Чертенок. Глава 1

Саша Тарковский с удовольствием вытянул ноги, сев в отцовское кожаное кресло, расположенное в глубине мрачного кабинета, стены которого были обиты древесиной, но лак на которых уже порядком облез. Тарковскому-старшему очень не хотелось затевать ремонт, поэтому скромные потуги матери Саши так и оставались несбыточной мечтой принимать гостей в комнатах, чье убранство нестыдно показать мелкопоместным дворянам.

Николай Владимирович терпеть не мог перемены, консервативно относясь даже к таким элементарным вещам, как новый лак на стенах. Когда много лет назад отменили крепостное право, Тарковский-отец был крайне разочарован и долго еще отлеживался в постели, до конца не веря в случившееся.

Ольга Андреевна заглянула в кабинет и, обнаружив там сына, зябко поежилась. Гнев отца семейства был бы страшен, если он узнал, как его первенец неуважительно водит карандашом по поверхности дубового стола. Саша являлся маминым любимчиком, в муках рожавшей его трое суток и чуть не погибшей из-за неправильного положения плода. Это был ее единственный, а потому горячо любимый сыночек.

К сожалению, по мнению отца, он слишком долго прятался за мамину юбку, а потому был отправлен в Петербург, где мальчику надлежало изучать в лицее языки, историю и прочие науки более тщательно, чем у нанятых учителей дома. И вот, он приехал на каникулы, закончив очередной образовательный этап с отличием и радуя материнское сердце своим редким и, как правило, коротким присутствием в отчем гнездышке.

Сашеньке было тринадцать лет. Для своего возраста сей юнец был, пожалуй, невелик ростом, не отличался красотой черт, унаследованных от всё еще хорошенькой матери в более жесткой и какой-то безобразной форме.

Глубоко посаженные карие глаза напоминали злые колючки, когда он, близоруко щурясь из-под кустистых бровей, пытался разглядеть кто перед ним. Очки у Саши надолго почему-то не приживались, постоянно ломаясь то на уровне оправы, то страдая от разбитых линз.

Ольга Андреевна смутно подозревала, что уже неподдающиеся счету очередные очки пришли в негодность под действием чужого вмешательства, о чем скромный Саша, разумеется, умолчал. Он вообще был достаточно замкнутым в себе мальчиком, плохо заводившим новые знакомства и еще хуже приживаясь в коллективе.

Однако Николай Владимирович желал вырастить из сына настоящего мужчину, а потому отмахивался от предположений жены, уверяя, что ничего с Сашей страшного произойти не может. В лучшем случае научится постоять за себя, а в худшем приобретет пару бесплатных уроков вежливости и доброжелательности, которых, по мнению отца, Александру очень не хватало.

Взять, к примеру, прошлое Рождество, когда у них гостили Савченко. Так вот Тарковский-младший спускался лишь ради очередного приема пищи, отказывался поддерживать беседу, а когда его спросила Машенька, младшая дочь Виктора Васильевича, почему он все время молчит, то ответ заключался в «нежелании промывать кости здесь отсутствующим, а также распространять и поддерживать слухи и сплетни».

На мгновение повисла гробовая тишина, когда было слышно лишь урчание пушистого любимца по имени Барсик, довольного и сытого персидского кота, подаренного Тарковским одним путешественником.

Николай Владимирович, порядком подвыпивший и от того красный, как рак, встал из-за стола, готовясь достать из брюк ремень и задать грубияну жару. Ольга Андреевна, напротив, была белее снега, подумывая над тем, как бы повыгоднее упасть в обморок, дабы Сашенька получил возможность сбежать.

Разрядил обстановку Виктор Васильевич, захохотав во все свое немаленькое горло. Вторя супругу, Маргарита Павловна, чуть повизгивая, захихикала, прижимая ко рту салфетку и деланно содрогаясь от собственного смеха. Машенька, будучи на два года моложе виновника паузы, не совсем поняла что происходит, а потому предпочла полезть под стол, где гордо восседал Барсик. Достав кота за хвост, девочка так рьяно начала его гладить, что тот, расцарапав мучительницу, с надрывным воплем убежал куда подальше.

Машкины слезы отложили расправу Тарковского-старшего над младшим, позволив последнему безнаказанно на тот момент наслаждаться компотом и пирожным с взбитыми сливками.

За прошедшее время Саша стал, пожалуй, общительнее и разборчивее в выборе манеры держать себя в обществе. Подхалимом и льстецом он так никогда и не станет, но в целом, его начитанность и воистину энциклопедические познания всего и вся, если не устранят полностью, так сгладят точно физическую некрасивость, если можно так высказаться.

Александр нервно взъерошил волосы и, не отрываясь, читал письмо, только что полученное от лучшего и, наверно, единственного друга-лицеиста Кости Филонова. Саша был настолько погружен в свое занятие, что не заметил, как мать аккуратно захлопнула дверь в кабинет и тихонько ушла, понаблюдав за сыном не менее десяти минут, стоя на пороге.

Костя писал в спешке, сбивчиво преобразовывая мысли и свежие впечатления в беглые, но не ставшие оттого менее красивыми буквы. У Филонова всегда все получалось на отлично, за что бы он не взялся. Первый в учебе, схватывая все налету, первый в верховой езде, первый в теннисе, первый в декларировании стихов, первый по количеству отданных ему сердец и полученных клятв в дружбе навек и верности.

Саша, искренне считавший себя посредственностью, всегда недоумевал, как он смог стать лучшим (а это было откровение самого Филонова), другом такому замечательному человеку. Костя был для него чем-то совершенным, абсолютным идеалом. Таким, каким сам Тарковский мечтал стать: отважным, решительным, независимым, свободным от предрассудков и каких-либо оков, что характерны для лиц, вечно считающихся с чужим мнением.

«Друг мой, Сашка!
Меня уже третий раз зовут на чай, а я все никак не могу отойти от вчерашней сцены и пытаюсь найти успокоение в письме к тебе. Ты всегда являлся для меня оплотом рассудительности, преданности принципам честности, справедливости и добродетели. Ты, Сашка, даже не представляешь, насколько я тобой восхищаюсь. Твоя выдержка и терпеливость являются предметом моего поклонения, однако, я уверен, что они изменили бы и тебе, окажись ты вчера на моем месте.
Как я уже рассказывал тебе, моя семья не бедствует, но траты, к которым я привык с самого детства, столь естественные мне до знакомства с тобой, стали пугать даже мое избалованное воображение. Старший брат Иннокентий проиграл вчера круглую сумму денег, будучи пьяным в стельку. Как ты понимаешь, средства на уплату пошли из батюшкиного наследства. Земля ему пухом!

Кеша, в который раз клялся и божился, что подобного больше не произойдет, но как ты, должно быть, догадываешься, он сам себе не верит, что уж говорить об остальных. Маменька вновь захворала, когда услышала об этом и слегла с горячкой. Бабушка, каким-то чудом держится, но Бог знает, сколько это чудо продлится.

Сестра моя Надя, лишившись заметной доли приданого (а оно и так никогда большим не было), вынуждена была отослать обручальное кольцо Хореву, попросившего ее об этом. Подлый трус отказался брать в жены девушку, чья семья не может предоставить никаких гарантий относительно приданого. Я всегда подозревал, что это бесчестный человек, но искренне верил, что ошибаюсь. Наденька вся в слезах и не знает, как объявить о расторжении помолвки родным, еще не отошедшим от поступка Кеши.

Я же узнал об этом, прочтя письмо Хорева к моей сестре. Не горжусь этим поступком, но беспокойство за Наденьку важнее стыда. Надеюсь, что ты меня поймешь и не станешь презирать за столь низкое деяние, недостойное дворянина.

Так вот, продолжаю. Наденька, страстно любящая негодяя Хорева, решила покончить с собой. Я вытянул ее из петли, которая уже стянула шейку бедняжки. На мое счастье, я достаточно силен, чтобы поднять девушку шестнадцати лет. Если бы я имел ту же комплекцию, что и ты, дружок, то отпевали бы мы сегодня Наденьку…

Надеюсь, ты не обиделся? Я не хотел тебя задеть или оскорбить. Твой ум с излишком возмещает все внешние недостатки, которые, впрочем, ты выдумал сам.

Эх, Сашка! Что же это за времена такие, когда жених думает лишь о наживе, невеста плюет на родных и лезет в петлю? Где ты видишь здесь любовь, уважение, верность? Может, я безнадежный романтик, но считаю, что брак должен быть только по любви.

Не верю я в глубокое чувство Наденьки. Это было лишь желание шить платья независимо от мнения маменьки, о котором придется забыть. Вот она от отчаяния и боязни чужого слова и кинулась навстречу смерти.

Тьфу! Дура! Ты не думай, я люблю свою сестру, но она настолько избалована и капризна, что не в состоянии себе сама чай налить. Да она в куклы совсем недавно перестала играть. Перечит каждому слову старших и дуется, когда делают не так, как она хотела. Ничего не умеет и впадает в истерику от пореза на пальчике. О каком замужестве этой барышни могла быть речь?

А Кеша? Недалеко от сестры ушел. Забросил свою адвокатскую деятельность, так ее и не начав. Лежит днями на диване и просит Фросю ему компрессы делать. У него голова, видите ли, болит. Жить он собирается на доходы с имения. Но ведь совсем другие времена наступают. Тебе ли не знать, что все наше сословие в большинстве своем гниет изнутри, прозябая в духовном кризисе, ничем действительно нужным не интересуясь и просто прожигая жизнь?

Больно смотреть на всех своих знакомых взрослых, чьи умы давно подернуты жирком. Но ведь молодежь, где она? Где бурление идей, биение ключом жизненной силы, мощи империи? Мы погрязли в пережитках, а что самое ужасное, сравняли с грязью точно таких же людей, но только еще к тому же и пашущих землю, и сажающих хлеб. Тот самый, что нам с тобой, Сашенька, приносят на блюдечке, а мы морщим нос, если корочка получилась чуть темнее, чем обычно.

Стране нужны перемены, причем начиная с самых низов. Крестьянам нужно открыть глаза, снять с них пыль поколений, осветить дорогу и поставить всех в один ряд, как и задумывал Господь. Дворян же спустить с небес на землю, встряхнуть, как следует, и занять делом. Иначе беды не миновать.

Друг мой, я должно быть порядком утомил тебя своими наивными детскими рассуждениями? Знаешь, я тут недавно прочел «Робинзона Крузо». Удивляюсь, как я раньше мог его игнорировать? Великая вещь на все времена. Советую, очень советую. А, нет! Ты, конечно, ее прочел давным-давно и теперь смеешься над моим нелепым советом?

Ну да смейся. Я никогда не смогу сравняться с твоей начитанностью и даже пытаться не стану. Буду откровенен, сказав, что мне тебя не хватает. Просыпаюсь утром и думаю, как бы над тобой подшутить на этот раз, а потом вспоминаю, что я дома, а ты далеко…

Знаешь, мне бы хотелось никогда с тобой не расставаться. Эх, был бы ты моим братом! Это же просто замечательно, должно быть, когда в жилах твоего лучшего друга течет такая кровь, как и у тебя. А может, кто-то из нас приемный? Ты не думал об этом? Ведь почему тогда мы так хорошо понимаем друг друга? Или мне это только кажется?

Ладно, пора заканчивать. И так уж как слезливая девчонка чуть не признался тебе в любви. Ха-Ха! Представляешь, по моим рассказам о тебе, Наденька сделала вывод, что мы с тобой идеально подходим друг другу и что нам надо пожениться! Вот дурочка! Это она так сказала без единого намека на шутку, абсолютно серьезно.

Все, теперь точно заканчиваю. Надеюсь на скорую встречу (каникулы без тебя не каникулы), и прощаюсь. Всех благ тебе, милый друг!
Всегда твой
Константин Филонов .
P.S. Ты там часом не влюбился в девчонку Савченко? Они к вам не приезжали на этот раз? Смотри, приревную (ха-ха)! И пиши мне, а то от тебя ни слуху ни духу. Все, прощай!»

Александр Тарковский дважды перечитал письмо друга, сочувственно вздохнув на строчках, касающихся семьи, нахмурившись при знакомстве с просветительными идеями Кости и радостно улыбнувшись при виде плохо завуалированной под шутку ревности.

«Да друг, ты прав, ты во всем прав. Не сомневаюсь, что ты первым же и пойдешь среди своего поколения выкорчевывать пережитки прошлого. Ты не станешь стоять в сторонке, проклиная существующий строй в мыслях, на деле же подобострастно кланяясь ему. Только подрасти, Костя. Не торопись ты строить планы. Побудь с таким же серыми и скучными как я. Пока не встанешь окончательно на ноги, не окончишь лицей»
***

Наконец-то каникулы кончились, и тройка лошадей понесла Сашу к поезду, готовому доставить мальчика в желанный Петербург. Январская же вьюга, укутавшая землю в белый саван, отказывалась отпускать Тарковского от материнских глаз, настойчиво завывая и тормозя коней. Мишка Сахаров, правивший тройкой, погонял их кнутом, но тщетно. Лошади застревали по колено в снегу и, пугаясь непогоды, громко ржали.

Но вот буря утихла, позволив добраться до вокзала и выпить, о счастье, горячего чаю. Мишка доставил дворянского сына в вагон прибывшего поезда, пыхтящего, дымящего и такого для Саши родного. Мальчик распрощался с извозчиком и стал располагаться в купе.

Помимо него там ехала молодая красивая дама в сопровождении элегантно одетого мужчины. Даже, пожалуй, чересчур элегантно одетого, хотя вряд ли такое словосочетание приемлемо.

Мужчине было, как и даме, не больше двадцати пяти - двадцати семи лет. Пара пила что-то, не очень похожее на чай и беседовала вполголоса. Женщина покосилась на Сашу, презрительно посмотрев на его промокшую от снега шубу и блестящую от растаявших снежинок шапку.

Зато щеголеватый молодой человек с любопытством взирал на раскрасневшегося от мороза мальчика и чуть ли не в открытую засматривался на него. Саша, почувствовав на себе столь откровенный взгляд, насупился.

Он имел некоторые понятия о гомосексуалистах, но считал это явление столь редким, что не мог заподозрить в этом красавчике представителя их рядов. Однако, слащавость голоса и несколько женственная манера держаться молодого человека, посеяли в Тарковском зерно сомнения.

Опасения подтвердились, когда красавчик тонким голосом возобновил беседу, прерванную приветствием Саши. Не утруждая себя правилами этикета, молодые люди продолжили разговор.

- Кэтти, ты не представляешь себе какого это быть преданным! Меня променяли на престарелого танцора, продали за славу и почет. Я был выброшен, как ненужная вещь. Себастьян забыл всю ту нежность, что я дарил ему ночами. Жестокий мальчишка… - красавчик изливал душу Кэтти, которая сочувственно охала и ахала.

Они, видимо, были братом и сестрой, потому как имели некоторое внешнее сходство, заключавшееся в одинаковом цвете глаз, одинаковой форме носа и губ. Вполне возможно, что эта была отчаянная пара аферистов, соблазняющих богатых мужчин.

По крайней мере, эта мысль первой посетила голову Тарковского. Уж слишком они оба были наигранны, фальшивы и хитры на вид. Две ласки, прелестные своей шерсткой и опасные крепкими зубами.

- Ах, он негодяй! Себастьян пожалеет, что предал такого человека, как ты, мой милый братец. Пожалеет, но будет поздно. Он тебя не достоин. Помни это и держи голову выше, - Кэтти щебетала что-то еще, успокаивая братца, чье разбитое сердце требовало подтверждения неотразимости своего обладателя.

- Вот, мальчик, прелестный юноша! Скажи мне, пожалуйста, я привлекателен?
Тарковский, пытавшийся все это время абстрагироваться, аж подскочил от неожиданности.

- Красивы ли вы? Хм…
- Ну же! – визгливо потребовал покинутый Себастьяном мужчина.
- Вы…Вы красивы, - зардевшись ответил Саня.

- Ну, ты доволен, Артур? Ты вытянул из мальчишки признание под прессом. А вдруг у него папа важный чиновник, и если он пожалуется, что мужеложец приставал к нему в вагоне… - зашипела Кэтти.

- Не волнуйтесь, никакой мой папа не чиновник, и жаловаться я никому не буду. Это ваше личное дело, с кем вы там любитесь, - чуть не крича, ответил Саша. Одно лишь подозрение, что он побежит рассказывать о столь незначительном происшествии отцу, вывело лицеиста из себя.

- А мальчик-то с характером! – восхищенно присвистнул Артур. Его мысли заработали в извращенном направлении. Если Саша не воротит от него нос, да еще красивым считает, то не все тут чисто. - А тебе кто-нибудь нравится? Вижу по глазам, что да. Небось, дружба не разлей вода, а сам ревнуешь ко всем подряд? Случайно обнимаешь, не понимая, зачем это тебе надо? Он снится тебе?

- Отстаньте вы от меня! – пролепетал вдруг присмиревший Тарковский, когда зеленые, будто кошачьи глаза Артура приблизились непозволительно для двух незнакомцев, да еще одного пола.

- Чертенок маленький! Ты некрасив, но это совершенно неважно. Будь всегда рядом с ним, окружи заботой, не строй из себя недотрогу, но и ни на чем не настаивай. Если ты его действительно любишь, то он оценит и рано или поздно сдастся, - Артур притянул мальчика за ворот и поцеловал в губы. Тот, чуть не плача от унижения и нахлынувшего отвращения к самому себе, выскочил из купе.

«Неужели я действительно такой? Неужели я… » - мысли бродили по кругу, заставляя каждый раз содрогаться. Почему это случилось именно с ним? Почему нельзя просто дружить, не чувствуя влечения к другому?

Мальчику было тринадцать, а это тот самый возраст, когда задумываешься о собственном месте в мире, своем предназначении в нем и, конечно, любви. Саша откладывал момент, когда придется обдумать свое необычное отношение к Косте, но дальше тянуть не было смысла.

Более того, если Тарковский действительно принадлежит к «этим», то лучше ему стать еще более нелюдимым, замкнуться в себе окончательно и не показывать нос на людях, надеясь, что за подобными странностями можно спрятать предпочтение мужчин.

***

Когда Саша добрался до спальни, Костя уже был там, сидя на кровати по-турецки и увлечено перечитывая потрепанный томик Шекспира, подаренный к Рождеству Тарковским.

- Приветствую, Александр! – вскочив на ноги, воскликнул мальчик. Его красивое лицо осветилось радостной улыбкой, которая вдруг стала сползать с тонких губ. - Ты нездоров? Что-то случилось?

- Нет, нет! Все хорошо. Просто устал, - высвобождаясь из объятий друга, ответил Саша. Теперь это табу, он сам так решил. Он никому не расскажет о случившемся в поезде. Никогда.

Шел урок истории, на котором лицеисты, откровенно говоря, зевали. Учитель был уже очень стареньким, седеньким и пушистым, как одуванчик. Его шарообразная голова, выглядевшая так из-за пышной шевелюры, сонно склонялась все ниже и ниже, рискуя, наконец, упасть на стол.

Альберт Тимофеевич осмотрел свои владения и, не найдя по его мнению ни одного толкового юнца, тяжко вздохнул. Можно и дальше дремать. О, что-то пролетело по учебной комнате. А, показалось…

На самом деле смятая бумажка спикировала из одного конца класса в другой, примостившись на парту Тарковскому. Тот развернул ее и увидел карикатуру на самого себя. Очки, в данный момент на нем отсутствовавшие, были изображены катастрофически огромного размера, а кустистые брови рисковали сойтись в одну.

«Мал клоп, да вонюч» - подпись под рисунком затрагивала и прозвище Саши. Клоп. Для однокашников он был Клопом. Злые подростки существовали во все времена.

Филонов, удивляясь выдержке друга, спокойно отложившего бумажку в сторону, схватил рисованное послание и сжал в кулаке. Сколько можно издеваться над Сашей, только потому, что он беднее и носит очки?!

Урок закончился, так как следует и не начавшись, а гурьба мальчишек, точно проснувшаяся от дремы, чуть не снесла Альберта Тимофеевича, все еще сонно собиравшего со стола какие-то папки.

- Красавин! Можно тебя на пару слов? Как мужчина с мужчиной ты боишься говорить, да?
- Костя, не надо. Мне безразлично, как Володя проявляет себя в творчестве. Пойдем! – Саша, хватая друга за плечо, пытался предотвратить драку. Эти споры возникали уже не первый раз, заканчиваясь выговором обеим сторонам у директора и синяками.

- Саша, если ты не хочешь научить этого слабака вежливости, то это сделаю я. Не мешай, - отмахнулся Костя, чьи глаза буквально пылали праведным гневом.
- Да, Шура, не мешай драться мужчинам. Это не бабское занятие. Давай Филонов, защищай свою кралю, - с издевкой сказал Володя Красавин, здоровый и розовощекий парень, бывший на голову выше любого старшеклассника.

Саша, чье самолюбие, воспаленно пульсировало уже который день, получил катализатор для розжига негодования. Обычно спокойный и все сносящий Тарковский, побледнев, кинулся на обидчика с кулаками, будучи противнику чуть ли не по пояс.

Зеваки удивленно расступились. Этот маленький моторчик по имени Саша в гневе был страшен. Он так яростно молотил громилу, что тот повалился на пол, скорчившись от сильных, неизвестно откуда черпаемых Тарковским, ударов.

Сашу, тяжело дышавшего, с бешеными глазами, оттащили от Красавина. Со всех сторон, как трещотки, чесали языками восторженные зрители. Кое-где, но недружно слышались аплодисменты. Гроза класса был с позором повержен Клопом, как ласково величали Тарковского за маленький рост.

Потом были выговор от директора, удивившегося, как такой тихоня как Саша, мог завалить Красавина, уважительные рукопожатия от хилых старшеклассников, тоже получавших от этого «малыша», и, конечно, восхищение в глазах Кости, искренне гордившегося другом и радующегося чуть ли не больше самого героя дня.

- Ну, ты брат даешь! Не ожидал я от тебя такого. Эх, чертенок! – потрепав Сашу за волосы, твердил Филонов, не поняв, почему от последнего слова мальчишка вдруг загрустил. - Ну, что, пошли праздновать победу? Думаю, шоколад, подаренный мне тетушкой Зоей, будет очень кстати.

Сашка, любивший это лакомство всей душой, оставил печальные мысли и отправился вслед за Костей, весело подпрыгивающим и напевающим какой-то военный марш.