующих уже перестали замечать его,  ибо, по их мнению,  не человек определяет должность, а должность определяет человека, его место в этой жизни.
Расходились, когда стемнело, когда  закачивался рабочий день.  Все как- то торопливо распрощались друг с другом и разошлись по своим теплым гнездышкам, едва кивнув майору  Музыченко головой. И на том спасибо! И только лейтенант Антонов, взяв под руку Музычен-ко, участливо предложил  зайти  в его холостяцкую квартиру:
      – Товарищ майор, пойдёмте ко мне!  У меня бутылочка водочки «Посольской» заваля-лась, консервы деликатесные есть. Сядем, раздавим мерзавчика  и поговорим по душам? А? Я же вижу, как вам сейчас тяжело!
–  Дорогой мой, Федор Николаевич! Голубчик ты мой! Спасибо тебе! – прослезился от изумления Музыченко. – Может, в другой раз? А родной мой?  Люблю  я выпить, есть за мной такой грех, а вот сегодня что-то не хочется! Домой тянет, душа болит! Жена в больни-це, в Микуне, дочка  одна, хоть и взрослая, а все же одна.  Отца ждет! Вот так! А за участие и любовь спасибо тебе, мой дорогой! Добрая ты душа!  Дай тебе бог счастья! – Музыченко обнял Антонова, расцеловал, пожал руку и решительным шагом  направился к себе.
      
      Дома майора Музыченко ждала  дочь. В квартире пахло вкусной  горячей пищей, уютом и покоем. После  нервного суматошного дня дом  казался раем. Дочка по обыкновению встре-тила его и стала помогать раздеваться:
      – Папуля, ты  так рано?  И непьяный? В чем дело? Идем на кухню, я сумела из банки ук-раинского борща и из тушенки приготовить отменное варево!  Да! Давай, раздевайся и ми-гом на кухню!
      –  Заряночка, милая, я не хочу есть!  Твоему папочке нужен отдых и покой!
–  Папуль, ты сегодня абсолютно трезвый! В чем дело? Что случилось? На тебе лица нет! Уж не из-за этой изнасилованной жены зэка? Мы тоже  об этом наслышаны. Но ты-то тут при чем?  Ты же начальник  колонии!
Музыченко медленно разделся, снял сапоги, надел домашние  тапочки и проследовал в комнату.  Заряна  сразу же заметила  необычное состояние отца. Это был другой человек.  Какой-то странный, как  бы  провалившийся  в себя,  неестественно спокойный, заторможен-ный.  Если б она  знала, что в то время, когда ее отец проходил в комнату, в его мозгу отку-да-то «сверху», но явно не из Москвы, не из канцелярии МВД СССР,   прозвенел долгий  «международный звонок»,  и чей-то волевой  голос произнес волшебные слова: «Потерпи немного, не ужасайся, тебе будет скоро очень хорошо!»
–  Доченька, кушай сама, золотце, а папулька сейчас уснет, папа очень устал…
–  Нет, пап, идем на кухню. Дело в том, что недавно из больницы звонила мама и велела передать…
      – Опять! Опять все одно и то же! – простонал майор и последовал за дочкой. Сел на ку-хонный стол, закрыл глаза и стал вслушиваться во внутренний звонок и голос. Голос был очень убедительным, он звал к себе Музыченко, обещал покой, мир, отдых  и забвение.
– Звонила мама, просила не беспокоиться. У нее все хорошо. Просила тебя дать ей деньги, чтобы вернуться в Минск, к дедушке и бабушке,  - как бы издалека доносился  голос дочери, - еще она сказала, что жалеет и всю оставшуюся жизнь  будет жалеть о том, что вышла замуж за офицера МВД. Она сказала, что за ментов никогда  никому из женщин нельзя выходить замуж.  Она сказала, что… У меня нет слов! Она сказала, что менты – это неполноценные люди, они  -  мразь и палачи!
– Да! Да! – как-то безвольно и безразлично повторил Музыченко, мысли его были далеко.
– Ещё она сказала, что после выписки из больницы уедет одна. Она, папа, сказала, что мне не надо оставаться здесь с тобой, что  здесь я стану  лесоповальной шлюхой и никогда-никогда не выйду  замуж за нормального человека. Ещё она, сказала, папа, что я дурнушка, вся в тебя, что я скоро сопьюсь  и стану лагерной пушниной, что я плохо  кончу…
– Да! Да! – продолжал рассеянно бубнить абсолютно трезвый Музыченко. Он сидел на кухне с закрытыми глазами, бледный, потусторонний. Казалось, что он не слышит никаких звуков,  и даже милый голос дочери едва доносится до его слуха.
– Папа!  Ты слышишь меня! Мама сказала, что не любит тебя, что мы оба ей  осточерте-ли, мы  испортили ей жизнь! Папа! Да что с тобой? Очнись! Ты же сейчас абсолютно трез-вый!
– Я слышу тебя, Зорька моя ясная, но мне это не интересно! Я хочу покоя, я  хочу спать! Застели мне постель и проводи меня в большую комнату…
– Слушай, папа, может, ты  выпьешь водочки для крепкого сна, у меня есть  в загашнике.  Выпьешь, поешь борща и баиньки?
А «международный»  звонок все звенел  и звенел в голове, а вещий голос обещал веч-ный покой. И тогда Музыченко решил перехитрить свою любимую дочь. Конечно же,  он хо-чет выпить и вкусно поесть, но ему надо немножко отдохнуть, расслабиться на кровати…
      Заряна поверила ему и  стала хлопотать по кухне. А он спешно ринулся в кладовку, на-шел толстый бельевой шнур и стал лихорадочно искать надежный крепкий  крюк. Мысли его были рассеянны, и тут было не до выбора, как уйти офицеру из этой жизни – с пулей во лбу или с веревкой на шее. Главное было – уйти.  Он подставил табуретку, взобрался на нее и повис на светильнике – крюк держал, и  слава богу! Ловко, как будто кто-то  его всю жизнь этому учил, он привязал шнур к потолочному крюку и сделал петлю. Затем, торопясь,  чтобы  никто не застал его  за таким позорным делом, он всунул голову в петлю и торопливо отки-нул ногами табуретку…
      Но если б все было так просто! В жизни все не просто, в смерти тоже!  Он стал храпеть и извиваться.  Смерть от удушения не может быть мгновенной. Лучше бы он подмешал в вод-ку  сорок таблеток снотворного… Вот тогда бы и был самый  верный верняк!  А здесь еще низкий потолок квартирки «барачного типа»,  убогого изобретения строителей великих пяти-леток…   Бельевой шнур под тяжестью извивающегося тела растянулся,  и ноги майора  почти касались пола.  Это продлевало агонию несчастного, невезучего Музыченко.  Его ноги бешено работали, как будто бежали по  бесконечной  резиновой велодорожке, тщетно  пы-таясь спасти попавшее в западню тело.
Заряна услышала звук падающей мебели, необычный шум: не то –всхлипы, не то – хри-пы, не то – громкий храп… Она хорошо знала отца: даже в самой  крайней стадии опьянения  он тихо спал  глубоким сном– никогда не храпел, не стонал, не бормотал.  (Иногда ей и ма-тери казалось, что он умер, сгорел от водки, но проходило время, отец  открывал  глаза и просил огуречного рассола или капусты квашеной со льдинками или же самого  любимого напитка – кружку пенистого брусничного кваса с моченой морошкой!)  Заряна взглянула в спальню, увидела  бьющегося в петле  отца и закричала:
      – Папочка, родненький, что же ты наделал?  Папочка, родненький, зачем?! Папочка, ми-ленький, не надо!
Она бросилась к отцу, обхватила его за ноги, пытаясь помочь ему, стала изо всех сил поднимать его вверх. Но  Музыченко  почему-то заваливался вбок,   петля на его шее не ос-лабевала. Дочь поняла, что ей нужен нож. Она была ловкой девочкой, сильной, смелой и решительной, вся в отца, в того молодого, красивого, ласкового, сильного и нежного, когда он был для нее самым главным  мужчиной в мире, когда ей  самой было семь лет, когда  она боготворила его… И внешне она вся  походила на отца, и казалось, в ней не было ничего от матери.  Заряне потребовалось  десять  секунд, чтобы выскочить на кухню, схватить со сто-ла нож, вернуться к отцу, встать на поднятый стул и перерезать бельевой шнур…  Тело  майора  грузно осело на пол и увлекло за собой  девушку.
Музыченко был в шоке – с трудом  сидел, рот был открыт, язык чуть выступал наружу, синюшное, дыхание затрудненное, шумное, со свистом. Но асфиксия, полное  удушье не развивалась. Музыченко быстро приходил в себя, глаза стали оживать, в них проскользнул страх и виновность. Нет, не по разумению, а скорей, по природной  своей интуиции Заряна со спины подхватила отца под мышки, волоком протащила его по полу до койки, одним рыв-ком бросила  туловище на постель, вторым – туда же забросила его ноги.  Облегчая дыха-ние, распахнула ворот его рубашки, сорвала галстук:
– Ой, папка, папка!  Какой же ты у меня дурачок! Ну, кому ты этим  хотел что-то дока-зать?!  А? Неужели  быть начальником колонии для тебя важней жизни, важней меня?  Ка-кой ты все же, папка, эгоист!  Все время думаешь о себе!  А обо мне не подумал?  Как мне без тебя жить, папка?
–  Не хочу жить.  Надоело! – наконец  прохрипел Музыченко. – Все – дерьмо! И мир – дерьмо!  Мне сейчас тошно жить, а когда один останусь среди этого дерьма, еще тошней станет!
–  Как это?  Останешься один? – вскрикнула Заряна. - Мама  пусть едет  к себе в Минск, но я останусь с тобой!  Я-то не брошу родного отца… Я всегда буду с тобой…
–  Ах, брось, Зорька! Выйдешь замуж, еще как быстро бросишь! То-то можно подумать, я жизнь не знаю… «и прилепится жена к мужу своему…» это старо,  как этот  мерзкий  мир…
–  Ни за кого я замуж не выйду!  Лучше буду в старых девах ходить, а тебя не брошу!  А ежели скучно тебе со мной будет, молодуху тебе найду!  Назло мамке! Она потом  локти ку-сать будет…
– Старый я уже дочка! Мне уже сорок лет!  А чего я добился? Что умею? Люди мастерят, что-то изобретают, изучают, обучают,  пишут умные книжки,  летают в космос, имеют инте-ресные занятия… А я?  Вертухай в погонах…
      – Не смей так говорить о себе! Ты солдат!
– Какой я, дочка, солдат, когда я даже стрелять разучился на этой службе. Я сейчас в свинью с трех метров не попаду!!! Кому я нужен такой, доча, зоренька моя ясная?!  Мамка права – ошиблась она, что за меня замуж вышла. А я ошибся, когда в МВД пошел. Мне бы надо идти по инженерно-производственной части, а я на легкую работу захотел, повалять дуру на легкой службе и молодым смотаться на солидную пенсию.  Вот,  что я хотел! Цве-точки в парниках разводить и в город на машине  ездить на рынок, а на рынке эти цветочки-розочки я хотел  продавать… Вот о чем мы раньше с твоей мамкой мечтали! А вот чем кон-чили…
Музыченко заплакал и стал сквозь слезы жаловаться на жену, на  жизнь, на людей и на весь белый свет. Потом  он стал нервно метаться, мял в пальцах одеяло, сделал несколько попыток встать. Видимо, голос сверху вновь стал донимать его…  Стал укорять дочь за то, что она  вынула его из петли.
–  Ну, как,  как я завтра на работу пойду? – продолжал скулить он. – С этим красным ошейником? Они ж, суки наблюдательные, увидят кровавый след возле уха!  Мои б глаза на них не смотрели, как они мне все обрыдли.  Завтра  ведь многие руку мне  подавать не бу-дут! Я уже  для них никто и звать меня  с сегодняшнего числа   никак!
     – А зачем они тебе?! – горячо возразила дочь. – Эти  неумехи, лодыри  и бездельники?   А ты у меня самый-самый  опытный  организатор производства! И ты  сумел убедить в этом всю эту невежественную шваль, когда работал заместителем  начальника ОИТК-4 по произ-водству!  Вспомни.  Чем была плоха та должность? Да  ничем, абсолютно ничем! Это было твое дело, папа! Твоё дело! И если бы не мамкино тщеславие, разве ты пошел бы работать в лагерь?  Пусть даже и начальником  колонии?  Зачем это надо было делать?  Чтобы стать майором,  а потом подполковником? Господи!  Да начальник нижнего склада Чутуев без вся-ких званий  богаче тут всех  вместе взятых полковников и генералов от  инфантерии и от бухгалтерии нашей вшивой  лагерной  конторы! 
      Папочка, дорогой, успокойся!  Не ходи завтра на службу!  Отлежись, отоспись, успокойся, приди в себя! Ты же у меня умный, молодой еще. Я прошу тебя, останься завтра дома и ни-куда не выходи!  А я завтра скажу Боковикову, что у тебя  нервный срыв, что тебе нужен врач-невропатолог. 
      Я думаю,  он  мне поверит ! Скажу ему, что тебе нужна  срочная психологическая по-мощь, скажу, что  ни один их Политотдел тебе не поможет! Папочка, умоляю, не  валяй ду-рака! Успокойся! Поверь мне, у  тебя все будет хорошо! Я тебя сейчас успокою, согрею, во-дочки принесу тебе в постельку, борщиком из ложечки накормлю! Убаюкаю! Ты  уснешь,  а утром проснешься как ни в чем не бывало, и еще спасибо скажешь своей умненькой Заря-ночке!
      Ну что ты плачешь, глупенький мой! А ну успокойся! Сейчас мы покушаем и баиньки, и баиньки… А утро  вечера  мудренее!  Мама уедет к себе, а мы с тобой  тоже отсюда уедем, куда-нибудь севернее, где есть большие производства,  где  нужны, папа, такие, как ты, – люди дела, а не болтуны! Вот так!  А я тебя в эту ночь одного в этой комнате не оставлю! Избави бог, а то ты снова еще что-нибудь выкинешь! Останусь на всю ночь с тобой. Буду  сегодня  спать с тобой вот под этим одеяльцем!  И не смей мне перечить! Ясно? Думай о жизни, а не о деревянном бушлате! Пусть его спешат одеть все твои враги, а ты, папочка, не спеши бросать свою Зорьку! Ясно? Совсем  нос повесил, дурачок! Вспомни, каким героем ты был! Вспомни! Что же ты так быстро сник?! Мы еще, пап, мы всем собакам покажем! Ты сравни лучше себя с ними! Чем они  лучше тебя?! Да ничем!
      Здесь тебе  ровня только один лейтенант Антонов, а остальные – скоты!  Многие хуже зэков!  Животные! Ах, папочка, а ты  говоришь, выходи замуж! Да за кого же  мне тут выхо-дить?  За тупого сержанта Грушу? Или за жирного борова прапорщика Чурило?  Он же, ко-бель проклятый,  будет гулять от меня будет  на конюшне с мамашами  молодых зэков!  За замполита Антонова, твоего  любимца Красавчика?  К нему меня ни одна местная красавица не подпустит, да  и он сам ко мне абсолютнейшим образом, ты слышишь, равнодушен!  За-чем ему вчерашняя школьница-дурнушка!?  А потому, папенька,  расклад у меня такой – о замужестве мне  надо  забыть раз и навсегда! И я  должна твердо зарубить себе на носу, что кроме отца у  меня нет ближе  на этом свете  человека! Нет, и не будет! Ну! Ну,  перестань хныкать! Улыбнись своей Зорьке!

……………………………………………………………………………………………………………….
         
       Вино, выпитое у культорга зоны Рудницкого, только согрело и расслабило моё тело, а сон был тревожным. Казенная, чистая постель, после грязных, кишащими клопами и вшами пересыльных  тюрем казалась верхом уюта и смутно напоминала о домашнем уюте и родном тепле. Самая первая ночь, из предстоящих  трех тысяч шестисот ночей Княж-Погоста, оказалась  более или менее  сносной. Измученное долгим этапом тело наслаждалось покоем,  но   по-прежнему  хотелось улететь от-сюда куда подальше. Хотелось плыть, убегать, летать, как тогда, в далеком детст-ве. Я так давно не летал! И полечу  ли  я?  А? Хватит ли у меня сил, отпустит ли  меня  на этот раз  земля?
      Я выскользнул из-под одеяла и бесшумно опустился на пол, присел на корточ-ки, зажмурился, сжался в маленький, плотный комочек, оттолкнулся босыми ногами от холодных досок и плавно-плавно, как мыльный пузырь, воспарил к потолку ба-рака.  Получилось! А я то думал…  А вот и получилось!  Только полёт был иным.
       Всё было не так, как раньше, в детстве, не было прежней легкости, не та бы-ла скорость, и воздух  оказался  другим, он был тяжелым, похожим на жидкий ки-сель, а главное, земля властно притягивала к себе.
      Набирать высоту было трудно, приходилось прилагать большие усилия, напря-гаться всем своим существом до скрипа зубов, чтобы подняться чуть выше печных труб старых, низких бараков. Они- то и были самыми надежными опорами, от кото-рых можно было нормально отталкиваться ногами, чтобы перелетать главную улицу зоны  с крыши одного барака до низких окон другого. А там  опять нужна  была опора для толчка – или  перила гнилого крыльца, или хилая, голая рябинка.  И так от строения к строению, вверх-вниз, вверх-вниз, все ближе к вахте, к комнатам длительного свидания, где только  и  можно вдохнуть  забытый запах свободы и  родного очага.
      Почему-то именно туда тянуло меня, кто-то неведомый мне определял на-правление моего  медлительного полета.
      Проплывая мимо  затемненных окон жилых бараков, я не смотрел в них, они мне были не нужны, так как в этом странном путешествии я видел всё, что делается там, внутри. Щитовые, деревянные, времен войны бараки просматривались мною на-сквозь, как стеклянные теплицы в ясный день.
      Проплывая в студеном воздухе, в одном бараке я увидел, как трое дюжих зэка в черных масках забивают насмерть  арматурными прутами лежащего на верхнем ярусе человека, а его соседи по койкам   молча лежат рядом и продолжают, затаив дыхание, притворяться крепко спящими.
      В другом бараке, в отдельной  служебной комнате, я увидел лежащую на полу,  порочно красивую голую женщину в кругу нескольких голых мужчин. Женщина, ус-тало, пьяно улыбается, что-то говорит, а мужчины гримасничают и скалят зубы…
      В третьем бараке увидел я, как двое зэков занимаются содомским грехом на глазах у четверых равнодушных зрителей (а может – свидетелей?). Пустые глаза, одинаково серые лица, стриженые черепа. Омерзительно зрелище, такое же страш-ное, как и два предыдущих.
      А вот и вахта (КПП).   Дверь в неё чуть приоткрыта, и я легко, как гонимая холодом муха, проскальзываю в  помещение  под самый потолок. В дежурке жарко и душно. Сонный солдат, стоящий у турникета,  не замечает меня.  Оттолкнувшись от стены,  пролетаю дальше по  узкому коридору к комнатам длительного свидания.
      В караульном помещении двое офицеров пьют водку. Это – ДПНК  Потетюрин  и начальник интендантского  снабжения зоны майор  Курганский. Оба уже в сильном подпитии, языки у них заплетаются, они мирно и лениво переругиваются, споря о каких-то пустяках.
      Меня замечает ДПНК Потетюрин, он же – местный, официальный поэт, автор большой, но пока  нигде не опубликованной  поэмы  о министре внутренних дел Щелокове.
     – Смотри, смотри! – делает он круглые глаза и указывает жирным пальцем на меня. – Посмотри, майор, какая громадная стрекоза! Смотри! Стеклянный шарик… слюдяными крылышками  машет! Вот диво! Вот чудеса!
     – Ты  что плетешь? А?  И-эк! – стараясь перебить  громкую икоту, гугнит майор  Курганский. – Какие, на хрен, зимой стрекозы?  Да ещё стеклянные? И-эк! И-эк!  Ты  что вольтанулся, земеля? Ты, чё? С ёлки рухнул?  Уже глюки ловишь? А?  Стихо-плёт хренов!
     – Разуй глаза, майор! Да вот, она! К туалету свиданки  уже подлетела, - пьяно продолжает твердить ДПНК-поэт Потетюрин –  Сам  ты  глюк, майор, тушенка ты  вздутая! Вот  она!  Здесь! Ох, красотища какая?  Давай  поймаем, а?
     – Не вижу! Нет её! Около туалета?  А чё ей там делать? Она  что в гальюн за-хотела? Ха! Ха! Иэк! Ха! Ха! – икая  и смеясь,  майор Курганский  пробубнил  под нос стихи  какого-то  неизвестного поэта:
      
                Прилетела пчела на завод.
                – Где ты, глупая, ищешь  мёд?

     – Хоть ты, Курганский, и абсолютный дурак, но человек ты – хороший!  Добрый! Щедрый!  Да!  Я тебя за  это уважаю!  Ты –  ч-ч-человек!  А это  звучит гордо! Это я тебе говорю! А мы, если разобраться, все дураки! Хрен с ней,  стрекозой!  Давай я тебя  пацалую!  Ещё раз!   И много раз!   Давай ещё дерябнем,  дружок,  по ма-ленькой! За нас с тобой!   За нашего славного Министра!   За всех нас!   Вот славно!  Вот дивно!
      Я плавно пролетел мимо всех тонких, фанерных дверей комнат свиданий. Я все видел. Всё! Мне абсолютно не надо было проникать вовнутрь. Я видел всё, во всех мельчайших подробностях, как насиловали жену  осужденного Истомина. Это было ужасно и гадко, хотя, в некотором смысле, как говорят, эротично. Но это сей-час говорят те, кого не насиловали. Но ещё гаже и омерзительней выглядели суп-руги Валетовы,  которые через дырочку в стене подсматривали, как насилуют  «бывшую балеринку».  Они, поочередно сменяясь, смотрели  с вожделением на происходящее в соседней  комнате, возбужденно обсуждали и комментировали уви-денное и   злорадно  хихикали.  ''Вот так её! Вот так! Скребите её! Скребите!  Про-дрите её, чтоб знала, как быть бабой''  –   с придыханием шептала  Валетова, а ее муж хлопал её по голому заду и  добавлял: ''Хороша бабец,  в ней  есть  все, что надо, только уж очень скромничает,  не в меру. Хотя  и это и неплохо!  Мы с тобой на ней  можем  наскрести неплохие бабки'' !
      Чтобы как-то спугнуть их, я закричал изо всей силы на весь коридор, на всю зону, на весь мир, но вместо пронзительного крика раздалось слабое шипение, а может даже и дуновение ветра в кронах деревьев. И тут я понял, что на какое-то время лишился дара речи, дара Слова и Крика.
      «Подглядывают  рабы – это их удел»! -  раздался близ меня, совсем рядом со мной, справа, до боли знакомый ещё с детства, спокойный и властный голос. И ус-лышав его, столь долго не слышимый, я приободрился и  уверенно проскользнул в комнату Истоминых. Я стал кружить у самого потолка, не зная, что мне делать, что предпринять. Я видел всё. Я видел всё в мельчайших деталях, даже капельки пота на ладонях Оксаны.
      Я навечно  зафиксировал  в своей памяти всё,  что  видел, четко и беспристра-стно, как магнитная  лента, как  документальная киноплёнка, заменив тем самым целое облако свидетелей.  Уже тогда я  был уверен, что почти все дети зарождают-ся в блуде, насилии и разврате, что из этого страшного совокупления, которое я  увидел, не может родиться нормальный, гуманный, мудрый, интеллектуальный че-ловек, только новый монстр! Больше никто!  Семя насильника зарождает будущего насильника  и убийцу! Убийцу собственной матери!  От этого поганого семени нельзя  ждать здорового урожая…
      И когда я это понял , мне сразу же захотелось покинуть Княж-Погост. В сущно-сти  сделать это было  весьма просто.  Я  мог вполне спокойно вылететь на свободу через форточку  из  окна  комнаты  Истоминых, через весьма символическую желез-ную решетку. А там уж, как судьба покажет, сколько хватит сил, чтобы пролететь над широкой запретной полосой. Ведь там, за высоким забором, нет ни одного дере-ва,  нет  никаких опор, кроме электрических и телефонных столбов, там запросто можно упасть в снег и  навечно уснуть в нём.
      Но тот же самый неизъяснимо спокойный и властный голос произнес:
      – Если хочешь улететь на свободу, то возьми  хотя бы одного расслабленого с собой!
      И как только прозвучали эти вещие слова, так сразу же  по иному стал видеть я комнату Истоминых.
      Вместо лежащего  на кровати  недвижного  тела  осужденного Истомина, я уви-дел большую, черную  стрекозу с четырьмя длинными лапками-ножками, передние  ножки  стрекозы то сжимались, то разжимались…
      Черная стрекоза  тяжело, неловко ворочалась, пытаясь вырваться из незримой, сковывающей её движения  паутины…
     «Бывают чёрные души, бывает, что души чернеют от горя и страданий»! -  по-чему-то вспомнились мне в этот  момент слова дедушки Красивого, дедушки моего далекого детства.
      На столе лежала вверх  брюшком красивая, розовая стрекоза с обломанными слюдяными  крылышками, а на ней суетливо копошились два громадных черных паука. Нет, они не пили её живительную кровь, они с ней совокуплялись…
      Видя это, вполне можно было удалиться. Но  свято помня наказ властного  го-лоса  того, Кто  Всё Может, я взялся за дело спасения погибающих. Я подлетел к  бессильно шевелящейся  черной  стрекозе, обнял её  самой сильной своей левой ру-кой, оттолкнулся от кровати и попытался взлететь. Но тщетно. Какой потолок? Какая форточка, и тем более, широкая запретная полоса? Я упал вместе со своей непо-сильной ношей!  Ну, не сможет, не сможет поднять самый сильный воробей пудовую гирю! Разве не так? Я сделал ещё несколько попыток взлететь, но тщетно!  Земля не отдавала нас небу, а Небо нас двоих не принимало…
      Совершенно обессиленный, я отпустил черную, расслабленную стрекозу, кое-как оттолкнулся от  шерстяного, казенного одеяла, и этого слабого  толчка мне хватило только на самый маленький, жалкий  прыжок, чтобы вспрыгнуть всего лишь  на спинку кровати, на которой продолжал лежать бездыханный Истомин.  Я  вцепился  руками и ногами,( а может, лапам и когтями?) в холодный металл, расслабил на-пряженные мышцы  и залился обильными, беззвучными, бессильными слезами: «За-чем, зачем я живу на этом свете? Зачем мне жить, если  в этом мире я  никто, если я не могу защитить слабого, никому  не могу помочь  и никого не могу спасти от зла и несправедливости! Кем мне быть отныне, и кем умереть? Неужели только в ро-ли главного свидетеля?  А? А что? Если хорошо  помыслить, то и  это – неплохо! В конце концов,    не каждый, ох, далеко не каждый,  может до конца быть честным и надёжным свидетелем! ГЛАВНЫМ СВИДЕТЕЛЕМ!