Джигитовка

Большую деревню, состоящую из одной улицы протяженностью в 2 километра, уютно расположившуюся вдоль речки, облетела  новость: «Редькины купили телевизор». Первый телевизор на селе – это событие  равносильно полету в космос. На чудо-ящик с голубым экраном сбежалось посмотреть полсела. Редькины, гордые своим приобретением, не отказывали никому в гостеприимстве. После вечерней дойки и доброго ужина в большой крестовый* дом Редькиных народу набивалось битком, как селедки в бочке. Люди рассаживались на скамьях, табуретах, имеющихся в доме. Когда все комфортные места были заняты, садились на пол, застланный хлопчатыми полосатыми  половиками. Смотрели всё подряд: новости, спортивные матчи, кинофильмы и заседания партсъезда КПСС. Сидели чинно,  не допуская ненужной суеты, разговоров, на корню пресекая беспорядок. Хозяева предусмотрительно ставили у дверей ведро свежей воды с ковшом.  Тот, кто сидел ближе к воде, степенно передавал ковш всем желающим. Ведра воды, как правило, не хватало на вечер и тогда посылали по воду ребятишек, поощряя последних тем, что после им уступалось место ближе к телевизору.
Мальчишки сначала устраивали потасовки из-за первенства. Потом установили очередность парами.
Долго ждали своей очереди закадычные дружки Минька и Гринька. Наконец дошла очередь и до них. Им крупно повезло: в тот день по  телевизору шла передача «Цирки мира».   Едва первое ведро было выпито на две трети, Минька и Гринька бегом пустились вдоль улицы к реке. Водрузив полное ведро на место, дружки заняли, наконец, почетные места в первом ряду сидящих на полу людей. И вовремя. На арену цирка красиво гарцуя, вышли нарядные кони вороной масти. Гордо выгибая шеи, кони, направляемые хлыстом дрессировщика, проделывали всяческие чудеса дрессуры. Потом под гром фанфар на арену выскочили джигиты в черных и белых  бурках и грациозно скинув бурки в центр арены, вскочив на коней, стали удивлять публику великолепной джигитовкой. Они то вставали на спинах лошадей  в полный рост, то ловко пролезали под их брюхом, то, уцепившись за стремена руками, и струной выгнув тело, бороздили вытянутыми носками мягких яловых сапог по  опилкам манежа. Затем, разбежавшись, вновь ловко вскакивали  в седло.
Минька и Гринька, затаив дыхание, ловили каждый новый прием джигитов, изредка переглядываясь горячими восторженными взглядами.
Когда телезрители расходились по домам,  дружки, потрясенные увиденным, поначалу  молчали, но потом их как прорвало: каждый взахлеб высказывал свои восторженные впечатления. Незаметно их рассуждения свелись к одному: друзья решили сами попробовать джигитовку. Но где взять коней? На совхозную ферму их не пустят ни под каким предлогом. Хитрый Гринька сообразил: «А что, если попробовать на овечках?» Недолго посовещавшись, друзья отправились по домам, условившись завтра после того, как Минькин отец уйдет на работу, запереться в стайке и оседлать овец.
Вечером следующего дня Минькин отец говорил за ужином в недоумении:
- Не пойму, кто так овец напугал, зашел вечор в стайку, они носятся без ума. Старая овечка аж на стены кидается, а черный баран в кормушку заскочил.
Минька заерзал на табурете, забегал глазами, и поблагодарив родителей за ужин необычно-быстро выскочил из-за стола. От отца не ускользнула Минькина суетливость, но он не сказал больше ни слова.
На второй день, когда история повторилась, отец строго спросил за ужином:
- Минька, признавайся, это ты в стайке пакостишь?
- Нет, папка, я только воду заносил, как всегда, - бесстрастно соврал Минька.
На следующий день дружки вновь наведались в стайку. Овцы горохом носились, сшибая друг друга в ограниченном пространстве помещения стайки. Но Миньке с Гринькой удалось таки оседлать их вновь. Крепко вцепившись в овечью шерсть на лопатках, друзья с хохотом гарцевали на овцах, как вдруг резко распахнулась дверь. На пороге стоял Минькин отец.
- Ах, паскудники, что удумали! – только и успел выдохнуть он.
Миньку и Гриньку как ветром сдуло: не сговариваясь дружки друг за дружкой выскочили в узкое оконце приоткрытое наружу.
- Я тебе, паразит, вечером задам! – крикнул отец вслед улепетывающим по сугробам сорванцам.
До обеда Минька прятался на печи у Гриньки, с ужасом представляя отцову расправу за его проделку. В обед выследив, когда отец ушел обратно на работу, Минька задними дворами прокрался домой. Мать пожурив сына и обсказав, как сильно ругался отец, усадила Миньку за стол и, накормив, посоветовала:
- Не попадайся ему лишний раз на глаза, глядишь, к вечеру остынет.
Минька загодя, до прихода отца вычистил все в стайках, наносил воды, надергал сена и набил им кормушки, но завидев отца, вновь огородами убежал к Гриньке. Когда Гринькины родители убрались к Редькиным смотреть телевизор, дружки остались сидеть на печи. Отправиться к Редькиным, значит публично опозориться от выволочки отца. Просидев еще с час, Минька решил пойти домой. Он рассчитывал, пока родители и  сестры смотрят у Редькиных телевизор, он тихонько проскользнет в дом, заберется на полати, а уж утро вечера мудренее, может, отец сменит гнев на милость, а может, поспешит уйти на работу, а потом забудет.
Теперь он смело шел по улице, не рискуя в темноте напороться на родителя. Еще не доходя до дома, у Миньки упало сердце: в окнах их хаты приветливо горел свет. «Вернулись! Не успел, или они не уходили», - с ужасом подумал он. Но идти все равно некуда, рано или поздно придется повиниться. Он вошел в ограду, припав к завалинке, заглянул в окно через толщу настывшей на оконное стекло изморози. В глубине дома двигались тени, больше ничего различить было невозможно. Минька потянул за ручку двери сеней. Дверь была заперта изнутри. Он робко постучал. Тишина в ответ. Он постучал громче и отчетливо услышал, как кто-то вышел из дома в сени. В его висках гулко пульсировала кровь, срывающимся голосом он выдавил:
- Это я пришел, откройте.
В ответ тишина. Минька решил, что это отец стоит там за дверью и ждет, когда он попросит прощения. Всхлипнув для убедительности  носом, он просительно протянул:
- Папка, прости, я так больше не буду.
За дверями не отозвались. Тогда Минька не скрывая слез начал громко каяться и просить:
- Впустите, пожалуйста, честное слово, я так больше не буду! – он в отчаянье теребил ручку двери, но так и не получал ответа. Тогда он стал пинать по двери:
- Откройте, я уже совсем замерз!
В сенях скрипнули половицы, тот, кто стоял за дверью, ушел обратно в дом. Так, по крайней мере, показалось Миньке. Тогда он последний раз пнул по двери и захлебываясь слезами выкрикнул:
- Раз я вам больше не нужен, пойду жить к Галкиным!
Едва выйдя за ворота и размазывая по щекам злые слезы, Минька вышел на дорогу, послышались родные голоса: отец, мать и сестренки шли домой,  живо обсуждая сегодняшний просмотр телевизионных передач. Минька живо сообразил, что тени в доме и скрип половиц в сенях ему почудились от страха. На всякий случай он притаился за углом сеней. Отец, подойдя к двери и нащупав на ней замок, вытащил ключ из-под крыши и озабоченно проговорил:
- Маруся, однако,  Миньки все еще нет, вы идите, а я дойду до Галкиных, наверное,  меня боится, вот и не идет.
Минька дождался, пока женщины скрылись в сенях и тихо окликнул:
- Папка, я тута.
- А, сынок? А ты чего в дом не заходишь?
- Та, я только что пришел…по огородам, - приврал на ходу.
- Ну, вот и хорошо, а то думаю, до Галкиных тащиться, тьма-тьмущая, хоть глаз выколи. Однако ночью снег будет, вишь, звезды заволокло.
Минька счастливо сопит на полатях и снится ему сон, как одетый в белую бурку, он лихо скачет на вороном коне. Вот конь стал совсем невесомым и поднялся в небо. Мимо проплывают белоснежные облака из ваты, а внизу зеленые деревья и трава.  Миньке и страшно и весело, он смотрит вниз и вдруг, срываясь, камнем летит с коня. Делая отчаянные  движения руками и ногами, он чувствует, как тело его тоже приобретает невесомость, бурка расправляется над ним белыми широкими крыльями и он летит, парит над землей легко и свободно.