От Кубани до Дона. 11. Неснятые фильмы о любви

Отец мой родился в Воронежской области, мама – из Украины, а я, так получилось, родился и вырос на Кубани. Теперь я думаю, что мне очень повезло, потому что, если и есть рай на земле, то это определённо Кубанская земля. Это я решил после того, как побывал в разных местах. Уже взрослым я восторгался туристическим раем –  Карачаево-Черкесией, любовался неповторимым побережьем Крыма, был в тех уголках, куда художники и поэты отправляются за вдохновением.  Однако, в отличие от других областей действительно бескрайней России, Краснадарская земля самая обильная и самая щедрая. Ещё В. Маяковский писал: «Я видел места, где инжир с айвой росли без труда...» – именно это можно сказать о нашем крае. Кроме того, Кубанские земли омывают Черное и Азовское моря, и если вы желаете насладиться летним теплом, приезжайте в Геленджик, в Сочи. А что может быть лучше наших предгорий?

О, эти заброшенные городки с магическими названиями - Апшеронск, Горячий Ключ. Увидишь эти удивительные лесистые горные склоны один раз, и забудешь об Альпах и Пиренеях. Но это не все. На Краснодарской земле разбросаны многочисленные станицы с не очень примечательными названиями: Тимашевская, Кисляковская, Брюховецкая… Все эти станицы, сёла и хутора расположены на самых плодородных землях России. И урожаев таких, как на Кубани не собирают нигде. Тут же ежегодно созревает семьдесят процентов российского винограда. Нигде нет такого обилия абрикос щедро и без всякой пользы в июне, устилающих плодами своими, многочисленные лесополосы. Благодатность Кубанской природы изумляет жителей других краев, где растут лишь ели да березы.

Место, где после войны нашла приют семья моего деда, и, где позже родился я, находится в трех километрах слева от Кубани - этой всегда мутной и беспокойной горной реки. На древних Кубанских землях в прежние лета кочевали скифы, аварцы, осетины, черкесы, крымчаки. Триста лет назад Прикубанские степи начала осваивать Россия. В конце 19 века из Ростова во Владикавказ через эти места проложили железную дорогу. Строителям дорожного полотна необходим был балласт - смесь гальки и песка. По счастью – именно эти дары принесла с гор в наши места за долгие годы трудолюбивая Кубань.

Теперь же, через много лет, там, где прежде плескалась речная вода, раскинулись плодородные поля и появились посёлки кубанских жителей. Прошло время, и скрывавшийся тысячелетиями под чернозёмом балласт землекопы лопатами стали грузить на подводы, и возить строителям железной дороги. От этого на левом берегу реки остался карьер. Со временем копатели, как было заведено, намесили самана, и построили свои хаты на карьерской земле. Постепенно на месте карьера возник посёлок, который, так и назывался Карьером.

В километре от нового поселения находилось имение Вишневских. А с другой стороны Карьера была колония русских немцев, которую позже назвали посёлком Красносельским. Во время войны немцев выселили в казахские степи, но в шестидесятые годы, большинство из них вернулись в родные места. После их выселения хаты их были заняты другими людьми. И им жильё пришлось либо строить заново, либо покупать. Фамилия помещиков Вишневских сейчас совершенно забыта.

Можно догадаться, что земли эти были жалованы императором Александром Вторым некому офицеру Вишневскому за верную службу во время Кавказской войны. Позже на помещичьей земле появился хутор Вишневский. Быть может, раньше хутора рядом появилась господская усадьба. Усадьба находилась в таком прекрасном месте, лучше которого мне за всю жизнь видеть не довелось. Кто сотворил это неповторимое дворянское гнездо, это чудо, остаётся загадкой. Известно лишь, что прежний хозяин усадьбы майор Вишневский еще молодым погиб на войне.

И хозяйкой в имении была вдова его Пелагея, или, как позже все называли ее Палашка. У Пелагеи был свой конезавод, кирпичный завод, возле усадьбы был еще специальный дом, в котором барыня давала приют бездомным. Она любила лошадей. Любила Пелагея пронестись по саду верхом. Бывая возле усадьбы, я иногда представлял себе скачущую на резвом вороном всадницу со шлейфом. Жаль, не смог я сделать снимок этой мчащейся на коне дамы, ибо не было у меня тогда фотоаппарата, да и самого меня не было еще.

Но самыми примечательными – в имении Вишневских были пруд и Сад. Вообще-то в саду этом почти не было фруктовых деревьев, так что это был парк. И этот Сад или парк был лучшим парком из тех, которые я видел в своей жизни. Ни Московские парки, ни парки пригородов Петербурга, на меня не произвели такого впечатление, как тот мало кому известный уголок, где прошло мое детство. Несколько раз я был в прекрасном и ухоженном парке Гомеля, где в озере плавали черные и белые лебеди. Видел роскошный ухоженный и цветущий Мелитопольский парк.

Однако Сад вишневских выглядел таким, как будто его сотворила сама природа, да и виды с любого берега озера были удивительными. Здесь были аллеи клёнов, аллея ясеней, огромные липы, дубы, которым, наверное, было по пятьсот лет, заросли кизила, а еще аллея благоухающей сирени. Сколько раз по этой аллее я летал на велосипеде сначала вниз, потом жал педали, чтобы забраться наверх, и опять бросался вниз. О том, что сад – это самое прекрасное место во всей округе, думал не только я.

После войны, мы пионеры, зажигали здесь свои костры. Взрослые в Саду устраивали народные гулянья, сюда приезжал буфет, продавалась водка на разлив, пиво и крем-сода. Немало народа приезжало отдыхать к этому пруду из Кропоткина. Для заплывов через пруд издалека привозили курсантов.

Чаще всего, однако, сад был пуст, но он манил меня к себе неожиданным разнообразием. Когда мне было грустно, я бежал туда под кроны его деревьев, чтобы полюбоваться природной стихией и подышать его прохладным воздухом. Я часто думал о том, что если бы я был пейзажистом, то все свое время с красками и мольбертом проводил бы именно здесь. Там на поляне, где мы в мае жгли свой костер, в апреле вся она была голубой от пролесков. На соседних буграх в положенное им время обязательно зацветали фиалочки и ароматные мускарики. Сад порой подвергался нашествию невероятно красивых сине-зеленых жучков.

Впрочем, что картины? Лучше бы я фильмы там снимал – печальные сцены о безнадежной любви. Вот - девушка в длинном белом платье, и в, как абрикосовые лепестки белой шляпе, с томиком стихов. Она медленно ступает по берегу между стройными пирамидальными тополями и останавливается у ветвистого дуба. Красавица смотрит на свое отражение в воде, и негромко произносит: «Теперь, я знаю, в вашей воле Меня презреньем наказать». А выше возле сосен, рядом с одинокой белой усадьбой, бледный юноша признается своей единственной в любви. Здесь он услышит «нет», но не решится покинуть жизнь. Он предпочтёт вечные муки. Здесь угаснет его надежда, но, как и прежде, рядом с ним будет пруд, с упавшими на его гладь длинными тенями тополей, с не ведающими сердечных мук и бесстрастно пересекающими эти тени утками, с вишневым закатным солнцем, заливающим последними лучами всё вокруг.

Да, усадьба на высоком берегу, белый дом, - не пришлось мне увидеть эту усадьбу. Во время войны в одинокостоящий дом попала бомба или снаряд. Усадьба превратилась в руины. Из половинок кирпичей с оттисками «ПВ» (Пелагея Вишневская) мужики строили себе печки. Позже одно крыло отстроили, и усадьба обернулась небольшим заурядным домиком с двухскатной крышей. В доме этом, сначала жила семья учителя истории Александра Васильевича, а потом в нём разместилась местная администрация.

Хутор Вишневский на самом деле был не хутором, а небольшим посёлком с двумя улицами Кооперативной и Восточной. На землях прежде жалованных Вишневскому жили, переселившиеся из Украины крестьяне. В наших местах люди говорили по-русски, но вишневцы, как их предки, упрямо балакали по-украински. У поселка было не только красивое название, возле хат были посажены в два ряда фруктовые деревья: вишни, абрикосы, шелковицы. Тротуары и дороги в Вишневском никто никогда не мостил, и потому после сильного дождя заехавшие в хутор автомобили безнадёжно застревали в кюветах. Прежде, в центре поселка, была большая конюшня, потом построили магазин, клуб, поставили цистерну для артезианской воды. За магазином начинался ставок – пруд, на запруженной речке Синюге. С утра до темноты из репродуктора по всему поселку звучала Советская песня. В Вишневском прежде был небольшой колхоз, но потом мелкие хозяйства объединили, и там осталась лишь половина бригады нового колхоза. 

Палашка или Пелагея, говорили, прожила долгую жизнь. После революции она в Усть-Лабинске работала учительницей, и умерла уже в 1936 году. В своё имение она больше не приезжала.

Мне повезло, потому, что в моём детстве у меня была не виртуальная, а живая мечта - мой Палашкин Сад. Как раз в послевоенное время старый дворянский Сад набрал силу, имел очарование, и выглядел так, как когда-то мечтали об этом, но не дожили до тех дней, его творцы. Но ныне всё там пришло в запустение: старые деревья сгнили, аллеи заросли порослью, пруд заилился, а вся местность одичала.

Вот только два старых дуба точно переживут всех нас. А так, давно уже никто не приезжает отдыхать в это заброшенное место. Но над всем этим хаосом и запустением возвышается не прежняя усадьба, а, белое, но убогое здание Красносельской поселковой администрации. Новое поколение, не видевшее прежнего, думает, наверно, что такая разруха в том месте была всегда. Не повезло чужой мечте и моему скромному отечеству, которое исчезло на моих глазах. До революции необразованные Вишневские мужики с лошадьми и с лопатами смогли сотворить чудо. А мы, в космический век, равнодушно наблюдаем за тем как рушатся надежды и мечты наших забытых предков.