В. Поленов Московский дворик

     Я люблю этот дворик  Его изображение мы найдем в небольшом зале Третьяковской галерее. Вот когда я веду за собой новую группу иностранцев, я никогда не прохожу мимо. Останавливаюсь перед ним, прежде чем  спуститься в отдел древнерусской живописи. Останавливаюсь с неясным смущением в душе. Трудно объяснить, почему. У меня к этому дворику особое отношение. Он бесконечно дорог мне. А что же смущает? Как бы объяснить?   Это как если бы у вас был  предмет, к которому вы сами относитесь с трепетным, ревнивым, стеснительным чувством, и тут вот в силу положения вы должны не только его показывать, но и что-то говорить о нём. То есть прилюдно раскрыть собственную душу, обнажая её потаённые струны. А иначе перед «Московским двориком» говорить и невозможно. Да и слова-то,  какие найти? Уж лучше пройти мимо. Но не могу.   

   А находился этот дворик совсем ведь недалеко  от центра города. Неспешным шагом от него до Кремля много будет 20 минут . И немногие даже и из жителей Москвы знают, что дворик этот – часть Арбата. Белоголовые детишки, которых мы видим под полуденным солнцем на картине, и они тоже были когда-то детьми Арбата.

   В чём же для меня главная  трудность, когда я пытаюсь довести до сознания чужестранцев всю огромную духовную ценность небольшого пейзажа?  А в том, что я и наши уважаемые гости по-разному видим и воспринимаем увиденное на этой картине.  Объективно по-разному. Я не вчера  увидел  этот дворик. Иногда у меня появляется такое ощущение, что носил я его в сердце моём всегда. Я насыщал мою память впечатлениями от него  с тех самых пор, когда впервые пришел в Третьяковку  в далеко-предалёкие мои детские годы.  Мое восприятие создавалось не вдруг и сразу. Годы прошли.  С тех пор это живописное видение стало частью меня самого. Оно все во мне, оно часть моей природы и моего естества. И вот всего этого и нет, увидевших дворик впервые. И быть не может. 

     Я смотрю на этот пейзаж, и из глубин моей  памяти всплывает образ уж как  мне хорошо знакомого десятилетнего мальчика   Мальчик этот – я сам. Таким, каким я был в предалёкие мои драгоценные детские  годы. Жил я  тогда совсем не на  балаганно-выпендрёжном Арбате. Таким, какой стала эта древняя улица сегодня.   Причем покрытым ныне каким-то странно  снобистским флёром.

  Нет,  жил я и провел все моё детство на окраине Москвы. У Даниловского кладбища. И когда я вспоминаю те годы, погребенные под толстым, плотным слоем времени, в моем воображение происходит чудное наложение.  Картина моего маленького дворика у деревянного, покосившегося двухэтажного дома, как в сказке, накладывается на маленький живописный шедевр художника Поленова.

      Это небольшое живописное пространство мне напоминает начало всего, с чего начиналась и вся моя жизнь. Потому как я сам провёл мои первые годы вплоть до подростковых лет в точно таком же дворике. Московском дворике. Живописное творение Поленова и мой дворик  уж как давно слились для меня в одно. И я воспринимаю его с расстояния всех моих прожитых лет. И вот тут начинается главное несоответствие. Нет у наших гостей этого расстояния. Эти люди в упор  увидели впервые  маленький уголок моего города, больше похожего на деревню. И о чем же мне рассказывать.

     Все эти люди прожили свое существование на Земле в далёких от нас пределах, а то и вовсе в тридевятых царствах.  И какие слова найти, чтобы преодолеть это огромное душевное несоответствие.
    
     Со всем моим старанием я  пытаюсь мысленно встать в окружающую меня толпу и взглянуть на родное мне изображение чужим и равнодушным взглядом иностранца.  И чувствую полную мою беспомощность передать в их души то, что пребывает в моей душе. А именно это по определению я должен уметь делать. И у меня это вроде не плохо получается перед другими картинами музея. Но не перед этой.  Нет, не получается

     Сегодня от этого дворика, как, впрочем, и от дворика моего детства уже ничего не осталось. Всё ушло в вечность, Рассыпалось в прах. Всё исчезло. Всё унесла река времени в недоступную нам даль. Вот только и осталась, что церковь на живописном творении Поленова. Сегодня её как немой свидетель прошлых веков можно и потрогать, и даже войти в неё. Только благодаря ему, художнику Поленову,  мы  можем видеть и знать, каким был московский арбатский дворик, а вместе с ним и вся  Москва где-то в середине 19 в.
    
     Это дворик  интересен не только сам по себе. Он – сама Москва. Когда Пушкин писал «как много в этом звуке для сердца русского слилось, он вне всякого  сомнения имел ввиду и этот дворик тоже. Тем более, что он знал его уж как хорошо. Его медовый месяц состоялся в доме, существующим и поныне всего-то в одной минуте ходьбы пешком от нашего дворика. 

     Мы видим на полотне Поленова Москву такой, какая она была полтораста лет назад. И которой уже более нет.  Похожие дворики в Москве со временем все больше и больше  отступали от центра к окраинам города. Их вытесняла новая Москва. Это понятно. Иначе и быть не могло. Но я с благодарностью думаю о том, что линия отступления еще не перешла в мои детские годы от этого чудного видения. Я застал ещё то время, когда таких тихих теплых двориков на окраинах Москвы было превеликое множество.

       Я думаю так, что, остановившись перед «Двориком» в Третьяковке, любой житель нашего любезного отечества испытает похожие трепетные чувства, и воспримет его как нечто совершенно родное и близкое своему сердцу.  Такие дворики были и во всех прочих русских городах, особенно в центральной части нашей страны. Вот, пожалуй, только в Питере их не было. И это я говорю при всей моей любви к культурной столице. Вот дворов-колодцев по Достоевскому – сколько угодно. А вот таких с лужайками и травкой пронизанных солнечным светом не было.
 
      Дворик этот – часть России. Он дорог нам потому, как ни в одном другом уголке Земли, каким бы  красивым он ни был,  ни в одной другой стране, какой бы привлекательной и распрекрасной она нам не казалась, ни в одном «кокосовом раю», как говорил в свои юные годы Коган - замечательный поэт и патриот России -  ничего похожего мы не увидим. 

    Я с удивлением некогда узнал, что художник и сам не осознал, на какую высокую поэтическую ступень он поднялся в описании Москвы. Так, картинка, этюдик, случайно написанный, думал он сам.

     Он приехал из Питера. Он ищет квартиру в наем. Забрёл так случайно в ни чем непримечательный арбатский дворик. Поднялся на третий этаж дома и подошел к окну. И рука художника потянулась к кисти. Увиденное поразило его, как необычная по своей высокой гармонии родная мелодия. И он поторопился её тут же перенести красками на полотно. И тем не менее он не придал своему этюду никого значение.  А дворик и через полтораста лет трогает нас своей чудной поэтической простотой и непритязательностью. Как русская народная песня. 

         А он ещё и  извинялся , посылая пейзаж на очередную выставку передвижников. Извиняется за то, что вот не успел создать ничего более значительного. А оказалось так, что благодаря именно этому «этюдику» он едва не стал художником одной картины. Ну, как скажем, Саврасов, со своими прилетевшими грачами.

   Вот что он пишет, обращаясь к Крамскому в 1878 г: «К сожалению, я не имел времени сделать более значительной вещи, а мне хотелось выступить на передвижной выставке с чем-нибудь порядочным. Надеюсь в будущем заработать потерянное для искусства время. Картинка моя изображает дворик в Москве в начале лета».
     Представляете! « С чем-нибудь порядочным!» По его убеждению – это «картинка» так себе, « потерянное для искусства время». А оно вона как вышло. Время как раз судило, что эта картинка стала едва не самой известной во всём его творчестве.

   И не мог он предугадать, как отзовется в сердцах зрителей  почти и сразу же у его современников  «Московский дворик»,  как много чувств, воспоминаний  будет будить в душах людей перед этим живописным изображением.

     В письме Поленова чувствуется какая-то стеснительность. Впрочем, понятная.    Нет же в этом пейзаже впечатляющих архитектурных красот, которыми была не бедна Москва и в те времена.  Вот куры кудахчут. Баба спешит к ним с ведром. Стоит заморенная запряженная лошадь. Детишки в травке сидят. Одна девочка плачет. Кто-то обидел.  Так, небольшой дворик. И всё. И больше ничего. Отчего же он так за душу берёт!   

     Поленов  живописал именно то, что видел своими глазами и со всею теплотою своей души и руки мастера-художника  передал нам в наследство.  И я с сердечной благодарность принимаю этот дар. И вспоминаю при этом незабвенные строки : «Любите живопись, поэты! Лишь ей, единственной, дано души изменчивой приметы переносить на полотно». Да Заболоцкий имел ввиду совсем не пейзаж. В его душе складывались эти чудесные строки перед портретом графини Струйской. Но ведь то же самое можно сказать и о «Московском дворике».   Поленов, пропустив это чудное видение сквозь свою поэтическую душу,  передал нам примету уже давно отошедшего от нас времени. И земной поклон ему за это. 

     Ну а что осталось от этого дворика? Ныне. Во что он превратился?  Вот об этом я хочу поговорить. Я думаю, что будет интересно не только москвичам.  Течение времени прошлось по всему изображению, унеся в своем безжалостном напоре почти всё. Да, церковь только одна и осталась. К счастью для нас.

     Нынешний Старый Арбат находится за церковью. Но от того времени на нем не осталось практически ничего. Почти всё, что вы увидите на нём сегодня, было построено уже после создания «дворика». 

      Деревянный дом с водосточными трубами. Его нет, конечно. Сам дом – типичное дворянское гнездо, о котором отдельный разговор.  А вот чуть левее от него ныне находится резиденция испанского посла.

    Слева от церкви в десяти метрах от неё прямо впритык стоит школа. Такое четырёхэтажное здание типовой довоенной постройки. Сам когда-то учился в такой же. Школа не простая. С углубленным изучением французского языка. Она мне более чем знакома. Я репетиторствую, и большая часть из моих учеников как раз из этой школы.  А вы знаете, чьё имя она носит? Да и гадать не надо. Василия Поленова. Нужно ли объяснять, почему.

    Этот дворик знаменит сегодня  и ещё одной постройкой. Спасо-Хауз она называется. Это  резиденция  посла США. И она тоже заслуживает нашего внимания. Хотя бы потому, что здание это, можно сказать, обессмертил сам Михаил Булгаков. Помните про бал у Сатаны. Не знаю, хотел того или нет писатель-мистик, но бал состоялся именно в этом здании.

    Вот об этом я и хочу поведать свету с моим сугубо личным отношением. Начнем с самой лужайки перед церковью, которая ныне зовется Спасопесковская  площадь.