Чертенок. Глава 7

Тарковские спешно вернулись в Петербург. Они давно уже жили в городе на Неве в отдельном доме, не желая находиться с овдовевшим Николаем Владимировичем под одной крышей. Ольга Андреевна скончалась почти сразу после рождения внука, а ее супруг неожиданно тяжело переживал потерю. Тарковский-старший любил жену больше, чем умел показать.

Приговор Филонову все еще не был вынесен, потому что следователи надеялись вытянуть как можно больше информации из арестанта о его соучастниках. Какие пытки проводились над человеком, пытавшимся бросить бомбу в царскую карету, сложно представить моему читателю, далекому от того времени и порядков.

Саша ничего не ел, почти не спал, срывался на жену и сына, что никогда раньше себе не позволял. Он чудовищно осунулся, в уголках глаз появились морщинки, хотя ему было только двадцать четыре года. Тарковский забросил все свои переводы и, забыв про гордость, униженно оббивал пороги разных инстанций, просил помощи у знакомых и незнакомых, добиваясь свидания. Он даже пришел к Лазареву, но получил вежливый отказ.

Чертенок понимал, что за свидание с террористом нужно отдать очень крупную сумму очень влиятельным людям. Речь шла о таких деньгах, какие никогда не водились у мелкопоместного дворянина. О встрече с Костей можно было забыть.

И вот, в начале промозглого ноября был вынесен приговор. Лазарев не ошибся: Филонова должны были расстрелять. Чертенок просидел за столом всю ночь, не сомкнув глаз. Один день. Один день и Кости не станет. Оборвется еще совсем молодая жизнь, а вместе с ней уйдет и душа самого Саши. В висках пульсировал лишь этот страшный срок.

- Мне очень жаль, - Маша, кутаясь в платок, накинутый на плечи, подошла к мужу. – Я понимаю, как много он для тебя значит. Но ты нужен и нам. Не изводи себя так, пожалуйста!

Много значит? О, если бы ты только знала, как много.
-Прости, я сам не свой и часто на вас с … Костей срываюсь, - имя сына далось неожиданно тяжело. Тарковский еле выдавил его из себя, - Да, ты права. Он очень много для меня значит.


- Так это он? – Машу внезапно осенило. – Тот, чье место в твоем сердце я никогда не займу? Он?!
- Маша… - Тарковский даже растерялся от этого неожиданного выпада.
С минуту они молчали. Маша, дрожа от бессильной злости, беззвучно плакала. Всю их совместную жизнь она мечтала, что когда-нибудь произойдет чудо и Саша оценит ее заботу, преданность и сможет полюбить. На самом деле чудо произошло, вот только в глубине души Маше хотелось невозможного – владеть сердцем Чертенка безраздельно, затмить прежние чувства. Прошли годы, а даже в самые прекрасные для нее моменты близости Саша думал о другом. Даже не о женщине, нет, что было бы понятно, а о другом.

Не видя смысла отрицать очевидное, как ему казалось, Чертик все рассказал жене. О подростковых сомнениях, поцелуе в поезде с Артуром, которого бросил Себастьян, сжигающей ревности к Лизавете, мечтах о смерти, что должна была прекратить его «порочное существование», пылком объяснении, размолвке, страстном воссоединении и столь коротком, но незабываемом счастье.
- Ты меня презираешь?
- За что? – Маша сидела в кресле, все это время внимательно слушая и смотря в одну точку на ковре.
- Маша, я мужеложец. Я спал с мужчиной. Таких, как я, ненавидят, в них бросают камни, плюют на них, брезгуют здороваться за руку. Если захочешь расстаться, я пойму.
- Расстаться… - Маша повторила это так медленно, словно не понимала значение слова. – Мне надо пройтись и все обдумать.
Женщина на несгибающихся ногах вышла из комнаты.

Саша, бродящий кругами по комнате во время рассказа, проводил ее взглядом. А в голове счетчик жестоко сокращал время.
Один день. Один день и Кости не станет. Был и нет. А Саша даже с ним даже не смог попрощаться. Он больше не заглянет в его бездонные глаза, не проведет рукой по шелковистым русым волосам, не коснется все еще желанных губ. Никогда. Не услышит голос, не почувствует тепло, силу, нежность. Тарковский должен был быть с ним рядом в предсмертный час, но не смог. Сдался. Филонова приставят к стенке, а Костя даже не будет уверен, что был кому-то нужен в тот момент, что о нем будут горевать всю оставшуюся жизнь, что он был смыслом чьего-то существования. В самый страшный момент он будет один.

Тарковский в одной рубахе вышел на улицу. Возле их дома росла старая сосна, чей бугристый ствол имел острую поверхность, кора была жесткой и крючковатой. Саша обхватил ладонями дерево и с силой дернул руки вниз. Маленькие щепки раскроили кожу до крови, занозами влезая под нее. Хотелось кричать от боли, но не той, что только возникла, а которая сидела внутри давно, выкручивая внутренности, дробя кости, разрывая сухожилия, сводя с ума бессонницей и мучительным ожиданием. Тарковский хоронил себя заживо, не желая отпускать Костю на тот свет одного.

***

- Машенька! Как я рад вас видеть!
Лазарев буквально просиял, вскочив из-за стола, когда молодая женщина вошла в его кабинет. Подполковник кивнул солдатику, что привел ее, и тот испарился.
- Присаживайтесь, пожалуйста. Чай, кофе?
- Нет, благодарю, - Маша нервно сглотнула. Внешне она была совершенно спокойной, но внутри у нее все сворачивалось, к горлу подступал комок. Хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть Лазарева.

- Позвольте полюбопытствовать. Вы пришли за свиданием, не так ли?
Маша кивнула, теряя силы. Ее душило присутствие этого человека.
- Но ваш муж уже приходил, и я объяснил ему ситуацию. Это не в моей компетенции.
- Сколько? – сразу перешла к делу молодая женщина.
Лазарев расхохотался. Он потянулся за коньяком, что стоял в ящике стола, не забывая разглядывать жену Тарковского. Та была чертовски хороша с просто заплетенной косой. Женщина сидела неподвижно, ничем не выдавая волнение. Вот только жилка на шее предательски билась.

- Машенька, этот человек покушался на императора. О каких деньгах может идти речь?
Какая она все-таки смелая. Прийти к нему, да еще ради чего? Ради свидания для мужа, который ее не в состоянии оценить. Интересно, как далеко она пойдет ради своей безответной любви?
- Сколько? – настойчиво повторила Маша.
- Может, выпьем? – демонстрируя графин с коричнево-красной жидкостью, вопросом на вопрос ответил Лазарев.
- Нет, благодарю.
- Уверены? – Маша кивнула, хотя потом и пожалела об этом.

Лазарев налил на дно стакана и опрокинул в себя коньяк, даже не поморщившись.
- Как я понял, вы от меня не отстанете. Но зачем это вам?
- Это нужно Саше.
- Да он вас не любит. И никогда не полюбит. Даже если вы принесете ему пропуск с императорской печатью. Да даже этот Филонов значит для него больше, чем вы.
- Это не ваше дело, - вспыхнув, сказала Маша. На щеках заиграл гневный румянец, глаза сияли, а русая прядка выбилась из косы.
- Не мое, вы правы. И вы даже не представляете, насколько сейчас прекрасны. И все-таки. Вы, правда, надеетесь, что Тарковский вас полюбит, если принесете себя в жертву? И не надо сейчас недоуменно делать вид, что оскорблены. Вы знали, на что идете.

- Я и не собиралась обижаться на правду. Если ради этого мне придется с вами переспать, то я сделаю это. Потому что я на все ради него готова. И он меня любит. По-своему, может, по-братски, но любит.
Лазарев хотел подлить себе еще коньяка, но передумал. Эта маленькая девочка его восхищала. Стальная воля, воистину мужская выдержка и бескорыстное самопожертвование.

- Вот пропуск. Два часа им обеспечены, - Лазарев протянул конверт. Внутри лежал бланк с печатью императора. Подполковник встал и подошел к вскочившей на ноги Маше со спины вплотную. – Вы довольны?
Та, нервно сглотнув, сцепила на бумаге побледневшие пальцы.
- Да не бойтесь вы так. Я его не отберу, - прижав женщину к себе, произнес Лазарев. Маша закрыла глаза от ужаса.

- Нет, милая, так не пойдет. Сделайте хотя бы вид, что я вам небезразличен.
«О, да, небезразличен. Я тебя ненавижу» - подумала Маша, когда шершавые пальцы, задрали ей платье и заелозили между ног.
***


- Держи, - кинув перед мужем конверт, Тарковская изможденно упала в кресло.
- Где ты была столько времени? Я волновался.
- Открывай, - грубо ответила Маша. Неужели ему не все равно, где она и с кем была?

Саша неторопливо открыл конверт. Руки ныли, занозы нужно было вынуть, но он и не собирался это делать. Ему должно быть больно, чтобы не сойти с ума окончательно.
- Пропуск. Ты была у Лазарева?
- И что?
- Ты спала с ним?

Маша истерично расхохоталась. Да не может быть, он поинтересовался даже!
- Дура, - ответил Тарковский, подойдя к жене и опустившись перед ней на колени. Тронутый до глубины души он целовал ее руки, живот, колени, не зная, как выразить свою благодарность. Да разве за такое можно равнозначно отплатить? – Ты святая. Не надо было это делать. Это не твоя печаль.
- Тебе пора. Иди к нему, - закрыв глаза, хрипло сказала Маша. По щекам бежали горячие слезы. – Иди.

***


Когда дверь в камеру отворилась, узник лежал на сырой соломе, пытаясь не обращать внимания на многочисленных крыс, снующих из одного конца комнаты в другой. Яркий свет на мгновение ослепил Костю, и тот прикрыл запавшие глаза худой рукой.

- У вас два часа, - прозвучал голос охранника. Дверь закрылась, а свет исчез, вновь погрузив Филонова в привычный полумрак.
- Саша? – недоверчиво спросил арестант. Желанный гость ничего не ответил, а только судорожно обхватил истощенное тело друга трясущимися руками. – Чертенок, это, правда, ты? Или я снова сплю?

- Нет, Костя, это я. Но лучше бы мы оба спали, - пытаясь почти вслепую дотронуться до преждевременно постаревшего лица Филонова, прошептал Тарковский. – Как ты дошел до этого, родной мой? Зачем ты так со мной? Мне не жить без тебя. Ты меня убиваешь.
- Не говори так! Я не мог иначе. От разлуки с тобой меня спасали лишь мечты о революции. Я исколесил всю Европу и понял, что нам нужно что-то менять. Мы не можем стоять на месте, как раньше. Наступил уже двадцатый век, Саша. Российской империи нужны перемены. Основная масса прозябает в неведении, она слепа, как новорожденные котята. Пора России повзрослеть.

- Костя, плевать мне сейчас на страну. Ты не подавал мне никаких знаков все это время. Я боялся, что тебя и в живых уже нет. Я рехнулся, жил прошлым. Нашим прошлым. Засыпал, думая о тебе, видел во снах и просыпался с твоим именем на устах. Искал лицо в толпе, дотошно изучал каждую газетенку, надеясь хоть что-то о тебе узнать. Я бы покончил с собой, если бы не верил, что однажды вновь тебя увижу.
- Но ты женился, - Костя сказал это без всякого упрека, без ревности, но Тарковский отстранился.
- Да. И у меня есть сын. Константином звать.

Филонов, улыбнувшись, хоть в сумраке это было плохо видно, опустился на солому, потянув за собой и Чертенка, усаживая его рядом с собой.
- Да не виню я тебя. Вовсе нет. И хочу, чтобы ты был счастлив. У меня все эти годы никого не было. Возникали рядом новые лица, пытались увлечь, но нет. Я, наверно, чувствовал, что скоро умру. Зачем же оставлять после себя кого-то еще, кто будет меня оплакивать?

- Глупый ты, Филонов. А, пошло оно все к черту! Может, ты и прав, - Саша с горечью разглядывал худющие руки Кости. У него самого запястья теперь толще. И синяки, везде синяки. Старые подживающие и совсем свежие кровоподтеки. Поперек шеи длинный шрам. В висках седина, губы разбиты, нос сломан, черные тени залегли у глаз.

Где же твоя красота, мой милый Костя? Лучше бы никогда нам больше не встречаться. От вида одного твоего покалеченного тела мне хочется плакать. Тебя жестоко пытали в застенках, издевались, надругались над тобой. И ты сам к этому пришел. Или это я тебя невольно подтолкнул? Это мое влияние сформировало твое столь мрачное мировоззрение? Нет, я не верю, что ты мог снова убить. Ты и в смерти Красавина не был виноват. Это была случайность.

- Костя, скажи мне, что ты не готовился бросить бомбу в царя! Тебя подставили, правда?
Филонов странно рассмеялся в ответ. Революция бескровной не бывает. Но лично он действительно не собирался никого убивать, хотя и был замешан в этом деле. Кишка тонка, пойти на убийство. Но теперь уже у него смелости не прибавится. Кречетов предал их, а свалили все на Костю. Что ж, в следующий раз его товарищи будут лучше подготовлены и тщательней подойдут к выбору кадров.
- Нет, Саша, не я должен был убить. Моя роль в этом деле гораздо скромнее. Но теперь это уже ничего не изменит. На рассвете меня расстреляют.

И Тарковский заплакал. От неотвратимости злого рока, обиды на Бога, жестокой несправедливости. Его любимый Костя не предал, не переступил черту, за которой нет человечности, стерпел все пытки, не выдав своих соучастников, впутавших по сути еще совсем мальчишку в это дело. Виноватый без греха.

Он целовал его глаза, видевшие океаны страданий, руки, что были запачканы кровью лишь из-за самообороны, шею, на которую повесили преступления многих, но еще не пойманных.

Саша пытался вобрать в себя шершавость кожи, запах, все еще родное тепло. Он хотел унести всего Костю с собой, запереть в собственной памяти, чтобы он жил там. Его голос, уже почти предсмертное дыхание, последние толчки большого сердца.

На Косте можно было изучать строение скелета, настолько он был истощен. Но даже пытки не сломили его, не подкосили. Он все еще мог улыбаться, точно надеялся, что Саша запомнит его полным жизни, а не угасшим мертвецом. Два часа пролетели незаметно. Тихая, спокойная, сдержанная нежность была отдана Саше в последний раз. Костя, взяв руку Чертика, поднес ее к своему сердцу.

- Слышишь? Оно твое. Я бы хотел остаться там, в цветущем вишневом саду, где мы оба были счастливы. Где ты еле слышно сказал, что твое сердце принадлежит мне. У меня к тебе есть просьба. Я хочу, чтобы ты жил и любил за нас двоих. А я всегда буду в твоей памяти, где бы ты ни был, чтобы ни случилось. Я всегда буду с тобой. Прощай, Чертенок!

Саша в последний раз коснулся его сухих губ и, не оглядываясь, вышел.


***

Шел 1905 год. Начало нового века, перевернувшего всю историю человечества. Российская империя процветала в экономическом плане, хотя в последующие годы это будет отрицаться, преподноситься в исковерканном виде.

Костя с наслаждением вдыхал морозную свежесть, жадно разглядывая все вокруг. Он был спокоен и готов встретить смерть. Вот он - момент истины. Скоро он узнает, что там за последней границей. Удивительно, но арестант улыбался и, казалось, был счастлив. Он любил и был любимым, а ценнее этого нет ничего.

Серое небо, мокрые листья под ногами, иней. Снова осень, снова та самая пора, в которую он влюбился давным-давно. Он еще молод, еще не успел постичь разочарования, полон сил. И он вот-вот уйдет, чтобы навсегда остаться в вишневом майском саду, полном нежнейших лепестков, лучей солнца и первой любви.

Но, повторюсь, шел 1905 год. Россия полна предчувствий скорых перемен, кардинальных изменений абсолютно в каждой сфере жизни. По приказу Николая II была объявлена амнистия, по которой смертная казнь политзаключенных заменялась пятнадцатью годами каторги. Филонову, уже приставленному к стенке с завязанными глазами, была сохранена жизнь.

Был ли он рад такому исходу? Сложно сказать. Он уже подготовился к новой ступени, а его столкнули с нее обратно. Он уже перестал дышать в ожидании конца. Душа готовилась покинуть тело, чтобы свободно лететь. Чудо, что он не сошел с ума, как многие из заключенных в той ситуации. Костю отправили в Сибирь.

А потом было «Кровавое воскресенье» и Первая русская революция, не разрядившая однако напряженную обстановку в стране. Атмосфера накалялась, со всех сторон кипела бурная деятельность, направленная на смену власти. Группировки формировались, распадались, создавались вновь, но уже в других составах и с другими политическими курсами.
Подобная активность не могла не задеть даже те слои населения, что отбывали наказание на каторжных работах.
***


Темноволосый мальчик лет семи сидел на пороге дома, рисуя веточкой круги на водной глади лужицы. У мальчонки были кустистые брови, однако они ничуть не портили его миленькой мордашки с ярко-голубыми глазами, широко распахнутыми, смотрящими прямо и открыто.
- Здравствуй, дружок! Тебя как звать? – высокий, молодой, но уже седовласый мужчина в кожаном пальто и фуражке присел рядом с ним на корточки.
- Константин, - с любопытством разглядывая человека, ответил мальчик.
- Тезка, значит, - рассмеялся Филонов. – А родители дома?
- Да, только мама отдыхает.
- Ну, ничего. Я все же зайду. Думаю, она не будет против.

***

Машу лихорадило, и она беспрерывно кашляла, прижимая ко рту платочек. Она была очень худенькой, а ее и без того большие глаза стали казаться совсем огромными.
- Вы, должно быть, Костя? Саша много о вас рассказывал. Жаль, что вы так поздно.
- Поздно?
- Его не стало на прошлой неделе. Чахотка. Как видите, скоро она заберет и меня.
Костя, тяжело вздохнув, опустился на стул, снимая фуражку. Он сбежал с двумя товарищами, чуть не умер, затерявшись в тайге, но все же надеялся, что успеет. Но нет, туберкулез, угрожавший Тарковскому двенадцать лет назад, все же забрал его у Кости, правда, значительно позже.

- Не дождался, - тихо произнес Филонов.
- Костя, я примерно представляю, в каком вы положении. Знаю, что вы сбежали. Но тем не менее. Однажды, совсем скоро, возможно, завтра я не проснусь. И мой маленький Костя останется один. У меня никого больше нет, всех забрало время. Я прошу вас, позаботьтесь о Косте. Он не должен увидеть мою смерть. Саша хотел бы, чтобы именно вы стали ему отцом.
Филонов, молча, кивнул. Они долго еще говорили, вспоминая Тарковского, детство, юность, уже исчезающую молодость.
- Как вы думаете, будет ли война?
- Хотел бы я ответить, что нет, но не могу. Будет, непременно. Возможно, через год-два, а может, позже. Но революция, еще одна, как минимум, произойдет. И брат пойдет на брата. Кровь польется рекой. Надеюсь, Костя к тому моменту станет уже совсем большим. Иначе придется взрослеть, глядя на ужасы гражданской войны.

Маша кивнула и зашлась кашлем. Платочек окрасился в красный, а она грустно рассмеялась. Ее опасения подтвердились, и утром женщина не проснулась. Костя-большой все-таки дал Косте-маленькому попрощаться с матерью, хотя покойная и не хотела этого. Сунув денег дворничихе, чтобы она организовала похороны, как положено, Филонов, скрывавшийся в те годы под другой фамилией, подхватил сына Тарковского на руки и, вынося из опустевшего дома, сказал, взъерошив мальцу волосы:
- Ну, Чертенок, пойдем строить новый мир вместе?
Тот, закусив губу, чтобы не заплакать, утвердительно качнул головой.