Суслониха

         В совхозном поселке давно забыли о прежней Марии Суслоновой, привыкли, что она напивалась хуже дурного мужика, валялась где попало, а отрезвев, попрошайничала на похмелку, и звали ее Суслонихой, а бабе едва перевалило за сорок. Жила она последние дни у Миши-дурачка и повесилась в сарае в неуютное осеннее утро, что никого не удивило.
         И вдруг случай, который произошел вскоре после ее нелепой смерти, всколыхнул поселок, воскресил в памяти прошлую жизнь Суслонихи.
         В субботний день мужики напарились, намылись в общественной бане и, укутав шеи банными полотенцами, отводили душу пивом и ленивым зубоскальством. От нечего делать подтрунивали над Мишей-дурачком, как он «крутил любовь с Суслонихой». Ржали, конечно. Ни слова не говоря, Санька Крапивин жахнул пивной кружкой по башке Петра Коломийца. Кружка – вдребезги, башка сдюжила, но Петька свалился замертво. Брательники Коломийца были тоже в бане, кинулись на Саньку. Но Крапивин старшего Бориса кинул через себя, младшего Фролку звезданул в челюсть – аж зенки на лоб. У братьев отпала охота еще раз наткнуться на Санькин кулак, да и мужики почему-то за Крапивина заступились. Петра унесли в больницу. Оказалось сотрясение мозга, и дело направили в суд.
         Следователь Пронин – неказистый мужичонка, с лысой, как скорлупа куриного яйца, головой, ознакомившись с обстоятельствами, понял, что клубок разматывать надо издалека, что мордобой в бане имеет долгую предысторию. Пронин дотошно выспрашивал в поселке, в дирекции совхоза, в автопарке и даже в школе и детском саду о событиях, кажется, никакого отношения не имеющих к банной драке. В конце концов ему предстала такая история.
         Детдомовка Маша Кучерова, окончив какие-то курсы, приехала в совхоз и поступила воспитательницей в детский садик. Среди малышей ее группы были Саня Крапивин и братья-двойняшки Боря и Петя Коломийцы. Фролка тогда еще пускал под себя в детяслях. Сама выросшая без родителей и не знавшая неказенной ласки, Маша изо всех сил старалась обиходить, утешить каждого малыша, что на день оставались без родителей на ее попечении. Терпеливо выслушивала их маленькие обиды и радости, улаживала раздоры, находила слова успокоения. Поглядеть со стороны – все удавалось ей легко и просто и было не в тягость.
         Даже Боря и Петя, доставлявшие немало хлопот другим воспитателям озорством и неуживчивостью, слушались Машу, тянулись к ней больше, чем к матери. И то сказать, Маша помимо воли заботилась о них чуть больше. Их отца придавило деревом на лесоповале, когда третьему брату Фролке и годик не стукнул. А мать Татьяна работала дояркой. Приводила она детей в садик раньше всех, уводила позднее всех.
         Бабы в поселке, а пуще всех Коломиец Татьяна, нахвалить не могли новую воспитательницу.
         Маша уставала очень и никуда не ходила, разве иногда в кино. Жила в общежитии тихо, в отдельной комнатке. И все же высмотрел ее и засватал спокойный и умный парень Сергей Суслонов. Он отслужил в армии танкистом и работал механиком в автопарке. Рабочком выделил молодоженам освободившийся к тому времени дом с пристройками и огородом в соседях с Татьяной Коломиец. Маша и в семье оказалась ласковой и покладистой, любая работа в ее руках, кажется, сама собой делалась. Сергей тоже не из лодырей, а мастерства и смекалки ему не занимать. Зажили Суслоновы на зависть слаженно и дружно.
         – Где уродилось такое чудо? – говорил Сергей, задумчиво глядя ей в глаза. – Чем больше узнаю – люблю больше.
         – Спасибо, милый Сережа, – шептала она.
         Деревня есть деревня. Здесь все обо всех знают.
         – По заслугам девке счастье, – заключили бабы.
         Теперь Коломиец Татьяна по-соседски передавала своих сорванцов Суслоновой прямо на дому, вечером забирала здесь же. Мария Николаевна водила в садик и из садика Борю и Петю, а Фролку на санках возила в ясли. Саня Крапивин по-детски ревновал тетю Машу к братьям Коломийцам (жили Крапивины через улицу) и упросил мать, чтобы тоже ходить в садик вместе с воспитательницей. Саню даже приводили Маше.
         – По-скорому вы с Сергеем семейством обзавелись, – шутили встречные.
         Мария Николаевна улыбалась, сияя как спелое яблоко.
         Пришло время, родилась у Суслоновых дочка Лена. Росла она крепенькой – в родителей, в мать – голубоглазой, застенчивой и нежной. В годы босоногого детства бегала на речку и в лес всегда вместе с Борей и Петей Коломийцами и Саней Крапивиным. Коломийцы слыли озорниками и забияками, в школе и дома с ними никакого сладу.
         «Трудные дети», – разводили руками учителя. «Безотцовщина», – толковали в поселке. «Навязались на мою голову!» – кричала мать.
         Как-то в летние каникулы забрались коломийчата в огород деда Проскурякова воровать огурцы. Дед в это время обкашивал крапиву вдоль изгороди со стороны переулка. Был он совсем глухим и видел плоховато, как и его старуха. Но все же разглядел «фулюганов» у огуречного парничка. Он бросил косу, сорвал куст крапивы, засеменил к калитке. Коломийцы подпустили его поближе, стрельнули прямиком через огород, шутя перемахнули забор. Петя и угодил ногой на брошенную дедом косу. Отточенное лезвие перехватило подошву кеда и развалило ногу до кости. Петя сгоряча упрыгал с помощью братишки к себе в ограду.
         Леночка Суслонова сидела на крылечке, услышала стон во дворе соседей, заглянула к ним и содрогнулась. Петя лежал на спине посреди двора, закрыв глаза, и тихо стонал. Из его ноги хлестала кровь, а Борис, перепачканный кровью, пытался замотать ногу какой-то тряпкой. Лена огляделась, увидела Саню Крапивина, закричала:
         – Саня, беги за мамой! Беги скорее за мамой!
         Крапивин даже не спросил, в чем дело. Полетел в детсад. Для Леночки он готов разбиться в лепешку.
         Перепуганная Мария Николаевна не сразу поняла, о чем говорила дочь. Когда, наконец, все собрались во дворе Коломийцев, Петя уже не стонал, лежал неподвижно, его пепельно-серое лицо осунулось. Боря сидел рядом и плакал. Суслонова перетянула Петину ногу ниже колена своим поясом, положила мальчика в тачку, увезла в больницу.
         Врачи забегали: большая потеря крови, а нужной группы в запасе нет. Мальчику ввели физиологический раствор, но это временная мера.
         – У меня первая группа, – заявила Мария Николаевна.
         – Хорошо. Но одного донора маловато, – ответил доктор.
         – Берите сколько нужно.
         – Хорошо, – повторил доктор.
         И после больницы Петя долго еще ходил с костылем.
         К семнадцати годам расцвела Лена Суслонова особенной сибирской красотой, видно, зачата от большой любви. Все парни поселка поглядывали на нее украдкой, будто боялись опалить крылышки. В их числе и Саня Крапивин. А она выбрала Петю Коломийца. Хоть и окончил он десятилетку с грехом пополам, но красивый, как черт, и бесшабашно отчаянный. Таких любят девушки. Крапивин Саня уехал учиться в техникум.
         В один из воскресных дней собрался Суслонов привезти сена, взял с собой Лену укладывать воз.
         – Сережа, возвращайтесь поскорее, – попросила жена. – Я пирожков нажарю и съездим на речку. Отдохнуть хочется.
         – Чудесно, Машенька! Мы скоро.
         Как оплошал Суслонов, понять трудно. Только сорвалась машина с моста через бурную, каменистую речушку, грохнулась вниз кабиной – и насмерть и Сергея, и Лену.
         Не нашлось, видно, кто поддержал бы Марию Николаевну. Днем сидела она в опустевшем доме, по ночам выла на кладбище, валялась ничком, ногтями скребла землю. Взяла себе в голову, что она виновата во всем: она поторопила мужа, и недоглядел он.
         – Прости, Сережа! Прости, доченька! – шептала она обессилев. Под утро брела домой.
         Забегала к ней после работы Татьяна Коломиец, не заставала дома. В неделю почернела, поседела Маша Суслонова. Что ела, что пила? Никто не знал. Она не помнила. Попалась ей на глаза бутылка водки, что стояла в шкафу. Налила она полный стакан, выпила одним духом. Первый раз уснула бесчувственным сном.
         На работе ей оформили отпуск. Заведующая детсадом принесла деньги, но застала Суслонову спящей. Увидела на столе начатую бутылку, успокоилась: «Горечь зальет горечью, вышибет клин клином». Оставила деньги и ушла. Больше Суслонова не работала. Продала корову, продала все, что можно продать. Опустилась, спилась. Пытались ее и уговаривать, и стыдить. Было поздно. Отступились.
         Борис и Петр Коломийцы подучились на курсах, работали шоферами, Фролка сидел в конторе, счетоводил. Не любили их в поселке. Хапуги и пьянчужки, в беде не помогут, а зазеваешься – и стащат, что подвернется.
         На разнарядке как-то спросили Петра:
         – Тоскуешь о Ленке Суслоновой? Славная была девушка.
         – Да ну, – отмахнулся Петр. – Девок как навозу. Монахом не останусь.
         Царапнула парней обида. Неплохо бы и в скулу заехать, да он быка изувечит.
         Александр Крапивин окончил техникум, приехал в совхоз. Назначили его механиком в автопарк. После гибели Суслонова никто на этой должности долго не держался. Тяжело переживал Крапивин трагедию тети Маши. Заходил к ней, она радовалась его приходу. Под конец просила денег, уверяла, что на хлеб, но сразу же их пропивала.
         В осенний ненастный вечер подобрал ее под забором Миша-дурачок. Приволок домой, отмыл в бане и уложил с собой в постель. Мише – за тридцать. Здоровый как конь. Кочегарил в котельной, и дом ему остался от родителей. Только какая же дура пойдет за него? Вот и жил один. Трое суток беспробудно спала Суслониха у Миши-дурачка, и вдруг нашло на нее просветление, что спит она с чужим мужчиной, да еще и дураком. «Опоганилась! Сережу предала!» – взвыла она простреленной навылет волчицей. Рвала зубами подушку, билась лбом о стену.
         Миша ошалело хлопал белесыми ресницами, не понимая, что приключилось с бабой. Побежал за водкой. Когда вернулся, Суслониха уже повесилась.
         По этому поводу и подрались мужики в бане.
         – Миша, ты спал с Суслонихой-то?
         – Конечно, – по простоте отвечал дурак.
         – Как с бабой спал-то?
         – Ага. Исо как! – лыбился Миша.
         – Ха-ха-ха! – покатывались мужики.
         – Она же грязная!
         – Я ее дочиста вымыл.
         – Га-га-га! – ржали зубоскалы.
         Александр Крапивин сидел в стороне, кусал губы. Кружка с пивом вздрагивала в его руке.
         – Она поди ишо девушкой была? – подначил Петр Коломиец.
         – Кака девуска? – удивился Миша.
         Крапивин не помнил, как шваркнул Петра, как раскидал его братьев…
         Немало похлопотал следователь Пронин, защищая Крапивина. Жители поселка встали на его сторону, но засудили мужика все же. Дескать, нельзя самому чинить расправу, на то имеются прокурор и суд. Но, говорят, и статьи такой нет. Так что глумись сколько угодно над памятью человека, который тебе сопли вытирал, свою кровь отдал.
         Вот такая история.
         А в поселке стало два дурачка: Миша и Петя. Один рыжий, другой чернявый – и оба кудрявые. Когда сходятся они вместе, вспоминают Суслониху и хохочут так, что опрудятся оба. Но что с них взять?

                г. Красноярск, 1983 г.