Рысь

               
   Морда у пса была хитрющая-хитрющая. Отведя глаза в сторону, умильно и подобострастно виляя хвостом, прижав свой тощий живот к земле, мелко перебирая полусогнутыми передними лапами, он не подходил даже, а подползал к ногам хозяина. Всем своим видом говоря: «Я же не нарочно. Сам не знаю, как оплошал».
Охотник, опустив руку на голову пса, потрепал его за ухом. Пёс, понимая, что грозы не будет, вскочил на задние лапы, передними упёрся в грудь охотника, и от всей своей собачьей радости попытался облизать языком хозяйское лицо.
- Будя, будя…
Пёс отскочил в сторону и начал носиться между кустами по щенячьи повизгивая.
День сегодня не задался. Ни зверь, ни птица под выстрел не шли; или пёс ни с того, ни сего спугивал выцеленную добычу и зверь ещё до выстрела уходил в чащу.
    Вот и сейчас тоже самое – великолепная рысь мышковала спокойно шагах в тридцати от охотника, так нет – пёс тут же её облаял и рысь, не дожидаясь когда охотник сдёрнет ружьё с плеча, спокойно ушла за стволы.
Хотя, может, это и к лучшему – что-то неуловимо знакомое было в лесной красавице. Охотнику даже показалось что он узнал того рысёныша-несмыслёныша, что в позапрошлом году пару месяцев жил у него в зимовье. Как уж этот рысёнок в тот год без мамки остался одному Богу известно, нашёл его охотник полумёртвого от голода у ручья, когда за водой ходил. Тот даже шипеть-рычать, не мог, лежал и беззвучно оскаливался на подходящего человека… Ничего, отлежался зверёк в зимовье, откормился, быстро силы набрался да на одной из прогулок, оглянувшись пару раз на спасителя, ушёл за ближайшие ели и пропал. Всё же не кошка домашняя – для рыси тайга дом родной...
   Под вечер началась метель. Мело всю ночь, да и днём, видимо, метель успокаиваться не собиралась. Охотник, позавтракав и накормив собаку, устроился у маленького мутного оконца зимовья набивать патроны. За стеной зимовья выла метель, на столе слегка чадила и потрескивала керосиновая лампа. Дело делалось привычное, руки сами почти без понуканий со стороны хозяина работали без спешки, но сноровисто. В стреляные латунные гильзы вставлялись новые капсюли, меркой засыпался порох, вставлялись и плотно утрамбовывались пыжи, выбитые из старого куска войлока, вкатывалась дробь (на птицу), картечь (на крупного зверя) и снова всё плотно запыжовывалось. Снаряжённые припасы в устоявшемся за десятки лет порядке вставлялись в патронташ. Патроны с жаканом снаряжались отдельно.
   В какой-то момент, что-то стало нарушать монотонность и стройность работы. Охотник прислушался – вроде в завываниях метели послышались посторонние звуки, будто кто скрёбся в дверь. Вот – снова.
   Пёс, поводя носом и вздыбив шерсть на загривке, тоже уставился в дверь, искоса бросая короткие взгляды на хозяина, как бы спрашивая: «Лаять?…». Охотник подошёл к дверному проёму и с натугой потянул дверь на себя. Дверь, скрипя по полу смёрзшимся войлоком, отошла в сторону. Охотник отпрянул.
   Обметённая снегом в дверном проёме стояла давешняя знакомица – рысь.
   Поперёк тулова её опоясывал стальной трос – петля. По всему видать петля-то не на рысь ставлена была, потому рысь и смогла, переломив непрочный ствол деревца, сдёрнуть её с комля. А от самой петли освободиться не смогла – петля туго врезалась в её тело. Округ обвода петли шерсть была тёмно-вишнёвого цвета от проступившей крови. Странно только, что не лапой в петлю влетела, а всем туловом.
   Рысь тяжело со всхрапыванием дышала и пристально глядела своими жёлтыми глазами на охотника. Собака зашлась лаем, крутясь перед мордой раненого зверя.
   «Однако! От людей претерпела – к людям за помощью и пришла. Сказать кому, ведь не поверят».
   Покрутив головой, охотник резко окоротил собаку, так, что та обиженно повизгивая, отскочила в дальний угол, сам же шагнул к двери.
   Рысь не сделала ни единого движения, чтобы уйти. Охотник аккуратно, с опаской, поднял рысь на руки и внёс в зимовье. Опустил на пол у стола. Рысь лежала на боку, часто и загнанно дышала.
   Подкрутив фитиль в керосиновой лампе, чтобы хоть чуть в избушке стало светлее, и, взяв со стола пассатижи, охотник склонился над рысью.
   Петля была сделана из старого трелёвочного троса распущенного на отдельные нити. Такие петли, в одну нить, на зайцев ставят – рысь видимо на зайца и кинулась да вместо него в петлю и влетела. Бывает. Проволока была ржавая – видать ещё по первому снегу ставлена, а может и прошлогодняя – поди, разбери.
   Осторожно, не делая резких движений, охотник пассатижами перекусил проволоку.      Чтобы не тревожить рысь, ещё в одном месте перекусил петлю, и обрывки её вынул из под зверя. Рысь лежала не меняя позы, но дыхание её постепенно делалось тише и спокойнее – она глядела уже не на охотника, а на собаку. Та, совершенно не понимая хозяина, сидела в тёмном углу и еле сдерживала себя от желания кинуться на зверя.
Брыли её подёргивались и обнажали влажные крупные клыки.
   Хозяин, усмехнувшись, погрозил ей кулаком. Собака, обиженно крутнувшись вокруг себя, легла на живот, положила морду на передние лапы и уставилась в окно: «Да делайте вы что хотите!».
   Охотник, покопавшись в старой жестяной коробке из-под китайского чая, вынул оттуда пузырёк с йодом и, взяв ножницы, опять склонился над рысью. Пока он выстригал шерсть над раной, рысь хоть и косилась на него, но лежала спокойно, но при первом же прикосновении ваты с йодом к ране резко дёрнулась и молниеносно ударила охотника лапой по руке! Руку отдёрнуть он не успел. Хорошо ещё рысь при ударе не выпустила когти, тогда бы операция потребовалась бы охотнику. В лучшем случае.
- Будя, будя, - не столько обращаясь к рыси, сколько к собаке обронил охотник. Пёс, вскочивший при ударе, чтобы защитить хозяина, вообще что-либо перестал понимать. Его трясло.
   «Ну, нет, так – нет» - охотник убрал йод, вату. В старую ржавую миску налил воды и поставил перед рысью. Именно – перед, а не ближе, потому как её ощеренная морда ничего хорошего не обещала. Рысь к воде не притронулась. Минут через десять встала и какой-то больной вихляющей походкой, постоянно поглядывая на пса и что-то ему шипя, подошла к двери.
   Охотник уже с большой опаской встал рядом и приотворил дверь.
Мело по-прежнему. Но рысь это видимо нисколько не волновало. Почти грациозно
она сделала первый прыжок в снег и через секунду исчезла в снежной круговерти – как будто её и не было. Да, спасибо здесь не говорят – не тронула и то ладно.
Пёс, было выскочивший вслед за рысью, услышав грозный окрик хозяина, вернулся в зимовье…
   Этой же весной, сосед охотника, похвалился ему, что зимой рысь знатную добыл, да за шкуру её мало выручил, перекупщик сказал – порченная. Округ всей шкуры шрам лысоватый плохо заросший был.
   И что-то тогда сломалось в душе охотника, вроде на то он и зверь дикий, чтобы бить его, а всё будто друга или знакомца хорошего потерял. А может, случай этот последней каплей стал, что уж говорить – настрелялся за столько-то лет…
   Так что ружьё-то в доме и сейчас есть, да вот с охотой он завязал,
в тайгу всё больше для души ходит – без ружья. И ещё мыслишка у него тайная есть –
вдруг сосед другую рысь подстрелил…