Чертенок. Глава 4

Костя летел во весь опор, а встречные вихри ветра заставляли глаза слезиться, трепали русые кудри, охлаждали жаркий поток мыслей. Чем дальше он несся от поместья Лисютиных, тем прочнее была его уверенность в Саше. Чертик – каркас его мироздания, основа всех основ. С момента их ссоры и до минуты, когда Филонов отверг все свои глупые предрассудки, казалось, прошла целая вечность. Холодная, беспощадная, до немоты одинокая.

Все устои рухнули от признания Тарковского, вся ценность человеческих отношений покачнулась, накренившись от неожиданности. Терять друга посреди, казалось бы, полного покоя, атмосферы доверия крайне больно. От Кости оторвали кусок, ему обрубили крылья. А потом выяснилось, что это сделал он сам. Сам старался уколоть Чертенка, как можно более острыми словами, сам унижал его достоинство, демонстративно отворачиваясь при встрече, морщась от столкновения взглядами.

Костя, подобно барану, шел за стадом, подгоняемый вековыми застойными идеями. Боялся, что кто-то узнает и будет смеяться над ним, заподозрит его в этом «отвратительном пристрастии, мерзком, тошнотворном», станет показывать пальцем. Но вот, классические, традиционные отношения показали себя с другой стороны. Не просто невыгодной, а извращенной, опошленной.

Это они грязные и порочные, предусмотрительно прописанные по многолетним канонам. Выставляемые на всеобщее обозрение, красочно демонстрируемые, продуманные заранее и разыгранные, как по нотам. Девушки не черпают свое вдохновение из недр души, а копируют героинь сентиментальных романов, картинно охая на второй, но никак не на первой встрече, прислушиваясь к сплетням завсегдатаев будуаров, умело падая в обморок перед блестящей партией. Юноши томно смотрят на барышень, но отворачиваются, узнав, что какая-нибудь красотка слишком уж задержалась с бравым гусаром. И плевать, что это наговор. Честь куда важнее.

Так было много лет подряд. Так знакомились (а то и вовсе не были представлены друг другу до венчания), предыдущие поколения. Тарковский смотрел глубже. Он всегда мечтал освободиться от влияния чужого слова, и у него это получилось. Осознав свою необычность, он не сдался. Он рискнул всем, как и обещал. За его речами всегда следовали поступки в отличие от Лизаветы.

Весь этот период Костя выкорчевывал из своего сердца Сашу, но так и не смог это сделать. Образ Чертенка разбежался по венам, войдя в состав крови. Невозможно было забыть его голос, спокойный взгляд из-под кустистых бровей. Нереально отпустить просто так, по желанию, человека, ставшего родным за много лет дружбы. И чем дольше длилась их размолвка, тем внимательнее Филонов присматривался к Саше, пытаясь хоть как-то заместить его отсутствие в своей новой жизни.

Чертенок, невысокий, худенький, лохматый, всегда готовый предложить руку помощи, рассудительный, честный перед всеми, неспособный на интрижки, заставлял Костю удивляться, пропитываться той нежностью, что мы испытываем к очень ограниченному количеству людей. Это некий интуитивный уровень, когда можно даже не знать имени человека, но уже испытывать к нему симпатию. Просто подсознательно мы понимаем, что он «наш», такой же, как и мы. Нам легко с ним, непринужденно, а когда он исчезает, хватаем воздух, тоскливо надеясь вернуть.

И нам безразлично, красивый он или нет. Мы не замечаем уродство лица, пропускаем мимо ушей заикание, любим жуткую худобу, а может, избыточный вес. Наши сущности связаны, а тела слишком хрупки и подвержены действию времени, болезней. Если мы любим, то плевать нам на внешность, возраст, пол.

С каждым днем Костя уверялся в этом все больше и больше, но откидывал эти мысли, считая их неестественными, надуманными для того, чтобы найти повод вернуть Сашу. Предательство Лизы все расставило по местам. Общество навязало ему какие-то правила, а свежий, незамутненный взгляд позволил избавить себя от глупых оков. Он любит Тарковского, своего милого Чертика.

Костя, спешно кинув поводья ошарашенному конюху, прозевавшего момент отлучки лошади одного из учителей, бросился по лестнице в общую спальню. Увы, Саши там не оказалось. Не было его ни в одном из классов, ни в библиотеке, ни в саду лицея. Запыхавшийся Филонов устало опустился на ступеньки, уронив голову на руки. Ну, где ты, Тарковский?
***
А Чертенок бродил по городу, с наслаждением вбирая в легкие холодный воздух. Его обгоняли простые рабочие, спешащие с завода к семьям. Десятки людей, одетых в серую, залатанную одежду. Мимо проносились экипажи с кудрявыми дамами в замше, мехах, драгоценностях. Глаза их, изумрудно-зеленые, насыщенно-голубые, серые словно сталь, весело горели яркими огнями.

Маленькие губки поджимались при виде очередной бедно одетой девушки, а носики морщились, почувствовав запах похлебки. Что они вообще забыли здесь, эти прелестные нимфы? Ах, да! Из всех уголков Петербурга дворянские детки спешили на балет. По слухам, сам император должен был порадовать публику своим присутствием. Саша поморщился. Количество средств, потраченных на это баловство, не поддавалось подсчетам.

Подняв повыше ворот пальто, юноша отправился к излюбленному месту всех лицеистов – набережной Невы. Клубы тумана окутывали его со всех сторон, не давая видеть дальше вытянутой руки. И откуда только он взялся?

Перчатки Саша позабыл одеть и теперь, жалея, периодически подносил озябшие пальцы к губам, согревая своим дыханием. В голове царила божественная легкость, не удрученная никакими мыслями. Долгие часы ходьбы утомили Чертенка, подарив свободу от душевной тоски и одиночества. На сегодня Тарковский уже достаточно настрадался, всем своим существом переживая за разбившееся, как ему казалось, сердце Филонова.

- Саша! – сквозь туман и приятную завесу усталости послышался голос Кости.

Чертенок, почувствовав ком, подкатывающий к горлу, оглянулся. В метре от него стоял Филонов в расстегнутой шинели, покраснев от бега, с всклокоченными волосами. Черты лица его были неожиданно мягкими, отражая все раскаяние, покорность потаенным желаниям и бесконечную нежность. Мгновение они смотрели друг на друга, на что-то решаясь, а потом Костя приблизился до предела, подойдя совсем вплотную.

Так они и стояли, слыша дыхание другого и читая волнение по глазам. Субтильный Чертик запрокинул голову вверх, гордо выпрямившись, пытаясь казаться выше. Выше своей человеческой сути, выше чужих оскорблений, презрительных смешков. Выше обиды на Филонова.

А здоровый Костя, наоборот, наклонился, будто гвоздь под действием неумелой руки, впервые взявшей молоток. Ссутулившись, закрывая Сашу от всех окружающих, от всего остального мира, всем видом доказывая, что Чертик только его, растерял все слова, что сотни раз повторял, идя сюда. Наконец, он осмелился произнести столь нужные фразы:

- Прости меня. Прости за все. Я не ведал, что говорил. Это было слишком неожиданно, слишком странно на тот момент. Я оскорблял тебя, но… Черт! Да я спать не могу, есть не могу. В мозгу бьется только одна мысль. О тебе. О том, что ты прав. Я идиот, последняя сволочь! Ты не можешь меня простить, знаю, но хоть попытайся понять! Меня с детства учили обратному, говорили, что это грех. Но теперь я понимаю, что это не так. Все глупые выдумки, которые абсолютно не имеют значения, если по-настоящему любишь. Чертенок ты мой, Сашка! Я буду ждать твоего прощения всю жизнь. Я клянусь тебе, что в каждой молитве буду просить об этом. Мне больше ничего не надо, - Филонов, быстро коснувшись тылом ладони щеки друга, хотел было броситься прочь, но Тарковский вцепился плохо сгибающимися пальцами в его шинель.

- Куда ты, Костя? – тихо, но отчетливо спросил Чертик. – Я давно тебя простил.

Филонов, с блестящим от вдруг навернувшихся слез глазами, порывисто притянул Сашу к себе, выдыхая горячий воздух секундным облаком, провисающим между ними. Взгляд его торопливо бегал по лицу мальчишки, словно пытаясь найти в милых чертах успокоение.

- Саша, - чуть слышно прошептал Костя, касаясь его лба своим. – Я влюбился в тебя, Саша. Слышишь? Я люблю тебя. Нас только двое, плевать на остальных. Есть только мы.

Чертенок, дрожащими пальцами перебирал его волосы, до конца все еще не веря, что это не сон, спросил:

- Ты ведь не шутишь, нет? Это не издевка?

Костя, отшатнувшись, будто пьяный, попятился спиной. Расправив руки, словно обращаясь к самим небесам, он закричал, что есть мочи:

- Я люблю тебя, Чертик! Я, Константин Фил..

Сашка, испуганно оглядываясь, спешно его одернул. Смелость, конечно, вещь хорошая. Но жандармов никто не отменял.

- Тише, Костя, тише! – зашипел Тарковский.

Костя, улыбаясь, сходя с ума от неожиданно нахлынувшего облегчения, подхватил Чертенка подмышки и закружил, но вдруг резко остановился, став серьезным. Крепко держа хрупкого юношу в сильных руках, он медленно опустил его на тротуар, мучительно оттягивая момент этого странного разъединения. Тяжело дыша, Тарковский взял ладони друга в свои и поднес к губам, согревая. Филонов тоже игнорировал перчатки.

Костя, не выдержав, вцепился в жесткие волосы Чертика. Небрежно, теряясь в безднах своей страсти, Филонов прильнул к в холодным губам Саши, оказавшимся вдруг нежнее, чем у Лизаветы. Сгорая от желания стать единым целым, слиться в одно, полнее познать другого и душой, и телом, парни целовались практически у всех на виду, ни о чем не заботясь.

Истосковавшись друг по другу, словно не общались не два месяца, а десятки лет, они неловко, бегло, отрывисто прикасались губами друг к другу, торопливо отдавая свою любовь, боясь, что не успеют ее доказать.
***

- Блажен, кто друга здесь по сердцу обретает,
Кто любит и любим чувствительной душой!
Тезей на берегах Коцита не страдает, -
С ним друг его души, с ним верный Пирифой.
Атридов сын в цепях, но зависти достоин!
С ним друг его Пилад... под лезвием мечей.
А ты, младой Ахилл, великодушный воин,
Бессмертный образец героев и друзей!
Ты дружбою велик, ты ей дышал одною!
И, друга смерть отмстив бестрепетной рукою,
Счастлив! Ты мертв упал на гибельный трофей!

Саша, выразительно, с горящими от охватившего его вдохновения глазами, читал наизусть стихотворение Константина Батюшкова, устремив взор куда-то вдаль. Филонов, восхищенно на него взирая, как, впрочем, и весь остальной класс, завороженно слушал. Несмотря на свою внешнюю сдержанность,Чертик мог бы стать неплохим актером, полностью вживаясь в кого бы то ни было. Закончив, Тарковский, словно проснувшись, рассеянно улыбнулся в пустоту, будто там находились Тесей, Атрид и Ахилл, бестелесно внимавшие Чертенку, а потом с некоторой грустью Косте. Урок закончился, а мальчишки все еще не могли отойти от пламенного чтения Тарковского.

- Ты когда-нибудь всерьез задумывался о том, чтобы стать актером? – Костя бодро шагал рядом с Сашей, взволнованно размахивая руками.

- Как Федор Волков? И театр свой основать, на поклон царю-батюшке выходить? – поморщившись, ответил Чертенок. Ему была неприятна сама мысль о том, что он может вот так просто выставлять глубоко интимную часть себя на показ. Класс – да, но не толпа, жующая пирожки в антракте.

- Не утрируй. Ты забываешь об этом, когда выступаешь. Ты будто не здесь, не со мной.
- Я всегда с тобой. Даже там, где это невозможно, - Саша устало снял очередные очки и аккуратно протер стекла. Задумчиво осмотрев их, повертев в руках, он со вздохом положил их в карман. Тарковский так и не привык к этим «костылям для глаз». Они натирали переносицу и давили на уши.
***
Царила волшебная зимняя пора, полная предвкушения рождественских каникул, подарков, разговоров у полыхающего камина, закутавшись в клетчатый плед, прогулок по усыпанному миллиардами призрачно-тоненьких снежинок лесу. И хотя солнце не выглядывало, спрятавшись за косматыми серыми тучами, тяжело нависающими над землей, настроение было радостным. Лицеисты готовились к отъезду домой, а учителя тихонько начинали праздновать, согреваясь особым способом, столь любимым русскому человеку.

- Ты к нам приедешь? – Тарковский вопросительно посмотрел на Костю. Тот, пожав плечами, насупился. Кеша женился, прочно войдя в семью Савченко. Женской части семейства Филоновых теперь одиноко, а потому придется отбыть дома полный срок. Учитывая, что Саша единственный ребенок в семье, то по этой же причине его не отпустят погостить.

- Боюсь, что нет.
Юноши обменялись взглядами, понятными только им, и отправились на следующий урок.

Альберт Тимофеевич, все такой же седенький, сонный, вечно бубнящий себе под нос, неторопливо прошествовал в кабинет. Учитель истории, предусмотрительно оглядев сидение стула, осторожно на него опустился.

- Кого нет, господа? Уж не Володи Красавина? – с некоторым облегчением в голосе поинтересовался «Одуванчик», как ласково его называли ученики.

Ребята переглянулись, с удивлением отметив, что действительно, Красавин, скучавший весь урок литературы, пропал.

- Может быть, опоздает? – надеясь на обратное, уточнил Альберт Тимофеевич.

Никто ему не ответил, ибо отсутствовал на уроке Володя впервые, и предположить, что случилось с ним, было крайне сложно. Вдруг раздался стук в дверь, и в класс вошел Красавин. Юноша был чем-то явно опечален, взгляд его был совсем поникшим, а щека почему-то горела алым румянцем. Молча он прошел на свое место, с какой-то болезненной злостью кинув учебник на парту. Лицеисты переглянулись, а преподаватель, тяжко вздохнув, начал очередной скучнейший урок.

На перемене парня закидали вопросами. Володя, периодически касаясь все еще горящей щеки, неожиданно для самого себя поведал одноклассникам о причине опоздания:

- Отец узнал про Соню.

На этом, собственно, рассказ он хотел закончить, стараясь не показаться слабым, однако, потребность высказаться была сильнее. Притихший Володя вдруг стал как будто меньше, взгляд стал каким-то загнанным, обреченным, что ли.

- Ее выдают замуж. Отец отвалил ее матери денег, а та радостно бросилась искать в срочном порядке жениха. Уже нашла. Старый кобель! – в последней фразе, казалось, он указывал не на будущего мужа Сони, а на своего родителя. – Ненавижу!

И тут случилось немыслимое. Здоровяк Красавин, чьи чугунные кулаки могли уложить любого, уронив голову на парту, заплакал. Ребята, все понимая, не улыбаясь, не подшучивая над юношей, тихонько разошлись, оставив Володю страдать, сохраняя достоинство.

Случившееся ошарашило всех, но Тарковский, вздрогнувший от этой сквозившей по всем направлениям боли, понял, что это начало конца. Уж как был осторожен Красавин, трепетно оберегая свое хрупкое счастье, но отец дознался до правды, живя за сотню верст. Возможно, кто-то ему в этом помог. Следующей по очереди шла их с Костей связь. Запретная, невозможная для обычных людей, спрятанная от посторонних глаз, она дрожала, как мотылек, летящий на пламя. И рано или поздно, рыжие языки ее захватят, опалят невесомые крылышки. Этот час близок. Даже если никто не узнает, их разлучит сама судьба. Сможет ли он, Саша, отказать единственной любимой женщине, своей матери, продолжить род?

Ему так и представилось, как мама, всегда до последнего защищающая его шалости от отца, надрывно плачет, умоляя не раздражать Тарковского-старшего. Как молит его о том, чтобы он повел под венец Машу Савченко, а может, другую. Как говорит, хватая за руки и прижимая к себе, что это счастье – иметь детей. Сможет ли он отречься от матери ради Кости, как клялся когда-то? Сможет.

Но рана будет слишком глубока. Да он откажется от семьи, но это придется сделать и Филонову. И что тогда? Брошенные родители – это слишком. Лучше притвориться, сделать вид, что они согласны, а потом тайно, в редкие, но столь желанные минуты встреч быть собой и любить того, кого действительно хочешь. А будут ли они, эти минуты?


- Саша, - окликнул тихонько его Костя. Паренек был потрясен до глубины души. – Как ты думаешь, они сбегут?
- Они да, а мы нет.
- Что? Что это значит?
- Что я не смогу видеть, как ты страдаешь по своей семье. А тебе будет невыносимо видеть мою тоску по матери.
- Но… Но ты же сам говорил мне о том, что плевал на мнение общества. Как ты можешь так рассуждать сейчас, когда я минуты без тебя не протяну? – Костя сказал это совсем негромко, но последнее предложение прозвучало подобно раскатистому грому.
- Костя, родной мой, если ты захочешь, я пойду с тобой на край света! Но пора бы нам повзрослеть, - Чертенок, взяв Костю за подбородок, горько усмехнулся. – У нас еще есть время, пока невест не подобрали. А потом… Посмотрим, что будет потом.
***
Прошло Рождество, подошел к концу январь, отбушевав бесконечными вьюгами, и наступил морозный февраль. Ребята, жившие неподалеку, разъехались на выходные по домам, позволив влюбленным наслаждаться свободой.

Сашка, подложив под голову руку, читал, лежа на кровати. Весь его серьезный вид говорил о том, что отвлекать его не стоит. Но это только вид.

- Хватит портить зрение! – вырывая книгу в потертой обложке из рук Чертика, сказал Филонов. К его удивлению, обложку-то он забрал, а сами страницы остались у Тарковского. Тот ухмыльнулся, глянув на выражение лица Кости.
- Цензура, друг, цензура, - пояснил Саша.
- А что это вообще? И откуда у тебя?
- Умные мысли умных людей, здраво оценивающих ситуацию в мире и нашей империи в частности. Достался мне сей редкий экземпляр от надежного лица, чье имя я разглашать не могу.
- Даже мне?
- Тебе особенно. Учитывая твою горячность, от тебя следует ожидать чего угодно. Так лучше будет для всех.

Костя, мотнув головой, обиженно фыркнул. Интересно, Чертенок специально подогрел его интерес или действительно настолько наивен? Черт его побери…
- Да ну тебя, - протянул Филонов, сев рядом. Мягко улыбаясь, он взъерошил волосы Тарковскому. – Тебе пора бриться. Семнадцатый год, а ты весь в щетине. Чертенок, других слов и не подобрать.

Саша аккуратно вернул обложку на место и положил книгу в тумбочку, прикрыв тетрадями и заперев на ключ. Костя, равнодушно посвистывая, отвернулся, дав юноше спрятать и ключ.
- Можно смотреть?
- А я и не запрещал тебе наблюдать за моими действиями, - хмыкнул Тарковский, захватывая рукой мощную шею Кости. – А сам-то зарос…
Филонов, ощущая спиной прижавшего к нему Сашу, закрыл глаза.

Надо хранить эти моменты нежности в себе. Их могут заметить, ведь даже у стен есть глаза и уши. Но сегодня тишина, они одни.<i>

Осторожно повернув голову, Костя коснулся губами уголка рта Чертенка. Тот повалил Филонова на кровать, целуя куда попало.

Кожа одного скользит по коже другого, пальцы переплетаются, до боли пытаясь почувствовать близость каждой клеткой тела, дыхание смешивается, сбивается с ритма, прошибает пот, каплями впитываясь в любимого. Запах, тепло, сердцебиение – одни на двоих. Мысли спутаны и не нужны, слова бессмысленны. Мир вокруг обесценивается, все теряет значение. Одни во всей вселенной. Никого кроме них нет, не было и уже не будет.
<i>
Чертенок поцеловал внутреннюю поверхность бедра Кости, потом рельефный живот и устало упал рядом. Филонов, все еще тяжело дыша, притянул его как можно ближе, уткнувшись в острое плечо носом.
- Я тебя ненавижу, Чертик. Зачем ты мне сказал, что мы не сможем сбежать? Лучше молчал бы, и все шло своим чередом. А теперь я только об этом и думаю. Что расстанусь с тобой. А я не хочу. Не могу.
- У нас еще целый учебный год впереди. Плюс остатки этого. Может, что-нибудь еще произойдет за это время.
- Например? Мы резко осиротеем? Или родители пропитаются идеей гомосексуализма и дадут добро?
- Не знаю, Костя. Не хочу думать об этом. Только не сейчас, - целуя костяшки пальцев Филонова.
Они долго молчали, переплетясь в объятьях, чувствуя, что эта одна из последних встреч. Откуда возникла эта страшная мысль? Зачем она вообще появилась?