На ветрах Севера

         Доцент Васин прилетел в Туруханск в мае пять лет назад для оказания помощи животноводам местного совхоза. Федор Павлович вышел тогда на пенсию, заимел массу свободного времени, ему обещали выплатить расходы, связанные с поездкой, и он охотно согласился. Предложение его даже обрадовало.
         Занимаясь долгие годы педагогической, научной, большой общественной деятельностью, Васин привык чувствовать свою нужность людям, свою полезность существования, привык гордиться этой полезностью. И вдруг – полная ненужность, одиночество, пустота. Сначала изредка вспоминали о нем сотрудники, ученики, а потом…  До Туруханска три часа летного времени, не считая короткой посадки в Ангарске или в Подкаменной Тунгуске.
         Васин в душе был художником, сносно рисовал и писал стихи, хотя публиковал их редко. В частых поездках по делам службы мог он часами простаивать у вагонного окна, любоваться пробегающими перелесками, болотцами, сосновыми борами и сожалеть, что редко удавалось выехать за город с этюдником или удочкой.
         И на этот раз место в самолете, к радости Федора Павловича, оказалось у окна. ЯК-40 забрался на девяностокилометровую высоту, внизу открылась широкая панорама, постепенно тающая в далекой синеве, сливаясь с небом. День выдался погожим, разрозненные молочно-воздушные клочья облаков почти не закрывали землю.
         Под крылом самолета плыли и плыли горы, пади и седловины со щетиной смешанного леса, большие и малые озера, причудливые кружева петляющих рек и речушек с кудрями кустарников по берегам. Проплывали мелкие деревушки, как на игрушечном макете, с неизменными прудами и полосками пашен.
         По прямым, как стрелы, дорогам божьими коровками ползли автомобили. Кое-где в низинах забытыми простынями белели снега. Но все это было не похожим на то, что видел раньше Васин, пролетая над густонаселенными районами страны.
         Чем дальше к северу, тем сильнее менялся рельеф и характер панорамы. Местность становилась равнинной, реже встречались поселки, исчезли поля, бесснежными оставались редкие проплешины и наконец – безбрежность снега и леса с бесчисленным множеством рек, озер и болот. На озерах лежал лед, они легко распознавались по четкому контуру леса, подступившего к берегам. Напротив, по краям болот лес постепенно редел и хирел. «Какая благодать для всякого зверья, птицы и рыбы, – подумал Васин и вздохнул. – Вот бы где порыбачить!»
         Собрав дань ключей и речушек, реки вливались в царственно широкую ленту Енисея, его берега заметно раздвигались в стороны, а, приняв в свое лоно три многоводных Тунгуски, он обретал поистине богатырское величие.
         Могучая река не шарахалась из стороны в сторону, как вихлястые таежные речки, а совершала плавные многокилометровые повороты, обходя возвышения и неся океану массу воды, собранную в Монголии, Туве и на трехтысячекилометровом пути по Красноярскому краю.
         Лед на Енисее протаял пока только вдоль берегов, но таежные речки ожили, блестели проталинами и торопливо полнили его вешней водой. Днями река взломает зимний покров.

                Туруханск

         Туруханск разместился на правом высоком берегу Енисея на устье Нижней Тунгуски и открыт всем ветрам и непогодам.
         В порту Васина встретил шофер директора совхоза, отвез его в гостиницу и сказал:
         – Отдыхайте. Завтра в девять утра за вами заеду.
         Теоретический багаж и практический опыт позволили Васину быстро вникнуть в систему здешнего животноводства и внести полезные предложения, которые он изложил письменно, а также на совещании специалистов при директоре. Кроме того, провел серию бесед с животноводами на обоих отделениях.
         С тех пор у Федора Павловича установились деловые и дружественные отношения с руководством совхоза, которое считало, что в успехах животноводческой отрасли, а они значительны, заслуга и Васина. Он дважды в году прилетал в Туруханск, продолжал научные консультации, а ему выплачивали командировочные и обычно обеспечивали возможность порыбачить. На том и ладили.
         Туруханск, поселок геологов, охотников и рыбаков, захламлен и неблагоустроен, хотя является центром обширного, больше любого европейского государства, и богатейшего северного района. Дома – больше деревянные, одноэтажные – бараки, лачуги, сараи, клети, раскиданные как попадя, будто их то насыпали горстями, то расшвыривали россыпью с огрехами, – чуть не весь год до макушки засыпаны сугробами.
         Жители прокладывали тропы через снежные завалы, порой на уровне крыш, к магазинам, школе, детсадам, к месту работы. В бураны и метели, что здесь обычны, люди брели навстречу ветру, склоняясь до земли, или откидывались назад, сдерживая напор урагана в спину, и осторожно нащупывали ногами занесенную снегом тропу. Оступиться с нее значило ухнуть в сугроб по пояс, а то и выше, и выбраться снова на узкую тропинку будет не просто.
         А с середины мая до сентябрьских заморозков в путаном лабиринте поселка кучи щепы, опила, неубранных стройматериалов и разного хлама, непролазная грязь и непросыхающие лужи, через которые можно пробраться только в резиновых сапогах.
         Среди поселка кучками и в одиночку темнели обтрепанные ветрами ели, а вплотную к окраинным постройкам подступал низкорослый, полукарликовый лес. Даже лиственницы и кедры в здешних лесах редко имели у комля толщину более 10-12 сантиметров, так что кедровые шишки можно доставать руками с земли, как яблоки в саду.
         В центре поселка (административном центре) несколько улочек можно назвать улицами. Здесь и дома поаккуратнее, и вы-строились они в два порядка, и вдоль них проложены тротуары, местами из бетонных плит. На этих улицах есть и зеленые насаждения из березок и лиственниц, и сугробы разгребают бульдозерами для проезда транспорта.
         В центре поселка – магазины, школа, гостиница, дворец культуры примитивного сооружения и, конечно, учреждения районной партийной и советской власти.
         Здесь же действительно современный мемориал в память туруханцев, погибших в борьбе с фашизмом, который местные власти едва удосужились соорудить к 45-летию Великой Победы.
         Авиационная связь Туруханска с внешним миром и внутри района – единственный транспорт в долгие зимы – ненадежен из-за сумасшедших условий погоды. Основные грузы забрасывали сюда и вывозили отсюда за два-три летних месяца водным путем.
         На территории района единственная автодорога длиной в двадцать километров от райцентра до Селиванихи (отделение Туруханского совхоза). Транспорт местного населения – зимой лыжи и «бураны», летом моторные лодки. Многие имеют мотоциклы и легковые автомобили, однако маршруты на них ограничены поселком и указанной выше дорогой.
         В Туруханске каждый житель в какой-то мере охотник и рыбак, независимо от основной должности, поэтому количество собак в поселке, вероятно, равняется численности населения.
         В любое время года, при любой погоде лежали собаки возле своих дворов на возвышении сугробов, на тротуарах, крылечках, поленницах, а то бродили ватагами по поселку, решая свои собачьи проблемы. Людей облаивали только молодые собачки – несмышленыши, стремясь, похоже, утвердить себя среди родичей: и мы, мол, не лыком шиты. Взрослые псы и суки – крупные, лохматые, знающие себе цену – на прохожих не обращали внимания, в случае необходимости, сохраняя степенность и достоинство, уступали дорогу.
         В мае погода здесь капризна и норовиста, в любой час может преподнести непредсказуемый выверт. Обычно столбик термометра пляшет от плюс десяти градусов днем до минус двадцати ночью. Если же потянет с севера ветер-резун, температура падает до минус тридцати, и непременно быть такому бурану, что поселок буквально тонет в белоснежной мути, иногда на несколько дней. Тогда даже видавшие виды здешние собаки убираются в закути и, свернувшись в укромном углу, прячут носы в своей дремучей шубе.
         Что влекло сюда людей и что удерживало их в этом полу-аду? Только ли высокий северный коэффициент к зарплате?..

                На реке Летней

         В мае геологи попутным рейсом забросили на речку Летнюю пятерых рыбаков, в их числе Васина и его туруханских друзей: Громова – мужика грузного, двухметровой высоты, и Вакурова – кряжистого, плотного, веселого и громогласного уроженца Севера.
         День выдался, как подарок, ясный, по-летнему пронзительно солнечный. На фарфорово-голубом блюдце неба – ни мазочка облаков, чистые, непотревоженные снега сияли тысячами лучиков, как вороха мелкобитого хрусталя – без темных очков глазам больно! И ни ветерочка, словно в околдованном царстве. Тишина, покой, бездна снегов, тепла и света.
         По обе стороны реки выстроились разновеликие лиственницы, раскинув узловатые бородавчатые руки, перекореженные и перекрученные зимней стужей и ветрами, и жадно вбирали привалившее тепло. От стволов, вибрируя, поднималась испарина. Одновременная реальность несовместимых контрастов – сугробы нетронутых снегов и июльская теплынь – поражала неправдоподобным великолепием. Берега поднимались крутобокими, иногда отвесными наметами снегов, а на реке снега почти не было. Зимой мелководье таежных рек часто «перехватывали» морозы или забивала ледяная крошка, вода поднималась и шла верхом, смывая снег и наращивая толщу льда. Передвигаться по руслу в границах берегов было легко, что создавало немалое удобство рыболовам.
         Солнце припекало так, что Федор Павлович снял пальто, пиджак и свитер, а Иван Громов и Саша Вакуров поснимали рубахи и майки для загара. Оба они страстные рыболовы.
         Впрочем, в Туруханске все рыболовы, и не только мужское население, правда, все же с промысловым уклоном.
         Когда извлекли из рюкзаков рыбацкие снасти, Васин усомнился в успехе всего предприятия. На полуоструганные палки с вколоченными гвоздями вместо мотовилец намотаны лески толщиной 0,4-0,5 миллиметра, привязаны блесны с мизинец, и на крючки прицеплены кусочки розоватого поролона, и люди собрались ловить хариусов!
         Васин знал, что даже летом на саянских реках ставят леску не толще 0,25-0,3, а зимой – 0,2 или 0,15 миллиметра (зимой рыба малоактивна). Но, увидев удочку Васина, Вакуров не расхохотался только из вежливости, однако сказал:
         – Федор Павлович, на вашу удочку ловить только пескарей и ельчиков. Возьмите, у меня есть запасная.
         Васин нехотя убрал хитроумные обманки в рюкзак и взял удочку Вакурова. Просверлили первые лунки. Между льдом и дном реки – четверть метра! «Кроме гольянов вряд ли кто здесь водится»,- подумал Федор Павлович, запуская блесну под лед. Вдруг Громов выволок килограммового хариуса. Черного, глаза-стого, со спинным плавником с ладонь! Сразу же второго… Рыбины забились возле лунок других рыбаков. У Васина пусто. Он просверлил новую лунку и только запустил снасть – рывок!
         Сердце рыбака екнуло и заныло. Рыба зверски сопротивлялась, метаясь подо льдом и не желая входить в горловину лунки. Тут и пригодилась надежная леска. Стесненная ледяным коридором, рыба пошла легче. Сначала взбурлив, выплеснулась зеленоватая вода, и, как обгорелое полено, растопырив пятнистые плавники и жаберные крышки, вылетел хариус, сияя на солнце каждой чешуйкой. Васин метнулся в сторону, присел на корточки и не верил глазам. За многолетние скитания по саянским, особенно тувинским рекам вылавливать такого черта ему не приходилось.
         Федор Павлович переждал, пока руки перестали вздрагивать, успокоился и снова взялся за удочку. До обеда поймал он полтора десятка крупных рыбин, правда, помельче первой. После обеда напал он на ямку и достал из нее красавцев – один увесистее другого. Вытащил даже ленка. Конечно, для красноярца, живущего на многоводной, но переиспоганенной реке, не избалованного речными (и не только речными!) деликатесами, и пойманная рыба чего-то стоит. Но ничем не измерить то удовольствие, те минуты волнения и восторга, какие испытывает подлинный рыболов-любитель (не промысловик!), выуживая крупняка-хариуса.
         Товарищи Васина далеко разбрелись по реке, а он все крутился у ближних лунок, опять и опять возвращаясь на заветную ямку. Неожиданно лед под ним глухо охнул, и Васин оказался по колено в крошеве льда и воды. Черпанул в оба сапога. Когда сверлил лунки, видел же, что под верхней коркой льда – наледь. За день корка размякла, стала проседать. Нужно было развернуть голенища болотников, но… увлекся.
         Вскоре сырость в сапогах просочилась до самых пальцев, а поверхностный лед стал проваливаться чаще и чаще, пока не раскис совершенно. Так и бродил Васин по студеной воде с мокрыми ногами.
         Задолго до вечера похолодало. Запорошил снежок, все густея, и закрыл солнце подвижной пеленой.
         Сначала едва-едва, потом все забористее и привольнее по простору реки загулял ветер, набирая беспричинную злость. Укрыться от него совсем негде. По телу Федора Павловича снизу доверху прошла волна озноба. Ледяная вода через резиновую стенку сапог и пронизывающий ветер скоро доняли Васина так, что его колотил внутренний противный озноб уже непрерывно. Клев прекратился.
         Смотав удочки, все собрались возле рюкзаков. Запасных носков или портянок ни у кого не оказалось, да они, по-доброму, и не нужны. Иван Громов накинул на Васина свой плащ, доходивший Федору Павловичу до самых пяток. Стало ему, вроде, легче, но из-за коченеющих ног он не мог согреться. Кажется, куда проще – развести костер и обсушиться. Но до леса добираться метров пятьдесят по рыхлому снегу трехметровой глубины и без лыж – занятие почти безнадежное. Оставалось ждать. Темнело. Мороз и ветер крепчали, вертолет опаздывал уже часа на три, видимо, что-то случилось. Решили готовиться к ночлегу.
         Там, где лес ближе подступал к руслу, сугробы неприступно крутые, а где берега отлогие, лес далеко. На пологом участке начали проминать тропу к спасительному лесу. Другого выхода не было. Сначала коридор получался почти в рост человека, затем мороз, укрепляющий наст, стал помощником. При осторожном притаптывании снег проседал не больше метра и держал тяжесть человека. До леса было еще далековато, вдруг Саша Вакуров на-шарил под снегом дерево, видимо, принесенное еще весенним половодьем. Дерево большое, суковатое.
         – Ура! Будет костер! – закричал он. – Несите топор.
         Рев моторов услышали, когда вертолет завис над рюкзаками, видимо, шел он низом, высматривая местность сквозь снежную завесу. А костер так и не успели развести.
         На посадку Васина вели под руки, занемевшие ноги не слушались хозяина. Был он тогда уверен, что пневмонии, если не хуже, ему не избежать, а не схватил и насморка. Видимо, сработал тот психологический заряд, который он щедро получил на удивительной рыбалке.
         Позднее все забылось: и коченеющие ноги, до ломоты стиснутые холодными сапогами, и судорожная дрожь каждой клетки тела, будто Васина окатывали ледяной водой, и стиснутые зубы до боли в черепе. Не забылось чудо – Летняя! Каждый раз при воспоминании о ней не только живо вставала перед глазами сказочная картина того праздничного солнечного дня, не только отчетливо виделись характерные металлические переливы чеканной чешуи и мельчайшие подробности упругого тела рыбины, но руки физически ощущали толчок поклевки и живую тяжесть сопротивления стремительного красавца шальных сибирских рек. Эти воспоминания вызывали прилив сил и помогали одолевать невзгоды. Иногда Федор Павлович умышленно вызывал воспоминания о рыбалке на Летней для поправки настроения.
         Недаром мудрецы древности будто бы говорили, мол, время, проведенное на охоте и рыбной ловле, в срок жизни не включается. Во всяком случае, Васин был уверен, что приятные эмоции, в частности на удачной рыбной ловле, усиливают стойкость к заболеваниям. На этот счет имел он массу убедительных примеров. Например, в прошлом году, тоже в мае, закончив дела в совхозе, Федор Павлович собрался в Красноярск, но Громов и Вакуров уговорили его на последний лов зубатки – у них два свободных дня, у Васина время вообще не ограничено.

                За зубаткой

         Зубатка, некрупная морская рыбешка, в Енисей заходит на икромет рано весной большими косяками. На ее лов к постоянным местам нерестилищ устремляются сотни рыбаков из разных уголков Севера, образуя на льду сообщества – норильчане, дудинцы, снегогорцы, туруханцы. Улетают одни, прилетают другие. Туруханцы обычно ловят зубатку напротив бывших приенисейских деревушек – Горошихи и Полой, возле них есть курьи со слабым течением. Уловистые места на обширной курье (несколько квадратных километров) легко найти по кострищам, брошенным продуктам, бутылкам, загаженному льду. В таком месте и лунки насверлены на каждом шагу. Рыбьи косяки почему-то идут по курье ходом, задерживаясь на какое-то время на определенных участках. Шастая по льду, рыбаки обнаруживают их и потом базируются группами на посещаемых косяками местах.
         Вертолет, переполненный людьми и имуществом, опустился на лед у Полой (где-то в районе Курейки). От трапа люди сразу устремились к ближайшему замусоренному участку занимать лунки. Васину, как менее проворному, лунка здесь не досталась, а сверлить новую – дело трудное (полтора метра!). Он сел на некотором удалении на одиночную лунку, прицепил на блесенки по кусочку зубатки (полуизрезанные рыбешки валялись на льду), запустил под лед и… сразу поклевка. В течение часа Федор Павлович только успевал наматывать леску, отцеплять рыбок и запускать снасть, часто ловились сразу две рыбки. К нему сбежались рыбаки, обсели кругом, заскрипели ледобуры (близко лунок не оказалось), а зубатка почему-то дико брала только у Васина, на долю остальных выпадали редкие поклевки. Какой-то парень в сдвинутой на затылок ушанке остановился против Федора Павловича, постоял и сказал с завистью:
         – Во дает, мать негодница!
         – Як с кладовки, – покачал головой хмурый бородач. – А в мени пусто.
         Слышались и соленые словечки, а Федор Павлович продолжал таскать серебристых рыбок. Или он успел очень точно нащупать глубину спуска (в «полводы»), или его блесенки «играли» по-особенному, сказать трудно. Вдруг клев прекратился. Косяк ушел.
         В это время кто-то на дальнем краю участка замахал руками, вытаскивая рыбу, волна рыбаков хлынула туда. Масса людей в течение дня перекатывалась с поспешностью необыкновенной с одного места на другое, едва завидя у кого-то клев. И это оправдывалось, каждый успевал ухватить с десяток рыбок. Васин упорно сидел на «своей» лунке, будто примерз. Разве угнаться ему за здоровыми молодыми мужиками? Он собрал рыбу в мешок, попытался сосчитать рыбок, но, насчитав пятьдесят, сбился. На его удочку еще раза два натыкались небольшие косячки, и снова его облепляли проворные рыболовы. День был хмурым, неморозным, ветер незлым, но под ногами не ковер, а лед. Стало зябко. Поэтому и Федор Павлович предпринял две бесполезных перебежки, лунок ему каждый раз не доставалось. Он вернулся на прежнюю.
         Совсем некстати, без разбега, налетел шквальный ветер с дождем и снегом. Со льда поднял всякий хлам – обрывки бумаги и пленки, куски картона и фанеры, у многих сорвало палатки, люди бросились их закреплять. А у Васина сумасшедший клев. Ветер разбрасывал рыбок по льду, леска то и дело путалась, а рыбешки хапали с лету. Только Федор Павлович привстал, чтобы отцепить леску, застрявшую между льдинок, ветер, будто караулил момент, набросился с дурацкой силой, понес в сторону складной стульчик. Васин догнал его, вернулся к лунке тяжело дыша, плотно придавил сидение и, обернувшись спиной к ветру, начал снова таскать серебристых зубаток. Все одежки на спине промокли до живого тела, от мокрого стульчика промокли и другие места. Рыба продолжала очумело клевать, и Васин не мог оторваться от лунки. Большинство рыбаков попряталось в укрытия, остались самые заядлые, и те завернулись в полиэтиленовые пленки. Прибежал Саша Вакуров:
         – Федор Павлович, идемте в палатку. Мы чай вскипятили и разогрели консервы.
         – Иду, – Васин почувствовал вдруг, что страшно промерз. Даже губы плохо слушались.
         Громов и Вакуров настелили в палатке доски, куски фанеры и картона, собранные вокруг, все это покрыли брезентом, чтобы спать не на льду. Выпив по кружке горячего чая и перекусив, трое мужиков в зимней одежде (впрочем, Федор Павлович в демисезонном пальто) втиснулись в двухместную палатку, вместившись только боком. Васина положили в середину. Снилось ему, что лежал он в ванне с холодной водой, а вылезти из нее как ни пытался – не мог. Между тем Федор Павлович чувствовал, что подошвы ног уже примерзли к чугунной стенке ванны. «Если примерзнет бок ко дну, – думал Васин, – тогда все». Он собрался и со всей силой рванул на себя ноги и… проснулся. Одежда на нем просохла, но правый бок озяб от однообразия позы и енисейского льда, ноги, казалось, совсем окоченели.
         Федор Павлович с трудом выбрался из палатки, стараясь не разбудить друзей. Все тело болело и плохо слушалось, от холода не дрожала только голова. Васин несколько раз обошел палатку, разминаясь. Мучили зевота и озноб, который теперь пробегал от головы до ног. Часы показывали без четверти четыре. На льду пустынно. Местами скупо горели костры или «шмели» (походный примус), возле них сидя и лежа, подмостив что подвернулось, дремали люди, не имеющие палаток. Одиноко, как привидения, вдали маячили ловцы налимов, однообразно и вяло дергая сверхнадежную снасть. «Так и окоченеть можно,- подумал Васин, силясь сдержать озноб,- морозит, а до утра еще…» Он обошел с десяток лунок, чтобы занять себя. Ни одной поклевки, зацепился только ерш от самого дна, толстый, икряной, скользкий. Васин попытался еще поспать. Он залез в палатку, безбожно зевал, а уснуть не мог. Холодно. Не верилось, что сумел, по сути, на голом льду, проспать больше трех часов. Громов и Вакуров храпели, будто соревнуясь. «Насквозь простудился», – ворчал Васин про себя. Помучавшись, он снова выполз наружу, побегал рысцой, сходил к ближайшему костерку.
         Часов с семи пошел снег. Дул ветер с порывами, не слабел мороз. Рыба клевала вяло, изредка. Рыбаки бродили от лунки к лунке в поисках косяков, но без прежнего энтузиазма. Видимо, ночевка на льду остудила их пыл. Проснулись Вакуров и Громов. На остатках керосина они вскипятили чайник. Обжигая губы, Васин выпил полную кружку с сахаром внакладку.
         – Кажется, согреваюсь, – улыбнулся он и отправился к своей лунке. По соседству сели Саша и Иван.
         – Вчера сколько поймали, Федор Павлович? – спросил Громов.
         – Штук сто или чуть больше, – ответил Васин. – А сегодня всего десятка два.
         – Сегодня клева не будет, – заверил Вакуров.
         – И вертолет не прилетит, – продолжил Громов. – Погода-то вовсе свихнулась.
         Действительно, хотя мороз стал помягче, ветер нес прорву снега, мгновенно превращая людей, сидящих над лунками, в неуклюжих снеговиков. «Перспектива не из веселых, – подумал Васин, – на льду еще ночку». Он уже знал, что были случаи, когда рыбаки ждали вертолет по нескольку дней.
         Вопреки мрачным прогнозам Громова, вертолетчики прорвались сквозь снеговую завесу и ровно в двенадцать, как намечалось, их машина, широко раскинув крылья, красной птицей застыла у самого льда…
         И в этот раз Васина, промерзшего до каждой косточки персонально, миновали пневмония, грипп, кашель и даже насморк. Лишь слегка обметало губы. Грубые материалисты убеждены в чудодейственной силе ста граммов, которые принял Федор Павлович перед сном. В данном случае Васин не полностью отрицал положительное влияние спиртоводочных изделий, но считал, что главное – в удачливой рыбалке, она, мол, не только улучшает на-строение, она – источник здоровья, выносливости.
         О ловле зубатки Федор Павлович написал оптимистические стихи, что были опубликованы в районной газете. Вот они.

                В мае самый лов зубатки.
                У Горошихи палатки
                На реке вразброс и в ряд
                Разноцветием пестрят,
                И блестят на солнце груды
                Рыбы и стеклопосуды.
                Рядом крутится народ,
                Как весной водоворот.
                Это рыщут рыбаки,
                Ищут рыбьи косяки.
                Рыбы нет, ушла куда-то.
                Вместе сходятся ребята
                Для сугреву и с устатку,
                За улов и за зубатку,
                За надежные поклевки
                Разливают поллитровки.
                Не спеша жуют краюшку,
                Пирожок или ватрушку.
                Озираются вокруг,
                Жадно ждут чего-то… Вдруг
                Рыбку выудил старик!
                Все бегут к нему и в крик:
                «Подошла! Пошла, ребятки,
                Торопись имать зубатки!»
                Темной тучей налетели,
                Старика кругом обсели,
                И пошла, пошла работа:
                Сразу по две ловит кто-то,
                Кто-то леску спутал, мать
                Начал громко поминать.
                А зубатка ошалело,
                Что ни кинь, хватает смело:
                Глаз ее, ее бочок
                И совсем пустой крючок.
                Женщины с мужицкой хваткой
                Тоже дергают зубатку.
                Дикий клев недолго длится,
                Но у лунок серебрится
                Ворох рыбы там и тут
                За каких-то пять минут,
                И по всей курье приречной
                Свежий запах огуречный.*
                Вот косяк своей дорогой
                Прокатился. Понемногу
                На реке утихли страсти.
                Рыбаки сломали снасти,
                Разбрелись, и в одиночку,
                Но над лунками, как квочки,
                В тайных таинствах реки
                Поджидают косяки.
                Верят, к ночи иль к обеду,
                Может, завтра, может, в среду
                Кто-то крикнет: «Эй, ребятки!
                Подошел косяк зубатки»…
                …К ночи прибыл вертолет,
                К трапу кинулся народ.
                А на льду (подумать страшно,
                Как живем мы бесшабашно!) –
                Всякий хлам: штаны, портянки,
                Ящики, бутылки, склянки
                И, пока хватает глаз,
                Продовольственный припас:
                Булки хлеба, сушки, плюшки,
                Макароны, постряпушки.
                Вермишель, крупа, галеты,
                Тут же брошены котлеты,
                Банки вскрытые тушенки…
                В бога, в душу, в перепонки!!!
                Люди были здесь иль стадо?
                Полно. Хмуриться не надо.
                Тем припасом, может быть,
                Семью можно год кормить.
                Пусть хотя бы, для примера,
                Старика-пенсионера.
                У него всего достатка
                Часто пенсии тридцатка.
                Ввозим мы из-за границы
                Сотни тысяч тонн пшеницы,
                Может, платим из кармана
                У того же ветерана.
                Но швыряет стар и мал
                Хлеб – начало всех начал!

                * Зубатка сильно пахнет свежим огурцом.

                г. Красноярск