Сирень

В родном городе, после бурлящей митингами, взвинченной Москвы, Андрея поразила унылая обыденность, как будто ветер перестройки не задел тихое провинциальное бытие. Как будто здесь никому не было никакого дела ни до начала новой эпохи, ни до выборов президента.
 
На окраине, в районе речного порта, тенистая горбатая улочка по-прежнему занесена песком. Под окнами старинных кирпичных особнячков цветёт сирень.
Должно быть, время здесь течёт по-другому, медленно вращая свои колёсики и шестерёнки.

Впереди, на взгорбке, под могучим, разлапым тополем показалась знакомая ржавая крыша.  Дом Нины блеснул на солнце фасеточными окнами веранды.
У калитки – чахлый куст сирени. Стволики и верхние ветки голы, безжалостно обкусаны тупыми садовыми ножницами, но внизу молодая поросль в зелёных сердечках листьев упорно борется за жизнь.

Из палисадника, не узнавая, недобро смотрит долговязая, жилистая тётка Буланиха – тихая шизофреничка. Тётка тоже не изменилась: волосы, по обыкновению, собраны на темени в жалкий кукиш, замызганный мужской пиджак надет поверх ситцевого платья, а галоши – на босу ногу.

Андрей остановился, было, у калитки, заглянул во двор – не увидит ли там Нину? Но под взглядом гестаповских тёткиных глаз прошёл мимо, от греха. Как ни уговаривал сам себя, дескать, прошлое давным-давно сгинуло, любовь отгорела, обида отболела, но увидел злобную фурию, и в груди с новой силой полыхнула ненависть. Не мог утверждать, но чувствовал – именно Буланиха виновата в том, что так нелепо, так оскорбительно оборвалась его любовь.


***

Друг Димка предложил махнуть ночью на рыбалку. Толстый и добродушный Димон служил в милиции, замещал на время болезни начальника и опасался отлучаться надолго по причине бардака и в стране в целом, и в Управлении в частности, поэтому махнули недалеко, буквально через две улицы. Вспомнили щенячье-пацанячье детство и поставили палатку за дедовым огородом, там, где на песчаном пляже, под невысоким глинистым обрывом, лежали перевёрнутые рыбачьи лодки.

Чуть выше по течению, на пригорке, словно на ладони был виден длинный узкий проулок, стеснённый бурьяном и щербатым штакетником. Оттуда на пляж сбегала крутая тропинка, протоптанная местными рыбаками. За проулком располагался огород тётки Буланихи, примерно в тридцати метрах, на фоне зелёной кроны тополя, виднелась ржавая крыша её дома. А неподалеку от края обрыва стояла тёткина баня. Серый, ветхий сруб покосился и просел. Густая шапка седой полыни покрывала плоскую земляную кровлю.


Тихо опускались тёплые июньские сумерки. Величаво плыла мимо широкая Обь. Беззвучно, безмятежно несла тысячи тонн зеленоватой воды.

Солнце плавно скатывалось за реку, на вершины соснового бора. Прибрежный песок и глинистый склон розовели в лучах заката, словно раскалились за день и теперь медленно остывали. Высоко в небе остановились редкие облака, похожие на пышные бело-розовые гроздья цветущей сирени. Нежно-лиловое небо отразилось в реке.

Вечернее умиротворение нарушил горький, удушливый запах дыма. Димон, в закатанных до колен старых форменных брюках и расстёгнутой рубахе, возясь у костра, подбросил в огонь сырую траву – отпугнуть мошкару и комаров.

Димкина жена, Маринка, чистила картошку. Из крупной наливной девахи, какой Андрей знал её в юности, она превратилась в аппетитную фигуристую бабёнку. Цветастая косынка и домашний фартук, повязанный поверх безразмерной футболки и спортивного трико, не могли скрыть природную женственную красоту.

За время долгой совместной жизни супруги иногда становятся внешне похожими друг на друга. В случае Димона и Маринки благоприобретённое сходство проявилось весьма заметно – счастливая пара напоминала двух добродушных слоников. Андрей, укладывая в лодку наживку, удочки и сачки, чтобы не терять времени на утренней заре, с улыбкой поглядывал на друзей.

- Андрюха, глянь-ка на обрыв – хрипловатый Димкин голос, отразился от воды и прозвучал неожиданно громко. – Вона сколь нынче обвалилось! Почти до Буланихиной бани! Я уже предупредил, чтобы клювом не щёлкала, а переносила свою развалюху ближе к дому. Ежели на следующий год будет такое половодье, точняк, весь огород в реку смоет.

- Не ори на всю Ивановскую, – оборвала мужа Маринка и озорно улыбнулась гостю, поправляя запястьем косынку на африканской «химической» гриве. – Не видишь, Буланиха по огороду бродит. Услыхала, небось.

Андрей болезненно скривился, неохотно оглянулся. Буланиха, опираясь на лопату, неподвижно стояла над обрывом, на границе своих владений и пристально вглядывалась в неожиданных соседей. Взгляд её леденил, точно взгляд Медузы Горгоны.

Краски заката с каждой минутой становились резче, тревожнее. На западе, у горизонта, огнём загорелись красно-золотые рваные облака. Блестящая дорога заката пересекла поверхность реки, похожую на рыбью чешую, и оборвалась в чёрном лесу на противоположной стороне.


В темноте, у костра, с удовольствием поужинали картошкой с домашней тушёнкой, приправленной лавровым листом и чёрным перцем, похрустели маринованными огурчиками из прошлогоднего запаса. Завели разговор о шахтёрских забастовках, о грохоте касок на мостовых Москвы, о противостоянии Горбачёва и Ельцына. Андрей загорелся, словно на митинге, заговорил о воодушевлении народа, о едином порыве к свободе. Слегка прихвастнул своим скромным участием в стремительном приближении новой эпохи.

После чая Димон достал коньяк «Наполеон», разлил по складным пластмассовым стаканчикам. Осторожно поинтересовался, как же так – народ проголосовал за Союз, а между тем сверхдержава рушится на глазах, неужели там, «наверху» не чувствуют опасности, ведь вывести из пике такую махину невозможно? Под пристальным взглядом друга Андрей слегка запнулся, но всё же спокойно заверил, что «наверху» виднее и люди прекрасно понимают, что и зачем делают.
Хозяйка разломила плитку немецкого шоколада, протянула гостю сладкую закуску и неожиданно спросила:
- А что, Нина так и не написала тебе? Вы не встречались?

Голос был согрет сочувствием, но гость заметно скис – мало приятного обсуждать столь интимное, личное. Хотя друзья имели право знать всё. Двенадцать лет назад они искренне пытались помочь горю, да и теперь, вероятно, опасались разбередить болячку – не зря же разговор начат в стороне от чужих ушей.

– Нет, – ответил Андрей со вздохом и бросил кусочек шоколада в стакан. – Так и не объявилась. Я ездил к её родителям, но без толку.

Пересказ давнего разговора с Нининой матерью не занял много времени. Легкомысленная дамочка поздно устроила свою судьбу и слёзно умоляла ничего не сообщать мужу о дочери, рождённой вне брака. О визите к родному папаше и вспоминать не хотелось.

– Может я и виноват перед ней, если сбежала тайком, не простилась. Только понять не могу – чем обидел? Я ведь ждал, надеялся что откликнется.  Потом разозлился, думал – женюсь и забуду. Женился, а забыть не получается. Вросла она мне в душу – не отдерёшь. До сих пор во сне вижу: то в дровянике том, то в какой-то бане. Всё золотой цепочкой играет, той, что я подарил…

Помолчали и выпили за любовь и ошибки юности. Маринка отправила в рот шоколадный квадратик, зажмурилась от удовольствия, потёрлась щекой о могучее плечо Димона. Тот улыбнулся жене и бросил быстрый взгляд на друга.

– Странно, – задумчиво протянула Маринка и посмотрела в глаза Андрею. – Странно, я говорю. Нина ведь сильно тебя любила. Сама мне признавалась. А когда так любят – многое прощают.

- Говорят, Буланиха письма от неё получает – вставил слово Димон и так же посмотрел в глаза другу, не то сожалея, не то упрекая.

Гость сгорбился, нахохлился. Разве ж он не понимал – плюнул бы тогда на обиду, нашел беглянку, и жизнь сложилась бы иначе.

Несколько минут длилось горькое молчание. Слышался только треск догорающего костра и тихий плеск речных волн.

- Андрей, помнишь, когда ты из армии пришёл, Нина косы отрезала и волосы обесцветила? – вновь заговорила Маринка. – Она ведь для тебя это сделала. В школе скандал раздули, чуть девчонку на второй год в девятом классе не оставили. Мать моя заступилась, ходила к директору. Больше-то некому было за Нину просить – бабушка у неё зимой померла, а тётка-то не особо племянницу жаловала.


Андрей задумался. Действительно, многие подробности Нининой жизни прошли мимо. Он-то в ту пору злился на бывшую невесту Татьяну, подозревал измену и предательство. Чересчур опытной оказалась Танюха после двух лет разлуки. Нечего скрывать – хотел назло Таньке задрать подол какой-нибудь девчонке, да только совести не хватило.

Гордо красовался старший сержант в парадной десантной форме, выпячивал колесом грудь в тельняшке и аксельбантах, поглядывал по сторонам свысока, показывал крутой, мужской характер, а у самого кошки на душе скребли.
На танцах в клубе речников заметил Нинин внимательный взгляд, подумал: «Дура, малолетка, сама на рожон лезет». А потом пригляделся и увидел вполне сформированную грудь, длинные ноги и тонкую талию.

Вот ведь как случилось: вроде и жили на одной улице, и знали друг друга с детства, а словно впервые встретились. По привычке считал соседку пигалицей, малявкой, а она за два года вытянулась, повзрослела, превратилась из нескладной голенастой девчонки в стройную девушку.

Тут совершенно другими глазами стал смотреть. Понравилась балетная осанка: прямая спина, с достоинством приподнятый подбородок. В ясных, грустных глазах разглядел чистую душу, и уже не мог оторваться, следил за каждым движением. Садилась ли девочка или вставала, одёргивала платье или поправляла непослушную прядь золотистых волос, задумывалась или улыбалась – в отличие от угловатых, порой даже грубоватых и резких подруг, она не суетилась, не кокетничала, была скромна и мила.
 
Наблюдая за ней, Андрей испытал радостное удивление, почти восторг. Неожиданно пришло в голову поэтическое сравнение – трепетная косуля на поляне весеннего леса. Кстати, тут же выяснилось – гордый десантник не единственный охотник на «косулю». Подвыпивший фраерок, мерзко скалясь, направлялся к Нине.

Андрей стремительно ринулся вперёд, обогнал соперника и пригласил девчонку на танец.

Мягко звучал из динамиков задушевный, хрипловатый голос Джо Дассена. Затаённая грусть и нежность песни очаровала, погрузила в гипнотический транс.

Нинины глаза и губы приблизились, от волос пахн;ло свежестью. Узкие ладони с длинными пальцами опустились на плечи в голубых погонах.
 
В один миг растерял старший сержант ВДВ дембельский апломб и высокомерие. Едва смея прикасаться к прохладному светло-лиловому шёлку платья, бережно держал девичий стан и чувствовал себя последним идиотом.
 
Невозможно танцевать, утратив самообладание, и Андрей предложил партнёрше тайком сбежать погулять на бульваре. Так и проболтались по городу до утра, беседуя о музыке, о кино и книгах, делясь планами на будущее.

Тогда, в начале июня, после дневной изнуряющей жары, после ночной духоты, под утро, выпадали короткие дожди. Вот такой тёплый, тихий дождь заставил их с Ниной спрятаться под высоким кустом сирени. Нина, словно сказочная дриада, вошла в густые заросли. Оглянулась – гроздья сирени венцом легли на голову, рассыпались по плечам. Поманила за собой: «Иди сюда, намокнешь».

Минуту стояли близко-близко и молчали. Во влажном воздухе прелестный аромат чувствовался особенно сильно, опьянял до одури. Цветы и листья нежно льнули к лицу. Андрей мучительно краснел, не решаясь обнять и поцеловать девушку.
Дождь кончился.

- Мне пора – Нина потянулась к калитке, и Андрей удивился, оказывается, без цели плутая в потёмках, пришли к её дому.

На смену удивлению пришло огорчение – не хотелось отпускать от себя только что найденное счастье. Попросил:
- Приходи вечером к Димону, там все наши соберутся…


В сумерках на летней веранде собралась компания молодёжи – друзья и соседи со всей улицы. Парни и девчонки расселись на топчане и на лавке, на ступеньках и на перилах крыльца. Пили импортный вкусный портвейн и слушали пластинки – зарубежную эстраду из нового номера журнала «Кругозор».
Димон с шутками и прибаутками колдовал над лампами и проводами, грозился наладить цветомузыку и заставить гостей беситься под зажигательные ритмы «Бони -М». Однако приятелям и подругам не хотелось делать резких движений – цветущие кусты под окнами отравили воздух пленительным ядом нежности и лени.
Стемнело, и веранда осветилась тусклой лампочкой без абажура. Димкина невеста, Маринка, принесла стопу пластинок в больших конвертах, рассыпала веером на столе возле проигрывателя.

Сверху лежал конверт с любимой зонг-оперой «Орфей и Эвридика» в исполнении ансамбля «Поющие гитары», но Андрею под руку попался альбом «По волне моей памяти». Желая поймать Нину врасплох, понаблюдать за реакцией, поставил песню на стихи Сафо.

Слушая голос певицы, девушка побледнела, широко раскрыла потемневшие глаза – смотрела и не видела, бессознательно вытирала о подол платья взмокшие ладошки, совсем как греческая поэтесса. 

И у Андрея под кожей пробежал огонь, в голове загудел колокол. Видел белое Нинино лицо с ярким припухлым ртом, любовался румянцем, проступающим на щеках, а горло пересохло от страстного желания растрепать светлые волосы, сорвать платье, исцеловать, измучить ласками юное тело.

Нина испуганно взглянула на него и выскользнула за дверь. Он понял девичий страх, кинулся следом.

Догнал на крылечке, схватил за руку. Беглянка оглянулась – в глазах мольба. Андрей взял её за плечи, развернул к себе, осторожно, ласково обнял, успокаивая, погладил по спине. Нина глубоко вздохнула, доверчиво прижалась всем телом, по-детски спряталась на груди.

Маринка высунулась из-за двери, посмотрела строго: «Вот вы где». Схватила подругу за руку, утянула за собой.

 Андрей сгрёб в охапку ветви сирени у крыльца, прижался лицом к прохладным, влажным цветам, будто коснулся губами нежных девичьих губ, гладкой шелковистой кожи.

Непреодолимая сила, круша и ломая душу, притягивала, соединяла, слепляла его с Ниной в единое целое.


В воскресенье была дискотека в клубе железнодорожников. Старое, довоенное здание, с белыми колоннами, с балюстрадами на лестнице и на балконах, с красной ковровой дорожкой и портретом Ленина в фойе, сотрясалось от рёва и грохота динамиков самодеятельного вокально-инструментального ансамбля.
Нина опоздала. Андрей ждал её на ступеньках парадного крыльца. Уже не носил военную форму – купил на барахолке джинсы и приталенную рубашку. Родители подарили вожделенную толстую золотую цепь на шею.

Нетерпеливо поглядывал на часы, и краем глаза заметил знакомую личность – дежурные, с красными повязками на рукавах пиджаков, аккуратно выдворили из клуба давешнего фраера. Нарушитель спокойствия, абсолютно не стесняясь такими пустяками, с независимым видом направился к Андрею и помаячил потухшей сигаретой:
- Эй, корешок, огоньку дай.

Прикурив от протянутой зажигалки, сделал затяжку, прищурился сквозь табачный дым и наглая рожа вытянулась и окаменела – узнал «корешка».

На губах Андрея медленно всплыла широкая улыбка и превратилась в хищный оскал – давно жаждал завистливого взгляда конкурента.

Противники, оценивая силы, молча смерили друг друга взглядами с головы до ног. Сравнение оказалось не в пользу развинченного, хлипковатого фраера.
- Ладно, встретимся. Земля круглая… - буркнул тот, щелчком выбросил сигарету и медленно, вразвалочку пошагал в сторону  железного павильона автобусной остановки.

Подкатил новенький желтый Икарус. Из распахнутых дверей выпорхнула Нина и опрометью бросилась к Андрею.

- Тётка взбеленилась, не отпускала на танцы, – оправдывалась она. – Боится, вдруг насовсем уйду – тогда её в интернат отправят.

Движение манящих губ мешало вникнуть в смысл слов. Какая тётка? Кому нужна тётка, когда нетерпение жжёт, ноги ватные и мышцы ломит, как от гриппа?
Обнял любимую, прикоснулся губами к тёплой щеке. Едва ладони легли на гибкую талию, на ложбинку спины, и под скользким шелком платья почувствовался жар тела, дыхание сбилось, возбуждение оглушило. Сознание пошатнулось, опрокинулось в тёмную, животную глубину. Выдохнул категорическое: «Ты моя!» И получил в ответ жертвенное: «Да».

В этот миг незнакомый паренёк остановился рядом.

Андрей с трудом вынырнул из чувственного водоворота, нахмурился, испепеляя юного нахала.
- Чего тебе?
– Эй, дядя, разговор есть, – развязно прогнусавил пацан.

Внутри у Андрея словно развернулась тугая стальная пружина – вот оно, долгожданное открытое противоборство. Внутренний зверь алчно встрепенулся, почуяв драку.

Сунул Нине билеты:
- Иди. Я сейчас.

Направился вслед за парламентёром к автобусной остановке. Так и есть, внутри павильона скрывались человек пять – местная шпана, и среди них – оскорблённый соперник.

С молчаливой угрозой все пятеро двинулись навстречу. У одного в руке блеснуло лезвие короткого ножа.
 
Андрей отпрыгнул спиной к железной стенке. Сгруппировался. Хулиганы не дрогнули – набросились разом. Андрей, ловко парируя удары, выбил ногой нож.
Соперник воспользовался моментом, схватился за цепь на шее у Андрея. Она оказалась крепкой, не разорвалась, глубоко резанула кожу. Бывший десантник молниеносно свалил противника ударом в живот. Ещё одного послал в нокаут ударом в челюсть. И третий сложился пополам, со стоном: «Бля, десантура». Двое парнишек нерешительно качнулись навстречу и отпрянули, отступили. Андрей не собирался преследовать – ярость уже выкипела.

Над ухом грянула трель милицейского свистка, и шпана моментально разбежалась.
Димон летел на выручку, прыгая через четыре ступеньки и дул в свисток, как заправский милиционер. За Димоном, далеко позади, цокая каблучками, бежали девчонки.


Потом Андрей сидел на алой бархатной банкетке, в укромном уголке возле гардероба. Из распахнутых дверей фойе звучал мягкий, проникновенный голос Джо Дассена. Счастливая, гордая Нина бережно вытирала носовым платочком кровавые ссадины победителя.

Близость дыхания любимой, жилка на её горле, бьющаяся под тонкой кожей, аромат, исходящий от тела, несмелые прикосновения довели до исступления. Сдавил бы желанную в объятиях, зарылся лицом в кудрявые светлые волосы, да сотрудники клуба обнаружили их убежище и, не приближаясь, неодобрительно сверлили глазами.

Андрей не боялся ещё раз столкнуться с соперником, но в тот момент это было бы некстати, поэтому увел Нину из клуба и до полуночи бродил с нею по городу, мучаясь томительным ожиданием, безумной жаждой уединения и погружения в сокровенную, девственную нежность.

В полночь оказались у калитки Нининого дома, остановились, держась за руки. Андрей мучительно подбирал слова, пытаясь выразить жгучее желание соединиться в неразделимое целое, видел – Нина ждёт этих слов, и, может быть, сама их тоже ищет, но не находит.

Откровенность обоим почему-то казалась грубой и пугала.

Как назло, не находилось повода задержаться. Наломал бы для любимой букет сирени, да только куст под окном был кем-то безжалостно изуродован.

– Кто же это сделал?

Нина смутилась: «Тётка». Взглянула такими жалобными глазёнками, что у Андрея дух захватило.

– Ты знаешь, она стала очень злая. Мне даже иногда страшно. – Помолчав немного, продолжила, пытаясь объяснить причину озлобления. – Когда бабушка умерла, мать на комиссии пообещала забрать нас к себе. Но с тех пор ни разу не появилась. Вот тетка и злится. Я мать не виню. Обидно, что она меня бросила, но пусть живёт, как знает.

Андрей отвернулся от измочаленных веток, от глухого забора, от мрачного кирпичного дома, который притаился в тени тополя.

– Я хочу… – начал он, и голос осип. – Вернее, прошу, выходи за меня замуж. Давай уедем отсюда к чёртовой матери.

Желая подтвердить серьёзность предложения, снял с шеи золотую цепь, предмет своей сумасшедшей гордости, обвил змейкой тонкую шейку Нины. Девушка потупилась, а потом взяла его за руку, повела за собой через калитку, по деревянному настилу дорожки, через двор к дровяному сараю.

У открытой двери замешкалась, оглянулась. Андрей обхватил милую за плечи, легонько подтолкнул, заставил ступить на белый прямоугольник лунного света внутри сарая.

Из темноты пахнуло прелыми дровами и ароматом сирени. Глаза едва различили поленницы, сложенные вдоль стен. Вороха ещё живых ветвей лежали наверху, свисая пологом из листьев и цветов. Между поленницами белела аккуратно прибранная постель на раскладушке, рядом смутно вырисовывались очертания гнутого «венского» стула.

Призрачная белёсая мгла наполняла импровизированную девичью спальню.
- Мы с тобой похожи на Орфея и Эвридику в царстве мёртвых, – начал он.
В ответ прошелестело:
- Услышит! Молчи.

Однако опасность уже не могла остановить, наоборот, подстегнула желание. Риск усилил остроту ощущений. Подумалось: «Ну и пусть слышит».

Происходящее наполнилось новым смыслом – представил себя хранителем древнего мистического знания, жрецом и учителем, обязанным посвятить божеству любви юную девственницу-неофитку, свершить над ней тайный обряд, освободить, вырвать из-под гнёта злобной тётки.

Нина повернулась спиной. В торжественном молчании Андрей расстегнул длинную молнию на платье, помог избраннице раздеться, бросил на стул лёгкий шёлк. Не спеша расстегнул бюстгальтер, не глядя, отправил вслед за платьем.

Неопытность, беззащитность возлюбленной освободила фантазию для любовной игры. Затаив дыхание, коснулся губами бархатистой кожи между лопатками.
Нина выгнулась, повела плечами, глубоко вдохнула.

Накрыв ладонями, осторожно помял прохладные упругие груди, почувствовал бешеное биение сердца и нервную дрожь. Ощупав твёрдые пуговки сосков, постанывая, одной рукой притянул девушку к себе, а другой, медленно скользя по девичьему плоскому напряжённому животу, спустился вниз, стянул тонкие трусики и проник в святая святых. Пальцы вошли в мокрое и горячее.
Нина резко обернулась, упёрлась плечом и ладошкой ему в грудь. Андрей, словно пушинку, подхватил желанную на руки и уложил на раскладушку. Сбросил свою одежду, развёл судорожно сжатые девичьи коленки и лёг сверху, утверждая тяжестью своего тела власть над её телом.

Она подчинилась, но напряглась, замерла. Андрей не стал торопиться, дал время осознать неизбежность. Сожалея, что не может ясно видеть в темноте любимое лицо, зажал милый рот поцелуем, раздвинул языком губы и зубы, проник глубже, коснулся нёба. Играя, искушая и соблазняя, отстранился.
 
Нина доверчиво потянулась следом, ловя ртом воздух. Обняла за плечи. Но он выскользнул из объятий, голодным младенцем жадно припал к груди, и когда дыхание девушки участилось, просунул руки под её ягодицы, приподнял и начал осторожно, медленно, изнемогая от напряжения, погружаться в мягкую, пульсирующую тесноту. Покорная ученица, тяжело дыша, мучительно изогнулась, крепко сжала бёдрами бока своего наставника, и, подавляя стон, до крови прикусила губу.
 
Раскладушка отчаянно скрипела, качалась и вдруг оторвалась от земли, поплыла прочь из тёмного сарая, вынесла влюблённых в светлое, радостное море блаженства, в чистые воды безбрежной любви и счастья.

После, переплетясь горячими, мокрыми телами, оба задремали, а когда очнулись, заря уже разлилась на половину неба. Короткая летняя ночь закончилась.

Андрей вскочил, нашарил джинсы и рубашку, быстро оделся. Нина, в полусне, улыбнулась любимому. Но вдруг приподнялась, посмотрела испытующе.

Он покровительственно, с великодушной щедростью произнёс: «Невеста моя».
Подхватил на руки лёгонькое нагое тело, прижал к груди изо всей силы. Невозможно было уйти без поцелуя, без объятий, не сказав тысячу раз: «Люблю тебя».

- Подожди. Я оденусь и пойду с тобой, – прошептала Нина.

Да, это самое лучшее – привести невесту к родителям прямо сейчас. И тётка не помешает – разве только напишет заявление в милицию, дескать, совратил несовершеннолетнюю.

Ослабил хватку. Бережно положил драгоценную ношу обратно на постель.

- Я с тобой? – Нина села, спустила ноги на пол.
- Ты когда паспорт получишь?
- Велели прийти в пятницу, – ответила она.

Андрей сел рядом, ласково обнял за плечи:
- Давай подождём четыре дня – до пятницы. А то, знаешь, начнутся пересуды, сплетни… тётка ещё пожалуется в милицию. Для меня это может плохо обернуться. Ещё припаяют статью.

- Я боюсь, – вздохнула Нина, обвила жениха руками за талию, прильнула, забилась под крылышко.

- Не бойся – тихонько рассмеялся он. – Я каждый день буду заходить. Пусть только попробует обидеть.

Подхватил простыню, закутал любимую, как ребёнка, уложил в постель. Нина свернулась калачиком на раскладушке.

Андрей наклонился, шепнул на ушко:
- Спи. Я скоро приду.

Поцеловал на прощанье.

Неслышными шагами прокрался по дощатой дорожке, тихонько закрыл за собой калитку.

Рябенькая занавеска на окне веранды колыхнулась. Должно быть от сквозняка.


***

Батя ещё не вернулся с ночной смены. Дома была одна мать, кормила цыплят в сенцах. В кухне, на печке аппетитно шкворчала жареная картошка с луком, дразнила голодный желудок сытным запахом.

Андрей уселся за стол, накрытый цветастой клеёнкой. Тяжело ступая больными, отечными ногами, мать засуетилась, подавая завтрак сыночку.

– Мам, я женюсь! – заявил он и набросился на еду. Не сомневался, новость обрадует.

Блёклое, монашеское лицо матери осветилось счастьем:
- Помирился с Таней? Вот и ладно, вот и хорошо!
– Мам, я о Нине говорю.

Мать замерла с кухонным полотенцем в руках, не веря своим ушам, уточнила:
– У которой тётка сумасшедшая?
 
Радость угасла в глазах, усталое, обречённое лицо сморщилось. Боль, тоска, обида невольно прорвались в голосе:
– Андрюша, зачем она тебе? Мало ли хороших девчат? Буланиха эта, даром что смирная, а Калиновне стекла в огород набросала. У Зислиных собаку отравила.

– Мам, ну чего ты причитаешь? Я ведь на Нине женюсь, не на Буланихе. И, потом, никто не видел, что это она сделала. Сплетни всё. – Расправил плечи, потянулся с удовольствием и, счастливый, отправился спать.

Проснулся под вечер.

Батя, сутулый, маленький, насквозь пропитанный несмываемым топочным мазутом, ужинал на кухне, хлебал окрошку. Увидев Андрея, сказал с издёвкой:
- Ну, мать, дождались, слава тебе, господи! Сам на шею родителям сел, ни работать, ни учиться не собирается, так ещё, давай, жену посади. Ей, что, уж замуж невтерпёж? Школу не кончила – одни танцульки на уме. Вот пойдёт по кривой дорожке своей матери-простипомы – умоешься кровавыми слезами.

Казалось бы, жизнь соседей протекала открыто, как на ладони, но только теперь пришло понимание – бедная девочка росла сиротой при живых родителях: мать оставила грех беспутной молодости на попечение бабушки и больной тётки, а папаша и не собирался признавать отцовство.

Андрей озлился, хлопнул дверью, побежал к невесте.

Калитка Нининого дома оказалась запертой на ключ, во дворике – ни души. Нехорошее предчувствие потянуло сырым сквознячком.
 
Минут десять Андрей громко звал Нину, стучал в калитку – никто не вышел. Тогда, перепрыгнув через забор в палисадник, взволнованный влюблённый встал на завалинку, требовательно грохнул в окно.

Из-за тюлевой занавески, из-за герани в ржавой эмалированной кастрюле на один миг высунулось страшное, незнакомое лицо с чёрным разинутым ртом и белыми глазами.

От неожиданности Андрей отпрянул и едва не упал. Не сразу сообразил, что это – физиономия Буланихи.

Крикнул:
- Простите! У вас закрыто. Пожалуйста, позовите Нину.

- Нет её дома, – пронзительно и плаксиво закричала тётка.

Наглухо запечатанная оконная рама приглушила крик.
 
Сообразив, что бурным натиском до смерти напугал бедную шизофреничку, Андрей попытался исправить оплошность, жалобно спросил будущую родственницу:
- А вы не знаете, куда Нина ушла?

- Не знаю, где шалаву носит, – голос женщины сорвался на истеричный  визг.
Пришлось поспешно отступить. Делать нечего, Буланиха не в себе, расспрашивать бесполезно, кроме скандала ничего не получится. Наверное, караулит сейчас у окна с кочергой наперевес, как бы прыткий ухажёр не вломился в дом.


Поразмыслив, огорчённый жених отправился к Маринке, надеясь застать невесту у подруги. Но прогулялся напрасно, Нины там не оказалось.

Вернулся обратно и ещё издали заметил Буланиху возле дровяного сарая. Кажется, женщина пыталась попасть ключом в скважину висячего замка. По замедленным, неверным движениям заподозрил – уж не пьяна ли бедолага? Невольно улыбнулся – вот глупая, кинулась с перепуга запирать замки, прятать ценности: дрова да вёдра.

Торкнулся в калитку, но та по-прежнему стояла незыблемым заслоном.
- Тётенька, где Нина? У меня дело очень важное.

- Нет её – рявкнула Буланиха, с трудом поворачивая ключ в замке. Судорожная ухмылка перекосила бледный рот. – Уехала.

- Как уехала? – оторопел Андрей.

Холодом сдавило желудок.

- Чемодан взяла и уехала, – презрительно и нагло бросила грубиянка и вдруг натужно захохотала бессмысленным, деревянным смехом.

- Куда уехала? – яростно завопил обманутый жених, сотрясая калитку.

Старая ведьма взвизгнула, метнулась к дому, одним прыжком вскочила на крыльцо.  Выстрелом хлопнула дверь, лязгнул засов.

Андрей кинулся на вокзал.

В кассе прыщавая девица подняла на него равнодушные глаза, прогнусавила: «А я не обязана помнить, кто билеты покупал – и добавила со злостью, – много вас тут ошивается».

В поздних сумерках вернулся к Буланихе. Забарабанил в закрытую калитку. По всей улице залаяли собаки. В доме приоткрылась дверь, и невидимая во тьме хозяйка противно, резко заверещала:
-Милиция! Милиция! Убивают!

Ближние соседи подхватили вопль:
- Эй, кто там! Хулиганы! Милиция!

Пришлось поскорее уносить ноги.


***

Уже опустилась ночь, а Андрей всё сидел у догоревшего костра и курил. Совсем потерял контроль над нервами. Будто не двенадцать лет назад расстался с любимой, а только вчера.

Вспомнилось, как после исчезновения Нины, по-соседски зашел Димкин отец, участковый Митрич, показал Андрею заявление Буланихи – дескать, хулиганил в пьяном виде, грозил разбить окна, ломал калитку.

Андрей в бешенстве едва не разорвал бумагу и получил от Митрича увесистую оплеуху, а, заодно и совет отстать от шизофренички, пока та сдуру не завалила милицию кляузами и не вынудила принять меры к настырному Ромео.

- Уехала твоя Нина к родителям в Новосибирск, сама скоро напишет, – убеждал мудрый Митрич.

Но Нина не написала.

Соседки сплетничали, дескать, Буланихе по почте пришла открытка от беглой племянницы.

Маринка выведала в школе адрес Нининой матери. Написать письмо Андрей не решился, не смог доверить бумаге сердечную боль, засобирался в дорогу. Но батя денег не дал, посчитал баловством, да ещё заявил, мол, хватит болтаться без дела, нагулялся, поди, после армии.
 
Ходить мимо Нининого дома стало невмоготу. С каждым днём всё острее чувствовал стыд и унижение. Еле сдерживался, чтобы не сцепиться со злобной фурией. Ребята уговорили поехать в Кемерово, устроиться на шахту рубить уголь, и в Новосибирске измученный неизвестностью влюблённый оказался только через год...


***

До слуха давно доносились непонятные звуки. Глухие рубящие удары. Осторожное звяканье железа. Андрей встал и огляделся. Возле бани, в лунном свете, копошилась невысокая фигура, приседала и подпрыгивала. Эти загадочные прыжки нагоняли жути.

Разбудил мирно храпевшего Димона. Тот завозился в палатке, потревожил Маринку. Известие о таинственном полуночном попрыгунчике заставило их тихонько выбраться из палатки.

Крадучись поднялись по крутой тропинке наверх. Спрятались у остатков Буланихиного забора.

Луна скрылась, но и в кромешной тьме попрыгунчик по-прежнему был занят своим непонятным делом. Слышалось шумное дыхание и глухое постанывание.

Димон дождался, когда сияющий диск выкатился из облака, вскочил и дико заорал:
- Ворюга чёртов! Стоять! Стрелять буду!

Попрыгунчик замер и вдруг юркнул под землю.

- Уйдёт! – азартно завопила Маринка и включила фонарик. Луч света выхватил из темноты бревенчатую стену бани, а под ней – насыпь из комьев сырой глины.
Мощный Димон протаранил трухлявый штакетник, в три тяжеловесных прыжка очутился на глиняном бугре и с яростным воплем: «Твою мать!» - исчез под землёй.

Андрей с Маринкой бросились на помощь, а когда добежали, глазам предстала чудовищная картина. В глубокой яме сидел перемазанный глиной Димка и одной рукой держал за шиворот упирающуюся Буланиху, а другой – сжимал оскаленный в посмертной издевательской ухмылке человеческий череп с остатками волос.

Тётка забарахталась, замычала и вдруг с силой швырнула в Андрея горсть земли. В ужасе глядя на череп, он даже не сообразил увернуться и получил хлёсткий удар в лицо. Что-то тяжелое, холодное змейкой проскользнуло за ворот рубашки вместе с комками глины и песком.

Это была та самая золотая цепь – предмет давней сумасшедшей гордости, дар любви.


***

Андрей сидел на ступеньке у дверей автовокзала и курил одну сигарету за другой. Мимо сновали люди с рюкзаками, сумками, баулами и никто не обращал внимания на сидящего под ногами молодого мужчину. А он хотел бы плакать, но накипающие слёзы высыхали.

Три часа назад он похоронил Нину. Наполнил гроб цветущими гроздьями сирени.
Уголовное дело закрыли. Среди вещдоков осталась золотая цепочка – орудие убийства. Буланиху забрали в психиатрическую лечебницу.

Андрей отбросил окурок, потянулся за пачкой сигарет в нагрудном кармане. Тяжкие мысли, каменные жернова, снова сдвинулись с места – как же слеп он был тогда. Тогда? А сейчас?