Голубчик

         До деревушки, откуда начинался грейдированный щебеночный тракт, осталось километров десять, когда машина засела. Не помог и ведущий передний мост. Шофер Гриша, двадцатилетний плотный сибирячок, чертыхаясь, ушел за трактором. У газика остались двое: главный ветврач района Свиридов Николай Васильевич и представитель областной службы Санько Стефан Маркович.
         Свиридов – худой, сутуловатый мужчина, с глубоко посаженными глазами и свислым малиновым носом. Очки в массивной оправе, седая бородка и усы ежиком облагораживали его болезненное лицо и почти скрывали фронтовую отметину – шрам от подбородка до уха. Санько, напротив, – солидный, с преждевременным брюшком и залысинами, сиял здоровьем. Приехал он по важному делу.
         Из района поступили тревожные сигналы, которые указывали на возможную вспышку инфекции. Он лично побывал на отдаленной неблагополучной ферме, распорядился направить патологический материал и образцы кормов в бакветлабораторию и с чувством исполненного долга возвращался в райцентр.
         Но вдруг наступило потепление, да еще с дождичком, и таежная дорога сразу раскисла. Сначала оттаял только верхний слой земли, машину водило из стороны в сторону, как по мылу, но в умелых руках Гриши она возвращалась обратно в колею и оставляла позади километр за километром. В опасных местах шофер выскакивал из машины и находил объезд. А этот овражек с прогнившей гатью обойти не удалось: справа шумела река, слева вплотную к дороге подступал лес. А промерзший грунт протаял в овражке полностью. И теперь без трактора не выбраться.
         Отправляя шофера, Свиридов говорил:
         – Трактор заполучить на полдня – дело, конечно, трудное. И если заминка, зайди к Прохорову, скажи, мол, Свиридов просил. Тот не откажет. После работы поедет или сына пошлет. В район не забудь позвонить, пусть к нашему приезду анализы подготовят.
         Проводив Гришу, Свиридов снял мокрый плащ, свернул его изнанкой наружу, забрался в машину и принялся что-то искать в портфеле.
         – Долго здесь будем торчать? – подал наконец голос Санько. Он вообще говорил мало, оберегая начальственное достоинство.
         – В лучшем варианте часиков до двенадцати ночи, в худшем – сутки, – спокойно ответил Свиридов. – Завтра повезут молоко с фермы на тракторе. Мимо никак не проедут.
         – Сутки? – Стефан Маркович резко повернулся, пружины под ним охнули. – Шутите?
         – Какие могут быть шутки?
         – Окоченеем же к чертовой матери! А вдруг мороз?
         – Может быть. А вы что предлагаете? – продолжая рыться в портфеле, спросил Николай Васильевич.
         – Это вы, голубчик, предлагайте. Смею напомнить: я приехал в ваш район разобраться, как вы работаете, – повысил голос Санько, нажимая на слова «ваш», «вы» и прозрачно намекая, что от него зависит, как будут квалифицированы причины возникновения инфекции, если она подтвердится. И чтобы не было недомолвок, помягче, но досказал:
         – Надеюсь, догадываетесь, что заключение буду писать я. Я и никто другой.
         Свиридов поднял голову, не мигая, смотрел на Санько. Лицо Николая Васильевича, и без того бледное, побелело, резче выступил синий рубец шрама. С языка готовы были сорваться злые слова, чтобы поставить на место зазнавшегося коллегу и напомнить, что в областное управление попал он по его, Свиридова, протекции. Но взял себя в руки. «Его не переделаешь, – рассудил он, – а осколок, что сидит под лопаткой, тонко реагирует на чрезмерные волнения. Так что себе дороже». Он склонился над портфелем и, наконец, нашел, что искал. Это капроновая леска с поплавком и крючком, намотанная на пенопласт. Ответил полушутя:
         – Дорогой Стефан Маркович, человек пока не может управлять силами природы по своему разумению, и я не волшебник, а то бы непременно вызвал для вас ковер-самолет и прекратил бы этот проклятый дождь.
         – Бросьте неуместные шутки. Я серьезно спрашиваю: что намерены предпринять? – снова слегка повысил голос Стефан Маркович.
         – Человеку, как известно, прежде всего необходима пища. И в данном случае не духовная, а обыкновенная еда, о чем писал еще Людвиг Фейербах. В нашем распоряжении имеются полбулки хлеба, соль, луковица и кусочек сала. Жидковато на двоих мужиков, тем более, мягко выражаясь, в прохладных условиях обитания, – в том же полушутливом тоне рассуждал Свиридов. – Следовало бы пополнить наши продовольственные ресурсы. Этим я и займусь.
         Санько слушал внимательно, не перебивая, его до сих пор беспокоила перспектива ночлега «в прохладных условиях». О хлебе насущном он не подумал. При отъезде плотно позавтракали. Но уже обед, а впереди еще сутки.
         Стефан Маркович строго соблюдал режим питания, и в нем поднялась волна негодования на Свиридова, который не позаботился захватить провизии в дорогу для представителя области. «Беспечный человек, – возмущался он про себя. – Торчим в тайге под дождем, провизии нет… В районе инфекционное заболевание скота, а он шуточки шутит. О каких-то продовольственных ресурсах толкует. Только бы выехать отсюда, я приведу его в чувство». А вслух спросил:
         – Магазин рядом или ресторан?
         – Рядом тайга, – будто не замечая издевки, ответил Свиридов. – Вернусь часа через два. Вам рекомендую развести костер, иначе действительно окоченеете. Вот спички, а вот вам плащ и резиновые сапожки. Для наших мест самая модная одежонка. Я захватил на всякий случай.
         – Меня оставляете одного? – заметно струхнул Санько.
         – Ненадолго, – улыбнулся Свиридов.
         – Может, сначала перекусим, чем бог послал? – Стефан Маркович особо выделил последние слова, вкладывая в них свой смысл и намекая на беспечность районного врача.
         Но на этот раз Николай Васильевич не понял намека.
         – Никоим образом, – ответил он тоном, не допускающим возражений, а закончил опять, как показалось Стефану Марковичу, шуткой. – Обстановка вынуждает меня объявить военное положение. Как бывший фронтовик, всю полноту власти и ответственности беру на себя и требую безоговорочного подчинения…
         Санько демонстративно смерил Свиридова прищуренным взглядом сверху вниз и отвернулся.
         – Если не хотите в лучшем варианте попасть в больницу, – закончил Николай Васильевич и ушел.
         Санько долго и неподвижно сидел в машине, втянув голову в плечи. Положение ему казалось катастрофически безнадежным. Он бранил себя, что согласился поехать в этот забытый богом район. Вполне мог отказаться, сославшись на нездоровье жены. У нее как раз была повышенная температура.
         Вспомнив о жене, Стефан Маркович представил, как дочь вернулась из школы, как они с мамой неторопливо обедают в теплой кухне, и ему сделалось нестерпимо жаль себя. «Мотаюсь на краю света в холоде и голоде, кто это оценит? – невесело подумал он. – Схватишь пневмонию, а то и вовсе попадешь на Бадалык». Все его существо воспротивилось такой мысли. Он поежился от холода. Ноги в полуботинках мерзли, видимо, от них распространялась мелкая внутренняя дрожь по всему телу.
         Санько достал сапоги, в них нашел шерстяные носки. Переобулся. Натянул брезентовый плащ поверх демисезонного пальто. Стало вроде потеплее. Он вылез из машины, захватив спички. Дождь прекратился, в воздухе кружились редкие снежинки. Стефан Маркович огляделся, выбрался из грязи на чистое место. «Где же Свиридов? – подумал он. – Третий час, как ушел. Впрочем, сидит где-нибудь в избушке, в тепле… Ест что-нибудь. В избушках всегда же оставляют припасы». Санько, не разбирая грязи, вернулся к машине, достал сумку с продуктами, отломил половину хлеба, нашел сало, завернутое в холстину, и стал жадно есть.
         Остатки хлеба убрал в сумку, вытер руки о полу плаща, сказал вслух:
         – Теперь можно и костер разводить.
         Но сколько ни бился, костра разжечь не сумел. Махнув рукой, снова забрался в машину, завел ее. От работающего мотора и печки пошло приятное тепло, и Санько задремал…
         Очнулся он оттого, что заглох мотор. Стефан Маркович медленно поднял голову, открыл глаза.
         – Горючее жжете, а заправка только в райцентре, – с раздражением выговорил Свиридов, убирая в карман ключ зажигания. Когда он пришел, Санько не слышал. Стефан Маркович промолчал. Сидя в машине, он видел, что Свиридов развел костер и что-то колдовал вокруг него. Затем подошел к машине, сутулясь больше обычного, достал сумку с продуктами, заглянул в нее, долго молчал.
         – Детей за такие дела наказывают по мягкому месту. Взрослых… на фронте ставили к стенке, – зло выговорил он. – Ну, а вас… вас прошу обедать..
         Стефан Маркович вспыхнул от обиды, поклялся отомстить за оскорбление, но, помедлив, вышел из машины, с напускным безразличием подошел к костру и глазам не поверил. На лапнике лежало десятка два крупных хариусов. Свиридов потрошил их, подсаливал и укладывал в полиэтиленовый мешок, а над углями костра, на вертелах из веток, румянились золотистой корочкой рыбины, испуская сказочно аппетитный запах. С них капал и шипел жирок. Возле костра стоял котелок с чаем, настоянным на ветках смородины.
         – А говорили – вы не волшебник, – польстил повеселевший Стефан Маркович. – Царский обед!
         Николай Васильевич отрезал по кусочку хлеба, остатки убрал в сумку на завтрак. Подал Санько кружку с разведенным спиртом. Тот выпил, передернув плечами, и приступил к рыбе. Ел он аппетитно, но с каким-то неуловимым изяществом. Что называется, смаковал и похваливал то и дело:
         – Чертовски вкусно. Ничего подобного никогда не пробовал. Пальчики оближешь. – И облизывал пальцы.
         Свиридов ел вяло. С трудом дожевав хариуса, закурил и сидел молча, время от времени поправляя костер.
         – Обед опоздал. Будем считать, что это и ужин, – сказал он, с усилием поднимаясь. – Пора на ночлег.
         Было видно, что он очень устал.
         Пока Стефан Маркович, обжигаясь, допивал чай, Свиридов написал записку, оставил ее в машине, достал из багажника зачехленное ружье, выплеснул остатки чая, котелок засунул в сумку и повторил:
         – Пора на ночлег. Пошли.
         – Куда? – удивился Санько.
         – Недалеко. Засветло успеем.
         Шли с полчаса. Вышли на поляну со стогом сена, огороженным жердями. Снег пошел гуще, быстро потемнело, лес, окружавший поляну, виделся черным контуром, где-то рядом шумел перекат. Стефан Маркович поежился от сознания жуткой оторванности от привычного мира, затерянности в безлюдной, безжалостно неуютной тайге. Он не мог взять в толк, зачем нужно было уходить от машины и от костра в холодную темень, в ночь? Он рассчитывал, на худой конец, на охотничью избушку.
         Свиридов сбросил ружье и сумку, пролез между жердей и долго возился под стогом. Около него росла куча по-летнему душистого сена.
         – Идите сюда, – позвал он. – Закройте лицо капюшоном и заползайте под стог.
         Санько очутился в просторном углублении, где было сухо и тепло, вытянулся во весь рост, пошевелился, устраиваясь удобнее и затих.
         – Спокойной ночи, – сказал Николай Васильевич, зарывая входное отверстие сеном.
         – А вы куда? – затревожился Стефан Маркович.
         – Такую же нору сделаю.
         …Санько проснулся и не сразу сообразил, где он. А когда вспомнил все, даже улыбнулся. «Пневмония, Бадалык, – подумал он. – Тут год прожить можно. Расскажу в управлении, не поверят. А жена… вот уж поохает». Но какое-то беспокойство слегка кольнуло его и все нарастало. Он прислушался. Тихо. Абсолютно тихо. Ни единого звука, ни единого шороха. Сделалось страшно. «Бросил! Одного в тайге бросил!» – пронеслась убийственная мысль. На лбу выступила испарина.
         Стефан Маркович проворно выбрался из-под стога и зажмурился. Вся поляна, черные кусты и лес засыпаны снегом. Угрюмо, с какой-то угрозой, шумела река в перекате. От стожка сена в сторону леса тянулся след. «Бросил, подлец, – обреченно заключил Санько. – Говорил же, к стенке поставить надо». И вдруг увидел костер. Отходил постепенно, будто возвращаясь с того света. Теперь рассмотрел он и Свиридова у опушки леса и направился к нему.
         – Как спалось? – спросил Николай Васильевич, улыбаясь в усы.
         – Прекрасно. Я же говорю, вы настоящий волшебник. А чем это так… так изумительно пахнет? – окончательно успокоившись и счастливо улыбаясь, спросил, в свою очередь, Стефан Маркович.
         – Глухарку подстрелил. Собирался будить на завтрак, а вы тут как тут.
         Только позавтракали, пришел трактор. Приехал сам Прохоров вместе с Гришей.
         Они сначала вырубили лед, затем выдернули машину. Прохоров выпил полкружки спирта, запил водой, вытер седые усищи рукавом и пробасил:
         – Поезжайте. Теперя дорога пойдет гладкая, а я хлыст прихвачу на дровишки.
         Опасения были напрасными. Инфекция не подтвердилась. Бакветлаборатория дважды перепроверила анализы и дала отрицательное заключение. Санько обрел прежний начальственный вид и в этот же день уезжал домой. На прощанье сказал Свиридову:
         – Все обошлось хорошо. Зря волновались, голубчик. Да я и не дал бы вас в обиду.
         Николай Васильевич проводил его до машины и распорядился:
         – Гриша, отвези Стефана Марковича на станцию и помоги купить билет. Скажи Дусе, мол, Свиридов просил нижнее место. Она не откажет.
         Санько полез в газик, но спохватился:
         – Да, чуть не забыл! Голубчик, не могли бы вы хоть пару соленых хариусов, жену угостить. Сами понимаете… Побывал в таежном районе, и…
         – Они в машине, – перебил Свиридов, – пока приедете домой, как раз все усолеют.
         – Всех… всех можно забрать?
         – Забирайте.
         – У вас добрая душа и широкая, истинно русская натура, – рассыпался в любезностях Стефан Маркович. – Я где-то читал, что фронтовики, выражая высшую похвалу человеку, говорили, мол, пошел бы с ним в разведку. Я на войне не был, но скажу, что с вами, голубчик, я лично смело пошел бы в разведку.
         Николай Васильевич слегка пожал протянутую руку и, не оглядываясь, ушел в контору.

                г. Красноярск, 1982 г.