Воробьиное гнездо

            ВОРОБЬИНОЕ ГНЕЗДО
 
                Повесть


                Защитникам Севастополя,
нашим отцам, отдавшим жизнь за него:
Константину Абрамовичу Мацанову
И Александру Абрамовичу Спектору
               

Родство определяют не по крови,
Ни цвет волос, ни нос, ни рот, ни брови
Не позволяют нам найти родных!
Моё святое убежденье:
Оно лишь по мировоззренью
Всех делит на своих и на чужих!

                А. Мацанов


1. Ночью поднялся ветер, зашелестел листьями де¬ревьев, взлохматил море барашками волн. Пошёл летний дождь. Где-то далеко в море сверкали молнии, гремел гром. Но очень скоро всё стихло, словно природа, недоволь¬ная чем-то, показала, кто здесь хозяйка. Земля остывала, а зелень сверкала капельками в лучах восходящего солнца. Дышать стало легче.

Надежда Генриховна Ланге, сорокат¬рёхлетняя женщина с короткими, подстриженными «под мальчика» русыми воло¬сами, серыми глазами и ровным носом, неторопливой муж¬ской походкой шла на работу, наслаждаясь утренней прохла¬дой. Дорога проходила вдоль берега Артиллерийской бухты через рыбацкий стан, потом по улице Айвазовского мимо те¬атра и скульптуры вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина, установленной пару лет назад на месте памятника адмиралу Нахимову. Военно-морской госпиталь располагался недалеко, но опаздывать она не привыкла. Сегодня специально вышла пораньше, чтобы, не то¬ропясь, обдумать предстоящую операцию. Не так часто приходилось оперировать на жёлчном пузыре. Всё больше травмы, а уж если и заболевания, то аппендициты, грыжи… Сколько раз уговаривала начальство хоть бы один день дежурить по скорой. Не положено! Не понимают, что без практики хирург теряет свою квалификацию!  Контингент служит молодой, да и питание… разве его питанием можно назвать?! Откуда им заболевание жёлчного пузыря за¬работать? Скорее – язву же¬лудка. Этот капитан… откуда он взялся? Надежда Генриховна знала, что в армии проводится очередная чистка кадров. Аре¬стовывали по малейшему подозрению. Обвиняли в недоста¬точной активности или в излишнем усердии, в заговорах с це¬лью убить вождя или изменить государствен¬ный строй. Даже в принадлежности к разведке иностранных государств. Всё время твердили на политинформациях, что страна окружена врагами. Призывали быть бдительными. Все друг за другом следили, подглядывали, подслушивали и писали доносы. Аре¬сты, как правило, заканчивались расстрелами. Убивали старых большевиков, политработников, которые ещё вчера сами зверствовали и отдавали такие приказы. Их жалко ей не было. Но перепадало и невиновным. За анекдот, за несогла¬сие, за своё мнение… Как выжить? Как остаться че¬ловеком и никого не обидеть, когда такое творится вокруг? Ведь – обидишь – и накатают донос. Сочинят такое, что потом не отмоешься. А в последнее время стали практиковать убийства руками врачей: то в психушку посадят за решётку, а то и во¬все прирежут и скажут: «Не повезло…».  А этот капитан… Но ведь его привезла скорая. Седой, в возрасте. Какой из него враг? А значит, у неё никто не потребует… Впрочем, она всё равно бы не смогла. Что бы ни случилось. У них для этих дел есть свои палачи. Ведь не щадят ни опытных флотоводцев и капитанов судов, ни старых большевиков. Чаще просто арестовывают. Десять лет без права переписки, и человек ис¬чезает в никуда. И никто не узнает, где его могилка. Ну разве это  не средневековье?! Ходят слухи, что в 1925-м «зарезали» Фрунзе во время операции. Не выдержало сердце. Пойди про¬верь, кто в его смерти виноват! И сколько таких мотыльков было?! Летели к Солнцу, мечтали о счастье для людей, да обожгли крылышки и рухнули в тартарары! И что за жизнь такая настала?!

В последнее время в отделении происходило что-то не¬ладное, но что именно, она даже не пыталась понять. Летом, в отпускной период, нагрузка существенно возросла. Лёнчик-пончик, начальник отделения, стал придираться. Вызовет к себе, за что-то распекает, а сам смотрит на неё, будто кот на сметану. Бабник, каких поискать. Но хирург хороший, только уж очень труслив. Боится оперировать начальство. Перед ко¬миссаром дрожит. И чего он пошёл в хирурги?! Ему бы венерологом! И девок много, и возражать не будут. Бабник он и есть – бабник! Мало ему молоденьких, что ли?!

Если поступал высокий чин, на операцию назначал её или Павла Матвеевича Григорьева. Сам под любым предлогом старался исчезнуть из отделения. На него было жалко смот¬реть. Когда же в отделение приходил комиссар, злой на весь мир маленького роста человек, – бледнел и не знал, что сделать, чтобы тот был доволен. На его беду по сравнению с комиссаром он был Гулливером рядом с лилипутом. Тому в разговоре с ним приходилось всё время задирать голову. Это выглядело комично и бесило, в хирургическое отделение часто не приходил. К тому же – мог любого вызвать к себе в кабинет, где стол поставил на специальное возвышение, откуда мог легко смотреть на всех сверху вниз! Да и Лёнчик-пончик готов был пригнуться до пола. Специально старался спрятаться за спины других, чтобы тот его не видел.

Как-то, оказавшись в ординаторской с ним наедине, На¬дежда Генриховна улыбнулась и тихо спросила:

– И чего вы его так боитесь? Мужик он правильный. Ему важно, чтобы соблюдался революционный порядок, все были охвачены политучёбой, не было никаких идейных шатаний. В меди¬цине же он ничего не понимает.

Начальник отделения взглянул на неё с удивлением, по¬том, поняв, что над ним не насмехаются, пожал плечами.

– Сам не знаю, – ответил Лёнчик-пончик. – Когда его вижу, у меня сердце замирает. Нитраты глушу жменями!

– Так и до инфаркта недалеко. Да не дрожите вы!

– Вас бы на моё место. Идите работать, – грустно сказал Леонид Васильевич, давая понять, что сейчас не расположен беседовать на вольные темы.

Вспомнила, как, осматривая с ним того капитана, Пончик распорядился сделать больному рентген, буркнув:

– Мало ли что может случиться! Брюхо такое, что мы мало что увидим. Но сделать нужно. А то потом заклюют: по¬чему не сделали?!

Больной капитан взглянул на него и не без юмора заме¬тил:

– Если умру, меня мало будет интересовать, что случи¬лось. Как-нибудь переживу!.. Вы делайте скорее что-нибудь. Мочи нет терпеть!

Надежда Генриховна шла на службу, продолжая думать о предстоящей операции. Капитан – мужик немолодой, сердце изношено, да и при пузе. И чего таких во флот берут?! Разве из-за высокой плавучести? Будет плавать по волнам, как мя¬чик! А им копаться в операционной ране, как в колодце.

В этом году африканское пекло. На дворе – май, а жарко, как в июле. Нечем дышать. Хорошо ещё, что ночью дождик прошёл, а то и вовсе было бы тяжело.

Надежда Генриховна неторопливо шла на службу, и мысли её перепрыгивали с темы на тему. Подумала, что сегодня обязательно поговорит о дочери. Ольга оканчивает медицинское училище и хорошо бы, чтобы стала работать в их отделении. Что ни говори, а за нею нужен глаз да глаз. Семнадцать лет, ветер в голове. Ей не могут отказать, тем бо¬лее что медсёстры в отделении нужны…

И вот ещё: не забыть бы, что комиссар вызвал на пятницу. Нельзя дразнить щуку. Она может и проглотить, как того ка¬рася у Салтыкова-Щедрина. Только что ему от неё нужно? Вроде бы и политзанятия посещает, и облигации покупает. Снова будет агитировать вступить в партию? Ей только этого не хватает. Нужно что-нибудь придумать. А может, он на неё глаз положил? Глупо. Они с ним из параллельных миров и едут в разные стороны. Но не пойти нельзя! И где искать по¬кой? В Германии фашизм – здесь коммунизм! Там  концла¬геря – здесь раскулачивание, экспроприация, национализация, ссылки и смерть… И никто не хочет слышать иного мнения, считая своё – Истиной. Что же делается в мире?! И когда всё это закончится?

Вспомнила, как много лет назад так же шла в институт по набережной Невы в Петербурге. Какое прекрасное было время! Белые ночи, любовь… Вальтер был старше её лет на десять. Преподавал хирургию в их группе. Она влюбилась в него с первого взгляда. Слушала с открытым ртом. Старалась не пропустить ни одной операции, которую он делал. Остава¬лась с ним дежурить в клинике. Как всё случилось, она уже и не помнила. В памяти были какие-то умные разговоры, гуляния по городу, свадьба… Потом муж заболел. Они и по¬жить-то вместе толком не успели. Только поженились, а спустя несколько месяцев у него заподозрили туберкулёз лёг¬ких. Профессор рекомендовал Крым. Вот они и переехали в Ялту. Она устроилась работать в городской больнице и ухаживала за мужем. Лечила как могла, продала все свои по¬брякушки – откармливала, делала инъекции туберкулина. Че¬рез несколько месяцев Вальтеру стало лучше. Он повеселел, шутил, интересоваться её работой. В январе 1917 года у них родилась Олюшка. Неподалёку от дома и крестили её по пра¬вославному обычаю. Сколько радости было, сколько планов! Казалось, все беды позади. Где-то в Петербурге свергли царя, совершались перевороты. Белые, красные… Деникин, Вран¬гель, Ленин, Троцкий, Махно... Они не успевали следить за событиями. Жили в маленькой квартире, стараясь реже выходить на улицу, не вмешиваться в политику. Вскоре после рождения дочери за ней стала ухаживать Алина, шестнадца¬тилетняя девушка из немецкой колонии Кроненталь. Роди¬тели её погибли. Их убили белые, а её изнасиловал пьяный махновец, но пожалел, оставил в живых. Осиротев, она шла куда глаза глядят. Ночевала где придётся и бежала подальше от того места, где случилось такое. Так она оказалась в семье Ланге. Спала на полу рядом с кроваткой малышки, помогала чем могла и очень скоро стала членом семьи. Надежда Генри¬ховна по рождению тоже была немкой. Что с родителями стало после революции, не знала. Писала однокурснице, но та ответила, что в восемнадцатом её родителей арестовали и больше их никто не видел. Советовала ни у кого не спраши¬вать о них, не искать, чтобы самой не оказаться там же. И всё же Надежда Генриховна предпринимала попытка отыскать их, но безрезультатно.

В больнице она много оперировала, совершенствовалась в хирургии, пользовалась авторитетом у коллег и больных, но когда кто-нибудь заговаривал о политике, уходила от беды подальше. Слышала, что врача из инфекционного отделения арестовали «за недоносительство». При нём кто-то ругал власть, что-то говорил о «зверствах большевиков». Надежда Генриховна понимала, что нужно быть предельно осторож¬ной.

В 1923 году Вальтеру снова стало хуже. Сделали рентген. Каверна, словно огромная дыра, в левом лёгком не оставляла выбора. Нужна операция, но перенесёт ли он её? С помощью пневмоторакса сжали лёгкое и создали условия, чтобы ка¬верна спалась, проросла соединительной тканью.

В марте Вальтера Арнольдовича прооперировали, но со¬стояние больного ухудшилось, появилась отдышка, сердечная недостаточность, и в апреле он умер.

Надежда Генриховна растерялась, не могла решить что делать. Возвращаться в Петербург не к кому, но и оставаться здесь не хотела. Однажды познакомилась с начальником во¬енно-морского клинического госпиталя, который привёз из Севастополя тяжёлого больного. Оперировала его она, а на операции присутствовал начальник. Ему понравилась эта ру¬соволосая женщина, её спокойствие, уверенность, хирургиче¬ская техника. Уходя, поблагодарил хирургов, а ей сказал:

– Сразу видна школа. Был бы рад с вами работать. Нам нужны врачи, особенно хирурги. Если надумаете – приез¬жайте!

Так они оказались в Севастополе. Жилья не было, сняли две комнатки в домике у Артиллерийской бухты в получасе ходьбы от работы. Дом стоял на скале, в которую и день и ночь бились волны.

– Как же дом ваш до сих пор ветер не снёс? Как строили его на такой верхотуре? – спросила Надежда Генриховна.

– Стены в два кирпича. Цемент лучшей марки, да и скреп¬лен ещё арматурой. Строили лучшие строители. А кирпич таскали наверх. Трудно было, но и прадед платил за это недёшево, – ответил хозяин, Исаак Гольдберг, – безногий ин¬валид Первой мировой войны. – Потому в шутку и называю его Воробьиным гнездом наподобие известного Ласточкиного гнезда на Аврориной скале.

Прадед Исаака был богат, имел много детей. Но они рас¬сеялись по миру. Кто оказался в Америке, кто в Палестине, а вот его старший правнук Исаак Абрамович Гольдберг жил в этом доме.

Под домом имелся подвал, о существовании которого до¬гадаться было трудно. Но, спустившись по узкой лестнице, можно было попасть в просторное помещение, вполне при¬способленное для того, чтобы переждать там лихие времена. Здесь были и лежанки, и свечи, запасы продуктов и воды. Но самое главное: там находилась маленькая потайная дверца, заваленная для маскировки всякой рухлядью; через эту дверцу по лестнице можно было спуститься к самой воде. Уз¬кая щель в скале скрывала вход.

Исаак был энергичным человеком, мастером-умельцем. Своими руками выстрогал из дуба деревянный протез, кото¬рый крепил к бедру ремешками, и сравнительно свободно хо¬дил, стараясь показать, что он – такой, как все. В праздники с гордостью носил Георгиевский крест. Любил рассказывать, как ему довелось участвовать в единственном бою двадцатого августа 1914 года. Служил тогда в Двадцать седьмой дивизии бомбардиром-наводчиком. Артиллерийская дуэль продолжа¬лась недолго. Вражеский снаряд разорвался возле их пушки. Все погибли. Его, едва живого, кто-то вынес из-под обстрела. Он ничего не помнил. Очнулся в лазарете. Его перевезли в госпиталь, потом в другой. Ногу отрезали. Говорили, что на¬чиналась газовая гангрена. Заболел тифом. И снова был между жизнью и смертью. Но, слава Богу, выжил. С большим трудом и приключениями только в январе 1920 года вернулся в Севастополь. Родных убили, дом стоял без крыши, без окон, и казалось, вот-вот рухнет в море. Он нашёл в доме уцелев¬шую комнатку и стал в ней жить. Устроился сторожем на складах в порту. Работал сутки, потом двое отдыхал. Приняли его туда случайно. В отделе кадров служил бывший однопол¬чанин. Получал Исаак пятьдесят рублей в месяц. Экономил, покупая махорку, дрова, уголь, еду. Сам ремонтировал крышу, красил, строгал, утеплял… Жизнь стала другой, но он к ней приспособился. Всё можно было купить только по кар¬точкам. А в 1923 году в доме появилась и хозяйка.

Мария Вайсман познакомилась с Исааком ещё до войны, когда они работали в ателье у Филимонова. Родом из неболь¬шого еврейского местечка под Николаевом, она плохо гово¬рила по-русски, была стеснительной и робкой. Вела домашнее хозяйство, немного шила, перелицовывала старые вещи. Се¬мья Гольдбергов жила тяжко, потому и решили сдать две комнатушки за небольшую плату. Какая-никакая, а помощь. Надежда Генриховна вызывала у них доверие: скромная, ин¬теллигентная, доктор.

А в 1925 году Мария родила дочь. Роды на дому прини¬мала Надежда Генриховна.

Мария была рада, что всё, наконец, благополучно закон¬чилось. Шутка ли: впервые рожать в тридцать два года!

– Как вы назовёте девочку? – спросила Надежда Генри¬ховна.   

– Евой, – ответил Исаак, счастливо улыбаясь.

– Евой?! Как-то несовременно…

– Имя прародительницы. К тому же так звали мою маму. Она погибла в смутные времена. Пусть будет Евой… Что я могу ещё сделать, чтобы сохранить память о ней?!

Надежда Генриховна не спрашивала, как и когда погибла его мать и какие времена он называет смутными. Догадаться было несложно. Погибнуть она могла и от рук белых, и от рук красных. Прав Исаак. Эти времена и есть смутные. Люди ста¬новились зверьми.

– Пусть растёт здоровой и счастливой, – сказала она, глядя на спящую малышку.

Со стороны улицы дом был скрыт от посторонних глаз высокими соснами и густым кустарником. Зато с высоты от¬крывался изумительный вид. Мария любила стоять у обрыва с дочкой и смотреть на море, на волны, бьющиеся о скалу. В еврейском местечке, где она жила, даже речушки не было. Видела его, когда ездила к родственникам в Одессу. Смотрела на безбрежное море и мечтала поплыть на белом корабле, чтобы посмотреть мир. Но жить хотела именно здесь, в этом доме со своей семьёй. Здесь так хорошо!

Однажды, жарким летним днём 1927 года, Мария с доче¬рью как обычно стояла у обрыва, держа двухлетнюю Еву за ручку, и смотрела на море. Исаак сидел тут же перед домом и прибивал на деревянный протез резиновую набойку. Вдруг из кустов выбежал пьяный мужик. Он что-то кричал и размахи¬вал руками. Через мгновенье он оказался возле них. Мария отшатнулась от пьяницы… и с семиметровой высоты упала с ребёнком в воду. Увидев это, Исаак, не раздумывая, бросился за ними. Плавал он хорошо. Мужик, испугавший Марию, по¬нял, что произошло что-то непоправимое, скрылся. Всё это видела Алина. Она побежала в дом, где после дежурства от¬дыхала Надежда Генриховна.

Марию спасти не удалось. Падая, она ударилась головой о скалу. А Ева была жива. Надежда Генриховна  внимательно осмотрела девочку. Не найдя повреждений внутренних органов, как могла успокоила её, уложила в кроватку, нака¬пала несколько капель опия в молочко, говоря:

– Для неё сейчас сон – лучшее лекарство.

На следующий день привела из гос¬питаля невропатолога, который сказал, что у малышки сотрясение мозга, и преду¬предил, что сейчас главное для ребёнка – покой.

Похоронили Марию на местном кладбище. Исаак тяжело переживал смерть жены. Замкнулся, стал молчалив. О чём-то постоянно думал. Много курил и сильно похудел. Он был благодарен Надежде Генриховне и Алине за то, что они присматривают за дочкой. Когда настало время платить им за квартиру, отказался брать деньги.

– Берите, – сказала Надежда Генриховна. – Жить-то как-то вам надо.

– Нет, уважаемая Надежда! Это я вам должен платить за то, что вы не оставили мою девочку и ухаживаете за нею.

– Хорошо, – согласилась Надежда Генриховна. – Тогда питаться будете с нами.



И вот Еве уже девять. Ходит во второй класс. Учится хо¬рошо. Добрая, ласковая, вполне самостоятельная. Но травма всё же оставила свой след. Какие-то странности были в её по¬ведении. Говорит иногда что-то непонятное. Придумывала всякое, рассказывала о том, свидетелем чего не была. Одна¬жды помогла отцу найти очки. Он забыл, куда их положил.

– Так они же упали на пол, когда ты в подвале доску пи¬лил, – сказала девочка, будто была тому свидетельницей.

 Исаак спустился в подвал и действительно нашёл там очки! А несколько дней назад Ева вышла без спроса со двора. Увидев это, за нею бросилась Алина. Выбежав, остолбенела. Ева стояла посреди одичавшей голодной собачьей стаи и что-то говорила. Собаки слушали её, потом убежали.

 Как при этом не поверить в чудеса?!

 Ева разговаривала с чайками, часто прилетавшими к их скале. Подолгу беседовала с муравьями, с растениями, и ей казалось, что они её слышат и она их понимает. Её трудно было удержать на месте. Она была непредсказуема. Никогда нельзя было знать заранее, что сейчас сделает. При этом со¬всем не заботилась о том, чтобы её поняли люди. Её спраши¬вали, откуда она знает, что произойдёт через час, вечером или на следующий день. Она лишь пожимала плечами…



 Дойдя до госпиталя, Надежда Генриховна показала на проходной  пропуск, поднялась в отделение. До начала рабочего дня оставалось минут пятнадцать. Надела халат и пошла к больным, которых оперировала вчера.



 2. День начался как обычно. Начальник отделения, ка¬питан медицинской службы Леонид Васильевич Лосев, огромного роста тридцатилетний рыжий мужчина с лицом, усеянным россыпью веснушек, заслушал дежурную смену о тяжёлых и послеоперационных больных, бросил в рот леде¬нец (так он боролся с курением) и спросил:

 – Павел Матвеевич, кого там скорая привезла?

 – Не знаю. У Бойко внутреннее кровотечение. С ним во¬зился, – ответил Григорьев, даже не взглянув на Лосева. Они были однокашниками, окончили военно-медицинскую акаде¬мию в Ленинграде и получили назначение на Черноморский флот. Но Григорьев считал, что Лосева назначили на долж¬ность начальника несправедливо. Ведь не Лосев, а он окончил академию с отличием. Недавно сделал резекцию желудка! Но назначили Лёнчика-пончика. Чему удивляться? У него па¬паша в штабе флота, адмирал.

 – В чьей палате он лежит? – Леонид Васильевич сделал вид, что не замечает его тона. Понимал, что должен был резко отреагировать, но сдержался. К чему ссориться, когда через неделю Пашка едет на Тихоокеанский флот. С первого курса в академии дружили. Но в последнее время с ним что-то про¬исходит. Неужели зависть? Чему?! А вчера узнал, что уже пришёл приказ. С кем работать? Желторотики пока ничего не умеют…

 Он оглядел сотрудников. Повторил:

 – Так в чьей палате лежит больной, которого привезла скорая?

 – В моей, – ответила Надежда Генриховна, вставая. – Но я тоже не успела его посмотреть.

 Леонид Васильевич взглянул на неё, и хмурое лицо его разгладилось. Обычно решительный и резкий, единственно с кем он не допускал грубости, была Ланге. Во-первых, она старше его на тринадцать лет. Шутка ли – сорок три недавно отмечали! К тому же – прекрасный хирург. Им с Пашкой ещё учиться и учиться. И, наконец, бесконфликтна, безотказна – палочка-выручалочка.

 – Хорошо, – сказал он, усмиряя себя. – Все свободны. А вы, Надежда Генриховна, после осмотра доложите о посту¬пившем больном. В последнее время, видно, от жары, все рас¬слабились, ходите, как мухи. Идите работать!

 Ольга подошла к матери и тихо сказала:

 – Больной, которого привезла скорая, лежит у меня на посту в седьмой палате. Старик жёлтый весь…

 – Ты когда вышла из дому? Шла на работу одна?

 – Дежурила же! Соколова попросила. Хотела ребёнка свозить в Симферополь к родителям.



 На кровати у окна лежал седой полный мужчина с кожей тёмно-жёлтого цвета. Он вёл себя беспокойно, страдал от приступов резких болей и едва слышно ругался матом.

 – Да что же вы, тра-та-та-та-та, ничего не делаете? Мне же…о-о-о-о… больно, мать вашу! Всё щупаете, но делать же нужно что-то!

 После обследования больного Надежда Генриховна вер¬нулась в кабинет Лосева.

 – В отделение поступил Ведерников Афанасий Фёдоро¬вич, – доложила она. – Жёлчнокаменная болезнь, колика. Пе¬ритонит. Желтуха. Видимо, перфорация. Больной тяжёлый. Нужна операция, но большой риск кровотечения.

 – Кто он, и сколько ему лет? – спросил Леонид Василье¬вич. – Как допустили перфорацию? Его же кто-то лечил.

 – Больному пятьдесят шесть лет. Полный. Главный меха¬ник порта. Начальство прибежит…

 Лосев некоторое время сидел, задумавшись. Потом резко встал, приказав готовить операционную. «Двое суток поте¬ряли, – подумал он. – Дождались жёлчного перитонита. Да и возраст... Выдержит ли?».

 Хороший прогноз был сомнителен, и Леонид Васильевич решил поставить в известность начальника госпиталя и комиссара. Времена были строгими, и он понимал: случись что – не простят. Не посмотрят на отца-адмирала.

 – Готовьте операционную, – повторил он.

– Вас ждать? – спросила Надежда Генриховна, хорошо понимая, что Лёнчик-пончик (кличка, данная Григорьевым, словно приклеилась к Лосеву) постарается на время операции исчезнуть из отделения под любым предлогом.

– Вы начинайте. Я к начальству. Павел Матвеевич вам поможет.

Он встал, давая понять, что разговор окончен. Не прошло и пяти минут, как в отделение торопливо вошли начальник госпиталя, полковник медицинской службы Сергей Алексан¬дрович Колесников и комиссар Иван Иванович Яровой. Они были взволнованы и растеряны. Комиссар направился было в операционную, но его удержал Колесников, рослый седой мужчина.

– Ты куда?! Да без халата. Ты  комиссар, а не врач! Не¬чего нервировать людей. Пусть делают своё дело. А мы у Ло¬сева подождём. Думаю, операция продлится недолго. 

– Ты понимаешь, – злобно сказал Лосеву комиссар, когда они вошли в его кабинет, – этот Ведерников – родной брат Никанора Фёдоровича! Ты хотя бы знаешь, кто это такой?!

– Знаю. Как не знать? Начальник НКВД города.

Комиссар взглянул на Лосева.

– Плесни! – приказал он, снимая с книжной полки стоя¬щие там мензурки.

Лосев достал из ящика стола пол-литровую бутылку водки, разлил по мензуркам и, не чокаясь, выпил. Ему после¬довали начальник госпиталя и комиссар.

– Он знает! – прошипел комиссар. – Если что – головы полетят. Потом доказывай, что ты не специально зарезал главного механика порта. Вредительством пахнет!

– Мы-то чем виноваты? Он двое суток лежал дома. К нам поступил лишь сегодня утром. Делаем всё что можем.

Вид у Лосева был жалок, казалось, он вот-вот распла¬чется.

– Он делает всё что может! – с издевкой повторил его слова Колесников, закуривая папиросу. – Почему не ты оперируешь, а Ланге? От ответственности бежишь? Так если её боишься, чего в начальники пошёл?! И кто эта Ланге? Что ты о ней знаешь?

– Хороший хирург. Столичная школа. У меня к ней как к врачу замечаний нет, – ответил Лосев. – К тому же не я её на работу принимал.

– Ну да, ну да. Из Петербурга… столичная школа. Я её в Ялте видел… Хороший хирург! – произнёс начальник госпи¬таля. Он потушил папиросу в пепельнице и тут же закурил следующую. – Иди в операционную! Мы тебя здесь будем ждать. – Потом обратился к комиссару: – Я думаю, тебе, Иван, нужно позвонить Никанору Фёдоровичу. Брат всё-таки. Понимаю, что поджилки дрожат, но ничего не поделаешь, а за молчание нас по головке не погладят. Расследование нужно провести. Как случилось, что двое суток он лежал дома? В последнее время ты ходишь как мокрая курица. Жара дейст¬вует? – Потом снова поторопил Лосева: – Ну, чего застыл, как памятник? Иди в операционную!

Леонид Васильевич вышел, а комиссар, глядя ему вслед, выругался и зло проговорил:

– В штанишки наложил. Что он за начальник? Если бы не папаша…

– Это ты, Иван, зря, – сказал Колесников. – Хирург он не¬плохой. А кто сегодня не трус? Ты или я?! Все мы воняем. Время такое…

– Ладно вам… «Время такое», – передразнил он началь¬ника. – Помнишь, как Маяковский говорил? Утверждал, что он и ассенизатор, и водовоз, революцией мобилизованный и призванный!.. А мы не можем узнать, чего больного двое су¬ток мурыжили где-то. Вот и будем ассенизаторами, мать твою… Помощь не оказывали?! Это ещё хорошо, если лес по¬едем валить.  Не вредительство ли это?! Тогда нас, как кло¬пов, раздавят. Нет, я всё же попробую позвонить Ведерни¬кову. Представляю, что сейчас начнётся.

С трудом дозвонившись до брата больного и поставив его в известность, понял, что был прав. Тот ничего не сказал, только бросил в трубку:

– Сейчас буду.

К приезду Никанора Фёдоровича операцию закончили и больного перевезли в палату. После наркоза он спал. Возле него возилась Ольга. Наладила капельницу и переливала кровь.

Никанор Фёдорович прошёл в кабинет заведующего, молча выслушал доклад начальника госпиталя. Закурил, о чём-то думая. Потом встал и, уходя, попросил держать его в курсе.

Комиссар бросился было его сопровождать к машине, но тот его остановил.

– Дорогу сам найду. Работайте!

Вернувшись в кабинет, комиссар глубоко вздохнул, заку¬рил и произнёс, ни к кому не обращаясь:

– Пронесло!

– Рано, Иван, радуешься, – хмуро сказал Колесников. – Всё только начинается.

В кабинет вошёл Лосев. Начальник госпиталя требова¬тельно взглянул на него.

– Рассказывай!

– Ланге – прекрасный хирург. Удалила жёлчный пузырь, нафаршированный камнями. В брюшной полости оставила резиновую трубочку и марлевые выпускники. Больной после наркоза спит. Капаем кровь.

– Кровотечение? – прервал его Колесников.

– Справились. Всё время капали. Теперь бы вытянуть его. Это, пожалуй, сложнее, чем прооперировать. Немолод уже. Интоксикация.

– Лить в него нужно больше. И терапевта вызови. Пусть посмотрит. Как такое случилось: больного Скорая доставила в семь пятнадцать, а на стол его взяли в девять двадцать пять?! Чего ждали?! Разбор проведём. Виновных накажем. Мало не покажется!

Колесников снова закурил, потом уже другим тоном при¬казал:

– А теперь слушай мой приказ, капитан! Ты остаёшься се¬годня дежурить. Оставь и эту Ланге. Головой отвечаете за больного. Если что – звони в любое время. Всё внимание ему! И не стесняйся к нему специалистов вызывать!

Когда они с комиссаром ушли, Лосев сел за стол, достал папиросы и закурил. Вспомнив, что хотел бросить, махнул рукой и глубоко затянулся. Понимал, что все неприятности впереди.

А в ординаторской Григорьев сказал Надежде Генри¬ховне, заканчивая записывать протокол операции:

– Вы, Надежда Генриховна, молодец! Я бы не решился на такое! Правда, иного выхода не было. Но рисковали… Не по¬верите, получил удовольствие вам ассистировать.

Она улыбнулась, и грустно произнесла:

– Мне тоже было приятно с вами работать. Жалко, что вы уезжаете.

       

 В Симферополе на железнодорожном вокзале Григорьева провожал Лосев. Поезд отходил в девять утра, и он с трудом отпросился у Колесникова. Семьи у Григорьева не было, из вещей – два чемодана. Стояли у вагона и молчали. «Странно, – подумал Леонид Васильевич, – чего его понесло на Дальний Восток? Повышение? Глупец! Думает, должность эта мёдом намазана! Самостоятельности захотел. Чего ему не хватало? Увидимся ли?». 

 Он помог занести вещи в вагон. Потом вышли на перрон.

 – Жаль, что уезжаешь, – сказал Лосев. – Привык к тебе.

 – Служба…

 Говорить было не о чем. Поезд «Симферополь – Москва» отходил от перрона точно по расписанию. Они обнялись, и Григорьев прошёл в вагон. Подумал: «Вот и разошлись, как в море корабли. Там будет всё иначе, но, по крайней мере, – сам буду принимать решения и сам отвечать!».

 Через три недели больного Ведерникова выписывали из госпиталя. За ним приехал брат. Он зашёл в сопровождении комиссара госпиталя к Лосеву, поставил на стол бутылку коньяка и попросил, чтобы тот пригласил лечащего врача.

 Надежда Генриховна вошла, и, увидев Никанора Фёдоро¬вича, на красной петлице которого блестели три ромбика, а на груди два ордена Боевого Красного Знамени, поняла, кто это, и улыбнулась. Она с ним в последнее время часто общалась по телефону.

 – Пришёл поблагодарить вас. Афанасий – мой старший брат. Кроме него у меня нет никого. И видимся мы с ним не¬часто. Работа проклятая… – Он пожал Надежде Генриховне руку и, не зная, что ещё сказать, повторил: – Ещё раз, спасибо вам, доктор.

 – И мы рады, что всё благополучно прошло. Но работа у нас коллективная. Выхаживала Афанасия Фёдоровича не только я. Весь госпиталь. Но вашему брату нужно обяза¬тельно обратиться к терапевту. Мы сделали только часть дела. Ему ещё лечиться и лечиться. Хорошо бы на курорт съездить. Не самый молодой…

 Когда Ведерников-младший ушёл, комиссар подошёл к Надежде Генриховне и, довольный тем, что всё так заверши¬лось, сказал:

 – Вы, Ланге, молодец! И правильно, что не забыли своих товарищей.  Мы все делаем одно дело, и в каждой нашей по¬беде – труд всего коллектива! И вот что я вам ещё скажу. Вы не просто хороший хирург, но, что самое главное, – наш че¬ловек! Большевист¬ской партии такие люди нужны! Поду¬майте. Я, если потребуется, дам вам рекомендацию!

 Комиссар долго и горячо жал руки Лосеву и Ланге.



 Жизнь в хирургическом отделении госпиталя протекала напряжённо. Не хватало врачей, медицинских сестёр, санита¬рок. Молодых, только окончивших медицинскую академию, направляли на корабли. Колесников оббивал пороги штаба флота, требуя, чтобы в госпиталь прислали врачей. Ему помочь не могли. Разнарядку отправили ещё в прошлом году, но вместо семнадцати прислали семерых. Объясняли тем, что и на других флотах картина с кадрами та же. Предложили брать гражданских специалистов. Не на корабле же служить.



 В декабре в Ленинграде убили Кирова, и стал раскручи¬ваться маховик большевистских репрессий. Начались аресты, проверки, охота за призраками. Кто только их не проверял?! Кадровик вызывал сотрудников, копался в личных делах, све¬рял ответы с автобиографиями. Искал затаившихся врагов. Вызвав Надежду Генриховну, интересовался её происхожде¬нием, как она попала в Севастополь, кто помог ей с работой. В конце дня зашёл к начальнику госпиталя.

 – Смущает меня эта Ланге, – сказал он, когда зашёл раз¬говор о персоналиях. – Чует моё сердце – не наш она человек!

 – Сердце у него чует, – передразнил его Сергей Алексан¬дрович. – Ланге столько лет у нас работает, а у него только сейчас вдруг сердце что-то почуяло! Ты знаешь, скольких она краснофлотцев спасла? Не знаешь? С того света вытащила брата Ведерникова! Чует у него сердце! – Колесников выру¬гался матом, что обычно не позволял себе делать при подчи¬нённых. – Ланге – прекрасный специалист! Оставь её в покое. Можешь записать – я за неё ручаюсь. Она ещё многим помо¬жет. А ты не ищи врагов там, где их нет. Или тебе – лишь бы отчитаться? Так имей в виду, что стоит ей только позвонить Никанору Фёдоровичу, и ты сам загудишь в тартарары! Повторяю: оставь её в покое! Я ручаюсь за неё головой!

Кадровик вышел, затаив на начальника госпиталя злобу. Подумал, что тот заступается за неё неспроста. «Может, их связывает нечто большее, чем служба? – подумал он. – А что? Баба ещё в соку. Седина в бороду, бес в ребро! Нет, я всё-таки докопаюсь до истины».



Как-то под Новый год Колесников пригласил к себе На¬дежду Генриховну. В его кабинете сидел и комиссар. Зашёл разговор о молодых врачах. Ланге сказала, что в отделение поступили три врача. Пока они мало что умеют, но один из них весьма перспективен.

Начальник спросил и о медицинских сёстрах. Надежда Генриховна удивилась, почему этот разговор завели с нею, а не с Лосевым. Он  начальник отделения. Ему и ответ держать.

– С медсёстрами проще – ответила она, с удивлением взглянув на Колесникова. – Недавно была в медицинском училище. Обещали прислать пять девушек…

Сергей Александрович взглянул на комиссара. 

– Я же говорил!..

– Но почему вы задаёте мне такие вопросы? – спросила Надежда Генриховна. – У нас есть начальник отделения. Он может вам всё объяснить!

– Дело в том, что Леонида Васильевича переводят в Одес¬ский госпиталь, так что…

Надежда Генриховна сразу всё поняла. Замотала головой.

– Нет-нет! Я не могу! – воскликнула она.

– Что не можете? – спросил, улыбаясь, Колесников. – Я подписал приказ о назначении вас временно исполняющей обязанности начальника хирургического отделения. – Повто¬рил: – Исполняющей обязанности. Мы с Иваном Ивановичем верим вам! Вы же знаете, что хирурга с вашим опытом у нас нет, и вряд ли скоро будет. Так что беритесь за дело, уважае¬мая Надежда Генриховна. Если что – поможем. Мы в вас ве¬рим!

– И надеемся, что вы оправдаете наше доверие, – добавил, вставая, комиссар.

Надежда Генриховна, поднимаясь по лестнице, думала: «Почему Лёнчик-пончик скрывал свой перевод в Одессу? Может, что-то случилось с его папашей?».

С адмиралом ничего не случилось. Он по-прежнему слу¬жил в штабе флота. Просто в Одесском госпитале открылась вакансия и Лосев уезжал на майорскую должность. Решила ничего не спрашивать. Но на следующий день он сам пригла¬сил Ланге к себе.

– Через неделю уезжаю служить в Одессу. Я рекомендо¬вал вас на своё место. Считаю вас наиболее подготовленной и достойной. Был рад работать с вами. Спасибо за всё.

Лосев достал из ящика письменного стола бутылку вина, коробку конфет.

– Может, стоит попрощаться с коллективом? – спросила она. 

– Обязательно попрощаюсь. Только где? Живу в одной комнатке с женой и сынишкой. А на ресторан денег нет. Об одном жалею: столько лет работаю с вами, а так и не позна¬комил вас со своими. Жена, Любушка, у меня учительница музыки, а сынишка, Колюшка, болен. Церебральный паралич. Инвалид. Говорят, в Одессе лечат таких детей. Там прекрас¬ные грязелечебницы на Куяльнике... Но не будем об этом. Я предлагаю выпить за вас, за то, чтобы у вас всё получилось. Приеду на место – обязательно напишу…

Он разлил вино и взглянул на Ланге.

– Мне же ещё работать, – сказала она, однако стакан взяла и, чокнувшись с Леонидом Васильевичем, выпила. – Желаю вам, чтобы всё у вас было хорошо. Действительно, столько лет работала с вами, а ничего не знала ни о вашей семье, ни о болезни вашего сына. Спасибо вам за рекомендацию, но, по¬верьте, я – плохой администра¬тор. Гораздо увереннее чувст¬вую себя в должности врача.

– Вы всегда останетесь врачом, кем бы ни работали.



Возвращалась домой Надежда Генриховна поздним вече¬ром. Пронзительный ветер мёл снег, образуя сугробы, обжи¬гал лицо, срывал шерстяную шаль. Она шла, прикрываясь от него рукой и думая о превратностях судьбы. «Никогда не стремилась стать начальником. Прав будет не много, а ответ¬ственность большая. Теперь придётся отвечать за всё, что происходит в отделении. Молодёжь оперировать не умеет. Нужно будет учить, ставить ассистентами на операции. Чему их там учили в академии?! Правда, среди тех, кто пришёл, есть Белкин. И неважно, что он ещё не владеет техникой опе¬раций. Но он – врач! Это видно сразу. Вот его и нужно будет натаскивать в первую очередь…».

Дома Надежду Генриховну встретила Ева возгласом:

– Поздравляю с повышением! Как я рада! У вас всё полу¬чится.

– Ты-то откуда знаешь? – спросила она, совсем не удивля¬ясь тому. Многократно убеждалась в необыкновенных спо¬собностях девочки. Всё хотела её показать в Симферополе учёным, да времени не было.

– Знаю…

– Ладно. Вы уже поужинали? А я голодна и замёрзла как цуцик. Хорошо бы горячего чаю сейчас выпить.

В комнату вошла Алина и сказала, что её ждёт празднич¬ный ужин.

Оказывается, все ждали её с ужином. Ольга осталась в от¬делении на ночное дежурство. За столом сидел Исаак и смотрел на яства, приготовленные Алиной. Вспомнил, как го¬товила его Мария. Правда, он давно отвык от еврейской кухни, но родители, люди набожные и придерживающиеся кашрута, никогда не ели молочные продукты, если на столе было мясо. Запрещена была свинина, раки, рыба без чешуи. Он в детстве всегда был голоден…

На столе стояла и бутылка вина.

– По какому поводу пьянка? – спросила Надежда Генри¬ховна, понимая, что все уже знают о её назначении.

– Так ведь вас назначили начальником, – смущённо про¬говорил Исаак. – Ева сказала. К тому же мне на дежурство только послезавтра. Садитесь за стол, а то у меня давно слюнки текут. Если бы вы только знали, какой форшмак гото¬вила моя Мария! Но и по внешнему виду, и по запаху чувст¬вую, что у Алины не хуже. Разве можно так мучить человека? Садитесь, и давайте выпьем, тем более что есть за что!

Все выпили за Надежду Генриховну.

– Меня назначили исполняющей обязанности.

– Вы, тётя Надя, и будете начальником, – сказала Ева.

– А картошка-то какая изумительная! – Надежда Генри¬ховна посмотрела на Алину. – Спасибо, дорогая.

После ужина Ева ушла к себе делать уроки. Ей нужно было ещё выучить историю. Жаловалась, что учительница об Октябрьской революции  врёт. Происходило всё не так, но учительница требует, чтобы она рассказывала по учебнику.

Надежда Генриховна улыбнулась и спросила:

– А скажи, Ева, что ждёт нас? Что случится с нами  через год, два, три…

– Пока не знаю, – неохотно ответила девочка. Потом, взглянула на неё, и в глазах её заблестели слёзы. – Ничего хо¬рошего. Война будет… Многие погибнут. Но мы победим. Нужно в подвал понемногу собирать продукты, крупы всякие, топлёное масло, смалец, фрукты сушеные, сухари… Прятаться в подвале будем. Хорошо бы и свечи купить, спички, соль, сахар…

– Ладно тебе страх нагонять. Я пошла спать. Завтра рано на работу.

– Конечно, – улыбнулась Ева. – Начальник первым дол¬жен приходить на службу.



3. Одна тысяча девятьсот тридцать седьмой год обита¬тели Воробьиного гнезда встречали вместе. Алина, проявив чудеса изобретательности и кулинарного мастерства, приго¬товила праздничный стол.

В свободные от работы дни Исаак что-то мастерил, шил, перелицовывал. Потом менял это добро на продукты.

Прошло три года после того как Надежду Генриховну на¬значили исполняющей обязанности начальника хирургиче¬ского отделения, но в их жизни мало что изменилось.

Много событий в госпитале произошло за это время. Аре¬стовали комиссара, неугомонного Ивана Ивановича Ярового. Оказывается, он работал на испанскую разведку. Был завер¬бован, когда ездил в Испанию в составе добровольцев, помо¬гавших борцам против фашистов генерала Франко. Не про¬шло и месяца, как прямо с работы забрали кадровика, узколи¬цего рябого майора. Потом, говорили, ночью увезли на «чёрном вороне» адмирала Лосева, и Надежда Генриховна подумала, что и Леонида Васильевича, его сына, могут арестовать. Страшная судебная машина работала безостано¬вочно и никого не щадила. Она удивлялась, что до сих пор её не трогали, ведь не скрывала, что происхождение у неё совсем не рабоче-крестьянское. Отец – немец, жил в России ещё с екатерининских времён, служил профессором физико-математического факультета Петербург¬ского университета. Мать тоже немка – ассистентка знаменитого профессора Ивана Ивановича Грекова. Тем не менее, её пока не трогали, и она продолжала руководить хирургическим отделением военно-морского госпиталя.

Медицинских сестёр не хватало, и Ольге приходилось иной раз сутками дежурить у постели прооперированных больных. Молодая, не лишённая красоты и женского обаяния, она пользовалась успехом у некоторых сотрудников и выздо¬равливающих, но никому не позволяла лишнего, считая, что к ней ещё не пришла любовь. Увлекалась чтением и даже пробовала сама сочинять стихи. Её хвалили, советовали написать что-то о жизни коллектива.

Алина как и прежде возилась по хозяйству. Целыми днями что-то варила и убирала, стирала и гладила. Она не же¬лала для себя другой жизни. Привыкла. Её давно не считали домработницей, зарплаты не платили. Это была её семья, дом, где она была хозяйкой.   

Исаак работал охранником в порту. Недавно на культе его ноги появилась потёртость. Ходить стало больно, язвочка увеличилась и кровоточила. Надежда Генриховна лечила его дома: делала ванночки, чем-то смазывала, перевязывала.

 Он по любому вопросу имел своё мнение. Переубедить его было трудно. Впрочем, разговоров о политике избегал. Его не трогали. Он был инвалидом, всегда строго исполнял свои обязанности. Не спал на дежурстве, посещал политзаня¬тия, покупал облигации и ходил на ленинские субботники.

Дня своего рождения Исаак не знал. В еврейском мес¬течке, где он родился, никто не фиксировал столь значитель¬ный для человека день, считал возраст по смене лет в кален¬даре. Наступило первое января, и он стал старше на год.

Ева подросла. В свои двенадцать лет казалась старше од¬ноклассников. Её огромные глаза всегда искрились. Сочные красные губки, тонкий выразительный нос с горбинкой, вьющиеся чёрные волосы с медным отливом свидетельство¬вали о её происхождении, а худенькая фигурка с уже высту¬пающими бугорками на груди – о том, что девочка посте¬пенно становится девушкой. Она училась в пятом классе и поражала учителей своими знаниями. Ни с кем особенно не дружила, была пуглива как лань. Избегала шумных компаний. Любила читать энциклопедии, справочники. Подолгу рас¬сматривала географические карты, и ей казалось, что это она бороздит моря и океаны, взбирается на горные вершины Тянь-Шаня и Памира, преодолевает на верблюде пустыню Сахара. Жила в своём мире и не хотела из него выходить. Книги ей приносила из библиотеки тётя Надя. Девочка маму свою не помнила, а тётя Надя заменила ей мать. Во всём под¬ражала ей, мечтала стать врачом.



Наконец, кукушка выполнила свою обязанность и все стали поздравлять Исаака с юбилеем, друг друга – с Новым годом. Пили лёгкое сухое вино, и Еве тоже налили немного в стакан.

– Какой он будет, этот тридцать седьмой год, что нас ждёт? – спросила Еву Ольга, когда уже все, сидящие за столом, утолили голод.

Ева пожала плечами, зевнула и посмотрела на часы. Так поздно она никогда не ложилась.

– А ты посмотри, посмотри! – продолжала Ольга. – Ты же можешь! Мне двадцать уже. Скоро ли встречу свою любовь?

Ева взглянула на Ольгу и улыбнулась.

– Через пять лет. Только я больше ничего не буду гово¬рить. Так неинтересно!

– О! Долго-то как ждать! А быстрее нельзя? – с сожале¬нием воскликнула Ольга.

– И счастье у тебя будет недолгим, – добавила Ева.

– Я погибну? Или он уйдёт к другой?

– Нет, ты жить будешь долго. Но дальше, честное слово, не вижу…

– Но скажи, что будет хотя бы через год? – допытывалась Ольга. Она верила Еве безоговорочно.

– Не знаю, – упрямо повторила Ева. – Я спать хочу!

Исаак, стараясь успокоить Ольгу, сказал:

– Я тебя прошу! Что она может?! Разве и без неё не ви¬дишь, что мир сошёл с ума?! Жизнь сегодня ничего не стоит, я таки ничего хорошего не жду. В Германии фашисты. В Ис¬пании гражданская война. А от болтовни Евы одни неприят¬ности. Болтать нужно меньше. Готэню! Это же опасно не только для тебя. Всех можешь подвести!

– А зачем она говорит неправду?! – возмутилась Ева. – Всё во время революции было не так! Я же видела!

– Ну вот, пожалуйста вам! И одноклассники её боятся, учителя побаиваются. Не понимает, что за её «я же видела» по головке не погладят. Это всё – фантазии. Не следует к ним относиться серьёзно. В школе её называют блаженной. Она и есть блаженная. Говорит, а откуда знает – сказать не может.

– Я всё вижу, – упрямо повторила Ева. – И что будет, тоже вижу. Только не хочу вас расстраивать. Сегодня же праздник!

Исаак строго посмотрел на дочку, и она замолчала.

– Помните, Оленька, как ещё до школы Ева всё ходила к обрыву и смотрела на море? – продолжал Исаак. – Ждала, что мама вернётся. Так и стояла, пока не уводил её за руку… Если знала, что не вернётся, чего ходила?! Моя Мария ушла навсегда, и счастье, нахес, тоже ушло и уже не вернётся. Вот что я вам скажу.

– А ты, Исаак, не веришь в чудеса? – вдруг спросила На¬дежда Генриховна.

Исаак взглянул на неё, словно решая, стоит ли говорить, но, увидев, что  все вдруг замолчали, ожидая, что он ответит, сказал:

– Мои родители были таки верующими людьми, но по¬гибли не за веру. Однажды в наше местечко ворвались бан¬диты и убили сначала маму, потом и отца. Я спрятался и ос¬тался жив. Недалеко от нас была немецкая колония Люст¬дорф. Там у меня было много друзей, и я у них некоторое время прятался. Мне было тогда лет двенадцать. Говорил я с Эриком Циммерманом по-немецки. Он похож на идиш. Эрик был католиком, я – иудеем. Это не мешало нам дружить. А потом…

Исаак задумался, вспоминая пережитое. Потом, взглянув на Надежду Генриховну, ответил:

– Нет, я в Бога не верю. Он создал людей для счастья. Го¬ворят – Он – любовь. А что это за счастье, за любовь, я вас спрашиваю, когда на моих глазах убили родителей?! Бог, если бы Он был, – этого бы не допустил!

– Но в нашей жизни есть много мистического, чего мы понять не можем, – заметила Надежда Генриховна.

– И я считаю это великим счастьем, – улыбнулся Исаак, – потому что есть к чему стремиться, что познавать. Евреи с малых лет привыкли учиться. Наш народ называют народом Книги! Конечно, они имеют в виду Тору. Но евреи учиться могут! Может, для того и создан человек, чтобы познавать этот мир. Сегодня не знаем, но завтра будем знать! Науки не стоят на месте!

– Но познать его мы никогда не сможем. Мир бесконечен, – грустно заметила Ольга.

Алина в таких разговорах обычно не принимала участия. Для неё они были уж очень заумными.

Исаак взглянул на сонную дочь и сказал:

– Иди, фэйгалэ (птичка), спать!

Он поцеловал Еву на ночь, пригладил волосы и слегка подтолкнул к двери. Так делала его мама, так теперь делал и он, когда не дежурил. А когда был на работе, роль эту на себя взяла Алина.



После торжественного ужина Исаак вдруг сказал, что се¬годня исполняется тринадцать лет, как они живут одной семьёй, и он хочет им показать что-то, чего они ещё не видели.

Все встали, удивлённые и заинтригованные его словами.

Исаак подошёл к старому шкафу, в котором хранилось разное тряпьё, отодвинул вещи в сторону. Задней стенки в нём не было. Перед ними открылся проход к небольшой ме¬таллической двери. Открыв её, Исаак пригласил всех следо¬вать за ним.

– Только будьте-таки осторожны. Лестница здесь крутая. Нам не хватает только сорваться и разбить голову!

– Дорогой Исаак, но мы уже были в этом подвале! – заме¬тила Алина. – Или ты не помнишь, как на прошлой неделе спускались сюда?

– Спускайтесь, спускайтесь.

Все осторожно спустились в подвал.

– А ты не верил в чудеса, – улыбнулась Надежда Генри¬ховна.  – В скале под домом вырубили такой подвал! Это ли не чудо?! 

Оказавшись в просторном помещении, Надежда Генри¬ховна огляделась. Взглянув на кучу рухляди в углу, подумала: «Её давно нужно бы сжечь!».

Исаак направился именно в ту сторону.

– Сейчас я вам таки покажу то, что вы не видели и явля¬ется главной тайной нашего дома! Только не упадите от удивления! Чтоб я так жил, такого вы нигде больше не увидите! – Он отодвинул поломанный стол в сторону и, загадочно улыбаясь, спросил: – Видите эту стенку?

– Стена как стена, – сказала Ольга. Ей уже начинала на¬доедать эта экскурсия в подвал.

Исаак залез рукой за ящик, стоящий на полке, и достал ключ. Словно фокусник, вставил его в едва заметную ды¬рочку в стене и… открыл небольшую узкую дверцу. В подвал ворвался холодный воздух, запах моря, грохот бьющихся о скалу волн. Все увидели крутую лестницу, спускающуюся к воде.

– Это и есть главная тайна этого дома, – гордо произнёс он. – Его построил мой прадед, мудрый человек. В синагоге его называли цадиком. Он знал Тору наизусть! Мог ответить на любой вопрос! Предвидел ужасы погромов и сделал всё, чтобы  вовремя успеть спрятаться от беды. Именно он разы¬скал меня после того погрома, привёз сюда и завещал эту тайну, думая, что когда-нибудь она сможет спасти меня и мою семью. И вот что я вам скажу: вы – моя семья, но я не хотел бы, чтобы возникла необходи¬мость прятаться в под¬вале, бежать через этот потайной ход… Но, как говорится: бе¬режёного Бог бережёт.



Февраль в том году был морозным. На фоне белого неба едва виднелось размытое в мареве Солнце. Ветки тополя, рас¬тущего у дома, сгибались под тяжестью снега, и только море по-прежнему было чёрным. На горизонте оно соприкасалось с небом, образуя фантастическую чёрно-белую картину. 

В домике на скале месяц назад произошли важные собы¬тия. Собака Марта родила щенят, и обязанность ухаживать за ними возложили на Еву. Она подолгу играла с ними, угощала чем могла, беседовала с Мартой. Малыши привыкли к её за¬паху, голосу, радовались, когда она приходила. Исаак утеплил просторную собачью будку. Крышу накрыл куском толя. Ева у входа из снега выложила невысокий забор, чтобы меньше задувал ветер. А сейчас вынесла Марте еду и наблюдала, как щенки лезут друг на друга, стараясь тоже попробовать угоще¬нье. 

– Не лезьте в миску, – говорила она. – Дайте поесть маме! – Потом вдруг взглянула куда-то вдаль и сказала, обращаясь к Марте: – Ко мне пришли. Ты не грусти, я скоро вернусь.

Она направилась к калитке, возле которой стоял рослый мужчина в форме милиционера.

– Я ещё не успел постучать, а ты уже вышла мне откры¬вать, – удивился он. – Родители дома?

– Все на работе. Дома только Алина, я и Марта.

– А кто такая Алина?

– Тётя моя. Она сейчас готовит обед.

– А тебя зовут Евой?

– Евой.

– Тогда позови тётю, – сказал милиционер и как-то странно взглянул на девочку.

– Зачем её звать? Ведь вы пришли за мной.

Милиционер улыбнулся, тепло взглянул на неё и попро¬сил:

– Понимаешь, какое дело. Мне приказали тебя привезти. Но я не могу этого сделать без взрослых. Вот пусть твоя тётя и поедет с нами. С тобой хочет побеседовать один большой начальник.

Но Еве не пришлось звать Алину. Она вышла во двор, чтобы посмотреть, что делает девочка.

– Будьте добры, подойдите к нам, – громко позвал её ми¬лиционер.

– Я вас слушаю, – сказала подошедшая к калитке Алина.

– Мне приказано доставить вашу племянницу для бе¬седы. Вы должны её сопровождать. Пожалуйста, одевайтесь. Внизу нас ждёт машина. Дорога скользкая. Водитель не рискнул подниматься к вам.

Понимая, что от такого приглашения они не могут отка¬заться, Алина кивнула, сказав:

– Хорошо. Только одену девочку, и через минуту мы вый¬дем.

Она увела Еву в дом, а милиционер подумал: «И чего это майор приказал с ними быть вежливым и ни в коем случае не грубить? Зачем эта девчонка ему понадобилась?».

Вскоре вышли Алина и Ева. Они с милиционером сели в машину и поехали в центр города.

Ева, взглянув на милиционера, заметила как бы между прочим:

– Вы, дяденька милиционер, должны обязательно завтра же повезти своего папу к моей тёте Наде в госпиталь. Она его вылечит.

Милиционер так и онемел. Отец заболел пару дней назад, но об этом он никому не говорил. Что за чертовщина?!

Потом всё же спросил:

– А скажи, откуда ты узнала о болезни моего отца? Он,действительно заболел. К врачу идти боится. Но ты-то от¬куда об этом узнала?

– Не могу сказать откуда. Знаю, например, что вы нас ве¬зёте к дяденьке следователю. Знаю, но объяснить не могу.

Милиционер смотрел на неё со страхом. Когда же они подъехали к зданию, в котором находилось городское управ¬ление НКВД, милиционер предупредительно открыл дверцу машины и проводил их в кабинет следователя.

Худой рыжий майор, на гимнастёрке которого поблески¬вал орден Красного Знамени, только взглянул на милицио¬нера и сразу всё понял. Он внимательно посмотрел на Алину, потом на девочку и коротко бросил:

– Присаживайтесь! Вы (он указал на Алину) – на диван, а ты, девочка, сюда к столу.

Ему было непривычно видеть людей, которые совершенно не испытывали страха, когда входили в его кабинет. Какое-то время перебирал бумаги на столе, размышляя, действительно ли эта девочка обладает способностями, которые не может се¬годня объяснить наука? Потом посмотрел на неё и задал обычный в таких случаях вопрос:

– Твоя фамилия Гольдберг?

– Вы же знаете, – совершенно спокойно ответила Ева. – Вам же сказала Мария Алексеевна, наша учительница исто¬рии.

Следователь вздрогнул. Понял, что жена его нисколько не преувеличивала. Помолчал, раздумывая, как вести разговор с этой странной девочкой.

В комнате наступила тишина.

Следователь понимал, что столкнулся с чем-то, чего не мог объяснить. Если кому-то рассказать, могут обвинить в том, что он выступает против материалистического учения… 

– Откуда ты узнала, кто мне о тебе рассказал? – спросил он, внимательно наблюдая за Евой.

Ева пожала плечами.

– Просто знаю, и всё.

– Ты знаешь, что было и что будет?

– Не всегда, – ответила Ева. – Иногда я просто вижу то, что происходило или будет происходить. Иногда картинка нечёткая, как в тумане, и тогда я обычно ничего не говорю. А иногда просто знаю.

И снова в кабинете наступила тишина. Ему казалось это невероятным, необъяснимым, а в Бога он не верил и всегда думал, что все такие предсказатели или фокусники, или шарлатаны, дурачащие людей и зарабатывающие на легко¬верных деньги. С другой стороны, если эта девочка действи¬тельно обладает таким даром, то, во-первых, он должен срочно доложить о ней начальству. Во-вторых, её можно было бы использовать при расследовании запутанных дел. В любом случае следует с нею быть предельно осторожным. Чтобы ещё раз проверить, действительно ли она знает, что происходило или произойдёт, спросил:

– А не подскажешь ли ты, кто ограбил  вчера магазин?

Он был убеждён, что девочка  не сможет ответить на этот вопрос. Но какое же было его удивление, когда после недол¬гого молчания она спросила:

– Какой магазин? Тот, что на улице Нахимова? Так его ограбили двое. Одного я не разглядела, а второй работает в порту.

Следователь не верил в чудеса, не мог объяснить, откуда девочка знает об ограблении магазина на улице Нахимова. Ему впервые пришлось столкнуться с таким чудом. Тихо спросил, боясь спугнуть удачу:

– Кто он? Как выглядит? Где прячет награбленное?

Ева улыбнулась. Она знала, что следователь удивлён и даже побаивается её. Ответила:

– Грузчиком работает в порту. Большой такой дядечка, со шрамом на лице. У него шапка из кролика. Сутулый и руки держит в карманах. А прячут награбленное они в гараже в рыбацком стане на берегу Артиллерийской бухты.

Следователь не знал что сказать.

– Спасибо тебе. Если мы арестуем вора, я принесу тебе хороший подарок. Что бы ты хотела?

– Подарка мне не нужно. Папа говорит, что нельзя брать плату за свои предсказания.

– Ну что ты?! Это будет не плата, а благодарность! От неё не принято отказываться.

Ева промолчала.

Потом следователь повернулся к Алине и хотел было рас¬спросить её об обитателях их дома, но Ева прервала его:

– Вы же и так всё знаете. Я бы хотела скорее вернуться. Там у нас Марта голодная, а у неё маленькие детки.

Следователь растерялся. Перевёл взгляд на Алину и спро¬сил:

– Марта – это кто?

– Наша собака. Месяц как ощенилась.

– Собака?! – вздохнул с облегчением следователь.

Он вызвал милиционера и приказал на машине доставить их домой. Потом встал, извинился, что побеспокоил, ещё раз поблагодарил Алину и Еву, попросил разрешения как-нибудь ещё навестить их.

– Тебе же будет интересно узнать, верны ли твои предска¬зания, или нет, – сказал он.

– Я говорю только том, что вижу. Только вы поторопи¬тесь. Этот грузчик купил билет на пароход, который вечером отходит в Одессу.

Через полчаса машина привезла их к дому.



4. Договор с Германией о ненападении, заклю¬чённый в 1939 году, не уменьшил тревоги. Ева несколько раз говорила, что скоро начнётся война. Чёрное море покраснеет от крови. Людей не будут успевать хоронить. Пока не поздно, нужно уезжать! Но никто не верил предсказаниям четырнадцатилет¬ней девочки. Майор медицин¬ской службы Ланге не могла просто так уехать. Да и Ольга  была военнообязанной. Как уезжать без них?! Куда? Кто их ждёт? Разве есть на земле ме¬сто, где можно найти покой?!

По радио старались не говорить о планах фашистов за¬вое¬вать мир. В сентябре 1939 года Гитлер напал на Польшу. А десятого мая 1940 года – на Францию, и уже четырнадцатого июня пал Париж! Коричневая чума приближалась к границам Советского Союза…



Лето в том году было жарким, голубое небо и огромное яркое солнце висели над головой. Некуда было спрятаться от этого пекла. Каждое утро к домику на скале прилетала стайка воробьёв, прыгала перед входом, перелетала с ветки на ветку стоящего рядом старого развесистого тополя, громко чири¬кала, требуя угощенья. Обычно к ним выходил Исаак, бросал крошки и смотрел, как клюёт их весело щебечущая стая, пры¬гая и вырывая друг у друга угощенье. Потом птицы вдруг срывались и исчезали в синеве. Они радовались этому солнцу, этой прекрасной жизни.

Исаак помнил, что в местечке, где он жил когда-то, ребята воробьёв называли жидами, и его это не обижало. Потому, может, и называлось то село под Николаевом Доброе. В нём мирно сосуществовали хохлы и кацапы, жиды и фрицы… Вот только почему их так называли, он не знал. Как-то спросил напарника, когда, в ожидании наступления, сидели в окопе. Было это таким же жарким летом в Первую мировую.

 Тот пожал плечами.

– Наверно потому, что наглые и нахальные, как жиды, – ответил тот. – Голуби что? Бросишь им хлебушек, они его на месте и склюют, а воробьи стремятся захватить кусок по¬больше и улететь. Жиды  они и есть жиды!..

Исаак посмотрел на небо и подумал: «Кацап он и есть ка¬цап. А красота-то какая! Так бы жить и жить. Неужели дочка права? Фашисты никого не пощадят. И что делать?

Море было на удивление спокойным, вода поблескивала на солнце. Ни утренней прохлады, ни дуновения ветерка, ни тени, куда можно было бы спрятаться от этой изнуряющей жары.

 Увидев Еву, он подошёл к краю скалы, где она, расстелив коврик, лежала и смотрела на волны, бьющиеся о камни. Сел на выступ, который домочадцы называли «креслом Исаака». Его никто не занимал. Выступ позволял легче уложить его не¬гнущуюся деревянную ногу.

– Доброе утро, фэйгелэ! О чём задумалась? – спросил Исаак.

Ева некоторое время молча смотрела на набегающие волны, потом сказала:

– Папа, я уже говорила: нам нужно уезжать… Скоро будет война!

Исаак тоже об этом думал. Глухо ответил:

– Куда нам ехать? Кто нас ждёт?

Ева не стала его переубеждать. Подумала: «Что даёт мне это знание, если я ничего не могу изменить?! Они не пони¬мают, как тяжело и больно знать, что произойдёт, и не иметь возможности предотвратить несчастье!».

 Посидев немного, Исаак встал и, уходя, бросил:

– Долго, фэйгелэ, не лежи. Сгоришь.

Вернувшись, увидел, что все уже проснулись, а Надежда Генриховна заканчивала завтракать.

– Чего так рано? – спросил он. – Да и Ольги дома не видно. Как вы живёте?! Что б я так жил! Не старые! Жизнь-то проходит!

– Чем ты, Исаак, недоволен? Лучше зови Еву, мойте руки и садитесь за стол. – Сделав глоток чаю, с улыбкой спросила: – Или форма моя тебе не нравится?

– Ещё как нравится! Что ни говори, три шпалы на петли¬цах! Только ты в ней, что б я так жил, на мужика похожа. Рано себя в старухи записала! Полтинник только!

– Чего ты мне года-то прибавляешь? Двадцать второго июня только сорок девять исполнилось.

– Вот и говорю, что тебе влюбиться нужно. Семью за¬вести.

– Нужно… – сказала Надежда Генриховна и стала соби¬раться на службу.



В хирургическом отделении военно-морского госпиталя жизнь протекала по раз навсегда заведённому распорядку: пя¬тиминутка, обсуждение тяжёлых и идущих на операцию больных, обход, операции, перевязки… Ничего нового. Изо дня в день – одно и то же. Но ни для Надежды Генриховны, ни для Ольги не было лучше и интереснее работы!

Всех вновь поступивших Надежда Генриховна обычно осматривала вместе с лечащим врачом. Она взяла в руки ис¬торию болезни и прочла паспортные данные: Манукян Ми¬хаил Григорьевич, 1890 года рождения… Подумала, вспоми¬ная утренний разговор с Исааком: «Вот ему уже пятьдесят!». Командир подводной лодки… «И чего же ты, Михаил Гри¬горьевич,  так задержался со своим аппендицитом. Он обычно у молодых».

Бросила:

– Юрий Михайлович, почему вы не берёте его в операци¬онную? Уже час лежит в отделении! Чего тянете?

– Анализы делали, историю заполнял… да и операцион¬ная не готова, – неумело оправдывался лечащий врач.

– Что значит «операционная не готова»?! – Взглянув на притихшего лейтенанта, решительно встала. – Пойдёмте, по¬глядим вашего больного.

В сопровождении лечащего врача и медицинской сестры вошла в палату, и…

То ли на неё так уж подействовали слова Исаака, то ли сегодня день был каким-то необычным, но она, только взгля¬нув на больного, – поняла, что это тот, кого она так долго ждала. Сердце её заколотилось, и чтобы немного успокоиться, сначала подошла к его соседу, которого пару дней назад опе¬рировала.

–  Доброе утро, Николаев. Как спали?

–  Спасибо, доктор, спал как младенец. Я всегда любил поспать. Служба у меня такая. Главное, боли ушли.

Она присела на краешек его кровати, прощупала живот, осмотрела повязку, продиктовала лечащему врачу новые на¬значения и направилась к новенькому.

– Доброе утро, Михаил Григорьевич, – сказала она, вгля¬дываясь в его лицо.

– На самом деле меня зовут Минасом Георгиевичем. Пас¬портистка решила, что мне больше подходит Михаил Гри¬горьевич. А я вовремя не заметил.

Его огромные чёрные глаза гипнотизировали её, пробуж¬дая давно забытые чувства. Но она не сопротивлялась этому…

Осмотрев больного, анализы, сказала, стараясь, чтобы го¬лос не выдал её:

– Нужна, Минас Георгиевич, операция. И медлить нельзя. Острый аппендицит.

Он улыбнулся. Обратил внимание, что доктор назвала его Минасом. Кивнул:

– Оперируйте! Пока на лодке проводят профилактику, я должен закончить свой ремонт.

Надежда Генриховна внимательно взглянула на него, улыбнулась и, обратившись к лечащему врачу, приказала:

– Юрий Михайлович! Берите больного в операционную. Оперировать его буду я.

– Есть, – ответил лечащий врач, а Надежда Генриховна, ещё раз взглянув на капитана, вышла. Она должна была успокоиться. Такое с нею случилось впервые. 



Через сорок минут больного на каталке привезли в палату. Надежда Генриховна сняла стерильный халат, раздумывая, что делать? Её тянуло к нему, и она не могла, не хотела противиться этому желанию.

– Мне кажется, доктор, что вы волновались больше меня, – улыбнулся капитан. – Я рад, что именно вы меня кромсали. Спасибо!

– Вы, Минас Георгиевич, сейчас постарайтесь заснуть. А я вечером к вам зайду. Извините, но у меня много дел…

Она прикоснулась к его руке, и он другой рукой накрыл её кисть.

«Вот и всё! И что теперь с этим делать?!», – подумала она.



Каждый день, пока лежал капитан, к нему заходила Наде¬жда Генриховна, и сотрудники видели, как она помолодела. Видела это и Ольга. Однажды, когда они вместе возвращались домой, спросила, что с нею происходит? И та, ничего не скрывая, ответила:

– Влюбилась!

Говорить не хотелось. Ольга взяла мать под руку, прижа¬лась к ней.

– Счастливая! Я так рада за тебя! Всё у вас будет хо¬рошо!..

Через семь дней после операции у капитана сняли швы и вскоре выписали на амбулаторное лечение. Надежда Генри¬ховна тот день провела в операционной и даже попрощаться с ним не могла. Вечером, возвращаясь домой, думала: «Неу¬жели у этой сказки такой глупый конец?..».

И вот, через десять дней, Минас Георгиевич встречал На¬дежду Генриховну у проходной с букетом цветов.

– Это вам… – сказал он, не обращая внимания на сотруд¬ников, вышедших с нею.

Она взглянула на него и сразу всё поняла. Обрадовалась, подумав: «Нет, ещё не конец сказки! Жизнь продолжается!».

 – И ещё я купил два билета в кино на последний сеанс.

Минас Георгиевич взял её под руку и повёл в сторону центра.

– К моему дому не туда…

– Погуляем. Мне так много нужно вам сказать…

Надежда Генриховна была счастлива. Никого не стесня¬ясь, она прижалась к нему. А он продолжал:

– Только давай перейдём на «ты». Так – ближе. Я уже го¬ворил, что люблю тебя. Мы взрослые и свободные люди. У каждого из нас была своя история…

– Но я не знаю твоей.

Какое-то время шли молча. Казалось, ему было трудно начать исповедоваться. Но понимал: если у них всё по-чест¬ному, она вправе знать, что было до неё. Глухо проговорил:

– История обычная. Я был женат. У нас даже сын растёт. Я служил старшим помощником капитана на подлодке во Владивостоке. Однажды после похода вернулся домой, но ни¬кого не застал. На столе – записка. Она писала, что полюбила другого и уходит от меня. Вот, пожалуй, и вся история. А че¬рез месяц я с нею развёлся, подал рапорт и перевёлся в Севастополь.

Надежда Генриховна, опустив голову, молча шла, чувст¬вуя его руку.  «Значит, не любила, – подумала она. – Не умела ждать».

– А что с сыном?

– Плачу алименты, но связи не ищу. Подрастёт, захочет встретиться – буду рад.

Он почувствовал облегчение, словно сбросил прошлое и начал новую жизнь. Жара спала, и они сели на скамейку и смотрели, как зажигались окна в домах, а далеко в море ползли огоньки. Лёгкое дуновение ветерка освежало.

– Теперь твоя очередь, – сказал Минас Георгиевич. – Но если не хочешь, расскажешь когда-нибудь в другой раз.

– Нет, отчего же? Просто всегда старалась забыть. Больно вспоминать. Муж был прекрасным человеком, и я благодарна ему за всё: за дочь, за счастье, которое дарил. Мы жили в Пе¬тербурге. Он преподавал у нас хирургию. Потом заболел тя¬жёлой формой туберкулёза. Лечили, делали всё что могли. Посоветовали ехать в Крым. Так мы оказались в Ялте. Но ни воздух, ни лечение не помогли. Он умер, и мы с дочкой переехали в Севастополь. Живу работой. Никогда не думала, что со мною может случиться такое. Только увидела тебя, и мир снова стал цветным! Ты взглянул на меня, и я не могла, не хотела сопротивляться. Если бы ты знал, как мне было тя¬жело тебя оперировать! Но меньше всего я хочу любовного приключения…

В тот вечер они долго бродили по городу, в кино так и не попали. В чёрном сентябрьском небе плыла луна, мерцали звёзды… Придя, наконец, к её дому, Минас Георгиевич удивился: как он стоит на самом краешке скалы, нависающей над морем?! Как до сих пор не опрокинул его ветер? Как ус¬тоял при недавнем землетрясении?

Здесь, у ветвистого тополя, он привлёк её к себе и нежно поцеловал. У неё закружилась голова, она прижалась к нему и ответила на его поцелуй. Они ещё какое-то время стояли, об¬нявшись. Потом она, превозмогая себя, оттолкнула его.

– Всё, всё… пора. Завтра на службу…

– Когда я тебя увижу?

– Когда пожелаешь. Моё расписание ты знаешь…

Она ещё раз поцеловала его и быстро пошла в дом.

Минас Георгиевич некоторое время постоял в нереши¬тельности, глядя, как в доме зажглось крайнее окно. Потом, оглядевшись, пошёл к скале. Сел на выступ и смотрел на кло¬кочущее ночное море, слушал его упрёки в нерешительности и был с ним полностью согласен.

Через полчаса к нему вышла Надежда Генриховна и молча села рядом.

– Иди домой.

– Не хочу… Да и поздно уже. Ты живёшь только с доче¬рью?

– Что ты?! У меня большая семья. Мы снимали у хозяина сначала две комнатушки. Потом погибла его жена и он остался с дочерью. Удивительная девочка. Знает, что было и что будет. Нет-нет, я не шучу. Раньше не верила в чудеса. Но много раз убеждалась, что они существуют! Это она мне ска¬зала, что ты не ушёл и сидишь на скале. Есть ещё Алина. С семнадцатого года она служит у нас нянечкой. За столько лет мы стали родными. Вот и живём в этом доме. Исаак в шутку назвал его Воробьиным гнездом.

Вдруг подул ветер, стало прохладно. Минас снял китель и набросил Надежде на плечи.

– Как я завтра буду работать?! – сказала она.

В два ночи к ним подошла Алина.

– Хватит вам здесь сидеть. Не маленькие. Идите в дом. Я вам постелила в моей комнате.

Сказала и ушла, так и не взглянув на влюблённых.



Утром за завтраком все внимательно наблюдали за Мина¬сом Георгиевичем, за Надеждой Генриховной. Они были не¬много смущены. Все ждали, что скажет Ева. Но она пила чай, стараясь ни на кого не смотреть. Видела страшную судьбу этих только что нашедших друг друга людей и не хотела об этом говорить.

С той ночи в доме появился ещё один обитатель. В сво¬бодное от службы время он ремонтировал крышу, красил жесть кровли свинцовым суриком, белой краской – оконные рамы. Починил дверь, смазал петли машинным маслом, чтобы не скрипели. Очень скоро к нему все привыкли, он стал равноправным членом семьи.

Иногда Минас надолго уходил в море, и никто не знал, когда он вернётся. Но теперь все чувствовали его отсутствие. Особенно грустила Надежда Генриховна. Ждала его.

Осенью они подали заявление в загс и расписались, но фамилию свою она менять не стала.



В мае 1941 года склады, которые сторожил Исаак Гольд¬берг, передали военно-морскому флоту, а его уволили. Теперь он ходил на рынок, в магазины, делал заготовки на зиму. На лесоторговой базе купил уголь, дрова. Потом Минас Георгие¬вич всё это перенёс в подвал. Готовились двадцать второго июня отметить юбилей Надежды Генриховны. Минас к этому торжеству купил жене ценный подарок, но скрывал его от всех.

– Узнаете, когда настанет срок.

Но отметить юбилей им не удалось. Началась война.

Работы становилось всё больше. Готовили отделение к приёму раненых, часто оставались ночевать, для чего в кабинет Надежды Генриховны принесли раскладушку.

Вскоре фашисты стали бомбить Севастополь. Был введён комендантский час, строго следили за светомаскировкой. Жизнь становилась всё труднее. Ева уговорила Надежду Ген¬риховну, и та получила разрешение на использование девочки в должности санитарки.

В первых числах августа подводная лодка Минаса Геор¬гиевича ушла на задание и… не вернулась на базу.

 Надежда Генриховна постарела в одночасье. Появились седые пряди. Говорила тихо и отрывисто. Всё больше мол¬чала. Не уходила домой. Бомбили город днём и ночью. К концу сентября фашисты овладели Смоленском и Киевом, бло¬кировали Ленинград. Все понимали, что Крым имеет для врага стратегическое значение: дорога к нефти Кавказа.            

Раненых по возможности эвакуировали. Но каждый день в госпиталь прибывали новые, и им нужно было оказывать по¬мощь.

В октябре фашистские войска, прорвав Ишуньские пози¬ции, ворвались в Крым. Было объявлено осадное положение. В начале ноября на помощь Севастополю пришла из Одессы Приморская армия, морская пехота. Бои были ожесточён¬ными, численное превосходство противника – значительным, но отступать было некуда: за спиной город, а за ним – море.

В конце декабря в Крыму была довольно холодная погода, шёл мокрый снег, дул пронизывающий ветер. Немцы заняли Керчь. Бои стихли.            

Исаак Гольдберг сражался в ополчении. Был наводчиком зенитного орудия. Его называли «батей», и он этим гордился. Во время боя, если позволяло время, брился и на свою старую солдатскую шинель прикалывал Георгиевский крест.

  Но однажды на их позицию налетели стервятники и за¬бросали бомбами. Погибли все ополченцы их зенитной батареи. Погиб и Исаак Гольдберг.

  В тот день Ева пришла в операционную. Раньше она этого никогда не делала. Надежда Генриховна поняла: что-то случилось. Подошла к ней и взглянула в лицо.

  – Что? – тихо спросила она.

  – Папа погиб, – ответила девушка.

 

Бомбёжки продолжались всю зиму и весну. Обороняю¬щиеся знали, что все погибнут. Их задачей было как можно дольше сковывать вражеские силы. Командование на подвод¬ных лодках, на самолётах покинуло Крым, оставляя на смерть героев. Многие понимали: иначе нельзя и продолжали сра¬жаться. Это был их долг.

В конце мая участились бомбёжки. Фашисты предпри¬няли новое наступление на город. Короткие летние ночи за¬трудняли подвоз морем боеприпасов и резервов, усложнилась эвакуация раненых. Тихоходные транспорты не успевали в течение ночи подойти к городу, произвести выгрузку и погрузку и уйти затемно, как это делалось зимой. Город горел. Фронт постепенно приближался к его окраинам. 

Начальник госпиталя, не имея возможности эвакуировать раненых, предложил тем, кто может передвигаться, самим уходить и укрыться в городе.

Как-то к Ольге подошла Ева, когда та перевязывала ра¬ненного в голову капитана. Левый глаз его вытек. Он лежал без сознания.

– Его нужно к нам в подвал, – сказала Ева.

Ольга взглянула на неё с удивлением, потом, поняв, о чём она говорит, упросила знакомого водителя санитарной ма¬шины, и капитана ночью привезли к ним. Он же и помог пе¬ретащить раненого в дом, спустить его в подвал и уложить на кровать. Ухаживать за раненым поручили Алине. Ольге нужно было возвращаться в госпиталь.

Седьмого июня, когда Надежда Генриховна оперировала раненого краснофлотца, началась бомбёжка. Прерывать операцию было нельзя. Надежда Генриховна торопилась. Она уже накладывала швы на кожу, когда в здание попала бомба. Надежда Генриховна упала на краснофлотца и тем спасла ему жизнь, но сама была смертельно ранена осколком.

А двадцать первого июня 1942 года, через год после на¬чала войны, гитлеровцы прорвались на улицы Севастополя. Город лежал в руинах. Но ни одна бомба, ни один снаряд не упали на их дом. 



5. Вот уже неделю в Севастополе хозяйничали фашисты. В полумраке подвала раненый капитан разглядел, как над ним склонилась девушка. Какое-то время лежал, стараясь вспом¬нить, что с ним произошло. Был бой. На них медленно ползли танки. Потом взрыв, и всё… Больше он вспомнить ничего не мог. И вот этот подвал. Где он? Кто эта девушка? Враги бы его не прятали. И сколько времени он здесь находится? Что с его батальоном? Где сейчас немцы? Отстояли ли Севасто¬поль? Может, эта девушка сможет ответить?

Он попытался её позвать, но лишь прохрипел.

Ева, а это была она, увидев, что раненый пришёл в себя, подала условный сигнал, и в подвал спустилась Ольга. Подо¬шла к капитану, присела на табуретку, стоящую рядом с кро¬ватью, и посмотрела на раненого.

 – Где я? Кто вы? Долго ли здесь нахожусь?..

 – Не волнуйтесь, Сергей Иванович. Вы у друзей. Я – мед¬сестра госпиталя, куда вас привезли без сознания. Эвакуиро¬вать не удалось. Здесь вы в безопасности.

Капитан некоторое время молчал, потом спросил:

– Что с городом? Где наши?

– В городе фашисты. Наши ведут бои под Ростовом.

Раненый капитан простонал.

 – Вам вредно волноваться. Выздоравливайте. И для на¬чала вас Ева накормит.



 Через пару недель капитан чувствовал себя вполне при¬лично, но был ещё слаб. Он познакомился с обитателями дома и получил возможность убедиться в необычных способностях Евы.

 Как-то в разговоре с девушкой глухо сказал:

 – Столько народу полегло!

 – Погиб и мой папа, – откликнулась Ева. – Он инвалид ещё с Первой мировой, едва ходил на деревянном протезе, но сидеть дома не мог. Пошёл в ополчение.

 Помолчали.

 – Наши говорили, если что – уйдут в подполье, – задум¬чиво сказал капитан.

 – Они так и сделали. Сопротивление продолжается.

 – Ненавижу немцев!.. Звери!

 – Не все немцы такие.

 – Я пока не видел других.

 – Напрасно вы так, – с сожалением сказала Ева. – Де¬вушки, которые вас спасли, – немки! Да-да, не удивляйтесь!

 – И ты  немка?

 – Я  еврейка. Разные есть немцы, как и разные русские. А творят ужасы фашисты. Это они убивают стариков, женщин и детей, пленных и мирных жителей, коммунистов, евреев и цыган. В Троицком туннеле, на стадионе «Динамо», на Балаклавском шоссе уже погибли тысячи и тысячи людей. Их трупы сбрасывают в море. К воде нельзя подойти.

 – Откуда ты знаешь? Этого не может быть!

 – Я многое знаю, только изменить ничего не могу. Со¬всем маленькой мы с мамой упали с нашей скалы в воду. Мама погибла, а меня спасли. После этого, как сказала тетя Надя, я стала видеть, что было и что будет.

 – А кто это тётя Надя? Тоже немка?

 – Да. Надежда Генриховна – хирург. Вас оперировала.

 – Где же она?

 – Погибла. Оперировала раненого, но фашисты разбом¬били госпиталь, и операционную посекло осколками. Наде¬жда Генриховна упала и своим телом спасла раненого. Бы¬вают и такие немцы. Мы воюем не с немцами, а с фашистами. И победим! Но это случится ещё нескоро. Я вижу…

 – Я  коммунист и в Бога не верю! Откуда ты можешь знать, что было?!

 – Вижу…–  просто ответила Ева. – Вижу, как вы стреляли из пушки по танку. Убило вашего наводчика. Танк уже не двигался, но продолжал стрелять. Тогда вас и ранило…

 – Чертовщина какая-то, – пробормотал капитан.

 – Вас успели отправить в госпиталь. Погибли в том бою многие…

 Капитан смотрел на Еву со страхом, как на фокусницу. Он даже подумал, что всё это ему снится. Или эта худенькая девочка обладает даром гипнотизёра. Говорит, и ему кажется, что всё так и было. А может, это последствия ранения?!

 – И напрасно вы взъелись на того длинного лейтенанта, – продолжала Ева. – Письмо взял лысый капитан, ваш замести¬тель, которого вы считали другом. Зачем он сделал это – не знаю. Может, хотел занять ваше место или ревновал к жене… Кстати, не напрасно ревновал.

 Капитан надолго замолчал. Потом тихо произнёс:

 – Герберт Уэллс когда-то написал фантастический роман «Люди как боги», так вот, мне кажется, что я оказался в их компании. Ты даже представить не можешь, что вы для меня сделали. И не меня, душу мою спасли! Не дали ей ожесто¬читься. Всегда буду это помнить. И воевал я, конечно, не с немцами. В этом ты права.

 Он снова замолчал. Молчала и Ева. Она сидела на тахте, которую смастерил Исаак, как только стали бомбить Севасто¬поль. Думал, что в подвале будут прятаться при бомбёжках. 

 – Ты извини, но моя ушибленная голова должна всё это переварить, – сказал капитан, глядя одним глазом в темноту. – Да и устал я что-то. Хочу поспать…



 А ещё через неделю рано утром громко залаяла Марта. Сюда редко кто приходил, и это насторожило обитателей дома на скале. Через минуту в дверь сильно постучали.

 – Есть кто? Полиция!

 Алина открыла дверь. Перед нею стоял рослый парень с белой повязкой на левой руке. Он с удивлением смотрел на женщину.

 – Ланге здесь живёт?

 К ним вышла Ольга. Она была спокойна. Знала, что рано или поздно это должно было произойти.

 – Я – Ланге. Что вам нужно?

 Полицай взглянул на девушку с недоверием.

 – Покажи документы!

 Ольга вернулась в комнату, достала паспорт. Протянула полицаю. Тот, убедившись, что перед ним именно та, кого хо¬тел видеть немецкий офицер, потребовал:

 – Собирайся!

 Парень ещё раз взглянул в паспорт, и вдруг увидел, что в графе «национальность» написано: «немка». Тон его сразу стал мягче. Он вернул его Ольге и повторил:

 – Вас ждут в комендатуре. Одевайтесь и выходите.

 В комендатуре полицай привёл Ольгу в кабинет, в кото¬ром сидел немолодой офицер с помятым лицом. Он что-то писал и даже не взглянул на вошедших.

 Полицай рявкнул, демонстрируя радость служить новой власти:

 – Герр офицер! Ланге по вашему приказанию доставлена!

 Он пропустил девушку вперёд. Хотел что-то добавить, но офицер кивнул, и на ломаном русском языке сказал:

 – Гут… Хорошо. – Потом, внимательно взглянув на Ольгу, добавил: – Ты, Иван, позвать Курта. ;bersetzer… рус¬ский язык… Кабинет нумэр acht.          

Но не успел тот уйти, как Ольга сказала по-немецки:

– Ist dies nicht n;tig. Ich bin Deutsche und spreche flie;end Muttersprache. (В этом нет необходимости. Я  немка и сво¬бодно говорю на родном языке.)         

Офицер с удивлением взглянул на Ольгу и стал говорить по-немецки.         

– Немка?! Неожиданность. Очень интересно. Присажи¬вайтесь и расскажите о себе.

– Спасибо. Когда мои предки переехали в Россию, я не знаю. Говорят, при императрице Екатерине Второй. Мы жили в Петербурге. Мой дедушка был известным врачом. Его услугами пользовалась царская семья. В семнадцатом его рас¬стреляли большевики. Мать моя, Надежда Генриховна Цим¬мерман вышла замуж за врача, также немца, по фамилии Ланге.

– Но как вы оказались в Крыму?

– Ещё до революции отец заболел туберкулёзом, и ему посоветовали сменить климат. Он умер. В Петербурге дом наш национализировали, и возвращаться было некуда. Так и остались мы с мамой в Крыму.

– Очень интересно, – сказал офицер. Потом открыл папку, достал список сотрудников госпиталя и спросил:

– Вы – медицинский работник?

– Медицинская сестра.

– В госпитале не хватает сотрудников. Завтра вам нужно явиться в госпиталь. Покажете начальнику моё направление… – Он подписал листок и передал его Ольге. – Очень бы хотел с вами поговорить, но, к сожалению, нет времени. Много ра¬боты. Всего хорошего, фрау Ланге.

Всё это время полицай стоял у двери, ничего не понимая.



Вечером Ольга спустилась в подвал и рассказала капитану о том, что её вызвали в комендатуру и направили работать в госпиталь:

– У них не хватает медицинских работников.

– Это совсем неплохо, – сказал Сергей Иванович после короткого раздумья. – Вы будете вращаться среди раненых. Любые сведения могут нас интересовать.

– К тому же я смогу брать медикаменты, перевязочный материал, – добавила Ольга.

– Это делать нужно с большой осторожностью. Если пой¬мают – вы подставите под удар не только себя.

– Понимаю, – сказала Ольга. – А что вы решили?

Капитан вполне оправился от ранения и понимал, что рано или поздно ему нужно уходить.

– Хочу найти связь с подпольем. Но от вас уйду. Так мне спокойнее.

– Я думаю, что торопиться не стоит. Вы ещё не оправи¬лись после ранения. И вот ещё что...

Капитан едва различал в полумраке девушку. Он взгля¬нул, куда указала Ольга.

– Здесь потайная дверь на лестницу, которая спускается к морю. В случае опасности ею можно воспользоваться.

И она показала дверь, спрятанную за обломками старой мебели.

Сергей Иванович, узнав об этом, вздохнул с облегчением.

– А я боялся, что, если найдут меня, вам несдобровать.

– Завтра иду в госпиталь, – продолжала Ольга. – За вами будет ухаживать Алина. Не знаю, как у меня там сложится, не захотят ли проверить, где и с кем я живу. Так что сидите и не шумите. Связь односторонняя: Алина стучит по трубе, если никого нет, приносит еду. Скоро наступят холода. Вот когда будет трудно. Но мы что-нибудь придумаем. А теперь – спать! Завтра – на работу. Иду, словно в прорубь бросаюсь.

         Начальник хирургического отделения, тридцатипятилет¬ний мужчина, с любопытством смотрел на девушку, направ¬ленную к нему из комендатуры. Как правило, в госпитале они не использовали вольнонаёмных, но работать некому, ране¬ные поступали и поступали, и никто не мог сказать, когда всё это кончится. Узнав, что она  из русских немцев и прекрасно говорит по-немецки, услышав её историю, он смотрел на неё с удивлением и радостью. 

 – Вы…– он прочитал направление, – Ольга Ланге… рабо¬тали в этом госпитале?

 – Да, господин…

– Капитан Генрих Вебер. Называть меня можно просто господином капитаном. Как вы оказались в госпитале?

 – По распределению после медицинского училища.

 – Хорошо. Я прикреплю вас к доктору Нойману, посмот¬рим, что вы умеете. Кстати, приходилось ли вам работать в операционной?

– Да.



 Через неделю сотрудники привыкли к молчаливой и ис¬полнительной медицинской сестре. Несколько раз и началь¬ник убеждался в её квалификации.

 – Вы так заботливо относитесь к раненым! Но ведь на войне убили вашу мать! Как это понимать? – спросил он её однажды.

 Ольга посмотрела на него и с достоинством ответила:

 – Война – страшное дело, и гибнут ни в чём не повинные люди. Нас учили оказывать помощь тем, кто в ней нуждается.

 – Вчера вы дали свою кровь полковнику Майеру. Он вам не родственник. Откуда в вас эта жертвенность?

 – Какая есть. Уверяю вас, я так же поступала, когда рабо¬тала в советском госпитале…

 Капитан улыбнулся.

 – Интересный вы человек, – сказал он, вставая из-за стола. – Как-нибудь хотел бы с вами ближе познакомиться. Любопытно узнать, как вы жили здесь. И вообще... Ведь мы мало знаем об СССР. Но сейчас, к сожалению, нужно идти в операционную. Привезли раненого. Отвоевался. Придётся ампутировать ногу.

 – Ему повезло... Сколько людей гибнет…

 – Да. Без ноги, но будет жить…



Через месяц, оправившись после ранения, Сергей Ивано¬вич попрощался и ушёл в тёмную сентябрьскую ночь. Низкие тучи спрятали луну, а сильный ветер и проливной дождь должны были помочь ему избежать ненужных встреч. Ева рассказала капитану, где могут находиться люди, которые продолжают борьбу с фашистами. За то время, что он провёл в их доме, успел убедиться, что Ева действительно обладает даром предвидения. Не мог это объяснить, но сейчас было не до философских размышлений. Девочка сказала, что именно в эту ночь подпольщики готовят диверсию в порту. Хотят взо¬рвать складские помещения со снарядами. Туда и нужно идти, чтобы примкнуть к нашим.

Капитан поцеловал девушек, попросил передать привет Ольге.

– Я вас никогда не забуду!

Он надел шерстяные носки, свитер, старую шинель Исаака и плащ с капюшоном:

– Это – моего папы. Он в нём те самые склады охранял. У вас всё получится! Я знаю! – сказала Ева, помогая ему надеть плащ.

Сергей Иванович ей верил. Он ещё раз обнял своих спаси¬тельниц и исчез в темноте.



Генрих Вебер был родом из Кёльна. Отец его – директор крупного завода концерна Круппа, выпускающего пушки, всегда сторонился фашистов. Он был успешным руководите¬лем, и его ценили.

После окончания университета Генрих с женой и сыном жили в Гамбурге, где он увлёкся онкологией и под руково¬дством профессора Вассермана выполнял научную работу. Но в 1935 году профессора арестовали и отправили в концлагерь, а его призвали в армию. Далёкий от политики, Генрих не мог понять, что происходит в мире. А ещё через несколько лет Европа пала к ногам Гитлера. «Неужели этот крикливый не¬доучка, – с удивлением думал Генрих, – действительно прав?! Нет! Конечно же, это ерунда! И уж совершенный бред эти ра¬совые теории, патологическая ненависть к евреям, цыганам, русским... В чём вина тщедушного профессора Вассермана? Что нам сделали англичане? Разве они не понимают, что нельзя будить спящего льва?! А теперь ещё Россия с её огромными территориями, без дорог, с огромными ресур¬сами! Это просто безумие! Иногда мне кажется, что всё это снится…».

Вскоре он получил известие, что при бомбардировке  Гамбурга погибла его семья. Генрих даже не смог их похоро¬нить. Тогда армия принимала участие в боях по расширению плацдарма у Берислава под Каховкой.

А потом бои за Одессу, за Крым…

Сколько раз, наблюдая за тем, что происходит, он с ужа¬сом думал, что всё это добром не кончится. «Нельзя победить страну, в которой  с таким ожесточением сражается её народ. А эти русские фанатики бросаются на танк с криками: за Ро¬дину, за Сталина! Нет, не всё так однозначно, как нам стара¬ется внушить Геббельс! Значит, всё-таки есть за что сра¬жаться? Неужели всех их гонят в окопы чекисты? А эти партизаны, которые возникают из пустоты?! Нет-нет, конец войны ещё нескоро, и каким он будет, только Богу известно! Хорошо, что я не торопился с вступлением в партию! Отец предостерёг. Мудрый старик! Не заигрались ли мы? Были опьянены лёгкими успехами во Франции, Австрии, Польше…».

Такие мысли посещали его всё чаще. Ему было интересно больше узнать у этой русской немки об СССР. Но для того чтобы расспросить её, как минимум нужно время. А его пока не было.

Он по-прежнему был безукоризненно вежлив, часто и по¬долгу с нею беседовал. Однажды, увидев, что Ольга положила в карман халата какие-то таблетки, спросил: для кого она их взяла.

Ольга сказала, что её нянечка, Алина Карловна, которую живёт с нею, простудилась.

– Алина Карловна? Она тоже немка?

– Да.

– Хорошо. Только впредь, если нужны будут какие-то ле¬карства, скажите мне, и я сам вам их дам.

– Простите… Я взяла четыре таблетка стрептоцида. Боя¬лась воспаления лёгких…

 Она не договорила. Вебер прервал её, говоря:

 – Вечером к вам заеду. И больную посмотрю, и просто хочу взглянуть, как вы живёте.

– Спасибо, – ответила Ольга, понимая, что должна преду¬предить Алину. – Когда вас ждать?

– В девять. Вы, надеюсь, не рано ложитесь спать?

– Новый же год! Будем встречать. Спасибо вам, господин капитан.



Тысяча девятьсот сорок третий год Ольга встречала с Алиной и Евой. На всякий случай дверь в подвал была приот¬крыта, чтобы в случае появления незваных гостей Ева могла сразу спуститься в своё убежище. Алина поменяла на рынке Ольгины золотые часики на продукты и приготовила празд¬ничный стол. Только настроение было совсем не празднич¬ным. Гитлеровцы вышли к Волге, пытались взять Сталинград.

Вебер пришёл к ним, как и обещал, в девять вечера.

Осмотрев и прослушав «больную», сказал, что она попра¬вилась. Ольга пригласила его к столу:

– Недавно нам удалось купить натуральный кофе! Есть и вишнёвое варенье, так что будет всё, как до войны!

Генрих принёс печенье, шоколад и бутылку бургундского вина.

– К сожалению, встретить с вами Новый год не могу. Но с удовольствием выпью бокал вина и попробую ваш кофе. Должен признаться, с утра ничего не ел.

После бокала вина, расслабившись, он принялся расспра¬шивать Ольгу и Алину о жизни немцев в России.

Потом, откинувшись на спинку стула, сказал:

– Я всегда исповедовал принцип, рекомендованный нам древними мудрецами: «Если хочешь изменить мир – начни с себя». Но меня не понимали даже друзья! Искали врагов там, где их не было. И нашли!

– Вожди нации должны были это предвидеть, – сказала Ольга, но Генрих её перебил:

– Предвидеть – значит управлять. А у нас больше при¬выкли не управлять, а командовать. Друзья упрекают меня, говорят, что я плохой немец. Я не верю никому!

– Как же так? – удивилась Алина. – Недоверчивость, мо¬жет, и нужна. Но, как говорят русские, всё хорошо в меру!

– Недоверчивость – это маяк мудреца, – возразил Генрих и внимательно посмотрел на Ольгу. Подумал: «Странно, я её даже не замечал! Где были мои глаза?!» – И если не мы победим, – продолжал он, – то сделает это наш противник. Что из этого следует, мне страшно даже подумать. Мы на¬строили против себя весь мир.

– Не стоит так пессимистично…

– Вы – русские! Вам трудно понять нас.

– Но ведь мы – немки!

– На каком языке вы думаете? – спросил Генрих, внима¬тельно глядя на Ольгу.

– А это какое имеет отношение?

– На каком языке вы думаете, той вы и национальности!

– Это утверждение спорно, – сказала Ольга. – Человек той национальности, какой он себя осознаёт. И неважно, на каком языке он говорит или думает!

Генрих задумался. Ему было приятно, что девушка ему возражает. К тому же вполне осознанно. «Нет, она совсем не глупа», – подумал он. Потом разлил в бокалы вино и сказал:

– Давайте лучше выпьем за то, чтобы война скорее закон¬чилась! Вы, Ольга, умны. Но, когда вы спорите с дураком, по¬лучается спор двух дураков. Так говорили мудрецы. Так что не усердствуйте уж так рьяно!

Капитан Вебер быстро хмелел, его тянуло на философию. Он говорил, что, несмотря на грандиозные успехи армии, вы¬шедшей, наконец, к Волге, он с ужасом наблюдает, что творится, и его прогноз этого сумасшествия самый пессими¬стичный. И пусть дураки не надеются, что у нас Европа! Вы посмотрите, что делается во Франции, в Югославии?! А когда русские войдут к нам, вся Европа лопнет как мыльный пу¬зырь!

Он замолчал, о чём-то напряжённо думая. Потом, подняв указательный палец вверх и улыбаясь, сказал:

– Но я всегда старался держаться подальше от политики. Мудрость – это то, чего нам не хватает. Собственно, мудрых людей всегда было немного, и поэтому их ценили, любили и... ненавидели. Но я думаю, всё изменится. Изменится мир. Из¬менятся люди…

– Люди меняются медленно, – задумчиво заметила Ольга.

Генрих взглянул на неё и ответил:

– Когда-то Конфуций говорил, что не меняются только самые мудрые и самые глупые.

– Глупые… умные… Сейчас не до философии! Люди гиб¬нут… – задумчиво проговорила Ольга.

– Это так, – согласился Генрих. – Вы правы: сейчас не до философии, и спорить не о чем!

Ольга кивнула.

– Тем более что Гёте, которого я очень люблю, утверждал: из двух спорящих более виноват тот, кто умнее.

– Что у вас за мысли под Новый год?! – сказала Алина. – Факт остаётся фактом: мы живы! Это ли не чудо?! Я верю, что всё будет хорошо!

– А я не верю, – грустно повторил Генрих и разлил ос¬татки вина в бокалы. – Эти русские оказались не такими, ка¬кими нам их представляли! Всё только начинается! Наполеон даже Москву взял! И чем закончил? Конечно, и время не то, и армии не те, вооружения, но Россия остаётся неизменной: ог¬ромные расстояния, бездорожье, тайга и совершенно непо¬нятные люди. Чего они хотят? К чему стремятся? В какого Бога веруют?!

Он был уже пьян, но старался держать себя в форме. По¬слал ординарца за машиной, и через час, как и предупреждал, уехал, сказав, что его ждут.

Ольге было искренне жалко Генриха. Он был прекрасным врачом. Этого для неё было более чем достаточно. Она поняла, что он  тоже жертва и нравится ей. Ему, может, ещё труднее…



Всё резко изменилось в феврале после разгрома армии Паулюса под Сталинградом. Над госпиталем приспустили флаг. У доктора Бауэра, работающего ординатором, был вид побитой собаки. Он вымещал злость на сотрудниках. Завёл дружбу с эсэсовцем и вечерами с ним пил прямо в ординатор¬ской, распевая непристойные песни.

Однажды, это было в конце февраля, в госпиталь при¬везли раненого русского. В приёмном отделении к «парти¬зану» пригласили хирурга. Осматривал его капитан Вебер. Он связался с отделением и приказал готовить операционную. Раненому ампутировали правую руку. Но не успели его вывезти из операционной, как в отделение пришёл эсэсовец и потребовал, чтобы «русского» отправили к ним.

– Вы с ума сошли, лейтенант! Пусть хоть от наркоза отой¬дёт. У него же болевой шок. Заберёте его через пару дней!

– Мне плевать на его шок. Всё равно расстреляем. Нам нужно узнать, где их база!

– Он сказать ничего не сможет. Сознание его спутанное!

– А я говорю, перевозите его к нам!

Раненого увезли, а Генрих ещё долго не мог ничего де¬лать. Курил в кабинете,и молчал, о чём-то напряжённо думая. Вечером, перед уходом, сказал Ольге:

– Не хочу сегодня оставаться в одиночестве. Давайте, по¬гуляем по городу. Я ведь его и не видел. Просто боюсь, что сойду с ума… Составьте мне компанию! Вместе сходить с ума веселее.

Они медленно бродили по аллеям набережной.

– Всё так и должно было произойти, – тихо проговорил Генрих. – Мне стыдно и страшно.

– Стыдно-то за что? – не поняла Ольга.

– Что я – немец! Я не состою в партии, но молча согла¬шался с тем, что они делали.

– Что вы могли? – пыталась успокоить его Ольга.

– После того, что мы сделали? Чёрное море стало крас¬ным от крови! Миллионы людей погибли! За это мы, немцы, несём ответственность. – Потом, взглянув на Ольгу, поправил себя: – Хотя вам-то винить себя не в чем!

– Вы исполняли свой долг, – успокаивала его Ольга.

– Нас учили, что врач – мерило истины. В его руках жизнь пациента. Он  непререкаемый авторитет, носитель опыта. Ка¬кой я авторитет? В моих руках жизнь одного больного, а гиб¬нут миллионы! И поверьте: расплата будет страшной.

– Папа мой всегда говорил: сделай всё что можешь, и будь что будет. Ему тоже пришлось пережить крушение идеалов и разочарование. До революции он преподавал хирургию …

– Да, да! Но как я могу изменить свою жизнь?!

Ольга не знала ответа на этот вопрос.

Они бродили по разрушенному войной городу, а вечером он пригласил её к себе выпить чашечку кофе. Она не могла отказать и… осталась у него до утра.

    

6. Вот уже несколько месяцев армия, в которой служил Генрих, вела тяжёлые оборонительные бои и несла большие потери. День и ночь в госпиталь привозили раненых. Здесь им оказывали медицинскую помощь и готовили к эвакуации. Сейчас было не до длительного лечения. 

Генрих сутками не выходил из отделения. Все понимали, что это – конец! Но бежать от этого ужаса было некуда.

Бауэр потерял над собой контроль. Приходил в отделение выпившим, не стеснялся крепких выражений.

– Эти жиды и коммунисты да наши зажравшиеся гене¬ралы во всём виноваты! – кричал он, размахивая бутылкой. Что он имел в виду, понять было сложно. Несколько раз Ве¬беру приходилось при всех отчитывать его.

– Держите себя в руках, доктор Бауэр! Вы сеете панику! И без вас тошно.

          

Казалось, никогда так не было холодно, как в ту зиму. Обитатели дома на скале стали жить в одной комнате. Ещё осенью Алина купила телегу дров, у жестянщика, что жил не¬подалёку, заказала печку, которую тот и сделал из толстой жести. Он же и установил её. На пол прибил лист железа, а трубу вывел в форточку. Вместо стекла вставил фанеру, в ко¬торой прорезал дыру для трубы. На печке-буржуйке они ва¬рили еду. Правда, стоило огню погаснуть, и снова станови¬лось холодно. Алина ставила кастрюлю с водой, клала кир¬пичи, чтобы тепло дольше сохранялось, законопатила щели в окнах, оклеила проёмы полосками газеты, а под порожком двери проложила толстую шерстяную тряпку. Но холод проникал во все щели, и все надевали на себя всё что можно. Ева не расставалась с фуфайкой и ватными штанами. Правда, штаны доходили до её груди, и чтобы они не упали, она подпоясывала их папиным солдатским ремнём. Толстые шер¬стяные носки, связанные Алиной, берегли её ноги от холода. На голове – старый шерстяной платок.

Ольге Генрих купил обычный полушубок из цигейки и новые валенки, шерстяные варежки.

В марте фашисты сдали Николаев, в апреле – Одессу. Фронт стремительно приближался к Крыму.

В конце апреля начальник госпиталя, пожилой полный полковник, страдающий одышкой, получил приказ готовить раненых к эвакуации. Обычно жизнерадостный и властный, сейчас он был раздавлен. Вызвав к себе капитана Вебера, глухо произнёс, стараясь не смотреть на подчинённого:

– Эвакуация! Завтра в двадцать два часа к причалу подой¬дёт транспорт. Каждому подразделению выделено пятнадцать минут на погрузку. Ваше время – двадцать два сорок пять. За¬дача быстро погрузить раненых на борт. Надеюсь, нам пове¬зёт.

– Так срочно? – удивился Генрих. – Это похоже на бег¬ство.

Он без разрешения сел на стул и с ужасом посмотрел на полковника. Сел и полковник. Сейчас было не до субордина¬ции. Они были знакомы с довоенного времени, когда вместе работали в одной клинике в Гамбурге.

Какое-то время в кабинете было так тихо, что Генриху ка¬залось, что он слышит биение своего сердца.

Наконец, полковник глухо произнёс:

– Никто не ожидал, что всё так быстро и печально закон¬чится. Потеря Крыма сильно ударит по нашему престижу. Прошли времена, когда мы были сильны. Сегодня русские значительно превосходят нас и в силе, и в вооружении…

Он замолчал. Достал папиросу и закурил.

– Нельзя было будить зверя, – продолжал полковник. – Великий Бисмарк предостерегал нас от войны с Россией…

В кабинет без стука вошёл эсэсовец, курирующий госпи¬таль. Начальник госпиталя взглянул на него, потом бодрым голосом продолжал:

– Но я верю, что ещё не всё потеряно. В конце концов вся Европа – наша. Мы ещё не сказали своего последнего слова. Рано паниковать. Завтра, как стемнеет, мы погрузимся на  баржу. Она будет стоять у второго причала. Надо быстро про¬вести погрузку. Ночи стали короткими, а сопровождать нас некому. Пойдём в сторону Румынии. Там погрузимся на поезд и… впрочем, я точно не знаю, где мы окажемся. Фронт так быстро приближается, что…

– Да, – откликнулся Генрих, – наступали мы не столь резво…

Полковник нахмурился, давая понять, что при посторон¬нем не следует говорить лишнее.

– Вам-то беспокоиться не стоит. Папочка защитит. Сталь и пушки нужны всем и всегда. Концерн Круппа – непотоп¬ляемый корабль. Вам лишь нужно до него добраться. А пока что повторяю приказ: завтра, как стемнеет, осуществить по¬грузку раненых и персонала на баржу. Знаю, что русские бу¬дут блокировать Крым с моря. Но надеюсь, что нам повезёт.

Полковник встал, давая понять, что разговор окончен.

Когда Генрих вышел, полковник достал из сейфа бутылку коньяка, разлил в рюмки, и они с эсэсовцем молча выпили.



Генрих понимал, что нужно подготовить раненых к транспортировке. Собрал сотрудников и рассказал, какой по¬лучил приказ. Как ни старался он не вызывать панику, её из¬бежать не удалось. В кабинете все вдруг заговорили, зашу¬мели. Кому-то нужно было дома забрать документы и вещи. У кого-то были неотложные дела. О раненых мало кто думал. Решено было отпускать сотрудников поочерёдно на час.

Поздно вечером уставший издёрганный Генрих попросил Ольгу сварить кофе.

– Давай выпьем, и я ещё должен лейтенанта из одинна¬дцатой палаты перевязать.

Она села к столу, разлила кофе. Сделала бутерброды.

– Ты поедешь со мной? – спросил Генрих, не глядя на Ольгу.

– Я не могу оставить Алину.

– Но ты понимаешь, что, когда придут коммунисты, тебя могут арестовать.

Ольга молчала. Потом тихо произнесла:

– Я  медицинский работник и обязана оказывать помощь каждому, кто в ней нуждается. Для меня нет друзей или врагов. Есть больные и раненые. Так нас учили. Будь что бу¬дет.

– Где тебя искать, когда всё закончится?

– Мой адрес ты знаешь. Я никуда уезжать не собираюсь.

Генрих пристально взглянул на неё, потом достал из ящика стола бутылку коньяка и разлил в мензурки.

– Я хотел дать тебе счастье, но не смог.

– Не стоит об этом…

Генрих поднял на неё глаза, в них были страх и безнадёж¬ность. Ольге стало его жалко, и она добавила:

– Мы обязательно встретимся!

– Я тоже в это верю…

Он взглянул на неё, грустно улыбнулся и выпил.

– Пора работать… Я – в перевязочную, а ты проследи, пожалуйста, чтобы упаковали медикаменты, перевязочный материал, хирургические инструменты… Дел много, а вре¬мени нет.



Яркая луна на фоне чёрного звёздного неба освещала всех, кто хотел быстро и незаметно отсюда убраться. Они проклинали всё на свете: эту Луну, свою судьбу, а отвыкшие молиться что-то шептали, обращаясь к Богу. Говорили о своих родителях, жёнах, детях…

Огромные склады армии, заполненные провиантом и бое¬припасами,  подожгли. Люди в панике куда-то спешили, что-то кричали, отчаянно ругаясь и жестикулируя. Стали рваться снаряды, и капитаны отвели суда в море, стараясь не привле¬кать внимание авиации, которая могла налететь и завершить дело.

У пристани стояли три баржи-сухогруза. Солдаты стара¬лись как можно быстрее оказаться на палубе, забиться куда-нибудь под шлюпку, раздобыть спасательный жилет или круг и притаиться, как будто с воздуха их могли заметить. Страх был утробным. Все понимали: будут бомбить, обстреливать, торпедировать… Но выхода не было. Генрих нашёл свой транспорт, посмотрел на часы и дал команду грузить раненых.

Войдя по трапу на пароход, он стал у борта и смотрел на толпу, искал глазами Ольгу, но она не пришла. Потом взгля¬нул на серое равнодушное море. Подумал: «Нужно на время куда-нибудь исчезнуть, испариться хоть в Австралию или в Африку. Куда-нибудь, где бы меня никто не видел!». Прокли¬нал всё на свете, русских, Гитлера, брехуна Геббельса. В ка¬кой-то момент вдруг понял, что даже оправдывает русских, восхищается их стойкостью и силой. Сейчас они были явно сильнее! Они знали, за что воюют, отдают свои жизни. Они дрались за свою землю! В конце концов, это не они напали на Германию!

Рядом прямо у борта пьяный майор держал за пуговицу  рослого мужчину в плаще и, икая, говорил:

– Ты, Ганс, не прав! Всё решили Москва и Сталинград! Нельзя было…

Мужчина с трудом оторвал его руку от себя.

– Не время сейчас... Я, что ли, виноват, что всё так случи¬лось? И не болтай, а то не посмотрю, что знаю тебя с детства, убью, как паникёра. Иди, выспись! Ещё не всё потеряно!

– Всё погибло, – продолжал бормотать майор, направля¬ясь куда-то в сторону от мужчины в плаще. – Катастрофа…

А Генрих всё смотрел и смотрел на берег, и губы его шеп¬тали:

– Прощай!

Ему показалось, что он услышал её ответ:

– Прощай, Генрих! Береги себя!   



Ольга не поехала на пристань провожать Генриха. Не было сил. Она улеглась в ординаторской на кушетке и крепко заснула. Проснувшись, собрала в сумку разбросанные по¬всюду бинты, лекарства, йод и пошла домой. Понимала, что снова осталась без работы и нужно как-то выживать.

Дома рассказала Еве и Алине, что происходило в госпи¬тале все трое суток, пока её не было дома, потом, потупив глаза, призналась, что беременна.

В комнате стало тихо. Все с удивлением и страхом смот¬рели на Ольгу.

– Он знает? – спросила Алина.

– Нет. Зачем? Ему было бы тяжело…

– И что теперь будет? – как всегда, первой запаниковала Алина.

– Что? – воскликнула Ева. – Будем рожать мальчика!

Ольга улыбнулась, посмотрела на Еву и сказала:

– Назову его Эмилем! Давно нравится это имя!

– Нельзя загадывать. Ты лучше поешь и иди спать. Сейчас тебе нужно лучше питаться и больше отдыхать. Как-нибудь проживём… – сказала Алина, вдруг снова превратившаяся в заботливую нянечку.

Беременность у Ольги протекала тяжело, с токсикозом. На улицу выходила редко. Боялась расспросов об отце ребёнка. Эти мысли всё время её терзали. Рожать решила дома, для чего подробно объясняла Алине, что и как нужно будет делать.



Ни мощные эшелонированные оборонительные сооруже¬ния от реки Бельбек до Балаклавы, ни огромное скопление войск – ничто не могло остановить советские войска. Коман¬дующий 17-й армии генерал-полковник Альмендингер в своём обращении к войскам говорил: «Я получил приказ за¬щищать каждую пядь Севастопольского плацдарма. Его значение вы понимаете. Ни одно имя в России не произно¬сится с большим благоговением, чем Севастополь… никому из нас не должно даже в голову прийти мысль об отходе на позиции, расположенные в глубине… Честь армии зависит от каждого метра порученной территории». Но пятого мая после усиленной артиллерийской подготовки советские войска на¬чали наступление. Главный удар наносился на участке Сапун-горы. Отсюда был самый короткий путь на Севастополь. Его штурмовала Приморская армия. К вечеру седьмого мая  Сапун-гора была взята. А девятого мая утром начался штурм Севастополя. Части 13-го гвардейского стрелкового корпуса начали форсирование Северной бухты. К вечеру Севастополь был освобождён. Над городом вновь реял красный флаг. Но первыми взметнулись тельняшка и бескозырка – символ му¬жества и отваги моряков. Их водрузили на штоке арки Граф¬ской пристани.



Наконец, Ева покинула подвал. Похудела, побледнела. Только огромные её глаза по-прежнему блестели. Через несколько дней она достала учебники и стала повторять программу девятого класса.

– После школы поступлю в медицинский. Хочу быть хи¬рургом, как Надежда Генриховна.

– Для начала школу нужно закончить, – скептически за¬метила Алина. – Жизнь такая, хорошо бы ноги не протянуть. В доме нет ничего, да и менять уже нечего. И ни одного мужика, как на грех! Три бабы. Что мы можем?!

Ева пошла работать санитаркой в городскую больницу. Алина тоже хотела устроиться на работу, но Ольга сказала, что она должна быть дома, а как только можно будет при¬кармливать малыша, пойдёт на работу сама.

Первого сентября Ева пошла в вечернюю школу рабочей молодёжи в десятый класс.

Седьмого ноября, когда все готовились отметить двадцать седьмую годовщину Октября, у Ольги начались роды.

Мальчик родился большим и крикливым. Алина, точно опытная акушерка, обработала пуповину. Запеленала малыша в давно приготовленные пелёнки и уложила его рядом с Ольгой. Обессиленная мама лежала в постели и улыбалась. Наконец, всё закончилось.

Через пару дней к ним пришла детский врач. Её привела Алина, несмотря на протесты Ольги.

Врач, пожилая седая женщина, осмотрев малыша, что-то писала. Когда спросила об отце, Ольга попросила, чтобы в этой графе поставили прочерк. Врач увидела смущение молодой мамочки и не стала настаивать. Так она стала мате¬рью-одиночкой.



Шло время. Мальчик рос здоровым. Когда ему исполни¬лось семь месяцев, пришла, наконец, Победа! Нужно ли говорить, сколько радости и слёз было в тот день? Алина при¬готовила по этому случаю вкусную пшеничную кашу, сдоб¬ренную подсолнечным маслом. Ольга сидела за столом, держа на руках сынишку, и… плакала. Это были слёзы и счастья, и горя.

А в июне Ольгу вызвали повесткой в прокуратуру. Встре¬воженные женщины гадали, зачем её вызвали.

– Разве не понятно? – грустно сказала Ольга. – Я же по¬собница фашистов. Работала в их госпитале!  Вот и всё. Спета моя песенка.

– Ты раньше времени не паникуй, – успокаивала её Алина. – Разве не ты работала и в советском госпитале? Не твоя ли мать погибла, спасая раненых? И могла ли ты эвакуи¬роваться? Раненых увезти не могли!

Она взглянула на Еву. Та сидела, прикрыв глаза, и, каза¬лось, не слышала никого.

– Ты чего молчишь? – требовательно спросила Алина. – Зачем Ольгу-то вызывают в прокуратуру? Может, в госпитале не хватает медиков?

Ева не слышала её. Она ещё некоторое время молча си¬дела за столом, и  только кисти рук её то сжимались в ку¬лачки, то разжимались. Потом, словно очнувшись, радостно взглянула на Ольгу.

– Не волнуйся! Всё будет хорошо.

И Ольга, и Алина пытались узнать у неё подробности, но Ева только повторяла:

– Ничего сказать не могу. Знаю, что всё будет хорошо!

Ольга вздохнула с облегчением.

– Ладно, – успокоилась и Алина. – Я привыкла тебе ве¬рить! Давайте ужинать, а то чай уже остыл.

Утром Ольга отправилась в прокуратуру. На проходной пожилой милиционер долго проверял её документы. Потом по внутреннему телефону связался со следователем и, получив подтверждение, что Ланге действительно вызывали, равно¬душно сказал:

– Второй этаж, двадцать седьмой кабинет. Следователь Паламарчук.

Неторопливо поднимаясь на второй этаж, Ольга успокаи¬вала себя: «Всё будет хорошо. Ева ещё никогда не ошиба¬лась!».

Подойдя к кабинету, постучала и приоткрыла дверь.

За столом сидел рослый парень в синей форме. Он что-то писал. Даже не взглянув на неё, бросил:

– Ланге? Подождите, я занят.

Ждать пришлось долго. Ольга стояла у окна и грустно смотрела в окно, выходящее во внутренний двор. Ни людей, ни растений. Смотреть было не на что.

Прошло не менее часа, когда она, наконец, предстала пе¬ред следователем.

После обычных вопросов следователь читал её дело и вдруг поднял брови от удивления, словно увидел нечто необычное и страшное. Строго взглянув на Ольгу, спросил:

– Вы – немка?!

– Там же написано. Немцев в России было много! Это фашисты убивали только за то, что человек, скажем, еврей или цыган…

Следователь никак не мог оправиться. На вид такая про¬стая, даже миловидная девушка, и вдруг – немка!

А Ольга, увидев такое запредельное удивление следова¬теля, даже улыбнулась.

В кабинете стало тихо. Следователь некоторое время молчал, с любопытством глядя не девушку. Потом, встрях¬нув головой и выпив стакан холодной воды, постарался всё, что могло помешать ему, выбросить из головы. Строго спросил:

– Как вы можете объяснить своё пособничество фаши¬стам?

– Товарищ следователь… – начала было Ольга, но тот её строго прервал:

– Я вам не товарищ!

Ольга возмутилась.

– Разве меня уже осудили? Вы действительно мне не то¬варищ. Я не буду с вами общаться.

– Ишь ты, как заговорила, фашистская сволочь! Товарища нашла, шлюха! Я три года на брюхе ползал, товарищей своих терял. А ты… а ты… – следователь задыхался от ненависти, – подстилка фашистская! Чего мне с тобой разговаривать?! На¬пишу постановление, в тюрьме будешь искать себе товари¬щей!

Ольга побледнела. Подумала, что это первый случай, ко¬гда предсказания Евы не подтвердились.

Следователь молча стал заполнять бланк постановления на арест, даже не глядя на неё.

Вдруг раздался звонок внутреннего телефона. Офицер снял трубку.

– Капитан Паламарчук, – представился он.

Видимо, звонил большой начальник, потому что следова¬тель напрягся, расправил плечи и отвечал коротко: «есть!», «так точно!». Потом небрежно произнёс, видимо, отвечая на вопрос, чем он сейчас занят:

– Оформляю постановление. Работала в фашистском гос¬питале. Медсестра. Да нет, сволочь продажная! Что? Товарищ полковник, обыкновенная шлюха… Есть!

Он положил трубку, зло взглянул на Ольгу и молча стал дописывать постановление. Потом скомандовал:

– Встать! Тебя хочет видеть прокурор!

Они вышли из кабинета и поднялись на третий этаж.

В приёмной людей не было. За столом у входа в кабинет сидел капитан со следами ожогов на лице. Он пожал руку следователю и кивнул:

– Проходи. Ждёт.

Когда они вошли в кабинет, с первой же минуты Ольга узнала Сергея Ивановича, капитана, которого они прятали в своём подвале. Теперь это был рослый седой полковник со звездой Героя и орденами на груди.

Не успела она что либо сказать, как полковник вскочил со своего места и подбежал к ней.

Ольга Вальтеровна… Ольга… Ты? Я прибыл несколько дней назад. Планировал к вам прийти, да всё времени не было…

Следователь удивлённо смотрел и ничего не понимал. А полковник, вдруг увидев его, строго сказал:

– Предателя нашли! Она – герой! Спасала наших ране¬ных! Прятала с риском для жизни! И как она могла эвакуиро¬ваться, когда осталась помогать тем, кого не смогли вывезти из Севастополя?!

Он взял постановление на арест, скомкал и выбросил в корзину для мусора.

– Свободны, капитан! У вас много дел.

Следователь ушёл, а Сергей Иванович попросил секретаря его ни с кем не соединять. Он стал расспрашивать о своих спасителях:

– А как наша провидица? До сих пор не могу понять, как это у неё получается. Сначала сомневался, не верил. Потом поверил… но объяснить не могу. Нам бы в прокуратуру такого сотрудника!

Сергей Иванович задавал и задавал вопросы. Ольга отве¬чала.

– Вы приходите, – сказала она. – Правда, угостить вас особенно не сможем. Но чай организуем.

 – Ты не работаешь? Как же выживаете?

 – Ева работает санитаркой. Пока живём на её зарплату. Вещи меняем на продукты. Кто меня на работу возьмёт с та¬кой биографией?!

Сергей Иванович снял трубку и договорился с начальни¬ком госпиталя, что её примут на работу в хирургическое от¬деление.

– Я напишу направление, – сказал он.– Да, да, под мою ответственность. У вас же не хватает медицинских работни¬ков, а она – опытная медицинская сестра. Да, я лично имел возможность в этом убедиться. В сорок первом в этом же гос¬питале лежал. Добро! Когда ей прийти?.. – Он взглянул на Ольгу. Та пожала плечами, мол, в любой день. – Хорошо. В понедельник она придёт. – И положил трубку. – Ты всё поняла? – Он написал на листке направление, подписал: «Прокурор города Севастополь, Герой Советского Союза, полковник Новиков С. И.». Расписался и поставил печать. Пообещал: – Я на днях обязательно выберу вечерок и приду в гости. Очень хочу всех вас увидеть.

Это ложь, когда говорят, что часовая стрелка всегда идёт с одинаковой скоростью! Сейчас она словно бешеная забегала по циферблату.

Полковник встал, достал из шкафчика буханку хлеба, ку¬лёк с яичным порошком, три банки тушёнки, два пакета сухого молока, сахар, печенье, кусок сала. Завернул всё это в газету, говоря:

– Сейчас тебя мой шофёр отвезёт домой. – Он вынул из кармана деньги и, не считая, протянул Ольге. – На первое время хватит. Теперь вы – моя семья. У меня никого нет, только вы и остались.

Ольга была поражена, хотела отказаться от денег, но Сер¬гей Иванович вложил их в её руку и зажал кулачок.

– Бери! И девочкам передай привет! – Он вызвал секре¬таря. – Меня спрашивали?

– Так точно. Начальник милиции и секретарь горкома. Я сказал, что вы будете через час.

– Хорошо. Капитан! На моей машине доставите Ольгу Вальтеровну домой. Вот, держите пакет. Ей трудно его нести. Вернётесь, доложите об исполнении. Всё ясно?

– Так точно, – сказал капитан, взял пакет с продуктами и вышел.

Сергей Иванович подошёл к Ольге, обнял её.

– Извини, Олюшка. Надо работать.

Полковник проводил её до машины. Открыл дверцу, по¬мог сесть и повторил:

– Передай привет девочкам. Очень хочу вас всех увидеть. В ближайший же свободный вечер приду.

Ошарашенный милиционер наблюдал эту картину и ни¬чего не понимал. Он ещё не видел, чтобы прокурор кого-то провожал до машины. А здесь…

А Ольга подумала: «Нет, и в этот раз пророчество Евы свершилось! Это просто чудо!».



7. В ближайшее воскресенье вечером к дому на скале подъехала машина, из которой вышел Сергей Иванович Новиков. Он на минуту остановился, оглядывая окрестности, потом сказал водителю:

– Сергей! Бери корзину и следуй за мной.   

Войдя во двор, убедился, что собачья будка пуста, поду¬мал: «Марты уже нет. Хорошая была псина». Но не успел по¬дойти к дому, как на крыльцо вышла улыбающаяся  Ева.

– Добрый день, Сергей Иванович, – сказала она. – Как здорово, что вы приехали! Я даже с подружкой сменой поменялась, чтобы вас увидеть.

– Ты знала, что я сегодня приеду? – удивился Сергей Ива¬нович. Потом, поняв, что задал глупый вопрос, добавил: – Ты не перестаёшь меня удивлять!

Он подошёл к девушке, обнял и поцеловал в щёку.

– Какой ты стала красавицей! Тогда в темноте подвала я тебя своим единственным глазом и не разглядел!

– Ладно вам насмехаться, – зарделась девушка. – Захо¬дите, вас все ждут.      

После шумной и радостной встречи он приказал водителю поставить корзину и ехать домой.

– Заедешь за мной в четырнадцать часов.

Сержант ушёл, а Сергей Иванович, потирая руки и улыба¬ясь, сказал:

– Меня кто-то обещал чаем угостить. Я и к чаю кое-что принёс. – Он стал вытаскивать из корзины всякие вкусности, приговаривая: – Это к чаю, а это малышу… Кстати, покажите мне его!

– Покажем. Он сейчас спит.

– Хорошо. Пусть спит. – Он достал шерстяной отрез на платье с крупными розами на зелёном поле: – Это тебе, Алинушка. Бери-бери! Вы – моя семья. Другой у меня нет.

На глазах у Алины заблестели слёзы.

– А это тебе, Олюшка! – Сергей Иванович вытащил из корзины туфли. – Примерь. Должны быть впору. У меня глаз хоть и один, но – алмаз! В подвале натренировал.

Ольга тут же их примерила.

– Спасибо! Всегда мечтала о таких. Только ходить некуда.

– Выше нос! Мы ещё на твоей свадьбе погуляем.

Наконец, дошла очередь и до Евы. Она стояла у двери и радостно наблюдала за раздачей подарков.

– А тебе, Евушка, я не знал, что подарить. Помню, как ты ухаживала за мной в подвале, как мы с тобою говорили. Мне казалось, что ты старше меня. Знала больше, понимала жизнь лучше. Но время сегодня такое, что вы многого не можете себе позволить, да и я не могу дать, что бы хотел. Тебе я при¬нёс отрез на пальто. Это кашемир. Я надеюсь, бирюзовый цвет тебе будет к лицу. А теперь, когда подарки раздал, давайте пить чай!

Они пили чай и говорили, говорили, но наговориться не могли. Сергей Иванович рассказал, как принял участие в ди¬версии на складе в порту, о которой ему рассказала Ева. Как потом перешёл линию фронта и настоял, чтобы его оставили в армии. Участвовал в боях за Ростов, снова был ранен. После этого его перевели на службу в военную прокуратуру.

– А за что вы Героя получили? – спросила Алина.

– За форсирование Днепра. Было дело… Но об этом долго рассказывать. Как-нибудь в другой раз. А то, что говорят «случай!», «тебе повезло!», так вот что я скажу. То, что мы живы, ничем иным, как чудом назвать нельзя! Лучше расска¬жите, как вы всё это время жили? Ева – в подвале?

– Приспособилась, – ответила Ева. – В тёплое время спус¬калась к морю и читала. А уж когда наши Севастополь осво¬бодили, вышла. С тех пор туда стараюсь не спускаться.

– А как твои предсказания? До сих пор не могу понять, как ты это делаешь?

– Я и сама не понимаю. Знаю, например, что вы недавно арестовали татарина, который приехал в  Бахчисарай на могилу своих родителей. Мулла был депортирован в сорок четвёртом в Казахстан. А его арестовали и теперь вменяют в вину Бог знает что.

Сергей Иванович стал серьёзным. Внимательно посмот¬рел на Еву и глухо проговорил:

– Я не понимаю, откуда ты это знаешь. Но должен тебе сказать, что не все татары такие безгрешные, как тебе ка¬жется. Например, во время оккупации они хотели вырезать всех русских в Ялте. Ты это знаешь?

– А разве все украинцы безгрешны, и не было их добро¬вольческой армии? Или русские, и не было власовцев?! Но этот человек – мулла. Он никогда не вмешивался в политику. А его обвиняют в шпионаже. Будто он призывает к священ¬ной войне. Это неправда. Он ни в чём не виноват.

Сергей Иванович некоторое время молчал. Потом по¬смотрел на Еву и вдруг предложил:

– А приходи к нам работать, Евушка, в следственный от¬дел. Не пожалеешь. И зарплата, и содержание…

– Нет, Сергей Иванович, – ответила Ева. – В августе еду в Симферополь сдавать экзамены в медицинский. 

– Зачем тебе эта медицина! Всё время иметь дело с боль¬ными и несчастными. Нужно в жизни искать радость!

– Нет! Я хочу стать врачом!

– Добро! Но разреши, я к тебе иногда буду обращаться за помощью?

– Конечно. Но вы всё же отпустите того муллу. Поверьте – это мирный человек и проповедует только добро.

Сергей Иванович грустно посмотрел на Еву, сказал глу¬хим голосом:

– Хорошо. Только пусть уезжает в Казахстан. Не имею права разрешить ему быть здесь. Он уже побывал на могилах своих родителей. 

Ровно в два часа дня Сергей Иванович попрощался и уе¬хал.



В понедельник Ольга пришла к начальнику военно-мор¬ского госпиталя.  Почти лысый морщинистый полковник при¬гласил её присесть. Закончив что-то писать, взглянул на неё, потом на бумагу, написанную городским прокурором, и сказал:

– Не совсем обычный способ устройства на работу. Вы не находите?

Ольга промолчала.

Так и не дождавшись ответа, полковник спросил:

– А почему именно в наш госпиталь? Мне кажется, во многих больницах и поликлиниках не хватает медицинских сестёр… – Потом вдруг вспомнил: – Ах, да! Мне рассказывал прокурор, что он лежал здесь в сорок втором. Не работали ли и вы в то время?

– Работала, – ответила Ольга. – И мама моя здесь работала начальником хирургического отделения.

– Вот даже как! Это становится интересным. К сожале¬нию, никаких документов не сохранилось. Конечно, хорошо бы восстановить историю госпиталя, да всё времени не хватает. И людей нет, чтобы эту работу поднять.

– Думаю, нет желания. Остались люди…

Полковник взглянул на Ольгу с интересом и согласился:

– Вы, наверно, правы. Учту. А как вы познакомились с прокурором? Он лежал в вашей палате? Ухаживали за ним?

– Не совсем так. Его привезли в отделение за день до того, как город взяли фашисты. Капитан был без сознания. Ранение в голову. Куда такого везти, когда фронт был уже давно на востоке. Многие остались здесь. Я его привезла к себе… Пря¬тала в подвале. Лечила как могла…

– При немцах?! – воскликнул удивлённый полковник.

– При фашистах.

– Но это было опасно.

– Опасно.

– И долго он у вас находился?

– Долго. Потом нашёл тех, кто продолжал борьбу, при¬соединился к ним…

– Да-а-а! История. Теперь я понимаю, почему он за вас ручался. А что ваша мать? Она тоже не успела эвакуироваться и жила с вами? Конечно, ведь раненому нужна была квалифи¬цированная помощь.

– Моя мама погибла,  – глухо ответила Ольга. – Опериро¬вала, когда бомба попала в госпиталь. Осколком её убило.

– А что раненый?

– Она упала на него, и все осколки попали в маму…

– Своим телом, значит, заслонила. Спасла! Ну и дела!

Звонок прервал их беседу. Полковник с кем-то поговорил по телефону, потом положил трубку и, взглянув на Ольгу уже совсем иначе, сказал:

– Вы рассказали мне много интересного. А теперь к делу. Где бы хотели работать?

– В своём отделении… в хирургии, – поправилась Ольга.

Полковник снял трубку.

– Максим Владимирович! К тебе сейчас придёт медсестра Ланге. Она будет работать у тебя в отделении. Кем? – Он взглянул на Ольгу, потом, прикрыв ладонью трубку, спросил: – Операционной сможете?

Ольга кивнула.

Полковник сказал в трубку:

– Операционной сестрой. Да-да, опытная. Проверяйте её в деле. И вот ещё. У тебя, я знаю, и палатных сестёр не хватает. Дай ей полставки. Только в ночь не ставь. У неё малыш. До¬кументы она тебе покажет. Вы с нею пройдите к кадровику и всё оформите.

 Он положил трубку. Достал лист бумаги и подвинул Ольге. – Пишите заявление о приёме на работу.



Через час Ольга вошла в кабинет начальника отделения.

Полный мужчина в белом халате и шапочке взглянул на неё с любопытством и, вставая, бросил:

– Пошли к кадровику!

Они спустились на первый этаж, зашли в кабинет, в кото¬ром сидел рыжий майор и что-то писал.

– Что тебе, Гаврилов?   

– Николай Николаевич прислал. Просил оформить без проволочки. На заявлении так и написал.

Майор неторопливо стал читать документы, потом, уви¬дев, что посетители до сих пор стоят, сказал недовольно:

– Чего стоите над душой? Садитесь! Или стульев нет?

Те молча сели. Через некоторое время майор, высоко под¬няв брови, с удивлением посмотрел на Ольгу.

– Вы  немка?

– Немка.

Потом чуть не подскочил на своём стуле.

– Вы работали в этом госпитале при немцах?

– И при фашистах, и до них работала в этом госпитале.

– Весёленькое дело! Я должен буду доложить об этом…

– А вы позвоните Николаю Николаевичу, – с улыбкой сказал Гаврилов.

– Не учи учёного! Пока свободны. Нужно ещё разо¬браться, что это за дамочка.

– Мне-то что делать?

– Приходите через неделю!

– Но полковник сказал, чтобы без проволочек…

– Ладно. Пусть приходит через день. Думаю, до среды ус¬пею всё прояснить.



В среду к кадровику Ольга пришла, не ожидая ничего хо¬рошего. Но, войдя в кабинет, увидела другого человека. Рыжий майор расплылся в улыбке и засиял словно солнышко. Гордо выпятив грудь и расправив плечи, демонстрируя свои награды, сам отодвинул стул, приглашая Ольгу присесть, и сказал, взяв в руки её личное дело:

– Документы оформлены. Рад, что вы будете работать в нашем госпитале. Надо сказать, узнал о вас много интерес¬ного. Нужно будет обязательно организовать вечер, чтобы весь коллектив знал…

– Не стоит. 

– Понимаю. Ситуация, когда не следует бить в колокола…

– И не в этом дело, – прервала восторги майора Ольга. – Не артистка, а делала, что могла и должна была делать…

Майор не ожидал такого от поступающей на работу меди¬цинской сестры, но промолчал. Он не мог представить себе, чтобы такая женщина не хотела оказаться в центре внимания. Но потом подумал, что эта немочка – разведчица, оставленная у фашистов и выполнившая поставленную задачу. Потому-то органы её так опекают. Примирительно кивнул:

– Нет так нет. Тогда мы о вас в газете напишем. Страна должна знать своих героев! И не стоит спорить. Вот вам на¬правление. Передайте его капитану Гаврилову.

Ольга встала. Взяла направление и сухо повторила:

– Прежде чем писать, вы, товарищ майор, проконсульти¬руйтесь с руководством, позвоните прокурору города полков¬нику Новикову. Я думаю, он не будет в восторге от вашей идеи.

– Ну да… конечно… понимаю…

Майор совсем растерялся, не понимал, в какую ситуацию попал. Он готов был встать и отдать ей честь, а та, прощаясь, улыбнулась ему и вышла.



Ольга дождалась, когда закончатся операции, и снова во¬шла в кабинет начальника отделения. Тот, взглянув на на¬правление, вызвал старшую операционную сестру:

– Нина Васильевна! Ольга Вальтеровна принята к нам на должность операционной сестры и на полставки в процедур¬ный кабинет. С восьми до  четырнадцати она в операционной, а с  четырнадцати до семнадцати  на процедурах. Идите, по¬знакомьте её с коллективом, а я хочу выпить кофе.

          

Лето 1946 года было жарким, и однажды в воскресенье Ольга с Алиной и трёхлетним Эмилем пошли на городской пляж. Они купались и загорали. Эмиль был увлечён игрой с резиновым мячиком. Бросал его в воду, а набегающая волна возвращала его ему. Он звонко смеялся и снова бросал его в море.

Рядом с ними лежал тридцатипятилетний мускулистый мужчина и читал книгу. Через какое-то время он отложил её в сторону и пошёл в воду. Длинные чёрные волосы его ниспа¬дали на плечи. Бронзовая кожа свидетельствовала, что он лю¬бит загорать.

Ольга с любопытством смотрела на него. Такие длинные волосы у мужчин она видела только в иностранном фильме. Взглянув на книгу, оставленную им на подстилке, была удивлена. «Предопухолевые заболевания молочных желёз», прочитала она и снова посмотрела на бронзового атлета. Не¬знакомец вошёл в воду, и в этот момент Эмиль бросил мячик и попал прямо в него. Сначала мальчик испугался, но когда тот улыбнулся и вернул ему его, – рассмеялся. Ольга наблю¬дала за сыном и краем глаза за тем, как красиво плывёт незнакомец.

Выходя из воды, мужчина услышал, как Ольга позвала сына, но тот не слушал маму и продолжал играть. Незнакомец поймал мячик, взял мальчика за руку и повёл его к маме.

– У вас прекрасный сын, – сказал он.

– Спасибо. Мне он тоже нравится, – улыбнулась Ольга.

– Гости Севастополя? Я вас никогда здесь не видел.

– Что вы! – откликнулась Алина. – Живём в Севастополе, только на этот пляж пришли впервые.

Разговорились, познакомились. Борис Маркович работал хирургом в онкологическом отделении городской больницы. Во время войны служил в полевом подвижном госпитале. Дошёл до Берлина. Семья его погибла в Киеве.

– Не мог жить там. Вот и приехал в Севастополь.

Когда наступило время прощаться, предложил в следую¬щее воскресенье снова встретиться на пляже.

На следующее воскресенье Борис Маркович подарил мальчику кубики с буквами. Вместе с ним составлял слова. Было ясно, что ему нравится Ольга. И он ей понравился. Про¬стой, уважительный, любит детей. Ольга видела, как сынишка тянется к нему. Понимала, что ему нужен отец.

Каждое воскресенье они встречались на пляже, а через месяц Алина, видя, к чему идёт дело, пригласила его на свой день рождения. 

– Сорок пять, что ни говори! Весёлая дата. Почти юбилей! Говорят же – «В сорок пять баба ягодка опять!». Приходите, буду рада!

Напекла пирожков, поджарила рыбы. Купили бутылку водки «для мужчин» и шампанское. Все очень волновались. Обещал быть и Сергей Иванович.

Ева помогала чем могла и молчала.

– Чего молчишь? – спросила Ольга. – Ты что-то знаешь?

– Чему радоваться? Вы с Эмилюшкой скоро упорхнёте из нашего гнезда.

Ольга всё поняла. Смущённо опустила голову, а Алина сказала:

– Всё так и должно быть! Мальчику отец нужен, да и ты – не старуха. Третий десяток разменяла. Пора уже!



Первым приехал Сергей Иванович. Он вошёл в дом в но¬вой синей форме со звездой Героя на груди. Поздоровались, обнялись. Он вручил Алине подарок, и та, довольная и счастливая, поцеловала его в щёку.

– Дорогие мои девочки, – сказал Сергей Иванович, – приехал к вам на часок. В городе какая-то недобитая фашист¬ская сволочь убивает офицеров. Хочу выпить за Алинушку рюмку. Кого мы ждём?

– Должен ещё прийти Борис Маркович, – сказала Алина и посмотрела на Ольгу.

Сергей Иванович тоже взглянул на Ольгу и, заметив её смущение, спросил:

– Кто такой? Почему не знаю?

– Врач. Познакомились месяц назад, – тихо ответила Ольга.         

– Всё правильно! – улыбнулся Сергей Иванович. – Жизнь продолжается.

Посмотрел на часы, и в это мгновенье раздался стук в дверь.

Борис Маркович был в костюме, с букетом в руках.

Подошёл к Алине, вручил цветы.

Потом обвёл всех взглядом. Посмотрел на Ольгу, на Еву и, увидев рослого мужчину с чёрной повязкой на левом глазу и с орденом Героя на груди, представился:

– Борис Маркович Соколовский.

– Точность – вежливость королей! – сказал Сергей Ивано¬вич и вопросительно взглянул на Алину. – Так мы выпьем за тебя, или ещё кого-то ждём?

Все уселись за стол, и Сергей Иванович торжественно произнёс:

– На правах старейшины хочу сказать несколько слов. Алинушка, ты – прекрасный человек! Я рад, что могу назы¬вать себя твоим другом. Будь здорова и счастлива!

Все выпили, а Ева, сидящая рядом с Сергеем Ивановичем, спросила:

– Убили капитана второго ранга прямо у входа в военно-морское училище?

Сергей Иванович спросил:

– Евушка, девочка! Ты ещё что-то можешь сказать?

– Увижу – позвоню…

За столом было шумно. Говорили все. Шутили, смеялись.

Ольга сидела рядом с Борисом Марковичем. Ей было хо¬рошо и тревожно. Она всё время думала, можно ли сравнить то, что она чувствовала к Генриху, с тем, что ощущает сей¬час? Как-то Борис Маркович признался ей, что она очень по¬хожа на его маму. Потому тогда на пляже и подошёл к ним. К тому же и Эмиль напомнил ему о сыне. Он хотел бы всегда быть с ними вместе…

Ольга тогда промолчала. Понимала, что настало время решать…

Через полчаса из-за стола встал Сергей Иванович. Изви¬нился:

– Простите, дорогие! Должен уходить. Алинушка, ещё раз поздравляю тебя.

Он попрощался со всеми и вышел. А за столом продол¬жался разговор. Ольга грустно сказала, что прошла война, но жизнь преподносит всё новые сюрпризы, надежды разбива¬ются, как волны об их скалу. Её пыталась успокоить Алина, говоря, что нужно просто жить, снизить свои потребности.

Ева молчала, о чём-то напряжённо думая.

– Ты чего молчишь?

Девушка взглянула на Ольгу, на Алину, и в её глазах за¬блестели слёзы.

– Грядут страшные времена. Мы так верили, столько пе¬ренесли, а будут говорить, что евреи воевали в Ташкенте.

Все с удивлением посмотрели на Еву. Такой они её ещё никогда не видели. Что могло её так расстроить?! Лишь Борис Маркович сразу понял, о чём говорит Ева. Девушка продол¬жала:

– Мой папа погиб не в Ташкенте!.. Противно и обидно…

Борис Маркович грустно заметил:

– Я прошёл всю войну. Там никто не думал о том, кто ка¬кой национальности. Убеждён, что всё пройдёт, как всегда проходит.

В комнате стало тихо. Первой заговорила Алина:            

– Хватит о грустном. У меня день рождения! Наша семья интернациональная, и нам хорошо вместе.

Около десяти вечера Ольга вышла проводить Бориса.

– Как ты будешь добираться до своего дома?

– Сяду на какой-нибудь транспорт. Это всё ерунда. Ты не можешь себе представить, как мне было хорошо у вас. Хочу стать членом вашей семьи…

– Это как? – не поняла Ольга. Потом, вдруг сообразив, смутилась и замолчала.

А Борис притянул её к себе и поцеловал.

– Выходи за меня! Я тебя и Эмиля полюбил…

Ольга взглянула в его блестящие карие глаза, улыбнулась и сказала:

– И ты мне нравишься… Но я должна привыкнуть к этой мысли. К тому же мы живём с Алиной…

– Это не вопрос. У меня комнатка в общежитии. Что-ни¬будь придумаем…

– Ладно. Иди спать. Завтра нам – на работу.

– Когда я тебя увижу?

– Я работаю до пяти…

– Подойду к проходной. Сходим куда-нибудь. Хорошо?

– Мне нужно из садика Эмиля забрать.

– Вот и хорошо! Заедем за Эмилем и пойдём гулять! И вообще не дело, когда в семье разные фамилии.

– Нет. Свою фамилию я менять не буду. Она – как память о родителях.

– Ну, тогда Эмиль будет Соколовским! Я его усыновлю. У парня должен быть отец и отчество… Кстати, ты мне ещё не рассказывала о его отце.

Ольга вдруг вся напряглась и произнесла холодно:

– Никогда не спрашивай меня об этом. Прошлое ушло на¬всегда.

Борис почувствовал эту напряжённость и сказал:

– Хорошо. Так я тебя встречаю завтра у проходной?

– Хорошо. Иди уже.

И она сама приблизилась и поцеловала его.

Вернувшись в дом, тихо спросила у Евы:

– Скажи, не знаешь ли ты, какова судьба Генриха. Жив ли?

Ева не удивилась её вопросу. Ответила, что не знает о его судьбе ничего. Но если узнает, обязательно скажет.

На следующее утро рассказала, что Генрих живёт в США. У него жена и две дочери. Больше сказать о нём ничего не может.

Ольга спокойно выслушала Еву и долго о чём-то думала. В то утро она пошла на работу, даже не выпив чаю.



8. Через неделю Ева позвонила Новикову. 

– Сергей Иванович! Вас беспокоит Ева. Вчера я видела, кто убил того капитана второго ранга…

– Постой, Евушка! Ты где сейчас находишься?

– На работе! На днях увольняюсь и еду в Симферополь сдавать экзамены. Теперь Оля устроилась на работу.

– Я пришлю машину. Зелёная «Победа» с номером 123 КОМ. Жду тебя.

– Да как же я уйду? Я же сказала, что работаю!

– Не беспокойся. Я с твоим начальством договорюсь.



Когда Ева вошла в кабинет Сергея Ивановича, удивилась. Ей казалось, что у прокурора города и кабинет должен быть большой и светлый, с полированной мебелью и книжными шкафами. Здесь же – старый письменный стол, сейф, на котором стоял гипсовый бюст Сталина, и стол для совещаний. На стене портрет Дзержинского и карта Крыма.

Сергей Иванович встал и, улыбаясь, пошёл ей навстречу.

– Добрый день, Евушка!

Он обнял девушку.

В кабинете сидел мужчина лет тридцати пяти. Он с удив¬лением наблюдал эту картину.

– Ты, Евушка, садись. Не смущайся. Это начальник след¬ственного отдела. При нём можешь говорить. Так что ты уви¬дела? Не терпится узнать. Преступник не оставил следов. Стрелял из пистолета. Гильзы забрал. Хитрая сволочь.

– Капитана второго ранга убил невысокий прихрамываю¬щий мужчина. Потом пошёл в школу, что недалеко от памят¬ника Нахимову. Пистолет спрятал в школьном гараже под ящиком. Больше ничего сказать не могу.

– Спасибо, дорогая Евушка. Не он ли застрелил и других военнослужащих?

– Не знаю… Да, вот ещё: у вас в прокуратуре служит его пособник. Лысый капитан. Чем он занимается – не знаю, но он дважды встречался с тем хромым и передавал пакет. Думаю, это неспроста.

– Больше ничего не можешь сказать об этом лысом капи¬тане?

– Разве то, что в его гараже стоит мотоцикл. Тот хромой и стрелял в капитана прямо с него.

Сергей Иванович строго взглянул на начальника следст¬венного отдела. Тот встал и быстро вышел из кабинета. А прокурор достал папиросы, закурил и спросил, словно ничего не произошло:

– Как ты? Может, на время экзаменов в институт тебе взять отпуск?

– С воскресенья увольняюсь. Еду в Симферополь. Буду жить в общежитии. Первый у меня – сочинение. Волнуюсь…

– Всё у тебя будет хорошо. Ещё раз спасибо тебе. Попро¬буем найти эту хромую сволочь.

         

Вступительные экзамены Ева сдала на отлично. Препода¬ватель, принимавший экзамен по химии, ставя в экзаменаци¬онный лист последнюю отметку, сказал с удивлением:

– Мне непонятно, почему вы не пошли в университет на химфак?

– Хочу быть врачом, – ответила Ева.



В сентябре начались занятия. Еве дали место в общежи¬тии на улице Розы Люксембург. До главного корпуса инсти¬тута было не более десяти минут ходьбы. В комнате с нею жили ещё пять девушек. Все были из разных районов Крыма. Одна даже приехала из Одессы.

– Чего ты из Одессы-то приехала? – спросила её Ева. – Или там нет медицинского института?

Девушка объяснила:

– Лишние два экзамена! Украинский бы точно завалила. А здесь не нужно его сдавать. Россия!

– Понятно…

Они учились в одной группе. Девушку звали Леной. С толстой русой косой и маленькой родинкой на левой щеке, она сразу стала пользоваться успехом у мальчиков. Ева рядом с нею выглядела замухрышкой. Зато училась хорошо. Всегда была готова к семинарским занятиям, как правило, на лекциях сидела в первом ряду и старательно конспектировала. Лена обычно на последнем ряду увлечённо беседовала с Жориком Котовым. Она была в него влюблена, и ей было не до лекций. Потом просила конспекты у Евы и готовилась по ним к семинарам.

– Я всё равно так не смогла бы написать, – говорила она. – Пишу медленно. Да и почерк такой, что прочитать сама не могу.

– Ты заиграешься! Стоило ехать сюда из Одессы?

– Да я бы никуда и не ехала, так мама всё зудила: высшее образование, высшее образование! На лекции мне спать хочется, а Жорик меня бодрит!

В общежитии учить анатомию было сложно, и Ева ухо¬дила в анатомический музей. Писала на бумажках химические формулы или латинские слова, развешивала на стене у своей кровати. Так лучше запоминала.

Девушки считали её зубрилкой. Они не отказывали себе в прелестях студенческой свободы.

В выходной день Ева уезжала в Севастополь. Там стирала вещи, ела домашние вкусности, которые готовила Алина. Ольга давала ей каждый месяц двадцать рублей. Получалось со стипендией по рублю в день. Так что особенно не разгуля¬ешься. Ева не позволяла себе ничего лишнего. Кино для неё было непозволительной роскошью. Дни проводила или в ин¬ституте, или в библиотеке. Понимала, что сессия будет непростой, не все пройдут это испытание. Знала, что и Лена вернётся в Одессу. Завалит сразу три предмета! Но сделать ничего не могла. Потому и не говорила ей. Мечтала когда-ни¬будь разрешить загадку своих способностей.

Как-то обратилась к психиатру. Он внимательно выслу¬шал её, Но, видимо, так ничего не поняв, улыбнувшись, сказал, положив руку на её плечо: «Тайна сия велика есть!». Посоветовал не демонстрировать свои способности.

– Этого пока не может объяснить наука. Тебя могут обви¬нить, что подрываешь основы. Да и жуликам ты неудобна, – сказал доктор. – А жуликов у нас немало. И любой из них го¬тов будет тебя пристукнуть, боясь разоблачения.



В группе за нею ухаживал Николай, коренастый светло¬волосый парень с орденскими планками на кителе. Он ходил в военной форме, в кирзовых, начищенных до блеска сапогах, в шинели и шапке-ушанке со звёздочкой. Поступив в институт вне конкурса, как участник войны, Николай учился плохо. Жил у родственников и всегда куда-то спешил.

Однажды после семинара он подошёл к Еве.

– Чувствую, что физику и химию завалю. Пока гулял по Европе, разучился заниматься, всё, что проходил в школе, за¬был. Давай готовиться хотя бы по этим предметам вместе. Так – легче.

Ева взглянула на него и согласилась. Один читал, другой слушал, потом рассказывал, что запомнил. А тот, кто читал, дополнял или уточнял рассказ. Многое нужно было просто заучивать. И они попеременно рассказывали друг другу только что прочитанный текст.

– Не могу понять, зачем мне это? Если бы давали только то, что нужно в жизни, можно было бы сократить учёбу в ин¬ституте на три года! Представляешь, какой для страны был бы экономический эффект?! Ну, скажи на милость: зачем мне эта латынь, история партии, физика, наконец?!

Сказав про историю партии, Николай вдруг с опаской взглянул на Еву и поправился:

– Нет, история партии, пожалуй, нужна. Врач, что ни го¬вори, должен нести передовые материалистические знания. Кстати, почему ты до сих пор не комсомолка и как тебя приняли в институт?

Ева какое-то время молчала. Потом взглянула на Николая и спросила:

– Закончил философствовать? Мы сегодня заниматься бу¬дем? Начнём ab ovo!

– Что ты ругаешься матом, демонстрируешь своё превос¬ходство!? И я знаю, что это означает – от яйца, в смысле – с самого начала.

– А ego cogito ergo sum?

– Чёрт его знает, – ответил Николай. – Что-то такое я слышал. Нет, не знаю, да и не нужно мне это!

– Я мыслю, значит, я существую! Эх ты! Beati paupers spiritu! Блаженны нищие духом!

– Тоже ещё, нашла нищего духом! – обиделся Николай. – Я духовно богат, только денег кот наплакал! Нищий я не ду¬хом, а вполне материально! По ночам вагоны разгружаю. Тётка, у которой я живу, едва сводит концы с концами. Ты права: хватит философствовать. Так что ты говорила о третьем законе Ньютона?

Николай стал увереннее себя чувствовать, бойко отвечал на семинарских занятиях и был благодарен Еве за помощь.

         

Прошло два года. На институтском вечере, посвящённом тридцать третьей годовщине Октября, Николай не отходил от Евы. Танцевать они не умели и потому стояли у стены, слушали игру студенческого оркестра, смотрели на танцую¬щие пары. Когда же оркестр умолк, к микрофону вышла чер¬новолосая девушка и громким писклявым голосом стала чи¬тать свои стихи. Ей аплодировали, а она всё читала и читала.

– Знаешь, – вдруг с презрением сказал Николай, глядя на черноволосую девушку с длинным носом. – С таким пискля¬вым голосом только стихи читать! Уж лучше бы читала Маяковского или Симонова! И чего лезет?! – Потом, взглянув на Еву, доверительно продолжал: – Вообще-то я не люблю евреев. Они всегда хотят быть лучше других, хитрые и трусливые. У нас в роте был один очкарик, и тот при штабе батальона переводчиком служил. А грудь вся в орденах и ме¬далях! И что можно переводить, чтобы такой иконостас заслужить?! Хитрый был еврей. Но в окопе я его почему-то не видел. Правда, говорили, что он в разведроте ошивался. И не смотри на меня так! Ты и на еврейку-то не похожа! Какая из тебя еврейка?!

– Странно, – сказала Ева с удивлением. – И как я до сих пор тебя не раскусила?! Наверно, просто обманывала себя.

Она с презрением взглянула на него и пошла к выходу.

– Ты меня не поняла! – попытался было оправдываться Николай, но Ева на него даже не взглянула.

По дороге в общежитие злилась на себя, что нередко ви¬дит то, чего другие не видят, а здесь не разглядела рядом с со¬бой антисемита.



А вечером в общежитие приехал полковник Новиков. На вахте предъявил документы, узнал, где живёт Гольдберг, и постучал в дверь.

Войдя в комнату, он сразу увидел Еву. Она сидела за сто¬лом и что-то читала. Мир для неё не существовал.

– Добрый вечер, девчата! Здравствуй, Евушка! – сказал он, поставив сумку на свободный стул.

Девушка сначала недовольно оторвалась от своего заня¬тия, потом встала и, улыбаясь, пошла ему навстречу.

– Здравствуйте, Сергей Иванович!

– Был здесь на совещании и решил тебя навестить.

– Вы шинель-то снимите. У нас тепло.

Сергей Иванович повесил шинель на вешалку, стоящую у двери, и все увидели на его груди звезду Героя Советского Союза, ордена Ленина, Боевого Красного Знамени…

– При полном параде! – улыбнулась Ева.

– Праздник. Да и повод есть, – ответил он.

Они обнялись, и Сергей Иванович крепко расцеловал Еву.

Девушки смотрели на героя с удивлением. С завистью по¬думали: «Ну и тихоня! Герои Советского Союза у неё в друзьях, а она молчит!».

Между тем Сергей Иванович выложил на стол коробку конфет, баночку сгущённого молока, печенье, говоря:

– Вот тебе и гостинцы.

У Евы загорелись глаза. 

– Маша, поставь чайник. Сейчас чай будем пить!

Все забегали, засуетились. Не часто им приходилось пить чай с шоколадными конфетами, да ещё в компании с Героем. Интересно, что за род войск? И форма синяя. Но точно – не лётчик, ещё и одноглазый!

Разговорились. Сергей Иванович был в тот вечер не¬обычно весёлым. Шутил, смеялся. Он, словно помолодел.

– Меня, как только не называли! И циклопом, и Кутузо¬вым, и просто одноглазым! Так что вы не стесняйтесь!

Он сел к столу, и вокруг него расселись девушки. Им было интересно общаться с таким весёлым полковником.

– А вы – кто? Форма у вас незнакомая, – спросила Оксана.

– Я – прокурор, – улыбнулся Сергей Иванович. – Стою на охране закона!

– Строгость наших законов компенсируется необязатель¬ностью их исполнения, говорил когда-то Салтыков-Щедрин, – улыбнулась она и посмотрела на гостя с вызовом. 

– Вот мы и смотрим, чтобы законы все понимали одина¬ково! Жулики должны сидеть в тюрьме.

Но Оксану было трудно переспорить. Она была начитан¬ной и острой на язык.

– Люди по-разному понимают «что такое хорошо и что такое плохо». Разве не могут существовать много точек зрения на один и тот же предмет?! Вы же мудрый человек…

Сергей Иванович с симпатией взглянул на девушку. Ему нравилось, что она не соглашается с ним, спорит.

– Не столько мудрый, сколько старый, – откликнулся он.

– Нелёгкая у вас работа из болота тащить бегемота, – улыбнулась Катя, подсаживаясь к столу. – Сомневаюсь, что с жуликами и бандитами мы скоро справимся.

Сергей Иванович вдруг воскликнул:

– Совсем забыл! Растерялся при виде таких красивых дев¬чат! Сейчас мы шампанского выпьем, тем более что и повод есть!

Он достал из сумки бутылку шампанского.

Все засуетились, выставили на стол стаканы. Маша из кухни внесла чайник.

Разлили пенящееся янтарное вино.

– А повод, конечно, годовщина Октября, – сказала Ок¬сана.

– За годовщину, это само собой. Но повод у меня другой. Тебя, Евушка, наградили грамотой. За что, ты знаешь сама. Эта грамота не простая, а от Генерального прокурора СССР.  Конечно, вручать её следовало бы в торжественной обста¬новке, но не все награды требуют публичности. К тому же, уезжаю завтра. Поэтому решил вручить здесь.

Он передал грамоту Еве и ещё раз обнял и  поцеловал де¬вушку.

– Спасибо тебе за всё! Поверь, я горжусь, что могу себя назвать твоим другом. Ты просто сама не понимаешь, что тебе дано от природы!

Увидев, как нахмурилась Ева, постарался завершить свой тост.

– Желаю тебе, и конечно вам всем, – обратился он к де¬вушкам,– успехов в учёбе! Будь счастлива, Евушка! Давайте, девчата, выпьем за годовщину Октября! За то, что у нас есть такие прекрасные девушки, как вы! За Еву, одну такую не только в Советском Союзе, но, поверьте мне,– в мире!

Все выпили. Никто ничего так и не понял, но были рады за Еву. Смотрели на неё с удивлением. А та опустила голову и молчала. Чувствовала себя неловко.

Потом пили чай с конфетами  и печеньем. Расспрашивали Сергея Ивановича о его работе. Интересовались, что такое сделала Ева, что заслужила грамоту Генерального прокурора СССР. Он отшучивался.

– Есть герои, о подвигах которых не принято рассказы¬вать. Поверьте, грамоту Генерального прокурора СССР дают не часто.

Прощаясь, снова поцеловал Еву. Спросил:

– Проводишь?

Ева набросила пальто и вышла на улицу. Они медленно шли к стоящей неподалёку его машине.

– Прости, что так получилось, – тихо сказал Сергей Ива¬нович. – Завтра уезжаю. Хотел тебя поблагодарить.

– Надолго в Москву? – спросила Ева.

Сергей Иванович удивился. Он не говорил, что едет в Мо¬скву. Потом, вспомнив, с кем имеет дело, только махнул ру¬кой.

– Не знаю. Сегодня трудно что-либо предполагать. В не¬понятное время мы живём. Ты только не обращай внимания на то, что иной раз говорят по радио, пишут в газетах. Это – пена! Дураки, они есть везде. Я бы сказал даже, не дураки, а враги. Но всё пройдёт, и мы победим!

Сергей Иванович улыбнулся и обнял Еву.

– Ты только береги себя!

Ева взглянула на него и радостно сказала:

– Всё у вас будет хорошо. Получите благодарность и приедете через неделю.

Сергей Иванович с облегченьем вздохнул.

– Вот и ладненько. Спасибо, родная. Что тебе привезти?

– Ничего. Возвращайтесь. А мне пора. Завтра на первой паре семинар по философии.

Они попрощались. Сергей Иванович сел в машину и уе¬хал.



9. Шли годы. В 1951 году Ева училась на пятом курсе и мечтала разгадать механизм своих видений и чувствований. Она тоже привыкла им доверять и боялась, что они могут вдруг исчезнуть так же неожиданно, как и появились. При¬выкла к ним и поняла, что хочет специализироваться не по хирургии, а по психоневрологии. Стала читать монографии, бесплатно дежурить в клинике нервных болезней, увлеклась психотерапией. Однажды на студенческой конференции по¬сле лекции профессора из Москвы подошла к нему.

– Я хотела бы заниматься психотерапией онкологических больных, – сказала Ева. – Ведь в основе всех приспособитель¬ных функций лежат регулирующие влияния нервной системы, её высших отделов и подкорковых образований.

– Совершенно верно, – кивнул профессор и улыбнулся. – Об этом говорили и  Павлов, и Орбели, и многие другие. Влияние психики как на возникновение опухолей, так и на те¬чение болезни трудно переоценить. Эта проблема ещё ждёт своих исследователей.

– Меня это очень интересует…

Профессор прервал её:

– Простите, коллега, но мне, к сожалению, пора. Нужно в аэропорт. Но я вам обязательно напишу. Дайте мне ваш адрес.

Ева на листке из блокнота написала свой севастопольский адрес, а профессор дал ей визитную карточку.

Когда он ушёл, она прочитала на визитке:

«Заведующий кафедрой психотерапии Центрального ин¬ститута усовершенствования врачей, доктор медицинских наук, профессор Владимир Евгеньевич Рожнов». Подумала: «Звонить ему я уж точно не буду! Но какой же он интересный человек. Хорошо бы у него пройти специализацию!».

Через месяц Ева получила письмо из Москвы. Завязалась переписка. В письмах обсуждали разные проблемы, даже спо¬рили, профессор писал, что будет рад, если она поработает у него в клинике. Впрочем, и сейчас она может набирать материал, читать литературу, знакомиться с тем, что делается в клиниках других стран. Но в Институт усовершенствования врачей могут направить лишь по окончанию учёбы.

Ева умела ждать.

Каникулы она провела с Алиной. Помогала чем могла. Ходила в гости к Ольге. Ей было интересно общение и с Бо¬рисом. Он оформлял диссертацию.



На юбилее Алины было шумно и весело. Дарили подарки, пили за её здоровье. Семилетний Эмиль взобрался на табу¬ретку, громко, чтобы все слышали, поздравил тётю Алину и рассказал стишок, который специально для неё выучил. Борис, после того как все выпили и закусили, взял гитару и, перебирая пальцами струны, пел, а все ему подпевали. Голос у него был не сильный, но приятный.

Потом вспоминали прожитое и пережитое.

– В тяжёлое время нам довелось жить, – задумчиво сказал Борис Маркович. – И война закончилась, фашизм победили, а легче в этом смысле не стало.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Сергей Иванович.

– Не понимаю многого, – ответил Борис Маркович, уже жалея, что завёл этот разговор.

– Вы знаете, Борис, – сразу став серьёзным, ответил Сер¬гей Иванович. – Во-первых, у вас мало информации…

– Конечно…

– Так сказать, взгляд с высоты воробьиного гнезда, – про¬должал Сергей Иванович. – А во-вторых, нужно быть опти¬мистом! Каждое поколение переживает свои тяжёлые вре¬мена. Их называют по-разному: смутными временами, чёрной полосой… Вспомните, что пришлось пережить нашему народу! Жизнь полосатая, и мы должны верить, что обяза¬тельно настанет светлая полоса! Не познав зла, нам трудно будет распознать добро…

Говорили, говорили, и наговориться не могли. Поздно но¬чью все разъехались по домам. Сергей Иванович приказал во¬дителю отвезти Еву в Симферополь.

И снова для Алины потянулись томительные дни ожида¬ния воскресенья…

          

После окончания института Ева получила направление в Севастополь. В городском отделе здравоохранения заведую¬щий отделом кадров внимательно прочитал её личное дело. Обратил внимание и на то, что Ева работала уже санитаркой и имеет трудовую книжку. Его смущала пятая графа: нацио¬нальность. Поразмыслив, направил её в поликлинику № 16 на должность участкового врача.

Ева не спорила. «Участковым терапевтом так участковым терапевтом! Но я всё равно буду работать психоневрологом!».



Зима 1953 года была холодной и ветреной. Вставала Алина рано. Приносила из сарая уголь, дрова, топила печь. Газа в их доме не было. Завтракала с Евой. Потом та уходила на работу, и Алина снова оставалась одна в доме, не знала, куда себя деть. Располнела, стала ходить в церковь. Повесила в комнате купленную по случаю небольшую икону и по утрам долго молилась.

Никто её не переубеждал, относились с уважением к её вере в Бога. А Ева рассказала, что в Симферополе архиепи¬скоп Лука, профессор Войно-Ясенецкий, участвовал в Отече¬ственной войне, был хирургом и даже получил Сталинскую премию за книгу «Очерки гнойной хирургии». Так что не всё так однозначно!

– Ты  молодец, что всё-таки решилась, – сказала как-то Ева. – Доказать наличие Бога, как и его отсутствие, невоз¬можно! Это дело веры! Ты веришь, а кто-то не верит.

Ева часто и подолгу размышляла по этому поводу, а од¬нажды увидела на книжном развале старую, зачитанную Биб¬лию. Купила и подарила её Алине. Та расплакалась от сча¬стья, прижалась к Еве и стояла, пока та не сказала, что ей нужно подготовиться к поликлинической конференции.

– А тебе бы креститься. Ведь некрещёная! – добавила она.

Алина смутилась. Потом кивнула.

– Понимаешь, какое дело: родители мои в Бога не верили. Кто бы меня крестил?! Тогда в головах у всех только лозунги и были. А в семнадцатом их не стало, меня приютила Наде¬жда Генриховна. Оленька тогда родилась, а мне шестнадцать исполнилось. Что я знала?

– Вот и хорошо! Сходи спроси у священника, когда можно покреститься?

Еве было жалко Алину. Жизнь прожила, а счастья не ви¬дела.

– Я уже говорила об этом с батюшкой, – сказала Алина. – Назначил на третий выходной марта. Говорит, что я должна себя подготовить к этому событию, всё взвесить. Говорит, что торопиться с этим решением не следует. Если бы ты знала, как я волнуюсь! Давно такого не было…

– Обязательно приеду на твои крестины!

– И не вздумай! Я и Оле ничего не говорила. Зачем вам неприятности?!  Или хочешь из комсомола вылететь?

– Ты забыла, что я не комсомолка! А Ольге, конечно, идти в церковь не следует. Могут и из комсомола турнуть. Пра¬вильно сделала, что не сказала. А я обязательно приду.



Пятого марта умер Сталин. В стране объявили траур, и Алина боялась, что в связи с этим отменят её крещение. Но всё состоялось. В старой церквушке собралось несколько ста¬рушек, пара стариков. Среди них, покрыв голову платком, стояла Ева. Священник, высокий седой старик, подошёл к ним:

– Не волнуйся, сестра моя! Человек приходит к Богу пу¬тём скорбей или нравственных исканий. Ищет поддержку во Христе, в Его спасительных заповедях. Ты должна будешь соблюдать их. Я попросил тебя подождать, чтобы ты могла укрепиться в желании принять крещение. А теперь иди за мною. Крещение очищает человека от всех его грехов, воль¬ных и невольных. Душа выходит обновлённой и просветлён¬ной.

Алина поднялась на небольшое возвышение. Священник что-то спрашивал у неё, потом, возложив руку на голову, на¬чал чтение молитв. Освятив её водой, приступил к обряду ос¬вящения елеем. Надев на неё простенький алюминиевый кре¬стик, трижды обошёл с нею вокруг купели, читая молитву.

Они возвращались домой, и Алина грустно говорила:

– Я целыми днями одна. Если бы ты только знала, как мне бывает тяжело! У меня никого нет кроме вас. Ты с утра до ночи на работе, Олюшка с Эмильчиком у себя, а я слоняюсь по дому.

– У тебя скоро всё изменится! Поверь.

– Ты что-то знаешь? – с надеждой глядя на Еву, спросила Алина.

– Знаю, но говорить не буду. Вот приеду из Москвы, и всё у нас будет хорошо.

– Надолго ли едешь?

– Пока на месяц. Хочу добиться специализации. А она – шесть месяцев. Ты только не тоскуй и верь, что всё у тебя бу¬дет хорошо!

Ева во время своего отпуска поехала в Москву.



Однажды на рынке Алина увидела инвалида, который, разложив на земле кусок дерматина, продавал различные же¬лезки, шурупы, болтики, замки…

– Сколько стоит? – спросила Алина, беря в руки водопро¬водный кран и прикидывая, подойдёт ли ей на кухню.

– Сколько не жалко, – ответил мужчина. – Ничего сегодня не наторговал. Хлеба не на что купить.

– Чего так? Пенсии не хватает?

– Не хватает.

– Пьёшь, видать.

– В рот не беру, – ответил мужчина. –  В прошлую зиму мёрз сильно. Шинель не греет. Пришлось занять денег, чтобы купить полушубок. Вот и собираю всякую всячину, привожу её в порядок и продаю. Жить-то как-то нужно. Опять же долги отдавать...

Алина купила у него кран. Разговорились, и она пригла¬сила его к себе:

– Приходи. Я борщ сварила. Поешь. Может, и кран мой заменишь. За работу заплачу.

Мужчина согласился. Собрал товар в сумку, спросил:

– Далеко? У меня-то нога деревянная. Идти трудно.

– Недалеко. Сразу за Рыбацким станом. Как звать-то тебя?

– Андрей Конюхов я.

Они медленно шли по улице. Андрей взял из рук Алины её сумку.

– Я – жилистый!

По дороге рассказал, что родом из Минска. Семья по¬гибла. От дома остались руины. Воевал. Трижды был ранен. Участвовал в освобождении Севастополя. Потом несколько месяцев валялся в госпитале. Ехать было некуда. Устроился сторожем. Ему дали маленькую комнатушку, и он остался здесь жить.

Когда, наконец, они пришли, Андрей первым делом по¬ставил в кухне кран. Проверил.

– Порядок! Этот должен служить долго.

Потом вымыл руки, и Алина пригласила его к столу. Вме¬сте пообедали. Алина предложила гостю выпить водки, но тот отказался:

– Я же говорил, что не пью. А ты выпей, ежели охота. За знакомство. Кстати, ты не сказала, как тебя-то звать-величать.

– Алина.

– А где мужик твой? Дети?

– Одна я. Мужика и детей нет. А семья у меня большая, да все поразъехались…

Алина видела, с каким удовольствием ест Андрей борщ. Съел тарелку. Она подлила ему ещё. Он не отказался. Видно, был голоден. Потом починил электрическую плитку, розетку, которая искрила.

Проговорили до вечера. Пили чай с вареньем.

– Тебе бы печку привести в порядок. Поставить котелок, радиаторы, чтобы не топить в разных комнатах. И топлива меньше уходит, и чище в доме. Правда, это недёшево, но дело того стоит. Да и достать сегодня материалы непросто. А сде¬лать и я бы смог.

Алина смотрела на него с восхищением. Парень мастеро¬вой, и не пьёт! И что с того, что у него деревянная нога! После войны сколько таких!

Когда наступил вечер, Андрей стал собираться.

– Тебе далеко?

– Неблизко. К ночи доковыляю…

Алина вдруг решилась:

– Так оставайся! Я тебе постелю на диване. Чего на ночь-то шлёпать? Ты меня не стеснишь.

Андрей посмотрел на Алину, улыбнулся.

– А не боязно? Я хоть и с деревянной ногой, но ещё му¬жик! Ты какого года?

– Девятьсот первого.

– Я – седьмого.

– И чего тебя бояться? Вижу, что ничего плохого не сде¬лаешь.

В ту ночь Андрей остался ночевать у Алины.

А когда в воскресенье приехала из Москвы Ева и к вечеру пришли Ольга с Борисом и Эмилем, Алина познакомила всех с Андреем. Он по такому случаю побрился, и видно было, что волнуется.

– Наконец-то в нашем гнезде появится мужчина! – вос¬кликнула Ева.

Организовали стол. Андрей от вина отказался, выходил на крыльцо курить. Скоро Ольга с Борисом и Эмилем ушли. Мальчик должен соблюдать режим. В девять обычно он ложился спать.

А когда далеко за полночь Ева пошла в свою комнату, Андрей сказал Алине:

– Как же здорово, что мы тогда встретились с тобой на рынке! Жизнь моя стала другой! Появилась надежда…

– Ну, ты и разговорился сегодня! – сказала Алина. – Идём спать. Завтра нужно прикинуть, сколько чего купить.

– Что купить? – не понял Андрей.

– Трубы, радиаторы… Мне на это Оля денег дала. Что ещё?

– Много чего. Расширительный бачок нужно заказать.

– У кого?

– Я знаю, у кого. Но дело это не скорое. Ладно. Пойдём спать. 

 

Через неделю Андрей пригласил приятеля и они перело¬жили печку, встроив в неё стальной бачок, который сделал ему знакомый сварщик, провели трубы, поставили в каждую комнату по два радиатора. Работали неделю с утра до вечера, делая перерыв только на обед.

Когда же работы были закончены, Андрей расплатился с помощником.

– Откуда у тебя деньги? – удивилась Алина.

– Часы свои отдал. Зачем они мне? Счастливые, говорят, часов не наблюдают! Завтра алебастром замажу дыры, под¬белю, и всё будет нормально.

Стояли жаркие дни, но они всё же хотели опробовать сис¬тему. Андрей заполнил её водой, растопил печь, и через час батареи в комнатах стали горячими. Алина ходила по дому, щупала радиаторы и радовалась:

– Ну и дела!

– Это что! Я хочу на площадке два квадратных метра от¬городить сеткой и завести курочек! Всегда свои яйца будут, а если нужно, и мясо! На скале огород не заведёшь, а вот курочек разводить можно. Купим с десяток цыплят и одного петушка. Пусть по утрам нас будит!



10. За пару лет Андрей преобразил домик на скале. На¬нял рабочих, и они за два дня под скалой вырыли большую и глубокую яму. Потом обложили её кирпичом, который собирали на улицах и на тележке привозили к месту стройки. Яму перекрыли толстыми брёвнами, досками, а сверху засыпали землёй, оставив люк для того, чтобы через него можно было откачать воду. К яме подвели канализационные трубы, а в доме поставили ванну, душ, туалет!

Вместо крыльца, наняв знакомого плотника, соорудил ве¬ранду, на которой поставили большой стол и стулья, и теперь можно было всей семьёй сидеть здесь и смотреть с высоты на бушующее море и волны, бьющиеся о скалы.

К тому времени Ева уже работала в больнице невропато¬логом. В её палате лежал студент университета, который по¬лучил тяжёлую травму позвоночника в горах. Его лечили в Киеве, потом отправили в Севастополь. Так он и оказался в поле зрения Евы.

Парня звали Артёмом Хачикяном. Был он красивым и мускулистым, никогда не унывал и по утрам, когда ему приносили тазик, умывался, напевая:

Если хочешь быть здоров, – закаляйся!
Ты не слушай докторов, водой холодной обливайся!

Ей нравился Артём. Он был младше её года на три. У него были парализованы ноги, и передвигаться он мог или на кос¬тылях, или на коляске. Ева делала массаж, вводила самые со¬временные препараты, но нейрохирург, с которым она кон¬сультировала его, твёрдо заявил:

– К сожалению, я не вижу перспектив…

Но парень не унывал. Выписывать его было некуда. Дом инвалидов был переполнен. Вот и держали пока в отделении. Из дома Ева ему приносила всякие вкусности. Подолгу разговаривала с ним, когда было свободное время.

Родители его погибли в самом конце войны. Ему было шестнадцать лет. Окончил школу и поступил в университет на исторический факультет. Увлекался альпинизмом.

Во время дежурств после вечернего обхода Ева пригла¬шала его в ординаторскую, привозила на коляске, и они пили вместе чай с булочками, которые пекла Алина. Артём был прекрасным собеседником, много читал, и с ним ей было ин¬тересно. 

– Античный врач стремился к полноте знаний и умений, – говорил Артём, – потому что ощущал свою связь с богами, ведущими тайнами жизни и смерти, болезней и здоровья.

– И я всегда врачей считала богами, – улыбнулась Ева. – И мне хотелось приходить на помощь страдающим, терпящим боль физическую или душевную…

– Врачи были кастой, – продолжал Артём. – Знания пере¬давались из поколения в поколение.

– Врач должен быть в первую очередь человеком сопере¬живающим, чувствующим чужую боль как свою, – задумчиво ответила Ева. – Он обречён на постоянное повышение образо¬вания.

Потом вдруг замолчала, словно раздумывая, говорить или нет?

– Знаешь, Артём! Давай переходить на «ты», – сказала она, опустив глаза. – Не скрою, что мне нравится с тобой об¬щаться, за это время ты мне стал вроде бы как своим челове¬ком.

Артём взглянул на Еву, потом опустил голову и сказал:

– Нужен я тебе?! Инвалид-колясочник!

– Давай не будем об этом. Ты что-то хотел сказать…

– Близкое соприкосновение с тайнами жизни и смерти создаёт врачу ореол божественности.

– Ты преувеличиваешь. Разные есть врачи. И сколько мы делаем ошибок!

– Ты не похожа на своих коллег. Ни на глупых, ни на мудрых. Ты – особенная. И это мне нравится. Если бы не мои ноги…

– Прекрати! Ноги здесь ни при чём! Я слышала, что тебя хотят выписывать в Дом инвалидов.

– А что? Есть другой выход?

– Есть! Будешь жить у меня, у самого синего моря! Дом стоит на скале…

– Это что-то наподобие Ласточкиного гнезда?

– Мой отец в шутку его назвал Воробьиным гнездом. Он погиб в сорок втором…

Они ещё долго говорили, и наговориться не могли.

А когда настало время выписки, Ева взяла отгул, догово¬рилась с водителем и привезла Артёма в их дом.

Он познакомился с Алиной и Андреем, проехал на коля¬ске в комнату, которую ему указали, и смутился. В ней стояла двуспальная кровать, письменный стол, книжный шкаф, ши¬фоньер…

В комнату вошла Ева.

– Не хочу скрывать, – сказал Артём, – ты мне нравишься, и я хочу всегда быть с тобой. Но если тебя что-то смущает, я могу жить и в другой комнате…

Он взял её руку и поцеловал. Не мог встать, чтобы поце¬ловать её в губы. Тогда Ева наклонилась и поцеловала его.

– И не нужно об этом много говорить, – сказала она. – Всё у нас будет хорошо! И детей тебе рожу! Мальчика и девочку!

– Детей?! Мальчика и девочку? Ты-то откуда знаешь, кто у нас будет?

– Я многое знаю. Мальчика мы назовём в честь моего отца Исааком, а девочку в честь доктора, которой я жизнью обязана, – Надеждой!

– А если…

– Всех остальных будешь называть ты! – засмеялась Ева и повезла его в общий зал, где их уже ждал обед.

Алина с любопытством разглядывала Артёма. Интерес¬ный парень, только на коляске. Что же у них с Евой за счастье такое?!

Андрей интересовался, где и с кем он жил до травмы.

Артём, понимая, что здесь нельзя ничего скрывать, рас¬сказал:

– Наш дом разбомбили. Погибли все. Батя с матерью по¬гибли в сорок четвёртом. Жил в развалинах. Подкармливала меня соседка, тётя Нюра. После войны пошёл в вечернюю школу, потом поступил на исторический факультет в Симфе¬ропольский университет. Увлёкся альпинизмом. Получил мастера спорта. И однажды на Тянь-Шане сорвался в про¬пасть. Лечился в Москве…

– А жил-то где? – допытывался Андрей.

– Мне дали комнатушку в семейном общежитии от за¬вода. Я тогда слесарем работал на Симферопольсельмаше. Была у меня и невеста. Но когда это случилось, она вышла замуж за моего друга…

– Предают не враги, а друзья, – кивнул Андрей.

– Это точно. Только, я думаю, это к лучшему! Теперь у меня есть Ева! Мне везёт в жизни. Не разбился насмерть, упав в пропасть, а теперь встретил её…

– Хватит разговоры разговаривать, – сказала Алина. – Борщ стынет.

И она подвинула тарелки Андрею и Артёму.

– Может, по такому поводу – рюмочку?

– Вот в воскресенье придут все, тогда и выпьем.

– А мы с Алиной хотели в загс сходить, чтобы всё было, как у людей, – сказал Андрей. – А то живу здесь как сожи¬тель.

– И нам с Артёмом пора... – улыбнулась Ева. – Только нужно написать заявление, ждать очередь…

– А ты Сергея Ивановича попроси. Пусть поможет!

– Неловко как-то, – пожала плечами Ева.

Но всё же вечером позвонила. Объяснила ситуацию. Он уточнил:

– Ты говоришь, в это воскресенье? Хорошо. К четырна¬дцати часам будьте готовы. Приду с работником загса. Всё оформим и отметим это событие. Рад! Подарки за мной! Кстати, и у меня к тебе будет несколько вопросов. Если позволишь, мы придём с начальником следственного отдела.

– Конечно, приходите. Андрей здесь веранду пристроил. Всем места хватит.

В воскресенье все с нетерпеньем смотрели на часы, ждали Сергея Ивановича.

– Андрей, ты паспорт свой приготовил? – в который раз спрашивала Алина.

– Приготовил, – улыбался Андрей. – Выпей валериану.



Ровно в два к дому подъехала чёрная «Волга», из которой вышли Сергей Иванович и седой коренастый мужчина. Он с удивлением смотрел на дом, взобравшийся на вершину скалы.

– Действительно Воробьиное гнездо,– сказал он тихо про¬курору.

Сергей Иванович, обратившись к водителю, сказал:

– Валентин, давай сюда цветы, подарки и корзину. Чего расселся? – Увидев подъехавший «Москвич», добавил: – А вот и загс.

Он подошёл к машине, в которой приехала работница за¬гса, и произнёс:

– Здесь оформлять придётся брак двух пар. Они инва¬лиды, и ехать к вам затруднительно, так что вы уж простите нас великодушно. И вот ещё что: все пошлины оплачу вам я.

Они прошли в дом. Навстречу к ним вышла Алина с Анд¬реем. Вскоре из своей комнаты вышла и Ева, толкая перед со¬бою Артёма на коляске.

Сказать, что Сергей Иванович был удивлён, это  ничего не сказать. Но он всё же улыбнулся, обнял и поцеловал Алину и Еву, пожал руки мужчинам.

– Если можно, подождём ещё минут пятнадцать, – попро¬сила Алина у Сергея Ивановича. – Должны подъехать Ольга с Борисом и Эмилем. Без них никак нельзя.

Через несколько минут подъехали и Соколовские.

Потом миловидная полная женщина заполнила свидетель¬ства о браке Алины с Андреем и Евы с Артёмом. Всем подали фужеры с шампанским. Кричали «горько»…

А когда работница загса уехала, все, наконец, уселись за стол. И снова пили, ели, говорили красивые слова, дарили по¬дарки… Было всё, что обычно происходит на свадьбах.

Когда все были достаточно хмельны, Ольга спросила Сер¬гея Ивановича, почему он к ним всегда приходит без семьи? Не старый же!

Сергей Иванович отставил рюмку с коньяком в сторону и глухим голосом ответил:

– Олюшка, я же говорил: мои все погибли. Вы – моя се¬мья! Я ведь говорил серьёзно. К тому же мне сорок. Успею ещё! Но не стоит об этом. Сегодня мы Алинушку и Евушку замуж выдаём! Я совершенно уверен, что счастье войдёт в этот дом, а может, в гнезде появятся и птенцы…

Алина чуть смущённо сказала:

– Обязательно появятся. Мы с Андреем уже присмотрели мальчишечку в детском доме. Зовут Юрой. Ему пять лет. Так что и птенцы у нас будут.

Ева с радостью и удивлением смотрела на Алину. Потом откликнулась:

– И у нас скоро будет прибавление! Так что нужно над¬страивать второй этаж!

– Город вам может и квартиру дать, – сказал Сергей Ива¬нович.

– Нет! Мы в нашем гнезде будем растить своих птенцов. А вот если бы помогли со стройматериалами, строителями, это было бы здорово!

– Принято, сестрёнка! Только в этом году сделаем проект, соберём стройматериалы, а уж в следующем году и построим. Я думаю, мне не откажут…

Потом разговор переключился на Ольгу.

– А ты, Олюшка, никого не планируешь?

Ольга смутилась, опустила голову. Сказала, что поздно ей. К тому же муж в следующем году должен защищать докторскую. Не до птенцов. Да и Эмиль в следующем году должен в институт поступать.

Сергей Иванович не стал настаивать.

Завели патефон и стали слушать музыку, Сергей Ивано¬вич тихо сказал:

– Нам бы, Евушка, с тобой пошушукаться. Есть несколько вопросов.

Они вышли, и Сергей Иванович продолжал:

– Понимаешь, какое дело, сестрёнка? Три дня назад про¬пала дочь начальника следственного отдела прокуратуры. Ей четыре года. Работают следователи. Пока безрезультатно…

Ева посерьёзнела, взглянула на мужчину, с которым при¬шёл Сергей Иванович, и спросила:

– У вас, Пётр Николаевич, есть фотография дочери?

На мгновенье следователь потерял дар речи. Смотрел, вы¬таращив глаза, на эту невысокую черноволосую женщину. Откуда она могла знать его имя и отчество? Потом вспомнил, что присутствовал при разговоре с нею в кабинете прокурора, достал из бокового кармана фотографию дочери и протянул Еве.

Та несколько минут внимательно смотрела на неё, потом отложила в сторону и тут же снова стала на неё смотреть.

Сказала:

– Машенька жива. Её похитили…

– Им нужен выкуп? – не выдержал следователь, снова от¬метив, что эта колдунья точно назвала имя дочери.

– Нет. Им не нужен выкуп. Вы недавно задержали в порту какого-то криминального авторитета. Вот они и решили его поменять на вашу дочь.

Некоторое время в комнате стало тихо. Все ждали, что Ева скажет ещё.

– Машу содержат в хороших условиях. Кормят. Не бьют.

– Где она находится?

– За Бахчисараем на окраине стоит разваленная мечеть. В ней и прячут девочку. Только торопитесь… Охраняют её трое вооружённых мужчин. Живыми они не сдадутся, а при малейшей опасности убьют девочку.

Снова в комнате наступила тишина.

– Евушка, а кто это сделал? – спросил Сергей Иванович.

– Какой-то мужчина из Молдавии. Черноволосый, невы¬сокого роста, улыбчивый. Переоделся клоуном и заманил её к себе в машину.

– Я понимаю, что не дело отрывать тебя от твоей же свадьбы, но у меня ещё один вопрос к тебе. Неделю назад ог¬рабили инкассаторов. Убили двоих. Третьего ранили. Не ска¬жешь ли, чьих рук это дело?

– Так того же, кого вы арестовали! А тот, кого ранили из инкассаторов, – их сообщник. И выстрелил он в себя сам, чтобы на него не подумали. Но вы простите меня. Как-никак, а у меня свадьба! И пожалуйста: вы, Сергей Иванович, выполняйте условия нашей договорённости: ни с кем, кроме вас, я больше никогда не буду общаться! И ни в каких доку¬ментах никогда не должна значиться. А то начнётся охота на меня, а я ещё пожить хочу.

– Да я вроде бы…

– А Пётр Николаевич? Нет уж, дорогой Сергей Иванович! Я привыкла к тому, что вы слово держите.

Сергей Иванович склонил голову. Виновато проговорил:

– Ты права, Евушка. Больше такого не повторится. Спа¬сибо тебе…

– Чем могла… Пойдёмте за стол!

– Нет, дорогая! Мы, пожалуй, пойдём!

Пётр Николаевич не верил в чудеса, да и как в них пове¬ришь, работая начальником следственного отдела прокура¬туры?! Он даже не посмел подойти к Еве. Тихо проговорил:

– Если Машеньку найду, при Сергее Ивановиче обещаю: надстрою вам этаж вашего гнезда. Дай Бог…

– Ты уже и в Бога стал верить? – улыбнулся Сергей Ива¬нович.

– Да сейчас я и в Бога, и в чёрта готов поверить! Вы, Ева… не знаю, как вас по батюшке…

– Исааковна, – подсказал Сергей Иванович.

– Ева Исааковна, – произнёс Пётр Николаевич, – не пред¬ставляете, что сделали для меня. Дома жена в истерике. Мамаша её приехала… Вторые сутки в кабинете сплю.

– Вашей Вере Николаевне пить нужно меньше! А тут ещё тёща горе привыкла водкой глушить.



Когда гости уехали, все уже были навеселе. Правда, Анд¬рей не пил даже на своей свадьбе. Артём тоже пил мало. Не привык. Борис Маркович всё порывался что-то спеть, да ги¬тары в доме не было, а он принести её не догадался. Ольга же держала себя в руках: не могла при сыне такое позволить. Она понимала, что Ева нужна была Сергею Ивановичу по делу, и не стала спрашивать, что случилось.

Соколовские ушли за полночь. Звёзды мерцали в небе. Круглый фонарь луны лил холодный свет, и где-то внизу гро¬хотали волны, разбивающиеся об их скалу.

Алина с Андреем ушли к себе, и только Ева с Артёмом сидели у открытого окна веранды. Артём курил свой неиз¬менный «Беломор».

Ева подошла к нему, наклонилась и крепко поцеловала.

– Идём спать, родной! Я счастлива, мне только жаль, что ни мой папа, ни Надежда Генриховна не видят моего счастья. Идём спать! Завтра на работу!

– Нет, спать сегодня ночью я тебе не дам! Ты бы лучше взяла отгул!

– Ну-ну! Не петушись…



11. По тому, что через неделю пришла машина, при¬везла много цветов, шампанское, коньяк, баночки шпротов, красной икры, Ева догадалась, что девочку освободили. Подарков было столько, что Ева с грустью понимала, какие далеко не всегда честные возможности у дарителя. На дне корзины лежала маленькая карточка, на которой было напеча¬тано на машинке: «Спасибо!». С другой стороны, представ¬ляла, как часто следователю приходится рисковать жизнью.

А ранней весной к дому стали подвозить стройматериалы: бетонные блоки, кирпич, лес. Приходили какие-то строители, рыли шурфы, что-то замеряли. Андрей много курил и ворчал:

– Хоть бы для приличия согласовали с нами проект над¬стройки.

Артём его поддержал и как-то вечером спросил у Евы:

– Тебе случайно Сергей Иванович не показывал проект?

– Не показывал, но рассказывал. Будет перестраиваться весь дом. Мы на три месяца переедем в дом отдыха «Радуга». Здесь недалеко, чтобы оттуда я могла на работу ездить. Даже приходить сюда мы не должны. Обещали всё сделать хорошо. Я им верю. Изменят планировку и первого этажа. Надстроят второй, и они будут функционально самостоятельны. В каждом будет и кухня, и туалет, и ванная комната. Я выбрала нам верхний этаж!

Артём взглянул на Еву, не понимая, как он на коляске бу¬дет забираться на второй этаж?

– Я забыла сказать, что предполагается пологий пандус и грузовой лифт! Зато у нас будет огромный балкон. Там ты на своём тарантасе хоть гонки устраивай!

Артём не поверил её словам.

– Такой ремонт делать будут два года, и обойдётся в копе¬ечку! Кстати, я договорился: с апреля начинаю работать! Не вечно же мне быть иждивенцем!

– Ремонт, перестройку и надстройку дома взял на себя го¬род. Их расчётов я не знаю, но ремонт должны окончить  пят¬надцатого октября! За сроками следит Сергей Иванович. Что касается твоей работы – я ею не очень довольна. Во-первых, мог бы посоветоваться. Жена я тебе или облако в штанах?! А во-вторых, скоро у нас появится Исаак. Ему уход нужен! Мальчишка всегда к отцу тянется. Вот и будешь заниматься с ним. Воспитать сына – самая важная твоя работа. Алина, ко¬нечно, помогать будет. Только и ей нелегко. Юрочка совсем не пай-мальчик, каким показался поначалу. А в ясли мне бы не хотелось наших малышей отдавать.

Артём с удивлением глядел на Еву. После некоторого молчания спросил:

– Почему о твоей беременности я узнаю только сейчас?

– Не хотела волновать. А вдруг, – улыбнулась она, – узна¬ешь о беременности и сбежишь!

Артём промолчал. Потом сказал, что нужно будет позво¬нить и отказаться от предложенной ему работы.

– Люди же ждут…

– Можешь не звонить. Я уже звонила из ординаторской. Тоже мне, работу нашёл: коробки клеить. За сыном будешь смотреть! Пусть он станет таким же, как ты! Большего мне ничего не нужно! –Ева прижалась к мужу. – Буду к шести, – сказала она, сбегая со ступенек. – Приду – обязательно продолжим массаж.



Всё лето в доме на скале проводились ремонтные работы. Строители что-то рушили, усиливали фундамент, скрепляя его стальной стяжкой. Разобрали крышу, положили двутавро¬вые балки. Из арматуры электросваркой делали сетку, засы¬пали керамзит, заливали цементный раствор. Сварщики работали несколько дней. Потом стали выкладывать стены второго этажа! Почти ежедневно сюда приезжал Пётр Нико¬лаевич и следил за тем, чтобы ни в чём строители не нужда¬лись. Приезжал и Сергей Иванович. Он всё больше заботился о том, чтобы к дому подвели нормальную дорогу, сделали удобный съезд для колясочника, выровняли площадку перед домом, выдолбили в скале несколько ям, засыпали гумусом и посадили вечнозелёные ели, для чего пригласил даже из ден¬дрария специалиста.

Все торопились. Дом должен был быть сдан в срок! 



А за несколько дней до Нового года Сергей Иванович пригласил Еву в прокуратуру.

– Но я же работаю! Да и ходить мне сейчас непросто. Восьмой месяц, если вы не забыли,– сказала Ева.

– Ты, Евушка, заканчиваешь к шести? Вот к этому вре¬мени тебя будет ждать моя машина. Потом тебя и домой отве¬зут. Поговорить очень нужно. Тем более что у меня будет не¬безызвестный тебе профессор Владимир Евгеньевич Рожнов. Он приехал на конференцию в Симферополь и согласился на¬вестить нас.

– Хорошо. Только дома предупрежу, чтобы не волнова¬лись.

– Я уже им звонил, – успокоил её Сергей Иванович. – Пропуск тебе заказан.

Он знал, какое влияние профессор имеет на Еву, и специ¬ально пригласил для этого разговора. Хотел с его помощью уговорить девушку перейти к ним на работу.

      

Предъявив на проходной в прокуратуру пропуск, она под¬нялась на третий этаж. Прошла в приёмную, где секретарь, проверив её пропуск, равнодушно бросил:

– Вас ждут.

Ева открыла дверь, и первым, кого увидела, был Влади¬мир Евгеньевич Рожнов. Он встал ей навстречу, пожал руку, говоря:

– Рад. Очень рад. Мне такое о вас порассказал Сергей Иванович, просто не верится!

– Не знаю, что он вам наговорил, но и я рада вас видеть. А Сергей Иванович вообще склонен всё преувеличивать.

– Ну, за что же ты меня так, Евушка? – сказал прокурор, вставая и обнимая девушку.

– Слово своё нужно уметь держать, полковник! – сказала Ева. – И всё же рада вас видеть. Давно не видела. Надеюсь, через месяц хотя бы на рождение сына придёте. Должен же племянник своего дядю увидеть! Семья же!

– Семья! – кивнул Сергей Иванович! Поверь, если бы за ваше счастье нужно было отдать жизнь, – сделал бы это, не раздумывая! 

– А мне вспомнилась не то легенда, не то сказание армян¬ское, – сказал профессор, усаживаясь на диван. – Жили когда-то в Персии три брата. Были очень дружны они меж собой, имели красавиц жён. Но на их беду жену младшего увидел как-то сын шаха и вознамерился овладеть ею. Пришёл, когда никого не было дома, и стал её домогаться. На крики в дом вбежал один из братьев и убил насильника. Шутка ли – убить сына шаха! Понимая, что им грозит, они переплыли Куру и оказались в древнем Арцахе. Ныне это Нагорно-Карабахская автономная область. Вот что означала для них честь семьи! Вот какими они были братьями! Мне приятно, что вы, Ева, имеете такого брата, который жизнью готов за вас пожертво¬вать.

Ева смотрела на Сергея Ивановича и понимала, что он действительно готов за них пожертвовать положением, благополучием и даже жизнью.  Помолчав, спросила:

– Так для чего я вам так срочно понадобилась? Я же гово¬рила, что в штат следственного отдела прокуратуры не пойду. Да и в аспирантуру – тоже. Мне моя работа нравится. К тому же у меня Артём на руках, а скоро появится и сын. Как вы всё это себе представляете?

– Да ты, Евушка, присаживайся, родная. Мы сейчас чайку выпьем. Я для этого случая даже конфеты «Птичье молоко» купил! Тебе нельзя, а мы с Владимиром Евгеньевичем выпьем коньячку. Тем более есть за что.

Он разлил в рюмки коньяк. Еве налил чаю, подвинул к ней коробку конфет.

– Вы, дорогие мои, извините, но я вам всё сказала. Не могу я! Чтобы понять, как я люблю свою работу, всех, с кем живу, нужно это потерять. Я не могу и не хочу это терять! Не мо-гу!

– Искусство договариваться ценилось во все времена, – сказал профессор. – Сергей Иванович предлагает вам ком¬промиссный вариант: вы – внештатный сотрудник. Создаёте себе лабораторию, сами набираете сотрудников…

Его прервал Сергей Иванович:

– Это будет секретная лаборатория. Связь с нею будет только через меня. Никто, я тебе обещаю, никто о ней знать не будет!

– Ну да! Кроме Петра Николаевича, Владимира Евгенье¬вича, вашего шофёра и ещё нескольких человек, – улыбнулась Ева.

– Да, – кивнул Сергей Иванович. – Они знают, но я пол¬ностью им доверяю.

– И что в той лаборатории я буду делать? Для того, чем я вам помогаю, мне никакой лаборатории не нужно!

– Кроме помощи в оперативной работе, – сказал Влади¬мир Евгеньевич,  – вам нужно бы попробовать выяснить при¬роду этого явления. Может, нужно будет снимать биотоки мозга, записать энцефалограмму. Я не знаю, но попытаться изучить этот феномен хотел бы попробовать.

– Но это будет отвлекать меня от работы! – воскликнула Ева.

– Будет, – кивнул Сергей Иванович. – Потому я предла¬гаю отказаться от полставки.

– Отказаться? А на что нам жить?

– Во-первых, – продолжал Сергей Иванович, – у вас будет ставка начальника лаборатории. Это с лихвой компенсирует ваши потери. К тому же, как я понимаю, вашим помощником будет Артём. Он тоже будет вполне законно получать зар¬плату, и немаленькую. Он учился в университете и будет по¬лезен в лаборатории.

– Но Артём не сможет ездить на работу! – всё ещё пыта¬лась возражать Ева. Но уже чувствовала, что ей придётся со¬гласиться.

– А зачем ездить? Лабораторию можно разместить  у вас дома.

– Да, но в ваших документах, в ведомостях о зарплате мы должны будем расписываться…

– Ева Исааковна права, – сказал Владимир Евгеньевич. – Если мы действительно хотим засекретить лабораторию – они нигде не должны фигурировать, равно как и траты на лабора¬торию.

Сергей Иванович задумался. Потом сказал:

– Хорошо. Мы её не будем нигде показывать. Просто уве¬личим финансирование каждого отдела. Ты, Евушка, должна представить мне список сотрудников. Хорошо, если бы это были ваши домашние: Алинушка, Андрей. И список того, что следует приобрести. В этом тебе поможет Владимир Евгенье¬вич. На днях водитель тебе передаст книгу. В ней ты найдёшь деньги. А я сегодня же дам команду, чтобы вам провели теле¬фон. Связь в нашем деле очень важна.

Ева встала:

– Мне пора… – Потом, взглянув на Владимира Евгенье¬вича, как бы между прочим, заметила: – А ваши слова, доро¬гой Владимир Евгеньевич, о том, что психотерапия – священ¬ник атеистического века, весьма сомнительны, и прежде всего потому, что этот век недолог. Всё вернётся «на круги своя»! Более других меня занимают ваши работы о психологической защите. Это то, что меня действительно интересует. И, наконец, в вашей папке лежит план диссертации, которую вы бы хотели, чтобы я выполнила. Но эта проблема меня не ин¬тересует. К тому же ваша критика религиозных верований по¬верхностна, проблема эта нуждается в более серьёзных исследованиях. Кажется, Альберт Эйнштейн говорил, что есть два способа жить: так, будто чудес не бывает, и наоборот – так, будто всё в этом мире – чудо! Я верю в чудеса. Но изви¬ните меня. Мне действительно пора.

Владимир Евгеньевич не знал, что ей ответить. Он был поражён. Нет, не оригинальностью мышления этой молодой женщины, а тем, что она знала и о его мыслях, и о плане дис¬сертации, которую он хотел ей предложить писать. Встал и, натянуто улыбаясь, пожал ей руку. А Сергей Иванович обнял Еву и сказал:

– Завтра у вас будет телефон. Привет всем. Береги себя!

Он проводил её до двери и приказал водителю отвезти домой.



В мае 1965 года в Симферополе состоялась международ¬ная онкологическая конференция. Она проходила в конфе¬ренц-зале новой гостиницы, где и расположились приезжие делегаты.

На сцене большого зала за столом, покрытым красной скатертью, сидели маститые учёные из Киева, Москвы и Ле¬нинграда, Минска, Алма-Аты, Ташкента. Были гости и из стран Европы и Америки. Щёлкали камерами корреспон¬денты, жужжали киноаппараты хроникёров, а на трибуне, снабжённой микрофоном, выступали и выступали делегаты. В фойе продавались труды конференции с подробной програм¬мой и тезисами докладов. Зал был переполнен. Здесь были не только онкологи, но и врачи других специальностей, сту¬денты. Все хотели услышать новое слово в онкологии.

Председательствующий, ленинградский онколог Николай Павлович Напалков, во вступительном слове сказал, что кон¬ференция проводится в Крыму потому, что именно здесь до¬бились интересных результатов в изучении роли высшей нервной деятельности при опухолевой болезни.

Делегатом конференции был и Борис Маркович Соколов¬ский, доклад которого был заявлен на первом заседании. Он волновался, и Ольга пыталась его успокоить. Рядом сидели Эмиль – студент пятого курса медицинского института и Ева. Она внимательно слушала выступающих, делала какие-то за¬метки в блокноте.

– Выступать будешь? – спросила её Ольга. – Насколько я знаю, твоё выступление не планировалось. Может, в прениях?

– Нет-нет! Просто записываю… – улыбнулась Ева.

– Так есть же тезисы!

– Я отмечаю возникшие вопросы, идеи. Не мешай слу¬шать. Перевод, кстати, корявый. Переводчик не медик, и трудно понять, о чём он говорит. Я лучше сниму наушники.

Доклад Бориса вызвал большой интерес, и когда предсе¬дательствующий встал, давая понять, что пора заканчивать доклад, из зала раздались голоса с требованием не прерывать выступающего. Но Борис Маркович сократил конец своего выступления и сошёл с трибуны.

– Неужели дома ты не хронометрировал выступление? – удивилась Ольга.

– Хронометрировал, да увлёкся…

– Тише! Давайте слушать!

Ева удивительно быстро могла отсекать всё лишнее, со¬средотачиваться, и всё в мире для неё исчезало. Считала глав¬ным, что помогает ей в работе, способность концентрировать внимание. 



В перерыве все вышли в фойе. Пили кофе, собирались группами, знакомились, о чём-то спорили, обсуждали док¬лады…

Ольга и Эмиль успокаивали Бориса Марковича.

– Чего сейчас-то переживать? Во-первых, ты выступил достойно. Тебя слушали, а это главное. И, во-вторых, сейчас уже ничего изменить нельзя.

– Ты права. Мне было важно мнение лишь одного чело¬века – Напалкова. Но как всегда Ева оказалась права: я не рас¬сказал о роли психотерапии на разных этапах заболевания: в начале, когда больная получает направление в онкологиче¬ский диспансер. В период диагностики. При назначении лече¬ния. На каждом этапе лечения и, наконец, как лечение после лечения!

В это время к ним подошёл седой шестидесятилетний мужчина с бейджиком делегата из Соединенных Штатов Америки. Прекрасно владевший английским языком Борис Маркович сразу уловил акцент иностранца.

Американец подошёл, чтобы поздравить Бориса Марко¬вича с интересным выступлением. Сказал, что его заинтере¬совала методика сравнения энцефалограмм на разных стадиях онкологического процесса. Борис Маркович поблагодарил американца. Представил ему жену и сына. Представился и американец:

– Профессор Генрих Вебер.

Он поцеловал Ольге руку. Почувствовав, как вздрогнула её кисть, с удивлением взглянул на неё. Ни один мускул на его лице не дрогнул. Прошло более двадцати лет. Он забыл её. Потом американец пожал руку Эмилю, сказав, что, если он захочет познакомиться с их новыми методиками, пришлёт ему приглашение.

Ольга же его сразу узнала. Побледнела, ноги подкосились. Её поддержал Борис Маркович.

– Тебе плохо, дорогая? – спросил он тихо. – Может, уй¬дём?

– Нет, ты оставайся. Меня проводит Эмиль.

Кивнула американцу, взяла под руку сына, и они пошли к лифту.

Выйдя на улицу, Ольга остановилась, стараясь успоко¬иться.

– Мама, тебе плохо? Может, вызвать скорую?

– Нет, родной. Сейчас всё пройдёт. Постою на воздухе…

– В зале было столько народа. Душно…

– Нет, сыночек. Этот американец – твой отец! Он меня не узнал… Или сделал вид, что не узнал. Но я должна была об этом тебе сказать.

Эмиль недоверчиво посмотрел на мать, потом твёрдо про¬изнёс:

– Мой отец – Борис Маркович Соколовский. Другого отца у меня нет!