Из воспоминаний М. Н. Леонова. Часть пятая

       Вызов забвению
(документально-художественная повесть)      

      
       Из воспоминаний М.Н. Леонова. Часть пятая

      
       (…) Пока я добрался до места ссылки, мне пришлось идти по этапу семь месяцев. За это время я побывал в четырнадцати тюрьмах, правда, эти тюрьмы для меня явились как бы первичной школой политической грамоты, так как приходилось сидеть в одной камере с профессиональными революционерами. Прибыв к месту ссылки, я уже неплохо разбирался в политической ситуации в стране. (…)
       В Алатаево я решил не ехать – решил ехать в Молчаново. По прибытии в село поселился у гражданки Осыховской Анастасии Эдуардовны. От майковских крестьян, приезжавших на базар в Молчаново, узнал, что в селе Майково живёт бывший ссыльный А(лексей) Басов. Я повидался с ним и там же встретил Арвида Дубельштейна. Позже в Молчаново прибыла комиссия по мобилизации лошадей для колчаковской армии, с этой комиссией приехал бывший ссыльный Кручинин Григорий, – он работал в губернской земской управе. Узнав, что я живу в Молчанове на полулегальном положении, он дал мне удостоверение в том, что я являюсь уполномоченным управы по Молчановской волости. В мои обязанности входило – подавать в управу сведения о ледоставе на реках и озёрах, о вскрытии рек и озёр, об атмосферных осадках и т.д.
Это удостоверение меня немного легализовало, и я стал чувствовать себя свободнее. Впоследствии Кручинин был расстрелян за сотрудничество с колчаковцами.
       Спустя три месяца, когда моя физиономия немного изменилась, я решил съездить в Томск, чтобы установить связь с подпольной организацией. В Томске встретился с бывшим ссыльным В. Вегманом – членом партии с 1896 года, – он был редактором газеты «Рабочее знамя». Вегман рассказал об обстановке как в Сибири, так и по всей стране и дал адрес явочной квартиры, на которой проживали бывшие ссыльные А.Малиновский и Дианов. Но при этом сказал, чтобы я туда без особенной нужды не являлся, а поддерживал связь с подпольным комитетом через бывшего ссыльного латыша Карла Ильмера, проживавшего в то время в Томске в качестве шведского подданного под фамилией Вейс.
       Ильмер часто приезжал в Молчаново, – явочной квартирой там был дом Ильи Пилипенко. Туда периодически приезжали товарищи из ряда сёл и особенно с латышских хуторов, – здесь они получали информацию о положении в Сибири и в стране. С установлением зимы Ильмер стал приезжать чаще. Мы ездили по сёлам и хуторам: он под видом купца, я – его работника. Там проводили беседы с жителями на различные темы, основными из которых были вопросы о советской власти и колчаковщине. Проводя беседы, мы советовали уклоняться от явки на призывные пункты и уходить в тайгу. Я лично отводил в тайгу на реку Иксу млчановских ребят: Николая Осыховского и А. Пикулина. Поскольку явка на призывные пункты была незначительна, колчаковцы издали приказ, в котором говорилось, что за неявку призывников будут сурово наказывать, поэтому многие ребята вынуждены были являться на призывные пункты, но мы советовали им стараться переходить на сторону Красной армии. (…)
       В конце 1918 года в Сибири подготавливалось революционное восстание против правительства Колчака, центром восстания должен был стать город Омск. По типу Омска они должны были пройти и в других городах. Томская городская организация большевиков тоже готовилась к восстанию. Для проведения восстания и организации советской власти – в случае его успеха – с периферии губернии стягивались силы большевиков.
Приехавший в Молчаново Ильмер предложил мне, Басову и Дубельштейну выехать в Томск. Доставили нас туда бесплатно майковские крестьяне. Мы прибыли в Томск и явились на явочную квартиру Дианова, где он сообщил, что подготовка восстания провалилась, а главный штаб подготовки восстания арестован и, следовательно, поднимать восстание в Томске немыслимо; было решено, что мы вернёмся в Молчаново. Обратно нас привезли те же майковские крестьяне. Но Дубельштейн в Майково не вернулся, потому что ещё раньше стал замечать, что в Майково за ним установлена слежка, поэтому его направили на станцию Богорол. Дианов тоже был вынужден выехать из Томска. Впоследствии Дубельштейн, Дианов и Карл Ильмер были арестованы и расстреляны колчаковцами.

       В начале весны 1919 года я почувствовал, что мне дальше в Молчанове оставаться нельзя. Илья Пилипенко сказал, что нужно уходить, и дал совет двинуться на Чулым с тем, чтобы пробраться в партизанский отряд Лубкова. О том, где я буду находиться, он обещал сообщить Ильмеру.
       Перед самым вскрытием Чулыма вместе с пареньком Барабановым, живущим у реки Икса, я пришёл на плотбище лесничего Владыкина. От рабочих плотбища узнал, что по деревням Чулыма свирепствует карательный отряд и что появляться в деревнях вверх по Чулыму опасно, но и пробраться к Лубкову тайгой, не зная местности, также было невыполнимо. Мой спутник шёл на Чулым работать, и лесничий Владыкин направил его на остров к лесорубу Клычову, с ним пошёл и я. Мы стали пилить дрова для пароходов. Проработав пару месяцев, я решил съездить в Молчаново к Пилипенко, чтобы узнать, что слышно от Ильмера и нет ли от него писем. Переписку мы вели, пользуясь тюремной азбукой. Приехав в устье на Оби, я встретил старого ссыльного матроса Попова, который сказал, что ехать в Молчаново нельзя, потому что там находится карательный отряд, который расстрелял Илью Пилипенко. Он сказал также, что они (колчаковцы – Авт.) разыскивают меня и моего друга Александра Осыховского...

       Здесь мы прервём воспоминания Михаила Никитича и приведём трагические слова о гибели Ильи Пилипенко.
«По доносу судьи Шпилярского и врача Маклионова Пилипенко был арестован. Это произошло ночью 30 мая 1919 года, когда колчаковские каратели в очередной раз прибыли в Молчаново на пароходе «Ермак». (…) Этой же ночью винтовочный залп карателей оборвал жизнь Ильи Пилипенко. (…) Этот факт с педантичной точностью зафиксировал начальник колчаковской милиции второго участка Милентьев в своём протоколе № 378 от 30 мая 1919 года. «Сего числа, – записано в протоколе, – в 12 часов ночи правительственным отрядом с парохода «Ермак» был расстрелян крестьянин с. Молчаново, той же волости Илья Сергеевич Пилипенко, 23 лет, за укрывательство в своём доме двух неизвестных и вредных правительству элементов». (…)
       Мужественный поступок Ильи Сергеевича Пилипенко не забыт. Его именем для вечной памяти названа одна из улиц Молчанова»(31).

       Далее Михаил Никитич вспоминает:
       Пробыв у Попова три дня, и узнав, что каратели уходят из Молчанова вниз по Оби, я решил всё же поехать в Молчаново, чтобы узнать, что там произошло и выяснить, где скрывается Александр Осыховский. Поскольку река разлилась, я добрался ночью до озера Колмахтон, а оттуда пробрался на кладбище, от которого недалеко находился дом Осыховских. Рано утром увидел жену Григория Осыховского (Марфу Никитичну – Авт.) и попросил, чтобы кто-нибудь из братьев Осыховских пришёл ко мне на кладбище. Ночью пришёл Игнатий и сказал, чтобы я не уходил, что через день появится его брат Григорий, который знает, где скрывается Александр. На следующую ночь на кладбище пришёл Григорий и рассказал, где скрывается Александр. Пробравшись на покос, что находился на левом берегу Оби ниже Молчанова, на одной незатопленной гривке я нашёл Александра. Дня через два к нам пришёл Григорий с продуктами и посоветовал пробираться за реку Бакчар. На обласке мы с Александром добрались до устья реки Большой Татош, недалеко от Майково, и направились на латышские хутора. Пробыли там пару дней. В это время знакомый Александра латыш проехался по ближайшим деревням по направлению к Бакчару, чтобы проверить, нет ли там стражников. Но всё было относительно спокойно, и мы стали пробираться к Бакчару.
       На хуторе крестьянина Крицкого нас всё же задержал стражник и потребовал документы, а также спросил, куда мы идём. У Александра Осыховского был настоящий паспорт, а у меня – хотя и подложный, но так оформлен, что у стражника не вызвал подозрения. Мы сказали, что идём в село на работу, строить церковь (название села сейчас не вспомню), а Крицкий подтвердил, что в этом селе действительно есть недостроенная церковь. Стражник уехал, а мы – во избежание новой, нежелательной для нас встречи – пошли окраиной леса. Но поскольку идти лесом было трудно, приняли решение пережидать день в лесу, а ночью идти по дороге. Позже Григорий Осыховский рассказал, что он видел Крицкого, и тот сообщил, что когда стражник отъехал пару километров от хутора, он приказал ему (Крицкому – Авт.) вернуться обратно, чтобы задержать нас, так как у него возникли сомнения в правдивости наших объяснений.
       Придя в село, в котором жил знакомый Александра Осыховского Егор Барабанов (с его сыном я был на Чулыме), – мы попросили Егора определить нас куда-нибудь. Он спрятал нас в своей бане, где мы прожили несколько дней. В это время Барабанов проверил, нет ли стражников по тем деревням, через которые нам нужно было проходить. После этого он отвёз нас в деревню, расположенную на правом берегу Бакчара, и здесь мы почувствовали себя, как за границей.
Барабанов рассказал, что за Бакчаром живёт много его односельчан кержаков (этнографическая группа русских старообрядцев – Авт.), скрывающихся от властей в силу своих религиозных убеждений,  предложил поговорить с ними и сказать, что мы тоже скрываемся от властей.
«При этом, – сказал Барабанов, – старайтесь при них не курить, обязательно креститесь двумя пальцами, кланяйтесь в пояс и говорите: «Спаси вас Христос», и тогда они пустят вас на ночлег, накормят и напоят. Первый из кержаков, который встретится на вашем пути, будет Зотий, – если вы надумаете идти дальше, он укажет вам дорогу к другим кержакам». И Барабанов подробно рассказал, как найти Зотия.

       Добрались мы до Зотия в тот же день, правда, дома его не оказалось: заслышав лай собак, он с женой и дочкой ушёл в глубь тайги. Нам пришлось долго кричать и объяснять, что мы от Баранова и что просим его вернуться домой. Первой пришла девочка, потом жена, она и позвала Зотия. Наконец появился и он, – грязный, заросший, дикарь-дикарём. Узнав, что по дороге нас задерживал стражник, который приезжал в его село, Зотий сказал:
– Идёмте в тайгу, вёрст за 5-6 от моей избы, – там построим себе землянку, где и будем все вместе зимовать.
Так и сделали. Отойдя на несколько километров от избы Зотия, мы выбрали место в тайге и начали сооружать на зиму убежище. Но когда узнали, что место, на котором уже построили землянку, во время половодья заливается водой, мы приняли решение идти дальше. Зотий посоветовал пробираться на реку Галку.
– Там есть посёлок на 10-12 домов, – сказал он, – и хотя его жители и сидят на Библии, но они не кержачат. Они курят и общаются с жителями, проживающими на реке Чая.
       Мы пошли дальше. Пройдя несколько километров, остановились на ночлег у одного из кержаков. Утром, увидев у него курей, попросили сварить на дорогу по паре яиц, но хозяин сказал:
– Христос накормил странника хлебом, а о яичках ничего не говорил.
       Заплатив ему за четыре яйца 50 рублей колчаковскими, мы с Александром решили, что оставаться у кержаков нет смысла, т.к. эти фанатики, хотя и не откажут в пристанище, и напоят и накормят, – если конечно будешь без конца креститься, кланяться в пояс и повторять «спаси вас Христос», – но пищу подадут в такой посудине, из которой противно есть. А если сунешься со своим котелком воды набрать, то могут и избить, к тому же у них не закуришь.
Мы двинулись дальше. По пути встретили несколько человек, среди которых были два эстонца, паренёк из Перми по имени Степан и ещё два парня из ближайшего от реки Галки населённого пункта (названия села также не помню). Одного из эстонцев звали Александром, другого Иваном Карловичем по фамилии Балынчик. Все они дезертировали из колчаковской армии.

       В ноябре 1919 года через посёлок, где мы остановились, стали проходить подводы. Люди, ехавшие на них, говорили, что армия Колчака отступает, что она уходит от Красной армии и что её части хотят укрыться на реке Чая. Собравшись в доме, где жили эстонцы, мы стали решать, что делать дальше. Вскоре к нам пришёл сын Тиунова, у которого я жил одно время с Александром Осыховским. Пётр Иванович сказал, что у него в доме остановились два офицера с двумя солдатами из колчаковской армии. Посовещавшись, мы решили их захватить. Вооружившись охотничьими ружьями, пошли в дом Тиунова, где и взяли офицеров. Солдаты же рассказали, что они – крестьяне Тобольской губернии, были мобилизованы в колчаковскую армию и что офицеры заставили их везти в тайгу на реку Чая, где – как они говорили – отсидятся до поры до времени, а там видно будет. От офицеров мы узнали, что Томск уже освобождён Красной армией.
       В избу, где мы находились, собрались все мужчины посёлка, и мы стали решать, что делать с офицерами. Решение приняли единодушное – расстрелять. На отобранных у офицеров двух подводах я, Александр Осыховский, двое эстонцев, пермяк Степан и двое солдат из колчаковской армии поехали в Молчаново. По прибытии туда моя квартирная хозяйка Осыховская Анастасия Эдуардовна рассказала следующее: «Когда пароходом прибыл в Молчаново карательный отряд, с парохода сошёл какой-то гражданин в штатском и стал спрашивать тебя, Михаил Никитич, чтобы передать тебе письмо. Старик Пилипенко вызвался передать это письмо и сказал, что ты часто бывал у его сына Ильи. Каратели письмо у старика отобрали и выпороли его шомполами, а сына Илью сильно избили, а потом и расстреляли».
       На улицах Молчанова мы встретили много колчаковских солдат с красными лентами на папахах. Среди них попался знакомый из Томска, который рассказал, что этот отряд – карательный и что он свирепствовал по сёлам Чулыма. Но когда солдаты отряда узнали, что Томск занят Красной армией, они перестреляли своих офицеров и, нацепив на папахи красные ленточки, избрали себе командира – некого Хабарова.
       Из Молчанова мы поехали в Томск. По прибытии в город двое солдат, эстонец Александр, пермяк Степан и Александр Осыховский направились в военкомат. Осыховского определили в городскую милицию, Балынчика взяли на работу в ЧК (чрезвычайную комиссию – Авт.). Я пошёл в ревком (революционный комитет – Авт.), чтобы просить оказать мне содействие в отъезде на Украину. В ревкоме встретил Малиновского, который представил меня председателю ревкома (фамилию не помню) и сказал, что я хочу ехать на Украину, на что пред.ревкома ответил:
– Хорошо, поедете, но только в Нарымский край, – нужно организовать там советскую власть, а потом уж и на Украину можно.
       Снабдили меня соответствующими документами, оружием и большой суммой денег керенками. И поехал я выполнять полученное задание. Закончив работу в Нарыме, вернулся в город Томск, там отчитался о проделанной работе и расходовании денег. Томский ревком направил меня в горком партии, секретарём горкома был тогда бывший ссыльный Карл Озол. Он направил меня в военкомат на должность начальника «Всеобуча».

       В мае 1920 года белополяки захватили Киев, и центральным комитетом партии был выдвинут лозунг: «Все коммунисты на фронт!» При Томском военкомате собралась группа коммунистов из девяти человек, я тоже подал рапорт, и меня зачислили в эту группу.
       После демобилизации работал в прокуратуре до 1958 года. В данное время нахожусь, как говорят, на заслуженном отдыхе, хотя отдых конечно относительный, так как общественных поручений имею больше, чем тогда, когда работал.
 

М. Леонов, 15 июля 1966 г.

http://www.proza.ru/2014/12/10/1184